Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

– Зато ты не покраснела, – парировал Чарли.

– В карты сыграем? – предложила Эмми.

– Во что? Может, в пятьсот одно? – оживилась Луиза. – Я сейчас в бридж учусь играть. Давайте в пятьсот одно.

– Лучше не надо, но всем скажем, что играли, – возразил Чарли. – Между прочим, кто знает француженку, подружку Брока Колдуэлла? Она на разговорный английский нажимает. Вчера вечером я присел за стол к Броку и его компании и сказал по какому-то поводу: «Лучше не надо, но всем скажем, что было», так она повторила: «Лучше не надо… не было».

– А, ну да, на банкете в гостинице, – подхватила Эмми. – А что было на Грейс Колдуэлл?

– Черная тафта… – начала Луиза.

– С таким низким вырезом, что все видно, – закончил Чарли.

– Только не тебе, – огрызнулся Холлистер.

– А ты-то откуда знаешь, тебя ведь там не было?

– Да видел он ее, видел, – ответила за мужа Эмми. – Она заходила в редакцию после банкета.

– Ах вот как? – Чарли посмотрел на Холлистера.

– Ну так что, играем, не играем? – нетерпеливо спросил тот.

– Слушай, а который нынче час? – повернулся к жене Чарли. – Неужели двадцать пять девятого?

– Ну да, а ты думал, больше?

– Нет, наоборот. Отдаем концы, а то не успеем зайти, куда хотели, все лягут.

– Можно подумать, что ты уже стал мэром, – фыркнула Луиза. – Ладно, где мое пальто?

Все встали.

– Слушай, Джек, – спохватился Чарли, – ты завтра у себя в редакции будешь где-то около половины одиннадцатого утра? Я позвоню, надо спросить кое о чем.

– Валяй.

Гости удалились, и Эмми прижалась к мужу.

– Знаешь, я, наверное, половины разговора не слышала. Только и думала о тебе, как мне тебя хочется. Выключи свет, а я пойду в спальню. Ты меня любишь?

– Тебя, и только тебя.

В том, что Грейс и Джек Холлистер не сблизились, пока обоим не исполнилось хорошо за тридцать, не было ничего удивительного. Положим, их отцы дружили, но у Артура Джеймса Холлистера была весьма своеобразная гордость – гордость английского дворецкого или американского железнодорожного кондуктора. Из этого не следует, что в его дружбе с Уильямом Колдуэллом было что-то совершенно неповторимое: они учились, хотя и в разное время, в одном и том же колледже и были членами одного студенческого братства – «Зета пси». Но когда Колдуэлл подыскивал кандидатуру на роль главного редактора «Часового», отношения эти несколько изменились, хоть и не сказать, что решающим образом. После того как выбор пал на Холлистера, и студенческие годы, и братство стали более или менее случайной темой разговоров, приятным источником воспоминаний, но никак не главной и тем более не единственной почвой продолжающегося знакомства. Артур Джеймс, южанин, отправился в Итон с его колледжем потому, что был сыном пресвитерианского священника. Уильяма Колдуэлла отдали в тот же Лафайет, потому что он находился хоть и в Пенсильвании, но не Филадельфии и имел хорошую академическую репутацию. Поступи они в разные колледжи, на их добрые отношения это бы не повлияло; более того, Артуру Джеймсу хотелось, чтобы так оно и было. Складывались эти отношения так: он давал советы, выдвигал предложения, делал замечания, возражал Колдуэллу, а главное, выпускал хорошую для своего времени газету. Это был честный, интеллигентный, остроумный человек, с хорошим вкусом, который знал, что Колдуэлл всегда подставит плечо, даже если и не согласен с ним. Прогрессистом он был только в отношении к технике, а в принципе считал себя гражданином, который уважает сам себя и руководит газетой, принадлежащей богачу. Главным для него было обеспечить покойную, надежную жизнь жене и сыну и умереть тем же самым уважающим себя гражданином. Он твердо придерживался своих целей и принципов и в результате задолго до смерти понял, что добился не только самоуважения, но и уважения со стороны общества. Однако же осознание этого факта не заставило его пожертвовать или сколько-то отступить от своих принципов ради сохранения высокого о себе общественного мнения.

Супруги Колдуэлла и Холлистера были представлены друг другу и могли бы стать приятельницами, если бы сближению семей не воспротивился Холлистер. Однажды, но только однажды, Холлистеры обедали у Колдуэллов. «Все, кроме нас, приехали в экипажах, – сказал жене Холлистер. – С их стороны было очень мило пригласить нас, но впредь, пока мы не сможем позволить себе купить собственный экипаж, нас здесь не будет». По деловым соображениям и по настоянию Колдуэлла он вступил в клуб, а у миссис Холлистер оставались ее сын и ее деятельность в церкви.

Когда подошло время Джеку поступать в колледж, университет Форт-Пенна предложил ему стипендию футболиста. В школе он показывал неплохие результаты, хотя и недостаточные для такой же стипендии в Лафайете, а что касается академических успехов, то они не позволяли рассчитывать на подобную привилегию нигде.

– Ну что, – говорил отец, – что будем делать? Тебе-то самому чего хочется? Я бы, конечно, предпочел, чтобы ты поступил в Лафайет, но у Лафайета репутация колледжа для богатых, а тебя нельзя назвать сыном богача. Университет в Форт-Пенне послабее, хотя растет, и к тому же надо принять во внимание денежную сторону дела. Если, получив школьный диплом, ты сможешь учиться в Форт-Пенне бесплатно, деньги, которые я отложил на университетское образование, – твои. Может, тебе захочется попутешествовать. Не исключено даже, что в Форт-Пенне ты будешь получать Родсовскую стипендию, хотя, честно говоря, больших надежд на это я не возлагаю. Словом, решение за тобой, сын.

Холлистер-младший выбрал местный университет, где не стал капитаном футбольной команды только потому, что вступил в братство «Фи гамма дельта» (филиала «Зета пси» в форт-пеннском не было) в тот год, когда спортивными делами в университете заправляло «Фи каппа пси». Студентом он познакомился с молодыми людьми из разных городков графства Несквехела и других мест штата, а помимо того – с одним китайцем, одним японцем, двумя кубинцами, четырьмя выходцами из штата Огайо, четырьмя из Нью-Йорка, четырьмя из Мэриленда и еще одним юношей, который до того два с половиной года учился в Филиппсовской академии в Эндовере; далее – с двумя выпускниками Мерцесбурга, двумя – академии Франклина и Маршалла, тремя из Кискиминетас Спринг Скул, одним из академии Беллефонте, а на последнем курсе – с форт-пеннским новоселом, у него был паралич ног, поэтому он передвигался в инвалидной коляске. Во всем остальном Джек поддерживал старые школьные знакомства, как в личном плане, так и в смысле человеческих пристрастий. Он окончил университет с оценками ниже среднего, а деньгами, отложенными на его обучение, распорядился следующим образом: через два года после выпускного вечера женился на Эмми Кларк.

О его брачных планах родители знали уже примерно год. Окончив университет, Джек стал служить в «Часовом» репортером. Это было единственное дело, или, если угодно, профессия, которая его привлекала: он редактировал университетский юмористический журнал «Лукаут», доставлял в Капитолий штата экземпляры «Часового», в течение четырех лет писал туда хронику студенческой жизни. Его кумиром был Ричард Хардинг Дэвис^[25]. Штатный репортер газеты с окладом 12 долларов в неделю, никелированным полицейским значком и постоянным пропуском на различные эстрадные представления, Джек пользовался в городе репутацией хорошего товарища, спортсмена и симпатичного молодого человека. Привлекательность, обаяние и легкость характера не навлекли на него никаких неприятностей, потому что с того самого момента, как он впервые положил глаз на Эмми Кларк, никто ему больше не был нужен, и она, в свою очередь, должна была достаться только ему.

Они познакомились на ежегодном университетском балу для второкурсников, третьекурсников и выпускников. Джек там был один – его девушка заболела скарлатиной и осталась дома (она так до конца и не оправилась ни от заболевания, ни от последствий знакомства Джека и Эмми). Они протанцевали на балу три вальса.

Эмми была очень жизнерадостной, компанейской девушкой, но после двух-трех свиданий тет-а-тет, которые проходили на крыльце ее дома весенними вечерами, неизменно завершаясь в девять часов, разговоры их обычно сводились к делам, творящимся в мире, в этой жизни, к будущему. Как-то стрелки часов подобрались к девяти неожиданно быстро, и Джек сказал:

– Эмми, я не хочу уходить. Давай поженимся.

– Мне тоже хочется, чтобы мы были вместе, но придется немного подождать.

– Но ведь ты любишь меня, правда?

– Я люблю тебя, Джек.

– Можно поцеловать тебя?

– Да, только давай отойдем в тень. Нас видно из дома.

Она поднялась со стула, он со ступеньки крыльца, и они бросились друг другу в объятия и стояли не отрываясь, пока Эмми не прошептала:

– Как бы не заподозрили чего, услышав, что мы молчим. Да и часы бьют девять.

– Слышу. – Джек говорил тихо, почти шепотом, так что едва можно было разобрать слова. – Ты будешь это носить? – Он вынул из кармана жилета бриллиантовую булавку и протянул ей.

– Конечно, как скажешь. Только мне придется сначала окончить Нормальную^[26]. Это два года, а ведь я даже не поступила.

– И все равно мне будет приятно знать, что ты носишь ее. А что, без Нормальной никак не обойтись?

– Иначе мне не позволят выйти за тебя, Джек. Родителям ты нравишься, но…

– У меня есть три тысячи, для начала хватит. Можно сказать об этом твоему отцу.

– Да не в том дело. Папа тут ни при чем, это мама настаивает, чтобы я поступила в Нормальную. Тогда, говорит, у меня всегда будет на что опереться – преподавание в школе.

– Да, но два года…

– Да, конечно, но мы будем видеться при любой возможности. И писать я тебе буду каждый день. А через два года, – продолжала Эмми, – ты будешь зарабатывать достаточно, чтобы не трогать других денег. На двенадцать-то долларов в неделю не проживешь.

– Ты права. Интересно, а сколько зарабатывает мой отец? И твой, не знаешь, случайно?

– Нет, а что?

– Хотелось бы знать, сколько стоит небольшой симпатичный домик. И чтобы жить, как твои живут или мои.

– Имей в виду, что твои родители живут лучше моих. Твой отец на постоянном жалованье, а мой – только когда есть работа. У плотников почасовая оплата. Ты разузнай получше, чтобы заранее все прикинуть, – рассудительно сказала Эмми.

– Эмми! Девять, – послышался голос матери.

– Иду, мама.

– Спроси, нельзя ли мне оставаться до десяти.

– Спрошу, но я знаю, что мне ответят. И еще, Джек…

– Да, Эмми?

– Надо бы нам быть поосторожнее. Я про… поцелуи.

– Так никто же не видел.

– Я не про это. Вот, допустим, мы с тобой гуляем, и никто нас не видит. Нельзя, чтобы мы слишком далеко зашли. Ты ведь понимаешь, о чем я, Джек. Сегодня, мой грех, я не сдержалась.

– Да ничего подобного!

– Я знаю, что говорю, Джек. Девушки должны быть скромнее.

– Не только девушки. Если ты джентльмен…

– Можно целоваться здесь или в другом месте, только не там, где приходится волноваться, чтобы никто не увидел. Поцелуй меня, Джек, и я пойду к себе и буду думать про тебя.

– Эмм! Ну сколько можно!

– Иду, мама.

Холлистеры, отец и сын, часто возвращались домой вместе, если, конечно, дела позволяли. На следующий день после свидания с Эмми, ближе к вечеру, Джек зашел к отцу на работу. Перед ним лежала газета, которую он не читал, но наметанным профессиональным глазом оценивал сверстанную полосу.

– Привет, сын, – кивнул он.

– Передашь маме, что я поужинаю в городе? У меня вечернее задание.

– Хорошо. А что за задание?

– Последнее заседание комитета по подготовке съезда пожарных шести графств.

– Недурное задание. Первополосный материал. Или у тебя уже есть что-нибудь на первую полосу?

– Пока нет. – Джек опустился на стул.

Отец посмотрел на него поверх очков.

– Ты ничего не потерял?

– Не потерял? Да нет вроде. А ты нашел что-то?

– Найти не нашел, но заметил и сделал кое-какие выводы.

– О чем ты?

– Что ж, если ты сам не хочешь сказать, наверное, придется мне взять инициативу на себя. Смотрю, ты больше не демонстрируешь свою принадлежность к братству «Фи гамма дельта».

– Ах вот оно что.

– Итак?

– Ничего я не потерял, просто отдал, – ухмыльнулся Джек.

– Кому отдал, Эмми Кларк?

– Ей.

– Ну и каковы же… э-э… результаты переговоров?

– В сентябре она поступает в Нормальную. А это значит, что ее не будет здесь два года.

– А потом?

– А потом мы поженимся.

– Ты уже разговаривал с ее отцом? С матерью?

– Нет, успею еще.

– Успеешь. И жениться тоже успеешь.

– Но я надеюсь, ты не против, отец?

– Ничуть. Поздравляю. – Холлистер-старший протянул сыну руку, и у обоих на глазах выступили слезы. Джек снова сел на стул. – Она славная девчушка. Симпатичная, живая, здоровая.

– И много чего еще.

– Естественно, в невесте и должно быть много всего хорошего. А главное, Джек, главное не в том, что она непременно должна тебя любить.

– Ах вот так?

– Вот так, – подтвердил отец. – Главное в девушке, я говорю о девушке, на которой ты собрался жениться, заключается в том, можешь ли ты представить ее себе, когда красота увянет и молодость пройдет, можешь ли ты представить себе, что вы и тогда будете счастливы? Обладает ли эта девушка – сейчас я не об Эмми, а о любой, – обладает ли эта молодая женщина чертами и свойствами, которые будут близки мне, когда исполнится шестьдесят пять? Заметь, говоря мне, я имею в виду тебя, Джека Холлистера, а не себя, Артура Холлистера. К тому времени, когда тебе стукнет шестьдесят пять, я уже давно буду лежать в земле, и мне не хотелось бы думать, что твой выбор слишком зависит от моего одобрения или неодобрения. Впрочем, ты человек независимый, и я в любом случае уважаю твое мнение.

– Хорошо, что ты это сказал, отец. А то я побаивался, что вы с мамой захотите, чтобы я женился на ком-нибудь другом, на девушке с приданым или положением в обществе.

– В таком случае ты плохо о нас думал. Если бы твой выбор пал на богатую наследницу, из старой форт-пеннской семьи, нам бы с матерью не пришлось волноваться о твоем материальном благополучии, а вот что касается благополучия семейного, – не уверен. Отец Эмми – плотник. Чтобы стать хорошим плотником, нужно многому научиться. Плотник работает руками и сталкивается с проблемами, которые нам с тобой не решить. По-моему, плотницкое дело – одно из самых достойных ремесел. Знаешь, о чем я сейчас подумал? Ведь в наших полицейских хрониках не так уж много случаев, связанных с плотниками. Честно говоря, ни одного припомнить не могу.

– А мне так это вообще в голову не приходило.

– Что касается матери Эмми, то я с ней не знаком и ничего о ней не знаю, но, судя по тому немногому, что я слышал от тебя, дом у них хороший, а это значит, что она хорошая хозяйка.

– Именно она хочет, чтобы Эмми поступила в Нормальную.

– Сестра Эмми замужем за Чарли Джеем, – продолжал Артур. – Про нее я тоже ничего не знаю, кроме того, что она спасла Чарли от тюрьмы. Я всегда считал, что Чарли кончит… ладно, не важно. Никогда он меня не интересовал и интересовать не будет. Итак, каковы твои планы?

– Работать и копить деньги.

– Не забыл, что у тебя в запасе три тысячи? Полагаю, это надо учитывать.

– А я помню.

– Эмми сказал, что у тебя есть эти деньги?

– Да, она в курсе.

– Здорово! На такой девушке действительно стоит жениться, Джек! Черт, почему бы нам не пойти к Макбрайду и не выпить немного виски?

За два года у будущей супружеской пары случились только две серьезные размолвки. Первая – во время первого года обучения Эмми в Нормальной. Джек провожал ее на вокзал после Дня благодарения. Поезд из двух вагонов, предназначенный как раз для небольшого перегона до Нормальной, уже отходил от платформы, на которой стоял Джек, когда на подножку вскочил молодой человек, явно одноклассник Эмми, и сел рядом с ней. Она повернулась и не успела и слова сказать, как поезд уже скрылся за поворотом.

В письме, которое она отправила Джеку в тот же вечер, о спутнике не говорилось ничего, а вот в ответе Джека почти только о нем речь и шла. Что это за тип? Что он о себе думает? Какое имеет право садиться рядом, не спросив разрешения? У Джека ушла целая неделя на то, чтобы хоть как-то переварить объяснения Эмми, и то нельзя сказать, что он полностью их принял. Вторая ссора произошла на второй год после помолвки и стала серьезным испытанием их чувств. Это случилось во время рождественских каникул, за два дня до Рождества. Джек, быстро шагавший по Второй улице, буквально наткнулся на Эмми, выходившую из универмага. Улыбка радости от неожиданной встречи исчезла, как только Джек увидел рядом с Эмми ее зятя, Чарли Джея.

– Привет, Джек, – бросил Чарли.

– Привет, – холодно откликнулся тот.

– А я что, привета не заслужила? – поинтересовалась Эмми.

– Привет.

– Ладно, Эмми, большое спасибо, – повернулся к ней Джей. – Полагаю, завтра увидимся, Джек?

– Думаешь?

– Ну да, разве вы с Эмми не зайдете помочь нарядить елку?

– Вряд ли.

– Зайдем, – сказала Эмми.

– Так и я думал. Ну, пока. – Чарли помахал рукой и отошел, оставив их у входа в магазин.

– Какая муха тебя укусила? – спросила Эмми.

– Терпеть не могу этого типа, – пробурчал Джек.

– Что ж поделаешь, он женат на моей сестре, не забыл?

– Ну что, купила ему что-нибудь красивое? Редкое?

– Да ничего я не покупала. Мы не обмениваемся подарками. Я просто…

– Ладно, Эмми, большое спасибо.

– Да ты просто чокнулся, – засмеялась Эмми. – Говорю же, я просто помогала ему выбрать купальный халат для Луизы.

– Я тебе не верю.

Они свирепо посмотрели друг на друга, и, не говоря ни слова, Эмми расстегнула пальто, отцепила от платья булавку – знак принадлежности студенческому братству – и протянула ее Джеку.

– Ну что ж, не веришь, значит, не веришь. – Она бросилась в сторону, хотя спешить не было никакой нужды, потому что Джек направился в противоположную сторону на выполнение задания. Вечером, после работы, он пошел к Макбрайду и уже в восемь часов был пьян в стельку. Он затеял драку с сержантом-полицейским, который двумя ударами, в живот и челюсть, уложил его на землю, и хозяину пришлось раскошелиться на десятку, чтобы Джека не отвели в участок. Потом Макбрайд и двое журналистов отвели его в жилое помещение, находившееся над салуном, и, немного придя в себя, Джек отправился ночевать в гостиницу. На следующий день он ушел с работы пораньше, отправился домой переодеться и захватить подарок для Эмми, купил всякие мелочи детям Луизы. В половине девятого он позвонил в дверь ее дома, посвежевший, трезвый, дрожащий и раскаявшийся.

– Привет, Джек, – сказала Луиза. – Подожди, сейчас позову Эмми.

Эмми вышла в переднюю и, увидев Джека, бросилась к нему. Не выпуская подарков из рук, он заключил ее в объятия.

– О, Джек, Джек, – только и проговорила она.

Выяснять отношения они не стали, а Чарли Джей, получивший наставления Луизы, которой была пересказана вся история, сделал вид, что ничего не произошло. Чарли с Луизой рано отправились спать, и, оставшись в гостиной вдвоем, Джек и Эмми выключили свет и впервые за время знакомства занялись любовью.

Бракосочетание состоялось, как и было запланировано, в конце июня 1910 года. Церемония происходила в лютеранской церкви, в двух шагах от дома Эмми. Шафером был Эндрю Макклинток, однокурсник, партнер по футбольной команде и товарищ Джека по студенческому братству, подружкой невесты – Луиза Джей. Отец Эмми, в котором Артур Джеймс Холлистер обнаружил забавные черты сходства с самим собой, воспротивился пышным торжествам, поэтому само бракосочетание и последовавшее за ним застолье оказались скромными и домашними. Медовый месяц счастливой пары, как отметил «Часовой», объединил с потехой дело – новобрачный получил место в штате филадельфийской газеты «Норт америкэн».

Они прожили в Филадельфии три года. Эмми там и родила. Джек получал 25 долларов в неделю, но жизнь в Филадельфии была дороже, чем в Форт-Пенне, и им пришлось залезть в образовательный фонд Джека, да и от тысячи долларов, подаренных на свадьбу Артуром Джеймсом, тоже кое-что отщипнуть. «Норт америкэн» предлагала продлить контракт, но Джек уже вполне насытился работой в большой редакции и готов был вернуться в Форт-Пенн с его «Часовым». Эмми держала на руках малютку Артура, Джек, сидя напротив, – Джоан. Поезд тронулся, и Джек расплылся в широкой улыбке:

– У меня такое чувство, будто губернатор только что даровал мне помилование.

– А мне кажется, в школе закончилась большая перемена, – подхватила Эмми. – Век бы этой Филадельфии не видеть. Со всеми ее магазинами.

Часть 4

Следуя своему решению «больше выходить в свет», в начале декабря Грейс известила метрдотеля «Несквехелы» Чарлза, что начиная с первых же чисел нового года она резервирует за собой на обеденное время в каждую пятницу угловой столик. В зале «Пенсильвания» было четыре угла, но Чарлзу и секунды не понадобилось, чтобы понять, какой именно угол имеет в виду миссис Тейт, как ни секунды он не колебался, что столик надлежит закрепить именно за ней, хотя на него и претендовали сенаторы, лоббисты и дамы высшего света Форт-Пенна, когда им случалось обедать в гостинице. Чарлз знал свое дело и знал, кто есть кто. Два доллара на чай от политиков и ослепительная улыбка дамы – это, конечно, совсем недурно, но Чарлз был человек предусмотрительный, его жизнь в Форт-Пенне была расписана на пять лет вперед, когда, скопив достаточно денег, он откроет свой собственный, небольшой, изысканный, дорогой ресторанчик, способный бросить вызов «Несквехеле». А до тех пор он превратит ее в модное место, организовав дело так, что миссис Тейт будет там уютно, настолько уютно, что она будет приходить сюда дважды в неделю, а не раз, как собирается сейчас. Ведь это единственное место, где дамы Форт-Пенна могут посмотреть Грейс вблизи, изучить ее манеры и одежду, а отсюда следует, что здесь всегда можно ожидать тех из них, кто может себе позволить потратить доллар с четвертью на еду по твердым ценам. Знал Чарлз и вкусы политиков, которые всегда любят, когда за едой их окружают симпатичные женщины, а ведь Грейс – первая красавица города. Уже не девушка, конечно, но, несомненно, интересная женщина, а это открывает для его будущего ресторана удивительные перспективы – пять лет? Да, тогда ей будет уже за сорок, но неплохо провести время можно и с сорокалетней, ну а пока можно заставить изогнуться в улыбке ее чувственный рот – «мадам, когда у вас так изгибаются губы, я думаю совсем о другом…» Таким образом, в последний день уходящего года, а он выпал на вторник, Грейс получила следующее послание:

Уважаемая мадам, в соответствии с полученными указаниями рад сообщить, что угловой столик в зале «Пенсильвания» зарезервирован для вас на ближайшую (2 января) и все последующие пятницы. Буду счастлив обслуживать вас лично. Остаюсь Вашим, мадам, покорным слугой,

Чарлз, метрдотель.

Грейс улыбнулась и один за другим сделала несколько телефонных звонков.

Бетти Мартиндейл, потому что она была ее подругой.

Натали Борденер, потому что она красивая женщина.

Мэри Уолл, потому что она одевается со вкусом.

Затем она позвонила еще Конни Шофшталь, приехавшей в город на каникулы.

В первых трех случаях текст был один и тот же: «Я заказала столик в гостинице и совершенно забыла об этом. Пообедаем в пятницу?» В разговоре же с Конни Грейс добавила, что столик заказан на каждую пятницу, но она надеется, что состав участниц будет меняться. «Я каждую неделю встречаюсь с ними в клубе за бриджем, этого более чем достаточно, чтобы выдерживать диету».

День был солнечный и безветренный, на языке Грейс – ублюдочная весна. Гости ее были одеты по-нью-йоркски, за исключением Конни, которая, живя в Нью-Йорке, в Форт-Пенне предпочитала наряжаться селянкой. Чарлзу она была незнакома, и он решил, что это какая-то англичанка, с которой миссис Тейт познакомилась в одной из своих поездок, тем самым явно понизив Конни в статусе.

В зале было на удивление многолюдно, в основном матери, а также родители, пришедшие пообедать со своими детьми, которые приехали домой на школьные каникулы.

– Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что Форт-Пенн – это захолустный городишко, – покачала головой Конни. – Да тут прямо как в Уолдорф-Астории.

– Да, фантастика, – согласилась Грейс.

– В Шофшталь-Хаусе все было по-другому, – продолжала Конни.

– Но время мы там отлично проводили. Всегда помнить буду, – мечтательно произнесла Грейс.

– Я заходила туда вчера, – поделилась Конни. – Впервые толком осмотрелась с тех пор, как там построили административный корпус. Это нечто.

– Ты не вовремя отсюда уехала, – вставила Мэри Уолл. – Как раз когда начал расти настоящий город.

– Про метро слышала? – осведомилась Бетти.

– Метро? В Форт-Пенне?

– Именно. – На секунду повисло молчание, и Конни обвела взглядом присутствующих.

– Ушам не верю. Ну зачем здесь метро? Бред какой-то.

– Да ты не волнуйся, Конни, – улыбнулась Грейс. – Твоим денежкам, вложенным в городской транспорт, ничего не угрожает. Метро – это просто новое развлечение для тех, кто живет за городом. Они называют это…

– Рядом с вокзалом строят виадук, а под ним туннель. Вот это и будет метро, – пояснила Бетти. – Длиной всего в полквартала.

– Да, мощное сооружение, – кивнула Конни. – Пари держу, никто из вас не ездил в нью-йоркском метро.

– Я в Филадельфии под землю спускалась, – сказала Мэри Уолл.

– Попробовала бы в Нью-Йорке спуститься, особенно в час пик. Одна моя очень хорошая приятельница на прошлой неделе в слезах домой явилась, вся так и дрожит, так и дрожит. A-а, даже рассказывать не хочется.

– Да что случилось-то? – спросила Бетти.

– Мужчина, – лаконично ответила Конни.

– Что мужчина? – не поняла Бетти.

– Оскорбил, – пояснила Конни.

– Сказал что-нибудь?

– Не сказал, а сделал, Бетти. Всегда тебе надо знать подробности, – досадливо пробормотала Конни.

– Естественно, тем более что с твоих слов ничего невозможно понять, что он там сделал, – огрызнулась Бетти.

– Делал сама не знаю что, на всем пути от Таймс-сквер до Шеридан-сквер.

– А это далеко? Ну же, Конни, выкладывай. Так чем он там занимался? Мы все здесь, кроме тебя, замужем, зато только ты знаешь историю. А что, если я вдруг окажусь в нью-йоркском метро? Надо же представлять, что тебя ждет.

– Не думаю, что это покажется тебе таким уж забавным, Бетти Мартиндейл, – предупредила Конни.

– Ничего себе, тебя оскорбляют на всем пути от Таймс-сквер до Шеридан-сквер, – протянула Бетти.

– Впрочем, кто знает, может, тебе бы и понравилось, – съязвила Конни.

– А что? Очень может быть.

– В таком случае отчего бы тебе не съездить в Нью-Йорк и не проверить? – предложила Конни.

– Ну ладно, что все-таки случилось-то? – прервала их Грейс. – Впрочем, если не хочешь, можешь не рассказывать.

– Что бы там Бетти ни болтала, это было довольно противно, – устало произнесла Конни. – Эта девушка, моя приятельница, очень чувствительная особа. И красивая. Меньше года назад она развелась с мужем и сейчас страшно переживает. Ну вот, в час пик она села в метро и вдруг почувствовала, как стоявший рядом с ней толстячок все сильнее и сильнее прижимается к ней, и когда поняла, что он это нарочно делает, а не потому, что места нет, попыталась отодвинуться, но он так и прилип. Ей не захотелось устраивать сцену, потому пришлось терпеть до Четырнадцатой.

– А на Четырнадцатой что было? – полюбопытствовала Бетти.

– Она сошла и пересела на другую линию.

– А он последовал за ней?

– Нет, когда я сказала Шеридан-сквер, то имела в виду Четырнадцатую. Это следующая остановка экспресса после Пенсильванского вокзала.

– А Пенсильванский-то здесь при чем? – не поняла Бетти. – Это ведь всего в нескольких кварталах от Таймс-сквер, разве не так?

– Так, – подтвердила Грейс.

– В таком случае что ей мешало сойти на Пенсильванском? – упрямо гнула свое Бетти.

– Говорю же, он прилип к ней, – разозлилась Конни. – Слушай, хватит…

– Итак, она сошла на Четырнадцатой, там от него отлепилась, – задумчиво произнесла Бетти. – Не понимаю, почему нельзя было сойти при первой же возможности, на Пенсильванском, а понадобилось, чтобы тебя… э-э… оскорбляли до самой Четырнадцатой.

– Все, можешь быть уверена, тебе я больше никогда ничего рассказывать не буду, – не выдержала Конни. – Ты обойдешься без путеводителя и трогательного кино.

– Ничего подобного, просто я люблю, чтобы все было понятно.

– Со мной однажды приключилась такая же штука, – сказала Натали. – Только это было в поезде, когда я возвращалась из Принстона.

– А, ну тогда все понятно, – сказала Бетти.

– Нечего язвить, – обиделась Натали.

– Извини, просто мне кажется, что тут не только в мужчине дело.

– То есть?

– Ладно, Натали, нечего прикидываться. Какая-то ты очень чувствительная стала. Ты-то уж, конечно, никому бы не позволила приставать к себе всю дорогу от Таймс-сквер докуда угодно.

– Конечно. Я просто повернулась и врезала ему как следует.

– А он? Он что сделал?

– Да ничего. После этого я с ним никуда уже не ездила.

– Ничего удивительного.

– Десерт я заказала заранее, – остановила их Грейс, – но может, кто-то хочет выбрать что-нибудь сам?

– Я лично не буду менять заказа, – сказала Мэри Уолл. – А вот предмет беседы бы с удовольствием сменила.

– Я тоже, – засмеялась Грейс.

– На какой же? – поинтересовалась Бетти.

– Что-нибудь повеселее.

– Тогда – Пилюля, – предложила Мэри Уолл. – Очень весело. Мне нравится. Грейс, кто такой Дж. X.?

– Понятия не имею. О чем вообще речь?

– Разве вы с Броком уже не владельцы «Часового»? – удивилась Мэри.

– Да, большинство акций принадлежит нам, но «Часовой» – это вовсе не Пилюли или как ты там сказала?

– В таком случае ты что же, собственной газеты не читаешь? «Пилюли» – это название колонки в «Часовом». Подпись – Дж. X. Колонка новая, только вчера появилась.

– Ах вот оно что. Не читала. Я вчера вообще газету не открывала, слишком много дел с детьми было, – пожаловалась Грейс.

– Так кто же такой этот Дж. X.? – настойчиво повторила Мэри. – Мы его знаем?

– Это Джек Холлистер, – пояснила Грейс, – сын Артура Джеймса Холлистера, помнишь такого?

– Что ж, очень остроумный автор, – сказала Мэри. – Бетти, читала?

– Читала, действительно забавно пишет, по крайней мере вчерашняя колонка хороша. Ты ведь про «решения, принятые на Новый год»?

– Ну да, – подтвердила Мэри. – Он объясняет, почему начал колонку на Новый год – мол, тема под рукой. Но покопался, говорит, в мозгах… так, Бетти?

– Мм…

– Покопался в мозгах, что можно оригинального сказать о решениях, принятых под Новый год, и нашел только одно – не начинать с Нового года новой колонки. Но дело не в том, о чем сказано, главное – как. Разыщи вчерашний номер и сама прочитай, Грейс. Знаешь, я так устала от передовиц, которые пишут все эти невидимые всезнайки. А тут – как глоток свежего воздуха. Свободно, по-человечески, без претензий.