Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)

– Как-то я не заметил, что ты смеешься, когда я приношу чеки домой.

– Короче, бери мыло и умывайся. – Она потрепала его по спине и посмотрела вслед с любовью и признательностью.

В тот год 1 мая выпало на субботу, и неофициально День весны могли пропустить только те отцы учениц школы мисс Холбрук, что были заняты в розничной торговле. Что же касается медиков, дантистов, законников, банкиров и всех остальных, кто в субботу был в принципе свободен от службы, то им строго-настрого было наказано явиться в большую аудиторию на родительский обед; однако же медики и дантисты сослались на необходимость приема пациентов, так что приглашенный оратор оказался лицом к лицу со скептически настроенным собранием законников и банкиров и их жен, настроенных менее скептически. Юристы, специализирующиеся на судебной медицине, расселись так, будто вознамерились оценить выступление Холлистера с профессиональной точки зрения, и выглядели как судьи или актеры шекспировского театра, пришедшие на гастроли какой-то захудалой труппы с водевильным репертуаром. Банкиры, памятуя о предстоящем сборе денег, посматривали на гостя со снисходительной улыбкой заимодавцев, слушающих нищего, которому не на что починить прохудившиеся башмаки.

Ведущая, Мэри Уолл, представила собравшимся Холлистера:

– На моей памяти, а живу я в этом городе уже долго, никто не завоевывал Форт-Пенн столь стремительно и вместе с тем столь великодушно, как джентльмен, которого я вам собираюсь представить. Разумеется, всем нам известна его завидная репутация в мире журналистики, куда он последовал за своим отцом. Точно так же все мы наслышаны о мастерстве, которое он раньше демонстрировал на футбольном ристалище, будучи студентом нашего родного форт-пеннского университета. Знаем мы его и как офицера корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки, в качестве коего он стяжал честь и славу нашему городу и стране…

(«Какой ужас», – пробормотала Бетти Мартиндейл.)

(«Она из года в год становится все хуже», – подтвердила Грейс.)

– …Но чего мы не знали, по крайней мере до первого января наступившего года, так это еще одного потаенного таланта, который наш гость доныне держал под спудом, и это его, заявляю с уверенностью, несравненный литературный дар. Можно ли поверить, что слава о нашем «Часовом» достигла самых отдаленных границ англоязычного мира благодаря колонке «Пилюли», которая буквально разошлась на цитаты? И тем не менее это так. Журналы и газеты на части рвут его острые замечания, колющие, как рапира, и одновременно отмеченные доброй мудростью, столь редкой в столь молодом возрасте. Форт-Пенн может смело гордиться тем, что благодаря этой колонке мы прославимся во всех штатах нашего Союза, да и за границей тоже. Я имею в виду Канаду и другие англоговорящие страны. И всем этим мы обязаны выдающемуся таланту человека, который родился, вырос и получил образование в нашем родном городе. Таким образом, мне доставляет огромное удовольствие представить вам мистера Джека Холлистера, прославленного Дж. X., газета «Часовой».

(«Будь я на месте Джорджа, – фыркнула Бетти, – отвела бы ее домой и задала хорошую трепку».)

(«Как тебе это нравится – „Джек“? Она что, знает его как Джека? Его зовут Джон», – возмутилась Грейс.).

В тот момент до Бетти вдруг дошло то, о чем прежде она не знала, и не хотела знать, и приучила себя не задавать вопросов. Даже сейчас она гнала от себя эту мысль, но тщетно. Если бы Грейс произнесла имя Джека всего раз, это осталось бы незамеченным, но она назвала его дважды, притом подряд, и Бетти сразу вспомнился разговор с мисс Кармоди и предположение сиделки, что Джек – сын Грейс. Сейчас оно прозвучало в точности так, как, наверное, в бреду Грейс, хотя сама она при этом не присутствовала. Только одно радовало: это было в забытьи, Грейс сама не представляет, что называла это имя. Так что можно наблюдать за ней, не вызывая подозрений.

Холлистер встал, и если до этого у Бетти какие-то сомнения и оставались, то теперь исчезли. Для этого было достаточно взглянуть на ничего не подозревающую Грейс. Она не улыбалась, но сама ее внешность – изгиб рта, выражение глаз, чуть склоненная голова – выражала спокойную сосредоточенность влюбленной женщины. По окончании представления она зааплодировала, но как-то безучастно, словно по указанию извне, и действительно такое указание последовало – со стороны Мэри Уолл, которая дирижировала аплодисментами. Бетти не особенно прислушивалась к выступлению, в отличие от Грейс, которая, похоже, ловила каждое слово, и аплодировала так же безучастно, в унисон с другими собравшимися. Через двадцать минут Холлистер вернулся на свое место, а Мэри вновь поднялась и предоставила слово Хэму Шофшталю, который сразу взял быка за рога: по кругу пошли подписные карточки, и Хэм объявил нечто вроде конкурса: кто первым подпишется на пять тысяч долларов. По проходу сновали ученицы старших классов, собиравшие карточки. Желающих выложить названную сумму вроде не находилось, и Хэм решил, что пора действовать самому. Грейс заполнила листок, сложила его пополам и подозвала одну из учениц.

– Бетти, ты тоже можешь отдать ей свою, – предложила она.

– Мы подписываемся на тысячу. – Бетти протянула девушке свою карточку.

– Пошли, – встала Грейс.

Они уже выходили из здания, когда послышался голос Хэма:

– Миссис Сидни Тейт, пять тысяч долларов. – Он на секунду замолчал. – Грейс, вы здесь?

– Только что ушла, – прошелестело по залу.

– Я не собираюсь задерживаться, – на ходу бросила Грейс Бетти. – Анна просила. Сейчас, только поздороваюсь с твоими девочками – и пойду. Ага, вот они.

Они обменялись парой слов с Анной и дочерьми Бетти, и Бетти спросила:

– Может, мне с тобой домой поехать?

– Но ведь ты должна быть здесь.

– Пожалуй. Но не потому, что мои получают какие-то премии. Ничего такого они не выиграли. Но именно поэтому и надо остаться – чтобы матери отличниц не решили, будто я ухожу потому, что мои дети остались ни с чем.

– А разве нынче утром никто из твоих не отличился?

– Бетси стала второй в прыжках в высоту. Хороший вид спорта для девочек.

– А Анна взяла второе место в теннисных парах. Ладно, может, все же покатаемся?

– Ты действительно этого хочешь?

– Можешь не сомневаться.

– Что ж, почему бы и нет. Я и так на этой неделе каждый день здесь бывала. Да и все равно публика будет только рада, если останется Эдгар, а не я. Мое отсутствие и не заметят. Ты где машину поставила?

– Я на «пирсе», но Чарлз отвезет нас домой, и там пересядем на «форд». Только за рулем – ты.

– Идет, – согласилась Бетти.

Так они и сделали, и Бетти, заводя машину, спросила:

– Куда едем?

– Да куда угодно.

– И все же – север, юг, восток, запад?

– Давай на юг, бог знает сколько лет не ездила в этом направлении. Только не по магистрали.

– Вот уж не знаю, Грейс. Весной проселочные дороги сильно разбиты. – Они двинулись на юг.

– Ладно, там видно будет. Застрянем, пусть думают, что мы с тобой медсестры из ассоциации «Дочери короля».

– Да кто в это поверит?

– Что ты – любой, ты же выглядишь здоровой. Ну а я все еще инвалид.

– Ничего подобного.

– Да брось ты, – отмахнулась Грейс. – Вся эта публика за обедом, они меня впервые видят после болезни, так иные от страха просто шарахались. Я, конечно, стараюсь поправиться, набрать вес, но, оказывается, на это надо больше времени, чем я думала. И прежней силы пока нет. Господи, подумать только, как все было когда-то. Подъем в семь утра, трое детей собираются в школу. Сидни их отвозит. Обед дома, потом в город за покупками, опять домой. Играю с детьми, помогаю готовить уроки. Ужин где-нибудь у друзей, ложусь в час ночи, а в семь снова на ногах.

– Но ведь не каждый день так было, Грейс, сама знаешь, не каждый.

– Конечно, нет, но раз-два в неделю это точно, а иногда и чаще. А нынче я дня бы не выдержала в таком режиме.

– Естественно. Ты ведь болела, едва не померла.

– Едва не померла? Ничего подобного. Да, мне было не по себе, иногда больно, сама себя ненавидела, то в жар бросало, то в холод, злилась. Но об аде, рае или смертном пороге и мысли не было. Верно, немного побаивалась, что помру, но это не был страх попасть в ад или сделаться жертвой гнева Божьего, просто не хотелось что-нибудь упустить. Праведницей меня не назовешь. Совсем наоборот. И коли уж я оказалась на пороге смерти, может, многим было бы лучше, толкни я дверь посильнее.

– Что оказалась, это точно. В ту ночь с субботы на воскресенье доктор О’Брайан совсем надежду потерял, думал, не выживешь.

– Когда же ты наконец решишь, чего хочешь в благодарность за свою доброту? Смотри, будешь тянуть, сама являюсь к тебе как-нибудь, осмотрюсь в доме, а потом куплю, что тебе не нужно.

– Не увиливай, Грейс. Я хочу понять, почему ты не радуешься выздоровлению.

– Это ты не увиливай. Что тебе все же нужно для дома?

– Викторолу, да побольше.

– Этого мало, к тому же викторолу ты и сама можешь выбрать. Я же хочу, чтобы это было что-нибудь такое, на что ты будешь смотреть и думать обо мне, – обо мне, а не о той женщине, что попросила у тебя каплю виски, а потом оккупировала дом вместе со своей семьей, двумя сиделками, врачом и бог знает кем еще. Эдгар отказывается взять даже цент, ты – принять подарок. Знаешь, заставлять чувствовать другого обязанным – плохой способ сохранить друзей. Не то чтобы я мечтала рассчитаться с тобой, но я хотя бы заставила себя поверить, что попыталась.

– По-моему, ты уже поправляешься, что-то больно разворчалась.

– Сказать тебе по совести, меня действительно мало волнует, поправляюсь я или нет.

– В тот день, когда заболела, ты говорила мне…

– Помню, – остановила ее Грейс. – А вот в бреду я что-нибудь говорила? Давно хотела тебя спросить, да все не решалась.

– Э-э…

– Так говорила или нет? Вижу, говорила. Тогда что? Может, эта Кармоди слышала?

– Откуда мне знать, что она слышала?

– Ну же, выкладывай. – Грейс подалась вперед и искоса посмотрела на подругу.

– Вот все, что я знаю. – И Бетти пересказала разговор с сиделкой, когда та выпытывала, как зовут сына Грейс.

– Ясно. И это все? Сама ты ничего не слышала?

– Нет, но я знаю, о ком идет речь.

– О Господи, только не это! Ничего ты не знаешь, Бетти! Пожалуйста, скажи, что не знаешь. Это просто невозможно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал. Ни один человек на свете. Но как ты узнала? И почему ты вдруг решила, что знаешь? Я же была так осторожна… не верю тебе. Ну, кто это? Можешь ограничиться инициалами.

– Вот по инициалам-то как раз его сейчас знают больше, чем по полному имени.

– Стало быть, действительно знаешь, – негромко проговорила Грейс. – Но откуда? Ведь я ничего такого не сделала и не сказала.

– В каком-то смысле и то и другое. – И Бетти объяснила, как она догадалась, что это Холлистер.

– Ну, теперь сама видишь, что я права, – дело безнадежное, – вздохнула Грейс.

– Увы.

– Так ты согласна, что тут все безнадежно?

– Согласна, – кивнула Бетти. – Ты не хочешь, конечно, чтобы соглашалась, но ничего не поделаешь.

– Признайся, – улыбнулась Грейс, – что это тебе только доставляет удовольствие.

– Не спорю. Слушай, Грейс, отчего ты не выходишь замуж?

– Хороший вопрос, а главное, своевременный, ведь ты только что узнала, в кого я влюблена. Но ты ведь не за него меня сватаешь, верно?

– Естественно, нет. Тебе бы надо выйти за кого-нибудь вроде Брока. То есть за человека, который на несколько лет тебя старше, хваткий, богатый. За кого-нибудь, кто, как говорится, готов сходить налево.

– То есть поволочиться за женщинами?

– Ну да.

– Ни за что не выйду за такого. Насколько я понимаю, этот воображаемый мужчина должен мириться с тем, что и я могу сходить налево?

– Да, если у него хватит мозгов.

– Знаешь что, Бетти, давай оставим этот разговор. Похоже, ты считаешь меня законченной шлюхой.

– Ничего подобного. Но если бы ты была замужем…

– Я и была замужем, – перебила ее Грейс.

– А за все те годы только раз сбилась с пути.

– А ты хоть раз сбивалась?

– Нет, но я не красива. На меня в этом смысле никто бы даже внимания не обратил.

– А тебя когда-нибудь соблазняли?

– То есть хотели?

– Да.

– Хотели и хотят. Я люблю Эдгара, но… позволь сказать тебе кое-что.

– Да?

– Если бы Сидни захотел, я бы уступила. Он мне всегда нравился.

– Но ничего такого между вами не было?

– Нет, никогда. В его присутствии я всегда смущалась, может, как раз потому, что он мне нравился. А Роджер Бэннон… Его я как раз терпеть не могла, но как самец… словом, Грейс, я вполне понимаю, как все это у вас могло случиться.

– А этот? – спросила Грейс.

– Нет. Помимо всего прочего, он слишком молод, слишком… словом, молод. Тут мы с тобой расходимся.

– И хорошо, что расходимся, хотя почему это хорошо или плохо, сама не знаю.

– Хорошо, хорошо.

– Поворачивай на Эмеривилл. Съезжай с главной дороги, – скомандовала Грейс.

Они свернули с шоссе и поехали по той самой дороге, где у Грейс было свидание с Холлистером.

– Ну и ухабы, – пробормотала Бетти.

– У тех сикамор можно развернуться.

– Вижу, ты знаешь эту дорогу.

– Да. Видишь того типа на культиваторе? На вспаханном поле?

– Вижу.

– У него есть навозоразбрасыватель «Диринг».

– А кто это?

– Понятия не имею. Знаю только, что у него есть навозоразбрасыватель «Диринг». И дорогу тоже знаю.

– И зачем тебя сюда понесло?

– Ты хочешь сказать, сейчас? Сегодня?

– Ну да.

– Посмотреть, смогу ли я в себе разобраться.

– Ну и как, разобралась?

– Да, но ничего нового не узнала.

– Печально.

– Почему же?

– Выходит, ты не изменилась.

– Ни капли. Разве я тебе только что не сказала? Ты права, я действительно дурная женщина. Но кое-что я все же могу сказать в свое оправдание. По-моему, ты тоже дурная женщина. И не потому, что тебе нравился Сидни и не нравился Роджер Бэннон. А потому, что ты предлагала мне выйти за кого-нибудь замуж. Я могла бы найти себе мужа, о каком ты говорила. Пола Райхельдерфера. Но я не вышла за него. Уж этого-то я по крайней мере не сделала, миссис Мартиндейл.

– А я никогда и не утверждала, будто я не дурная женщина. – Бетти отвела взгляд от дороги и с улыбкой посмотрела на Грейс. Та улыбнулась в ответ. – Будь у меня твоя внешность, берегись Форт-Пенн!

– Будь у меня моя внешность, берегись Форт-Пенн! – сказала Грейс. Обе расхохотались, но вскоре смех оборвался, и обратный путь до дома Бетти они проделали в молчании. Обе решили, что Грейс достаточно окрепла, чтобы самостоятельно доехать оттуда до Второй улицы, благо это совсем недалеко. Бетти вышла, и Грейс пересела на водительское место.

– Спасибо тебе, спасибо за все, – сказала она.

– Не за что. И ни о чем не надо беспокоиться. Да, тут дело безнадежное, но, думаю, в конце концов это только к лучшему.

– В том смысле, что я сделаюсь благородной дамой.

– Надеюсь, нет, но хотя бы более или менее довольной жизнью женщиной. К тому же у тебя будет по меньшей мере одно преимущество перед женщинами, оказавшимися в похожих обстоятельствах.

– И что же это за преимущество? – полюбопытствовала Грейс.

– Ты точно знаешь, где был твой парень всю неделю и с кем встречался.

– Откуда? А, ты имеешь в виду колонку.

– Ну да, ведь она выходит каждую субботу.

– Все верно, только если он пишет правду.

– Ну, про себя-то уж точно. И мне это нравится, хотя не могу не заметить, что слишком уж мало места себе оставляет для частной жизни.

– Гм. Ну что ж, еще раз спасибо, Бетти. Увидимся во вторник, а может, и раньше, – попрощалась Грейс.

(Субботняя колонка Холлистера выстраивалась по шаблону, не им придуманному: он повествовал о своих ежедневных делах за всю неделю, стараясь называть как можно больше имен. Она занимала второе место по популярности, а наибольший успех у читателей имела пятничная публикация – колонка о его личной жизни. Автору-то она как раз была меньше всего по душе, а больше – понедельничная, стоящая, напротив, в самом низу читательского спроса, зато обильно цитируемая в «Литерари дайджест» и других изданиях.

По понедельникам он комментировал газетные публикации, а также серьезные и несерьезные события.

По вторникам обычно делился впечатлениями о спортивных состязаниях.

По средам публиковалось то, что он называл колонкой графства, материал для которой собирал, разъезжая по городкам и селениям графства Несквехела, болтая с почтальонами, бакалейщиками и фермерами. Это было скучное занятие, но отделу распространения нравилось.

По пятницам темой материала становилась собственная машина, собственный вес, гастрономические пристрастия и антипатии, ремонтные работы в доме, неприязнь к занятиям в саду, усы, жена и дети, иногда – работа. Он всячески старался предстать перед читателями эдаким средненьким американцем: трудолюбивым, но не особенно ловким в обращении с инструментами, предохранителями и пробками; любящим свой автомобиль, который назвал Гастоном, в честь Гастона Шевроле; в меру тщеславным, да и то подсмеивающимся над своим тщеславием. Детей он называл «мисс Дж.» и «мистер Б.», Эмми – герцогиней, и в самом непродолжительном времени так же стали ее называть друзья. Ей это нравилось, но что касается детей, она настаивала, чтобы поминал он их как можно реже.)

– Я знаю одного политика, – сказал Холлистер Мэри, – он живет в Аллентауне, но у него и здесь есть квартира, бывает он в ней не часто.

– Но ведь он поймет, что это для тебя.

– Ты сама-то уверена, что хочешь этого?

– Да, но только потому, что хочешь ты. Надо быть честной с собой.

– Тогда поговорю с ним. Это неплохой малый, и работа его как раз в том и заключается, чтобы оказывать услуги. Он занимается лоббированием. Когда-то у него в Форт-Пенне был дом, теперь – просто квартира.

– Как его зовут?

– Эд Уотчел.

– Слышала про такого. Вроде он попойки здесь устраивал.

– Он самый.

– Тогда я бы предпочла, чтобы это был кто-нибудь другой. Хорошо бы он не знал, что это для тебя. Можно так сделать?

– Уотчел не верит в существование хороших людей, поэтому ничуть не удивится.

– Может, он и прав, и таких людей действительно нет. Хотя я считала себя хорошей.

– Эд, можно попросить вас о небольшом одолжении, – обратился Холлистер к Уотчелу, столкнувшись с ним в холле спортивного клуба.

– Все, что в моих силах или в силах тех, кого я знаю. Выкладывай.

– К политике это не имеет отношения, – оговорился Холлистер.

– Ясно. – Уотчел прищурился и усмехнулся. – Если речь идет о спиртном, могу достать лучшего довоенного, и если немного, то совсем задаром. Беспошлинный товар. Но ты слишком молод, чтобы беспокоиться о спиртном, так что у меня есть подозрение, что речь идет о прекрасном поле.

– В точку, – признался Холлистер.

– Положил на кого-то глаз, Джек?

– Не совсем. Положил глаз, это верно, но вам об этом знать не обязательно. И никому другому, если ты понимаешь, о чем я.

– Чего ж тут не понять? Хочешь поразвлечься с девчонкой в моей маленькой берлоге? На сей раз, надеюсь, не ошибся?

– Ничуть.

– Сегодня вечером?

– Нет, но чем раньше, тем лучше.

– Ну, в таких делах всегда чем раньше, тем лучше. А в твоем возрасте чем чаще, тем лучше. Ладно, завтра утром я уезжаю в Вашингтон и вернусь в понедельник семнадцатого. Так что в твоем распоряжении неделя. А после первого июня, если угодно, квартира твоя на все лето. Я собираюсь запереть ее, но ключ может храниться у тебя.

– А разве вы не приезжаете летом в Форт-Пенн?

– Приезжаю, но теперь, когда в этом славном городе появилась наконец приличная гостиница, я останавливаюсь там. А к квартире не подойду на пушечный выстрел, так что можешь не волноваться, на месте преступления не застану. Проблема может быть разве что с бельем, а в во всем остальном кровать, спиртное, книги – в полном твоем распоряжении, и с наилучшими пожеланиями. Не сомневаюсь, что ты проведешь много счастливых часов в обществе книг.

– Я тоже в этом уверен.

– Между прочим, у меня там есть книги, которые творят чудеса, когда никакие уловки и уговоры не помогают. Ты найдешь их на полке за «Всемирной историей» Ридпата. Где оставить ключ? Впрочем, знаю, здесь, в клубе, в твоем почтовом ящике. Пусть будет у тебя, а перед тем как уехать на лето, свяжусь с тобой, просто чтобы убедиться, что все в порядке. Могу лишь позавидовать тебе, когда-то и я частенько попадал в подобные ситуации. Мир мне ничего не должен, буквально ничего. Я как раз думал об этом, перед тем как ты подошел. Итак, завтра утренним поездом я уезжаю в Вашингтон, и скорее всего мой арап выметется из дома в ту же самую минуту. Удачи, развлекайся как можешь. Ключ найдешь завтра в почтовом ящике. Я положу его в конверт и пришлю с Уильямом после завтрака. Квартира на втором этаже, ну да ты и сам знаешь. Магазин обоев на первом, я на втором, а на третьем живет дама – приятельница одного из наших законодателей из Питсбурга. Все мы занимаемся своим делом, и, если бы этому правилу следовал каждый, жизнь стала бы намного лучше. Но тогда в ней не осталось бы места лоббистам.

– А мне – куда идти? Большое спасибо, Эд. Надеюсь, не нужно уверять, как я ценю вашу помощь.

– Все нормально. В свое время я тоже заигрывал с Купидоном, и он мне тоже помогал. Пока, Джек.

* * *

В купальном халате и шлепанцах Эмми сидела в гостиной и перебирала белье в корзине.

– Ты мне звонила? – спросил Джек. – На работу.

– Когда?

– Ну, не знаю точно, примерно час назад. Я выходил в туалет, а когда возвращался, услышал, что на столе звонит телефон, но не успел снять трубку. Подумал, не ты ли.

– Ах вот как.

– Ну да. Так это ты была?

– Нет, час назад я тебе не звонила.

– Ну, может, раньше.

– Ты где обедал?

– В греческом ресторане.

– Колонку написал?

– Конечно. Мне попался один довоенный номер журнала «Колльерс». – Это была правда – колонку он написал еще в первой половине дня. – Старые рекламные объявления и все такое прочее.

– С кем ты обедал?

– Ни с кем. Перекусил прямо у стойки. Так когда ты звонила?

– В половине седьмого, в семь, в половине восьмого, девятого, десятого. Потом бросила.

– Забегался, то выходишь, то возвращаешься. А что, что-нибудь срочное?

– Первый раз я хотела попросить тебя купить бутылку растительного масла. У нас закончилось, а из дома выйти я не могла. Но на третий или четвертый просто любопытно стало, ответишь ты или нет. Не ответил. Тебя там не было.

– Говорю же, заходишь-выходишь. Ваша честь, я протестую против подобного способа ведения допроса. Из этого следует, что…

– И Грейс Тейт тоже не было.

– Что-о?!

– Тебя не было весь вечер. Кроули три раза поднимал трубку. И Грейс Тейт тоже не было.

– Ты в своем уме?

– Если и нет, то удивляться нечему.

– О чем ты вообще говоришь… Грейс Тейт.

– Я звонила ей домой, ее не оказалось на месте.

– Точно спятила. Ведь подумают же, что… Слушай, что ты наделала? Неужели ты и впрямь ей домой звонила?

– Ты что, плохо слышишь? Я позвонила ей домой, попросила позвать к телефону. И мне ответили, что хозяйки нет дома, ушла куда-то. После чего я повесила трубку.

– Слава Богу, хоть не подумали, что какая-то сумасшедшая звонит. Ладно, я пошел спать.

– Где ты был сегодня вечером?

– Да презирать себя буду, если стану докладывать, где был. Сегодня или не сегодня.

– Я насквозь тебя вижу. Лицемер несчастный, ты, наверное, думаешь, как бы использовать эту ссору в качестве предлога. Притворяешься примерным мужем и отцом. Ладно, можешь сколько угодно дурака из себя строить, но я в этом не участвую. И дети тоже. Красавчик для богатой шлюхи, вот кто ты такой. Не приближайся ко мне!

– А ты, идиотка, сучка этакая, не размахивай ножницами. Надо же, домой миссис Тейт звонит. А если бы она сама взяла трубку?

– Я бы поняла, что она дома. Но ее не было, понимаешь? Она куда-то ушла на весь вечер.

– Ну позвони сейчас, ради Бога, позвони. Еще не поздно.

– Пошел-ка ты, звезда футбола. Герой войны. Любимец публики.

Горячая война между Эмми и Холлистером перешла в холодную, что они с успехом скрывали от детей, но разговоры их свелись в основном к выяснению отношений. Сердитая убежденность Эмми сменилась гневными подозрениями, теми неопределенными подозрениями, которые возникают за отсутствием доказательств, и тяжелыми сомнениями. С наступлением лета она все еще была полна этих сомнений, но нетерпеливо ждала, что ей укажут на ошибку. Однако Холлистер игнорировал ее примирительные улыбки.

* * *

Сегодня хозяйкой бридж-клуба была Натали Борденер, ее очередь. Игра закончилась немного раньше обычного, и Натали начала опрос, кто чем занимается Четвертого июля. Выяснилось, что Кларксоны еще в июне уезжают в Мэн, Джордж и Мэри Уолл будут на праздники в Эдгартауне. Мартиндейлы? Те проводят июль на ферме у Грейс. А что? Оказывается, Натали собирает компанию для поездки в Гиббсвилл, когда там организуется летняя Ассамблея. Четвертое июля в этом году попадает на воскресенье, потому Ассамблея соберется второго. По правилам сельского клуба субботние танцы заканчиваются около часа ночи, но в связи с Ассамблеей это правило на время ее работы не действует. Так почему бы Бетти с Эдгаром и Грейс не составить компанию Натали и Скотту в Гиббсвилле, сходить на танцы, а переночевать можно у нее дома и на следующий же день вернуться и провести большую часть Четвертого июля на ферме с детьми?

Мартиндейлы и Грейс машинально отмахнулись от предложения, но, поскольку никаких видимых причин для отказа у них не было, уехали они от Натали как ее потенциальные гости в Гиббсвилле.

– Уж если моя золовка что-нибудь вобьет себе в голову, остановить ее трудно, – заметила Бетти в машине.

– Да, организатор она что надо, – подтвердил Эдгар.

– Черт, и зачем я только согласилась? – вздохнула Грейс. – Я ведь никого не знаю в Гиббсвилле.

– Справедливости ради надо признать, Грейс, что, бывало, мы там неплохо время проводили, – сказал Эдгар. – Люди гостеприимные. Впервые мы туда поехали на свадьбу Натали и Скотти.

– Гостеприимные люди… ну, сама я не из таких, потому судить не могу. Разумеется, я не такое, как ваше, имею в виду гостеприимство. Я говорю о гостеприимстве напоказ, оптом, когда все такие милые, такие славные. Я сама предпочитаю выбирать себе друзей, наверное, поэтому у меня их так мало. В общем, я сваляла дурака, согласившись поехать в Гиббсвилл.

– Если едем мы, то и ты должна ехать, Грейс, а нам, похоже, никуда не деться, – сказала Бетти. – Если хочешь знать мое мнение, то все это ради того, чтобы ты побывала у Натали дома и своими глазами увидела, из какой хорошей семьи она происходит.

– Я? Почему именно я? Я и так не сомневаюсь, что она из уважаемой семьи. Разве я вообще когда-нибудь затевала разговор на эту тему?

– Нет, но Натали кажется, что ты посматриваешь на нее сверху вниз.

– О Господи. Мне приходится оставлять свой удобный, прохладный, чудесный, только что отремонтированный дом только потому, что Натали… Ну отчего Скотти не женился на какой-нибудь девушке из Форт-Пенна?

Все трое отправились в Гиббсвилл на «пирлессе» Эдгара. Приехали они как раз к началу большого чаепития, на которое собралось по меньшей мере полсотни мужчин и женщин, всем за тридцать, не более и не менее дружелюбных, чем те, что встречаются на подобных сходках подобных людей на всем восточном побережье. Какой-то мужчина сказал Грейс, что учился с Сидни в Йеле, но она не успела даже узнать его имени, как Натали потащила ее знакомить с кем-то еще. То же самое повторилось, когда к ней подошел другой мужчина и представился знакомым Брока. Доктор, имени которого она не запомнила, сообщил Грейс, что после пневмонии – ведь она переболела пневмонией, не так ли? – ей бы лучше пожить на высоте Гиббсвилла, чем внизу, в Форт-Пенне. Грейс признала, что пневмония действительно была, но, надо надеяться, это не бросается в глаза. Он заверил ее, что распознать бывшую болезнь может только медик. Тут подошла Бетти и увела ее куда-то, а около семи гости начали расходиться. Через двадцать минут не осталось никого. Грейс немного вздремнула и, переодевшись к ужину, в девять спустилась вниз. Именно к девяти были приглашены гости, но появляться они начали только в половине десятого. Иные участвовали и в чаепитии. На мужчинах были светлые фланелевые брюки, голубые пиджаки из саржи и галстуки-самовязы. Все были одеты совершенно одинаково, разве что галстуки немного различались, у одних однотонные, у других в полоску. Нынешний кавалер Грейс носил галстук в красно-голубую полоску, что свидетельствовало о его принадлежности не к Пенсильванскому университету, а нью-йоркскому теннисному клубу. На протяжении вечера этот факт упорно внедрялся в сознание Грейс: Нед Майнор был единственным в Гиббсвилле мужчиной, кто входил в этот клуб. Он приходился кузеном матери Натали – холостяк за пятьдесят, останавливавшийся на ночлег в клубах, в каком бы городе ни оказался: если в Гиббсвилле, то в Гиббсвиллском клубе; если в Филадельфии, то в клубе «Ракетка»; если в Нью-Йорке, то в теннисном клубе; если в Бостоне – там же. Он держал лошадь и ездил на темно-красном «пирсе-эрроу» с откидывающимся верхом. Он каждый день играл в бридж, был лично знаком с Уайтхедом и неизменно призывался в качестве арбитра для решения споров, возникающих за карточным столом. Он был чемпионом графства по теннису, играл в гольф и брал уроки танцев у Айрин и Вернона Касл. Все эти факты выяснились и до, и во время, и после ужина. И еще одно поведал он уже лично Грейс, в машине: он был не знаком с Сидни, но также был членом «Мертвой головы» и во время нечастых посещений Форт-Пенна (где он, разумеется, останавливался в местном клубе) не раз испытывал соблазн представиться Сидни, который, по словам Пола Райхельдерфера, был весьма и весьма славным джентльменом.

Танцы были в полном разгаре, когда в загородном клубе появилась Натали со своими гостями. В какой-то момент Бетти осталась наедине с Грейс и поинтересовалась, как там она уживается с Недом Майнором.

– Все нормально, все нормально, – махнула рукой Грейс. – Только почему он живет в Гиббсвилле? По-моему, для него там не место.

– Это почему же, потому что он выглядит как эльф?

– Ну да… да.

– Самое забавное, что это совершенно не так. Или не совсем так. Сама убедишься под конец вечера. Всю первую половину он может вести себя как примерный коротышка, а позже попытается затащить тебя в укромный уголок. Я на себе это испытала, так что гляди в оба.

Загремели барабаны, загрохотала медь тарелок.

– Дамы и господа! – провозгласил дирижер. – Позвольте объявить свободный танец. Дамы меняют кавалеров. Свободный танец! Спасибо.

– Здо-о-о-рово! – воскликнул молодой человек, оказавшийся рядом с Грейс. Он круто обернулся, посмотрел ей прямо в лицо, поклонился и сказал:

– Этот танец – наш.

– Не думаю, – покачала головой Грейс.

– Пожалуй, я тоже. – Молодой человек, на вид лет двадцати, был строен и высок, одет в голубой пиджак с четырьмя пуговицами и светлые фланелевые брюки. – И вот почему. – Грейс повернулась и увидела ожидающего ее Неда Майнора.