Текст книги "Жажда жить"
Автор книги: Джон О'Хара
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)
– Ты здесь распоряжаешься?
– Да, сэр, последний день.
– А где миссис Тейт?
– В Нью-Джерси, сэр. Кейп-Мэй, Нью-Джерси.
– А где именно в Кейп-Мэе, не знаешь? Она не оставила номера телефона, по которому ее можно найти?
– Да, сэр, вот он, я переписала его для вас, тут и имена тех, у кого она остановилась.
– Молодец, девочка. Приберись в доме, потому что сегодня все вернутся.
– Все, сэр? Дети тоже?
– Скорее всего. У тебя светлая голова, так не теряй ее. Мистеру Тейту, может, и не станет лучше, вот что я скажу тебе. При необходимости я попрошу миссис Тейт вернуться специальным поездом, по крайней мере из Кейп-Мэя. Тебе предстоит тяжелая ночь, и мы на тебя рассчитываем.
– Неужели все так плохо, сэр? Позвольте спросить, что все-таки с мистером Тейтом?
– Э-э… да. По-моему, полиомиелит.
– Да, сэр, я знаю, что это такое. В прошлом году расклеивали объявления о карантине.
– Ах вот как?
– А я не заражусь от него?
– Не думаю, ты молодая и здоровая.
– Он тоже.
– Это верно. Это верно. Но таким же образом и я могу заразиться, и санитары, что несли его, и медсестра. Мы мало знаем об этой болезни, так что, как будет свободная минута, доставай четки и молись за всех за нас. Где спал прошлой ночью мистер Тейт?
– В хозяйской спальне.
– Скажи, чтобы не заходили туда. Проветри спальню и еще комнатку, где нашла его. Сюда тоже дня два лучше не заходить. Да, и пусть его ванной никто не пользуется. Ее тоже проветри.
– А что делать с его одеждой, доктор? И бельем?
– Сожги, особенно носовые платки. А если с его вещами лежат чьи-то еще, их тоже сожги.
– Нет, все по отдельности.
– Ну и хорошо. Ладно, мне пора. Непременно передам миссис Тейт, что у нее работает хорошая, разумная девушка.
– По правде говоря, хорошая, разумная девушка себе места от страха не находит.
– Как и все мы, – заключил доктор.
Чтобы сформировать в Кейп-Мэй бригаду для обслуживания поезда, состоящего из локомотива и двух вагонов, понадобилось некоторое время и самое энергичное участие президента «Пенсильванских железных дорог», руководителей подразделений, диспетчеров, начальника паровозного депо, кондукторов, сцепщиков вагонов, носильщиков. Машина, принадлежащая одному из родичей Грейс, в сопровождении полисмена на мотоцикле прибыла с паромной станции на вокзал Броад-стрит. В Филадельфии был специально задержан поезд до Детройта. В Форт-Пенне Грейс с детьми встретили Брок и Конни Шофшталь. Брок отвез детей в дом Колдуэллов, а Конни с Грейс поехали в больницу.
– Слава Богу, что это ты, а не кто-то другой, Конни, – сказала Грейс, усаживаясь в машину подруги.
– Да, хорошо, что у Брока хватило ума позвонить мне.
– Ну, это как раз понятно, Брок – человек семейный.
– Ну да. Ты как, Грейс?
– Да вроде ничего. Честно говоря, времени не было обо всем подумать. Или ты имеешь в виду, как я насчет Сидни?
– Вот именно.
– Он мой муж, Конни. Он – это я, он – часть меня. И больше мне никто не нужен.
– Тогда все в порядке, – с облегчением вздохнула Конни. – Иначе тебе, наверное, даже не стоило бы ходить к нему. То есть если бы ты чувствовала иначе. Он не может говорить, даже дышит с трудом. Но все видит. И все поймет. И если бы ты вошла и он увидел, что тебе безразлично, у него бы вообще шансов не осталось. Их и так немного.
– Не надо говорить мне такое, Конни. Только хуже будет, и я могу сделать что-то не так.
– Да все будет так, если только он в сердце твоем. Он умирает, Грейс, и все это знают. И это тоже имеет огромное значение. Отныне и до конца жизни тебе придется полагаться лишь на саму себя.
– Знаешь, ты прямо как на сцене.
– Может быть. Но в иных пьесах говорят умные вещи.
– Ладно, не будем спорить, – сказала Грейс. – Ты видела его?
– Да.
– Видела? – настойчиво переспросила Грейс.
– Ну да, в палате была, настояла, чтобы меня пустили. Я пообещала доктору О’Брайану, что разговаривать с ним не буду, только передам кое-что.
– Что передашь?
– Что ты едешь.
– А разве ему не сказали?
– Сказали, но я подумала, что меня он поймет лучше.
– Ну и как же ты с ним общалась? На бумаге?
– Нет, на пальцах. Я посмотрела на него, кивнула, прижала руку к груди – это я тебя так изобразила, – потом, продолжая кивать, вытянула руку и вроде как сняла телефонную трубку, указала на часы и три раза обвела пальцем циферблат. Три раза – это три часа. Вот и все, и, судя по взгляду, он понял.
– Вот уж никогда бы не подумала, что прижатая к груди рука изображает меня. Но все правильно. Не могу объяснить почему, но правильно. И как это тебе только пришло в голову? Я ведь никогда не рассказывала тебе о нем и своей груди. Да и вообще.
– Просто я не первый день живу на свете, Грейс.
– Надеюсь, болей он не испытывает. Или все же?..
– Болей? Наверное, это такая боль, которая бывает только в другом мире. Похоже, Грейс, ты не вполне отдаешь себе отчет в происходящем. Мне очень жаль, но надо приготовить тебя. Сидни… задыхается. Он почти не может дышать.
– О Боже. Я думала, что прежде всего ноги отнимаются.
– В некоторых случаях. Но у него другой.
Они доехали до больницы.
– Подождешь меня, Конни? – попросила Грейс.
– Да, конечно. Тебе тут специальную палату выделили, я там буду. Триста пятьдесят семь.
– Я как выгляжу, нормально?
– Нормально. Слишком прихорашиваться и не надо. Пусть видит, что ты прямо с поезда.
– Да, так будет лучше всего, – согласилась Грейс.
Палата Сидни была в самом конце коридора. В центре его была установлена перегородка, где за столом, как на вахте, сидела медсестра. Она оторвалась от книги, отметила пальцем строчку и сказала:
– Сюда нельзя, мэм.
– Я миссис Тейт.
– Ох, извините. – Сестра заложила страницу карандашом, закрыла книгу, положила ее на стол и поднялась. – Будьте любезны, подождите немного.
– Здесь я ждать не буду. Мне нужно увидеться с мужем.
– Сначала я должна поговорить с доктором О’Брайаном.
– Ладно, только поживее.
Девушка подошла к палате Сидни, приоткрыла дверь, негромко проговорила что-то, и в коридоре появился доктор О’Брайан.
– А, это вы, Грейс, добрый вечер, – заговорил он, протягивая ей руку. – Как раз вовремя. Надеюсь, поездка была не слишком утомительной?
– Нет, все в порядке. Как он, доктор?
– Не хочу давать вам ложную надежду. Он все еще жив, и, честно говоря, это почти все, что я могу сказать.
– То есть он умирает?
– Это загадочная болезнь, и мы делаем все, что от нас зависит. Мне приходилось иметь дело с пациентами, которые были в положении Сидни и выживали.
– Не виляйте, доктор.
– А вы ведите себя прилично. Понимаю, вы устали, но в этой больнице я подобных разговоров не допущу, и наплевать, кто передо мной. По моему мнению, Сидни умирает, это вопрос нескольких часов.
– И как вы его лечите?
– Делаем все, что в наших силах. Я только что консультировался с доктором Уилсоном из Пенсильванского университета. Специально послал за ним. А вот и он, доктор, это миссис Тейт.
Уилсон был уморительно похож на Дональда Макшерри, портного, и Грейс хмуро посмотрела на него.
– Доктор, меня только что упрекнули в дурных манерах, и все же – как мой муж?
– Положение его очень серьезно, мадам.
– Вы специально приехали из Филадельфии, чтобы сообщить мне это?
– Нет, я приехал из Филадельфии, потому что нужна была сторонняя консультация. Теперь он ее получил, не говоря уж о всегдашнем уважении и доверии. Так что если вам нужно что-то узнать, то мистер О’Брайан имеет все полномочия говорить от моего имени. Доктор, я жду вас в кабинете.
С видом оскорбленного достоинства доктор Уилсон удалился. Все посмотрели ему вслед.
– Грейс, сейчас я провожу вас в палату, но сначала надо надеть маску, – сказал О’Брайан.
– Ни за что! Не хочу, чтобы он видел меня в маске, и ничего не боюсь.
– В этом я уверен. Никто и не думает, что вы боитесь – микробов или чего там еще. Но у вас трое маленьких детей, даже не подхватив ничего сама, вы можете их заразить.
– В таком случае им придется рискнуть, потому что я не хочу, чтобы умирающий подумал, будто я от него прячусь.
– Ничего такого он не подумает.
– Мне надо, чтобы он увидел мое лицо, затем я и иду в палату.
– Ну, смотрите, под вашу ответственность.
– Заметано.
– Что, что вы сказали?
– Ладно, доктор, хватит меня пугать. – Грейс направилась к палате. О’Брайан догнал ее и вошел первым.
– Стойте здесь, ни на шаг ближе, – скомандовал он.
Грейс кивнула. В палате царил полумрак, но Сидни почти сразу заметил Грейс. Она улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй, а затем с неожиданной силой прижала руки к груди, подалась к нему и беззвучно прошептала: «Люблю». У Сидни потух взгляд. Доктор крепко взял Грейс за локоть и вывел из палаты.
– О Господи, – прошептала она, – несчастье-то какое. Совсем никакой. Беспомощный. Может, лучше было вовсе не приходить? Вряд ли он хотел, чтобы я видела его таким беспомощным.
– Нет, Грейс, вы все правильно сделали, вам надо было увидеть друг друга. И я рад, что вы отказались от маски.
– Где тут у вас триста пятьдесят седьмая палата, доктор?
– На третьем этаже, в противоположном конце здания. Я буду держать вас в курсе.
– Спасибо.
Конни сидела на белом железном стуле и курила сигарету.
– Мне здесь раскладушку поставят, – пояснила она. – Мисс Рафферти, старшая сестра, одолжила пару ночных рубашек, и еще щетку для волос, расческу, зубные щетки и пасту. Она моя давняя приятельница.
– Доктор О’Брайан обещал держать в курсе. Он считает, что Сидни не переживет эту ночь. Мне тоже так кажется.
– Прими теплую ванну и приляг минут на пять. Иногда просто расслабиться бывает не хуже, чем проспать всю ночь.
– Хорошо, – послушно сказала Грейс.
Пока она раздевалась, Конни смотрела в окно.
– А знаешь, – сказала Грейс, уже раздевшись, – ты меня надоумила, я как бы прижала руки к груди.
– Иди в ванну и расслабься, – оборачиваясь, повторила Конни. Грейс вошла в ванную и закрыла за собой дверь.
– Похоже, я и впрямь устала, – сказала она, забираясь в высокую кровать. – Смотри, чтобы я не заснула.
– Хорошо.
– Нельзя ли, чтобы сюда принесли кофе? Не помню уж и когда была здесь…
– Сейчас принесут. Я заказала, пока ты была в ванной.
– Смотри-ка, тут телефон есть. – Грейс потянулась к трубке.
– Это не называется отдыхом.
– Ничего страшного, я только позвоню Броку. – Она набрала номер. – Брок, это Грейс… Нет, все по-прежнему… Спят? Это хорошо. А то они устали страшно. Слушай, я вот что звоню. Отвези их, пожалуйста, завтра, сразу после завтрака, на ферму. Передай, что я все расскажу про Сидни, как только они будут там, часов в девять, в половине десятого. А я останусь здесь на ночь. Пусть миссис Баркер сделает все, что нужно… Нет, нет, не надо будить ее, у нее тоже был тяжелый день. Просто скажи, что я велела заняться домом. Покойной ночи.
Пока Грейс разговаривала по телефону, в палате появилась санитарка с чайником кофе, свежими бутербродами и блюдечком с повидлом. Конни разлила кофе по чашкам, и они закурили.
– Хорошо быть Грейс Колдуэлл, – задумчиво проговорила Конни.
– Это как следует понимать?
– Ничего дурного или обидного. Скорее комплимент. Окажись я в соседней комнате… знаешь, бывает, сидишь у себя в гостинице, а за стеной, в соседнем номере, говорят по телефону. Слов не разберешь, но характер разговора почувствовать можно. Так вот, окажись кто минуту назад в соседней палате, решили бы, что ты договариваешься с кем-то позавтракать вместе или что-то в этом роде.
– Ты хочешь сказать, что я бесчувственная? Так, что ли?
– Не бесчувственная, но и что особо сентиментальная, тоже не скажешь. Большинство моих знакомых рыдали бы, руки заламывали. А ты нет.
Грейс медленно затянулась.
– А кто я такая, чтобы разыгрывать, как твои актрисы, безутешную жену? Я знаю, о чем ты думаешь. Ты спрашиваешь себя, не вспоминаю ли я Бэннона и не виню ли себя за измену. Разумеется, виню. Сидни – единственный человек, кто мне по-настоящему дорог, настолько дорог, что если бы я сейчас могла занять его место и умереть вместо него, ни на минуту бы не задумалась. Но я не считаю, что у меня есть право проливать слезы, рыдать, оплакивать умирающего мужа, как это положено делать женам. А ведь хотелось бы. Жаль, что не могу. Жаль, что должна вместо этого делать то, что делаю, обзывать себя последними словами за то, что предала Сидни. В поезде я даже винила себя в его болезни. Если бы не вся эта история с Бэнноном, Сидни поехал бы со мной в Кейп-Мэй и не подхватил эту гадость. И я до конца жизни буду ненавидеть Бэннона, как ядовитую гадину, ненавидеть за то, что он сегодня вторгается в наши мысли, где ему, деревенщине, не место. Я от него излечилась, в этом ты можешь быть уверена. И никогда не вспомню о нем, что бы там раньше ни было. И если услышу это имя, буду думать о том, как он встал между мной и Сидни, когда я пыталась сказать, как люблю его… Мне было показалось, что я правильно сделала, сложив руки на груди, но теперь понимаю, что это не так. Это только показало, что мы с тобой разговаривали о нем, перед тем как я вошла в палату. Ну что, что со мной не так?
– Ты эгоистка.
– Да брось ты, все эгоисты, – отмахнулась Грейс. – Все, кроме одного, быть может, Сидни. Никого не знала, ни мужчину, ни женщину, ни ребенка, которые были бы так же бескорыстны, щедры душой, участливы к другим, как Сидни.
Раздался стук в дверь.
– Боюсь, я знаю, кто это, – сказала Грейс.
– Да? – удивилась Конни.
– Доктор О’Брайан. – Грейс встала с постели и пошла к двери.
– Сидни только что скончался, около шести минут назад. Мне очень жаль, Грейс.
– Входите, доктор. Полагаю, вам доводилось видеть людей в ночных рубашках.
– Ну что мне вам сказать? – продолжал О’Брайан. – Сразу, как вы ушли, он впал в кому. Вас он узнал, в этом я не сомневаюсь, и не исключаю даже, что и за жизнь-то он боролся, чтобы успеть увидеть вас. Это бы ничуть меня не удивило. Видите ли, когда меня нынче, то есть, извините, вчера днем вызвали, он, в общем, уже был при смерти. Я не удивился бы, если б узнал, что несколько дней назад Сидни простудился или схватил насморк или что-нибудь еще, на что мы обычно не обращаем внимания. Вот и он не обратил. Погода, сами видите, какая. Легкая простуда, и люди думают, что просто оказались где-то на сквозняке. В городе было жарко все лето. Все, что я могу сказать, многие будут потрясены и опечалены известием о случившемся. Сидни Тейт был не из тех, с кем легко сблизиться, но люди, хорошо его знавшие, его любили. Это был прекрасный человек, и Форт-Пенну будет его не хватать.
– Да, – кивнула Грейс. – Жаль, что мало кто давал ему это понять, пока он был жив. Сидни казалось, что его у нас не любят.
– Ну, вы же знаете Форт-Пенн.
– Как не знать, – поежилась Грейс. – Итак, он умер?
– Да, – медленно кивнул головой О’Брайан.
– Где он?
– Все еще в своей палате, но вам туда не стоит заходить, Грейс.
– Я и не собираюсь. Я уже видела его, и это было тяжкое зрелище. Бедняга. Хорошо бы он вообще не знал, что я видела его в таком состоянии. Ладно, что дальше?
– Если хотите, я сам всем займусь. Почту за честь, Грейс.
– Вы ведь о похоронных делах, верно?
– Да. Думаю, надо обратиться к Вайнбреннеру?
– Право, не знаю. Мы что, с ним имеем дело?
– Вайнбреннер хоронил ваших родителей. Полагаю, в своем деле он лучший.
– Все правильно, Грейс, – подтвердила Конни, – так оно и есть. Я позвоню Броку.
– Да, скорее всего ваш брат сам захочет заняться похоронами. А вам стоит остаться здесь на ночь и выспаться как следует. Ну а я тем временем переговорю с вашим братом.
– Я только что выпила кофе, – сказала Грейс.
– Ничего, дам снотворного. Думаю, так будет лучше всего. Ложитесь, все равно до утра делать нечего.
– Вы правы, доктор, так будет лучше всего, – вставила Конни.
– Вряд ли я нуждаюсь в снотворном, но все же таблетку приму на всякий случай, – согласилась Грейс. – Только вот что, детям я сама все скажу. Не хочу, чтобы это был кто-то другой. Благодарю вас, доктор О’Брайан. Извините за грубость. Бестактность. Покойной ночи.
– Сейчас сестра принесет снотворное, – сказал О’Брайан.
– Прекрасно. Покойной ночи, – попрощалась Конни.
Грейс присела на край кровати.
– Знаешь, – заговорила она, – у меня какое-то чувство вины перед детьми. Вроде надо бы сейчас быть с ними и все рассказать. Умом-то я понимаю, что им лучше отдохнуть, но что-то подсказывает, надо быть рядом. Мы должны быть вместе. И в то же время – не следует их будить. Остается только Бога молить, чтобы никто из слуг или Брок даже намеком не проговорился. Я все должна сказать сама. Надо бы завтра встать пораньше. – Грейс подняла взгляд на Кони: – Ты настоящий друг, Конни! Я даже не собираюсь просить тебя подняться как можно раньше, знаю, что ты сама все сделаешь как надо.
– Ну конечно, дорогая. Ни о чем не беспокойся, я обо всем позабочусь. Брок и я, мы все сделаем. Хорошо бы, конечно, Хэм был здесь, но, коли его нет, я вместо него. Да, кстати, тебе надо составить список тех, кого бы ты хотела видеть на похоронах. Хочешь, я составлю?
– Пусть это будет самый узкий круг, только семья и несколько друзей.
– В таких случаях родственники всегда хотят обставить все по-семейному. Но Сидни – заметная фигура, многие считают себя его друзьями. И мне кажется, похороны надо сделать как можно более публичными. Это будет дань его памяти. Он всегда считал, что в городе его не любят, и делал вид, что ему все равно, а теперь и действительно все равно. Но знаешь, Грейс, даже если оставить в стороне религию, есть все же жизнь после смерти, и эта жизнь – память, которую люди хранят о тебе. Мне кажется, ты удивишься, увидев, сколько народу придет на кладбище, чтобы отдать Сидни последнюю дань уважения. Мы в долгу перед его памятью. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Наверное.
– И когда все увидят, как много собралось народу, это и сохранит память о нем. И для детей, когда они вырастут, это будет правильно и хорошо. Их отца запомнят как человека, которого высоко ценили в Форт-Пенне.
– Ладно, убедила, – вздохнула Грейс.
– Вот твои таблетки.
– Только не дай мне проспать, ладно? В этом смысле мне и впрямь не на кого больше надеяться.
– Я разбужу тебя в половине восьмого. Ты успеешь собраться и приехать на ферму сразу, как дети позавтракают.
– Ни местечка, которое бы он не поцеловал. – Грейс словно со стороны взглянула на себя. – И у него ни местечка, которое бы я не поцеловала. А теперь все кончено. – Она повернулась к Кони: – Ты, наверное, думаешь, что все кончилось и без того. Но это не так. Он не мог бы жить без меня. И самое плохое в том, что сейчас я это понимаю, а еще вчера ни за что бы не признала. Он вернулся бы, как только понял, что я по-прежнему ему жена. Скажу дочери, что если ее потянет на сторону, пусть это лучше будет в начале семейной жизни. Раньше мне это никогда не приходило в голову, но теперь вижу, что когда давно замужем, залатать дыру труднее.
– Нам никогда не приходило в голову, что браки вообще нуждаются в залатывании дыр, – сказала Конни.
– Я знаю, что бы Сидни сказал на этот счет, – вздохнула Грейс.
– Да ничего они не знают, – сказал Брок. – Единственное, что я им сказал, так это что ты будешь с минуты на минуту. Они спрашивали меня о Сидни, но я ответил, что ты сама все скажешь.
– Спасибо. – Грейс вошла в дом. Дети еще не встали из-за стола. – Доброе утро, дети.
– Как там папа? – спросила Анна. Мальчики предоставили ей право задавать вопросы.
– Ему очень плохо. Доедайте свой завтрак и идите в гостиную. Нам надо поговорить.
– Мы доели, – сказал Билли.
Грейс посмотрела на их тарелки и чашки:
– Не совсем, но ладно, не важно. Пошли.
Дети проследовали за ней в гостиную.
– Садитесь, кто где хочет. Да, Альфред, закрой дверь, пожалуйста. – Мальчик повиновался и сел рядом с другими, перед матерью. – Мне не хотелось говорить об этом в столовой, – начала Грейс. – Чтобы никто из посторонних не услышал. Сейчас мы все вместе, все четверо. Альфред, Анна, Билли и мама. А папы больше с нами нет. Он ушел этой ночью.
– Ушел. Умер? – спросил Билли.
– Да. – Анна обняла младшего брата за плечи, но он сбросил ее руку. Альфред подался к матери, положил ей руку на плечо, она тесно прижала его к себе и поцеловала в щеку. Затем подошли и остальные, тоже поцеловали, но Билли тут же вернулся на диван и пристально посмотрел на мать.
– От чего он умер? – спросил Альфред.
– Сядьте, родные, я сейчас вам все расскажу, – проговорила Грейс. – Помните, в прошлом году закрылись школы и многие заболели и умерли?
– Я помню, – откликнулся Альфред. – Детский паралич.
– Ты просто не дал мне сказать, – бросила Анна.
– Ну вот. А помните, что тогда болели не только дети, но и кое-кто из взрослых? – продолжала Грейс.
– Да, и еще говорили, что взрослые заразились от детей, потому что это детская болезнь и она передается от детей к взрослым, – сказала Анна.
– Верно, – кивнула Грейс. – Только, по-моему, это не так. Любой может заболеть этой болезнью, и взрослый, и ребенок.
– А почему папа заболел? – спросил Билли.
– Не знаю, – покачала головой Грейс. – И никто не знает. Доктора не знают. Некоторые выздоравливают, некоторые нет.
– В школе Джонни Борденер болел, но выздоровел, только вот говорит он теперь как-то не так. Точно у него мокрота в горле, – сказал Альфред.
– А что папа делал, когда умер? – спросил Билли.
– Он спал, а потом просто перестал дышать, – ответила Грейс.
– И ничего не велел тебе передать нам? – настаивал Билли.
– Сказал, что любит вас, всех троих. Хочет, чтобы вы были хорошими детьми и не слишком тосковали о нем. Но конечно, помнили, потому что и он помнит вас.
– А где он? – спросил Билли.
– На небесах, – пояснила Анна.
– Тебе-то откуда знать? Ты ведь там не была.
– Но ведь это так, правда, мама? – сказала Анна.
– Правда.
– А почему он сам не сказал нам? – продолжал Билли.
– Слишком поздно было, сынок, вы уже спали. Он ушел после полуночи.
– А почему мы не могли его увидеть? – настаивал Билли.
– Слишком поздно было, – повторила Грейс. – К тому же вы и так не могли бы подойти к нему.
– Почему?
– Потому что болезнь заразная, – объяснил Альфред. – С заразными больными нельзя видеться, иначе сам заразишься.
– Так, выходит, ты заразилась? – повернулся Билли к матери. – И теперь умрешь?
– Нет, потому что близко я не подходила.
– И даже не поцеловала его? – спросил Билли.
– Нет. Я думала о вас. Если бы поцеловала, то не смогла бы целовать вас долго-долго. Боялась бы, что заболеете.
– А где папа сейчас? – спросил Билли.
– Он… Его готовят к похоронам, – сказала Грейс.
– Я хочу его видеть, – заявил Билли. – Я хочу знать, как он выглядит.
– Ничего не выйдет, потому что сейчас его кладут в гроб, – объяснила Анна.
– Куда кладут?! Я не понимаю, что ты говоришь! – расплакался Билли. – Я хочу видеть папу!
– Иди ко мне, малыш, я попробую тебе все объяснить, – протянула ему руку Грейс.
– Не хочу я, чтобы мне объясняли! Я хочу видеть папу!
– Нельзя, не только тебе, но и никому.
– А как же те, которые кладут его в… эту штуку. Кто это? Кто? Я тебя не понимаю, не понимаю тебя. Я всех вас ненавижу! Тебя, тебя и тебя. – Не переставая кричать, он влепил пощечину сестре, потом брату, а там и матери.
Альфред схватил его за плечи.
– А ну-ка прекрати немедленно! Как ты смеешь бить маму?
– Пусти! – Билли дернулся, пнул Альфреда коленом и упал на пол, увлекая за собой брата.
– Билли, родной, успокойся. Иди сюда, сядь ко мне на колени. Альфред, отпусти его. Он больше никому не сделает больно. Ему стыдно, просто он очень тоскует по папе, как и все мы. – Голос у Грейс сорвался, и, увидев, что глаза матери наполняются слезами, старшие дети тоже заплакали. Анна подбежала к Грейс и прижалась к ней, та протянула руку Альфреду. Билли отвернулся и, обхватив голову руками, остался лежать на полу. Он рыдал безутешно, отчаянно, бесконечно, как плачет ребенок, вышедший из младенческого возраста, но не доросший еще до того, чтобы вполне осознавать происходящее вокруг. Ему нечего сказать, для него ничего не сделаешь, ничего такого, что могло бы его успокоить, и пока он не умолкнет сам, будет продолжаться этот ужасный, этот нестерпимый крик – нескончаемый крик, в котором нет надежды, но есть мольба, неизвестно к кому обращенная, и протест, неизвестно против чего направленный. А потом, когда кошмарная, нестерпимая боль души отступает, рыданье сменяется стоном уязвленной гордости и физической боли, и с этой болью можно бороться, а с борьбой уходит и ужас.
– Билли, ну пожалуйста, прошу тебя, – произнесла Анна.
– Посиди у мамы на коленях, – наклонилась к нему Грейс.
Мальчик поднялся с пола и, продолжая всхлипывать, не отрывая от глаз стиснутых кулачков, прижался к матери.
– Ну вот и славно, Билли, – сказал Альфред, потрепав его по голове. – Хороший мальчик.
– Хороший мальчик, – эхом отозвалась Анна.
– Да, Билли наш славный мальчик, – проговорила Грейс. Анна немного отодвинулась, позволяя брату прижаться к материнской груди.
– Дай мне поцеловать тебя, Билли. – Грейс прижалась ко лбу мальчика.
– Нам надо быть подобрее друг к другу, потому что мы очень друг в друге нуждаемся, и всем нам очень не хватает папы, – заговорила Грейс. – Но мы никому не позволим видеть нас плачущими. В ближайшие несколько дней в доме будет много людей, и мы должны показать им, что умеем себя вести, нельзя давать им увидеть, что происходит у нас внутри. У людей свои беды, не следует навязывать им наши. Пусть вы даже и дети. Первыми мы о папе заговаривать не будем, дождемся, пока другие мальчики и девочки скажут, что они очень огорчились, узнав про нашего папу, мы скажем спасибо, большое спасибо за сочувствие, а потом переведем разговор на что-нибудь другое. И нам надо попробовать вести себя немного тише, чем обычно, но это не значит, что следует все время сидеть дома. Можно немного поиграть, поплавать, покататься на лошадке, сходить куда-нибудь с приятелем – в любой день, только не завтра. Завтра мы пойдем на похороны, но днем, после похорон, вернемся домой. И еще постарайтесь по возможности помочь миссис Баркер, все эти дни она будет делать много из того, что обычно делаю я. А теперь, если хотите, можно позвонить и пригласить друзей. Каждый – по одному. Альфред, ты кого позовешь?
– Джонни Борденера.
– Ладно, но не затем, надеюсь, чтобы донимать его вопросами?
– Но ведь если он сам скажет, ничего страшного, верно? – спросил Альфред.
– Если сам, по своей воле, – конечно. Анна, а ты?
– Фрэнни Уолл. Я ей обязана. Она написала мне в Кейп-Мэй, а я не ответила.
– Билли, хочешь, чтобы миссис Баркер позвонила кому-нибудь, или сам позвонишь?
– Ничего не надо, – буркнул Билли.
– Ладно, если передумаешь, попроси миссис Баркер, – сказала Грейс. – А сейчас поцелуете меня, пока я не ушла к себе наверх?
– Да, мама, – хором ответили дети.
Они вышли, и в гостиной появилась Конни.
– Ну, как ты?
– Все нормально, не беспокойся.
– Загружай себя до предела, тогда и мысли будут заняты. Надо кое-что обговорить. Начну с того, что, оказывается, Вайнбреннер не хоронил твоих родителей. Это было похоронное бюро «Шульц и Макмаллен». Но в таком виде оно больше не существует, остался только Макмаллен. Загвоздка в том, что доктор О’Брайан уже успел связаться с Вайнбреннером и они обо всем договорились. Вряд ли ты пойдешь на это, но в принципе можно заменить Вайнбреннера на Макмаллена. Не то чтобы я советовала это, но, если угодно, все в твоих руках.
– Вайнбреннер, – протянула Грейс. – Честно говоря, не вижу разницы, но, ради Бога, давайте хоть вокруг этого не будем суету поднимать.
– Конечно, но, видишь ли, Макмаллен звонил Броку, и я тоже должна позвонить ему, чтобы передать твое решение ему, а он – Макмаллену.
– Если Макмаллен звонил, тогда пусть будет Вайнбреннер. Точка. Ты хочешь сказать, он звонил Броку, чтобы… все сделать самому?
– Ну да, такая уж у них работа. На наш взгляд, это, может, дико, но гробовщикам-то что остается делать? Я хочу сказать, что мало кто задумывается о гробовщике, пока нужда не придет. Правда, Сидни был такой пунктуальный, все по полочкам разложено, так что, может, в завещании что-то есть…
– Ничего нет. Завещание я читала.
– В таком случае тебе должно быть известно, что хоронить его на ферме нельзя. Брок, правда, говорит, будто Сидни как-то обмолвился, что хочет упокоиться именно здесь, но это нельзя делать по закону.
– Верно, когда-то он действительно хотел, чтобы его похоронили на ферме, но я не уверена, что он не передумал. В последние несколько месяцев. Иначе наплевать мне на закон.
– По новому закону можно хоронить только на кладбищах или кремировать тело.
– Кремации не будет, это я даже не собираюсь обсуждать.
– И все же, Грейс, лучше похоронить его на обычном кладбище. Оно близко к церкви Святой Троицы, так что прямо после отпевания можно сразу ехать на кладбище. Лично я не могу представить, чтобы кто-нибудь из близких был похоронен у нас на ферме. Ладно, хватит об этом. Дальше – список приглашенных? Где он, я готова им заняться. Вам с Броком следует подумать о том, кто будет нести гроб, и Брок свяжется с этими людьми. И еще один вопрос, на который только ты можешь ответить: как насчет семьи Сидни?
– Никак, у него практически нет семьи. По отцовской линии у него вообще нет родственников в Америке. Все живут в Англии, и им можно написать после. По материнской, правда, есть старуха тетка и дядя, они живут в местечке Воппингер-Фоллз, на берегу Гудзона. Тетка – сестра матери. Надо отправить телеграмму, но сомневаюсь, что они приедут. Им обоим как минимум за семьдесят, и я даже не уверена, что дядя жив. Сейчас напишу тебе их имена. Тетя Фредерика. Миссис Ван Влир, то ли Ван Влек. Надо проверить. Я всего раз их видела. На нашей с Сидни свадьбе их в Форт-Пенне не было, но они прислали отличную тренировочную грушу. Да ты ее видела.
– Верно, огромная такая?
– Она самая. Сидни, бывало, говорил, что если напьешься так, что захочешь к ней приложиться, то в ней же можно поплавать и протрезветь.
– Телеграмму я пошлю, – прервала ее Конни. – Дальше. Внизу ждет Рут Хольц. Она привезла несколько черных платьев, туфель и шляп. Я не знаю твой размер ноги, во всяком случае, полноту забыла, так что на всякий случай она прихватила два – 7,5Б и 8А.
– У тебя отличная память, – сказала Грейс.
– Так, что еще? Ах да, я заходила на кухню, там у всех глаза красные, а кое-кто и носом хлюпает. По-моему, тебе надо прямо сейчас потолковать с ними. Так легче, чем потом каждого уговаривать. И знаешь, я не слишком бы рассчитывала на Джо. Джулия сказала, что он, как только узнал про Сидни, заявил, что уходит, она уговорила его задержаться, но рассчитывать я бы не стала.
– А я и не собиралась, – отмахнулась Грейс. – Он предупредил, что увольняется, но я и без того хотела его рассчитать. По-моему, Джо как-то видел, как я возвращалась домой из… – Она махнула рукой в северном направлении. – Ему давно бы пора уйти. Все, что он знает, так это лошади. Даже не проверит, есть ли бензин в баке. Да и в уходе за лошадьми он далеко не самый лучший. У нас тут одна или две охромели, и, я думаю, это его вина. Сидни он мог одурачить, но меня – никогда… Вижу, что ты хочешь сказать. Говори. Его я не дурачила.