Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

– Нет. Я одолжу у тебя «мерсер», завтра вернусь, и тогда мы отправимся вместе, поездим по магазинам.

– О, Конни… Что бы ты хотела получить на Рождество? Я понимаю, до праздников еще далеко, но в этом году мне хотелось бы подарить тебе что-то особенное.

– Слушай, Грейс, тебе никогда не приходило в голову, что если я помогаю тебе, то это потому, что мне нравится?

– Да, но ты не даешь мне возможности сделать что-то и для тебя.

– Может, я хорошая хозяйка, но плохая гостья. Ладно, пошла. Я плохая гостья, потому что вместо того, чтобы самой собраться, хочу попросить о помощи Джули. Сиди на месте, не прощайся, словом, ничего не надо. Я заеду за тобой завтра, в половине десятого утра. А пока я всего лишь еду к себе домой.

Конни вернулась домой, заперлась у себя в комнате и принялась налегать на виски с содовой и пила до тех пор, пока не погрузилась в глубокую дрему.

Часть 3

В Форт-Пенне стало обыкновением каждые два года избирать мэром Джорджа У. Уолтауэра. Традиция восходит к 1905 году, когда Джордж, симпатичный и уже вполне преуспевающий дантист сорока двух лет от роду, вдруг подумал о себе в исторической перспективе: он появился на свет в полдень, 3 июля 1863 года, как раз тогда, когда Джордж Гордон Мид отразил наступление Джорджа Эдварда Пикетта^[20]. Младенец Уолтауэр был назван Джорджем по настоянию своей патриотически настроенной матери, хотя она подразумевала вовсе не Мида, а Джорджа Вашингтона, тем более что сын родился накануне 4 июля^[21]. «В тот день, когда я родился, – часто повторял Джордж Уолтауэр, – до жителей Форт-Пенна доносилась канонада из Геттисберга, от самого Геттисберга, думаю, и я ее слышал, хотя, – добавлял он, лукаво подмигивая, – вряд ли мог бы описать ее звуки. Скорее всего это был звук пушечных выстрелов». Жители Форт-Пенна давно уже не сомневались, что артиллерию Геттисберга было слышно в их городе; ведь если уж жители Гиббсвилла, который находится еще на пятьдесят миль дальше от Геттисберга (всего, стало быть, в восьмидесяти пяти милях), слышали перестрелку, то, конечно, утром и днем третьего числа июля месяца в Форт-Пенне было жарко. У Брока Колдуэлла не прибавилось друзей, когда он заявил, что в результате предпринятых им разысканий выяснилось, что знатоки (имен их он не назвал) единодушно утверждают, что у конфедератов было всего лишь сто сорок орудий, у северян – семьдесят семь, и даже если все двести семнадцать пушек, какие были в ходу во времена Гражданской войны, выстрелили разом, сомнительно, что звуки канонады донеслись бы до Форт-Пенна. Скорее всего Брок заблуждался, и в узком кругу он это признавал, но там же – а это был круг членов клуба – он открыто заявлял, что Джордж Уолтауэр ему надоел и разыскником-скептиком его как раз сделали бесконечные повторы одной и той же легенды.

Но надоел не надоел, а именно за Джорджа Брок голосовал каждые два года, в ноябре. «Уолтауэры всегда при нас», – говорил он, имея в виду законное право Джорджа причислять себя к первопоселенцам Форт-Пенна – если речь идет о давности рода. Джордж был членом Общества Цинциннати, что подтверждалось и документами, и значком^[22]. Его мать тоже была из местных; она родилась неподалеку от Флиглервилля (где пушечная дуэль под Геттисбергом была уж точно слышна). В приснопамятный день рождения Джорджа и поражения армии генерала Ли отец Джорджа сидел у себя в рабочем кабинете Фермерского банка Форт-Пенна. Стыдиться того, что на поле боя за него сражались другие, не приходилось – Джордж Уолтауэр всегда говорил, что если бы мятежники подошли к городу, отец готов был взять оружие в руки, как был готов к бою и сам Джордж, если бы в 1898 году испанцы вторглись в Америку. Но к 1905 году, когда ему было сорок два, Джордж давно уже утратил романтический пыл и не рвался защищать Саванну или Нью-Йорк. Он стал первым из Уолтауэров, которому не приходилось думать о деньгах, но у него была другая забота: он знал, что Лора, его жена, не может дать ему сына – наследника имени, и, выходит, ему суждено стать последним в роду. Значок Общества Цинциннати, который, как он когда-то надеялся, останется в семье, перейдет по его смерти в историческое общество графства, поскольку Бенсингеры, родственники по линии жены, понятия не имеют о его значимости. В свои сорок два года Джордж мог вырвать самый трудный клык и в любой момент был готов позабавиться с женой, что всегда доводило ее до слез, а его никогда не удовлетворяло до конца. Каждый вырванный зуб приносил все больше и больше денег. Джордж был еще молод и полон сил, его имя произносилось в радиусе десяти миль, мелькало на стенах амбаров, на заборах, придорожных валунах, ему уважительно пожимали руку самые видные банкиры и коммерсанты Форт-Пенна. Чем больше он думал о своей родословной, тем проще казалось немного собраться с силами и предложить местным политикам, сколь бы неожиданно это ни было, свою кандидатуру на пост мэра города.

– Но это, – отвечали ему они, – потребует много денег, Джордж. Чертовски много денег. Видишь ли, есть еще пара ребят, которые тоже хотели бы получить эту работу.

– Много – это сколько?

– За работу платят семь тысяч, – ответили они в лице районного прокурора Эда Айзенхута.

– Тридцать пять тысяч в год, – сказал Джордж, который уже успел получить необходимые сведения. – А семь тысяч – это пожалуйста.

– Что ж, в таком случае я с удовольствием поговорю с кем надо.

– Слушай, Эд, мы оба прекрасно знаем, что ни с кем тебе говорить не надо. Ты сам смело можешь пообещать мне это место.

– Что ж, в какой-то степени ты прав, Джордж.

– И еще одно, Эд, – продолжал он. – Я понимаю, что не могу вот так просто заявиться и победить без твоей поддержки. Но с другой стороны, и против меня тоже ничего не скажешь. Более того, я хочу, чтобы так было и впредь. Партии от меня может быть большая польза.

– Что-то не очень тебя понимаю, Джордж.

– Я сказал только то, что сказал. Мне верят. Думаю, я могу принести голоса. Всем известно, что человек я честный.

– И все же, Джордж, я по-прежнему не понимаю, что ты имел в виду, говоря «еще одно». Чего тебе еще нужно?

– Я хочу, чтобы меня переизбрали.

– Черт, – расхохотался Эд, – так ведь любой сукин сын, который борется за избрание, хочет быть переизбранным.

– Верно, Эд, только я не сукин сын и потому хочу, чтобы ты пообещал мне переизбрание. Мне нужно быть мэром по крайней мере два срока подряд. Деньги – жалованье, оно твое. Себе я не возьму ни цента. Это рынок, и я знаю, что мой откат больше, чем платит нынешний мэр. К тому же я намерен потратить на выборы и свои деньги и добавить…

– Уж точно, потратить придется, – ухмыльнулся Эд.

– …добавить голоса, которых у тебя нет. За меня проголосуют те, кто обычно не ходит на избирательные участки. А если они голосуют за меня, то, значит, и за других из команды, то есть выигрываешь и ты. Таким образом, в обмен на эти голоса и эффективное руководство я хочу, чтобы ты прямо сейчас гарантировал мне второй срок. Иначе я вообще не участвую в гонке.

Айзенхут принялся чесать нос и в конце концов вырвал волосок из ноздри.

– Я готов сказать «да», но при одном условии: ты мне растолкуешь, что к чему. Я имею в виду «эффективное руководство». Что это значит? Если реформы, то единственный мэр-реформатор, который нужен Форт-Пенну, – это некто вроде мистера Пенроуза. Только так.

– Мистера Пенроуза? – переспросил Джордж.

– Да, мистера Пенроуза. Он начинал как реформатор, но так и не смог стать мэром Филадельфии, и это прекрасно, замечательно. Потому что потом его осенило. Его осенило. Теперь все нормально. Мистер Пенроуз – большой человек. Он незаменим для партии.

– Не понимаю тебя.

– Сейчас объясню. Проще говоря, давай похороним любые мечтания о реформах. А «эффективное руководство» как раз подозрительно попахивает реформами. Если ты хочешь быть мэром, Джордж, я тебе помогу, но только в том случае, если ты будешь играть в команде. А дальше мне все равно, в почете тут дело или ты просто рекламируешь свою зубоврачебную практику. Хорошо, ты будешь мэром два срока подряд, при том условии, что жалованье свое отдаешь, сам финансируешь обе кампании, ну и, естественно, мы будем подсчитывать количество новых голосов, которые ты нам сулишь. А что потом, Джордж?

– После избрания?

– Да, что потом?

– Может, я снова буду избираться.

– Ясно. Стало быть, все же почет. Не реклама.

– Больше мне ничего не нужно. В Форт-Пенне. Здесь я следующий по значению после губернатора.

– Но ведь губернатором ты быть не хочешь, так? Или сенатором.

– Нет, только мэром. Я не собираюсь оставлять свою практику.

– Это хорошо, потому что… ты хороший малый, Джо, на пост сенатора не годишься. Губернатор – иное дело, губернатором ты когда-нибудь мог бы стать, сенатором же – нет.

– Мэрия Форт-Пенна, зубоврачебная практика – вот все, что мне нужно. Не думаю, что должность мэра ей повредит.

– Ты прав, – согласился Айзенхут, – не повредит. Но я имел в виду, что положение мэра, если тебя избирают дважды, – это в большей степени почет, чем реклама. Один срок – реклама. Два – почет. А там, кто знает, Джордж, может, и в третий раз станешь. Будет о чем рассказать внукам.

– Если бы у меня могли быть внуки, я б здесь с тобой не сидел.

– Тогда я не понимаю, зачем тебе почет. Или это Лоре нужно?

– Нет, – махнул рукой Джордж. – Знаешь, Эд, давай лучше оставим этот разговор, тебе этого действительно не понять. Но ведь друг друга-то мы поняли, не так ли?

– Договорились, – сказал Айзенхут, поднимаясь со стула. – Кстати, моя жена жалуется на вставную челюсть.

– Пошли ее ко мне, Эд, все сделаю наилучшим образом. Ей с самого начала надо было ко мне обратиться.

– Ну, тогда ты был слишком юн, – возразил Айзенхут. – Я начинаю думать, что и мне следовало бы к тебе обратиться, тогда не пришлось бы все время лечить зубы.

На протяжении ближайших четырех лет у Айзенхута не было ни единого повода усомниться в правильности сделанного. Джордж вел себя наилучшим образом, ничего не отвергал с порога и уже одной только своей личной респектабельностью, человеческой опрятностью привносил в атмосферу официальных кабинетов белоснежную чистоту кабинета зубоврачебного, только без связанных с последним болевых ассоциаций. За пределами зубоврачебного кабинета Джордж был сама элегантность, особенный упор делал на выкрахмаленные манжеты и манишку, а также белый галстук-самовяз со свободным узлом и двумя длинными концами, которые он засовывал внутрь прямо под воротничком, что вообще-то соответствовало тогдашней моде, но на Джордже смотрелось епитрахилью, хотя и совершенно не церковного свойства. Что еще? Золотая коронка на клыке, обычные золотые запонки, пара простых золотых пуговиц на манжетах и, наконец, массивное золотое кольцо с бриллиантами о двух каратах на левом мизинце. Форт-Пенн гордился своим мэром, когда ему надо было представлять город в кругу различных официальных лиц штата. Он был, к примеру, на четыре дюйма ниже Пенроуза, который никогда не отступал от своей привычки не здороваться за руку при встрече, но на сборищах, где присутствовали оба, жители Форт-Пенна и не хотели, чтобы Пенроуз обменивался рукопожатием с Джорджем. По их мнению, на последнего это могло бы бросить тень.

Под конец второго срока Джордж известил Айзенхута, что хотел бы встретиться с ним. Айзенхут, переживший микроинсульт, что, как он считал, оставалось для всех тайной, был в достаточной степени реалистом в политике, чтобы просто послать Джорджа куда подальше. Он отправился к нему домой, на Четвертую улицу, всего в паре кварталов от дома Колдуэллов. Был вечер, время после ужина.

– Как насчет сигары, Эд?

– Да нет, Джордж, спасибо, я буквально на днях бросил курить.

– Ах да, извини, забыл.

– Забыл?

– Ну да, я ведь знал, что тебе приходится отказываться от старых привычек.

– Ага, стало быть, и это для тебя не секрет.

– Ну да, такие вещи быстро становятся достоянием гласности, пусть даже люди хотели, чтобы это осталось их личным делом; к тому же я профессионал, кое-какие знания имею. Дантисты, знаешь ли, перед тем как выбрать узкую специализацию, проходят общий курс медицинской подготовки.

– Впервые слышу, – сказал Айзенхут. – Все время узнаешь что-то новое.

– Вот именно. Правда, думаю, то, что я собираюсь тебе сказать, новостью не назовешь. Сюрпризов не будет.

– Наверняка, и все же слушаю тебя, Джордж.

– Ну что, я решил баллотироваться на третий срок.

– На это мы и рассчитывали, – кивнул Айзенхут.

– Мне тоже так показалось.

– A-а, так ты уже успел с другими поговорить?

– Мне нравится разговаривать с другими, Эд. И мэром Форт-Пенна быть нравится. Мэром города, где моя семья прожила такие долгие годы, а Бог так и не благословил нас с Лорой детьми, поэтому мне предстоит стать последним в роду, и как раз по этой причине я хочу, чтобы меня три раза избрали мэром. До сих пор никто не был у нас мэром трижды. Двое выбирались на два срока, но на три никто.

– Ага.

– Ну вот, я и решил предупредить тебя, что снова участвую в гонке.

– Что ж, меня это вполне устраивает. Условия… э-э… прежние?

– Не совсем, – покачал головой Джордж. – Мне, знаешь ли, сорок шесть. Да, сэр, мне сорок шесть лет. Через четыре года пятьдесят. Отец оставил мне в наследство восемьсот долларов, которых едва хватило на то, чтобы купить мое дантистское оборудование. Так что мы с Лорой обговорили это дело, и, похоже, у меня больше не получается вкладывать денежки в собственную кампанию. Более того, откат теперь составит две тысячи, по тысяче за год. Если хочешь, могу прямо сейчас отсчитать.

– Смотрю, вы с Лорой все обстоятельно обсудили, а, Джордж?

– Не могу сказать, что слишком обстоятельно, да, честно говоря, и обсуждения особого не было. Говорил в основном я. Просто объявил свое решение.

– Смотрю, последнее время так и происходит, говоришь ты один.

– Ну да. – Джордж побарабанил пальцами по столу. – Но если тебе есть что сказать – валяй.

– А Лора не услышит?

– Она в клубе, в вист играет. Вернется не раньше девяти.

– Тогда слушай. Если ты думаешь, что можешь диктовать свои условия и устанавливать новые правила, то ты заблуждаешься. Я дам тебе такого пинка под задницу и ты у меня с таким свистом вылетишь из своего кресла, что даже понять не успеешь, кто тебя ударил.

– Ты, кто же еще. – Джордж снова побарабанил пальцами по столу.

– Организация.

– Не выйдет, – отрезал Джордж. – Ничего у тебя не получится. Честно говоря, я предполагал нечто подобное. Только не думал, что ты потеряешь голову. Я думал, ты будешь возражать, и был готов к этому, но мне не нравится, когда меня обзывают. Я попросил тебя прийти из вежливости – ведь именно с тобой четыре года назад у меня был разговор. Но я совершенно не собираюсь выслушивать оскорбления у себя дома. Ты отжил свое, Эд, а если пойдешь против меня, то тебе вообще конец. Неужели не понимаешь?

– Не понимаю, но в любом случае лучше так, чем выслушивать от тебя всякий бред. Знаешь, почему тебя так легко проглотить и не поперхнуться? Не знаешь, но я скажу тебе. Мы можем сделать так, что люди будут над тобой смеяться. Да они, собственно, почти смеются. Ты смешон, Джордж, вот оно как. Смешон.

Джордж на мгновение задумался, а Эд продолжал:

– Я тут как-то встретился с одним парнем, и вот что он сказал про тебя: «Джордж ждет не дождется, пока состарится. Он хочет быть почтенным старичком». Мы ведь тебя можем засмеять не только как политика, мы способны сделать из тебя такое чучело гороховое, что к тебе даже зуб никто не придет вырвать. И останутся только ты да твой веселящий газ. Джордж Веселящий Газ, великий индейский вождь. – Айзенхут поднялся. – Даю тебе сорок восемь часов на размышления и жду у себя в кабинете, но не надо меня беспокоить, если не согласен с прежними условиями. Никакого жалованья, кампанию финансируешь сам. – Он направился к двери.

– Минуту, Эд, – остановил его Джордж. – Не выйдет.

– Что не выйдет? Думаешь, я блефую? Что ж, рискни.

– Не пройдет, говорю, спектакль с Джорджем Веселящим Газом. И знаешь почему? Еще два года назад, когда я шел на второй срок, могло бы получиться, но теперь, выходит, люди будут голосовать против самих себя. Им придется признать, что раньше они сваляли дурака, а кто ж захочет?

– О ком это ты? Об избирателях? А я говорю о парнях из организации. О комитете графства, о тех, у кого ключ от лавки. Вот вроде того парня, который сказал, что ты хочешь стать почтенным старичком. Если ты им не понадобишься, тебя не выдвинут, а если тебя не выдвинут, останешься с голым задом на морозе. – Айзенхут вернулся в гостиную. – Я уже тридцать четыре года играю в эти игры, малыш. А ты всего четыре. За мной организация, за тобой никого. И кого ты, черт возьми, можешь подмаслить? Сейчас у тебя хороший дом, хорошая репутация и хорошая врачебная практика. Но если мы возьмемся за дело, ты можешь потерять все, и дом, и репутацию, и практику. Потому что, если ты попробуешь перечить нам в политике, мы на политике не остановимся. Нам придется сделать так, чтобы ты уже никогда больше не представлял опасности. Разве это не разумно, малыш? Мы не дадим тебе ни единого шанса даже попробовать создать собственную организацию. Так что, Джорджи, ты славный малый и послушай моего совета. Пусть все будет как раньше. А теперь поспи, подумай, а завтра утром, к одиннадцати, приходи ко мне в контору, там будет еще несколько парней, но, может, я и не скажу им, что ты меня… э-э… вызывал к себе. А то некоторые сочтут это неблагодарностью с твоей стороны. Покойной ночи, Джорджи.

Джордж появился у Айзенхута точно в назначенный час и по холодности парней и победительной улыбке Эда понял, что о его бунте доложено во всех подробностях. Понял он и то, как близко подошел к черте, за которой действительно можно стать всеобщим посмешищем, не говоря уж о конце карьеры.

– Джордж, я узнал от ребят, что ты их уговариваешь, – начал Айзенхут, не вставая с места. – То есть разговариваешь. Разговариваешь. Так вот, мы тут посоветовались и решили, что ты можешь остаться мэром. Нет, нет, Джордж, извини, садиться не надо. Мы тут обсуждаем одно важное дело. Когда понадобишься, пошлем за тобой.

Джордж посмотрел на бесстрастные лица парней, на улыбающееся лицо Айзенхута, кивнул всем и вышел из кабинета. Это была его единственная попытка бунта и единственное полученное им предупреждение, которого вполне хватило на всю оставшуюся жизнь.

Джордж был избран и в третий, и, четвертый, и, пятый, и в шестой, и в седьмой раз. За время между 1905 и 1919 годами он превратился в почтенного старичка (в свои-то пятьдесят шесть), каковым, как справедливо отметил один из парней, действительно хотел стать. В его отношениях с парнями установился дух взаимного недоверия, который оказался ничуть не менее продуктивным, чем дух взаимного уважения.

Сами парни после того маленького и явно преждевременного бунта, который Джордж было поднял, так до конца и не избавились от подозрений в склонности Джорджа к реформаторству, что побуждало их к осторожности и осмотрительности в действиях, которые не регулировались законом. Они никогда не пытались загрести слишком много или требовать своего слишком настойчиво, потому что втайне побаивались монстра, которого сами же и породили. Быть может, понимали, что, если дело дойдет до разоблачений, у Джорджа есть шанс победить. Но даже независимо от побед и поражений они опасались, что если Джордж вдруг осмелеет и откроет все карты, ему хватит сил нанести им немалый ущерб.

Джордж же со своей стороны, набираясь все больше опыта в политике, обнаружил, что у всех политиканов есть так называемые «черные папки» с истинными или не совсем истинными сведениями о человеке, от его кредитной истории до интимной жизни. Например, ему стало известно, что один профсоюзный лидер ненавидит другого только за то, что у того имеется его фотография, на которой он изображен в положении, которое частенько можно увидеть на порнографических открытках. Он знал, что парни за какие-то минуты могут выяснить состояние любого банковского счета. Он и сам имел доступ к такого рода информации. Знал он и то, что за ним пристально следят на предмет обнаружения гомосексуальных склонностей или супружеских измен. Один из парней, из тех, что пооткровеннее, спросил его как-то: «Слушай, Джордж, а как ты с этим делом управляешься? В публичные дома вроде не ходишь, а ведь жены наши моложе не становятся… Как? – По негласной договоренности составителей „черных папок“ этот парень как раз отвечал за сексуальную сторону жизни. – Мне бы твои условия, всегда можно женщину под наркозом поиметь».

– Условия такие, что рядом всегда медсестра, – возразил Джордж. – Это нужно для собственной же безопасности. Когда действие наркоза проходит, глядишь, кто-нибудь из пациенток и подумает, что я воспользовался удобным случаем, и куда мне тогда деваться?

– Да, это мне в голову не пришло. Действительно, могут ведь и в суд подать, а?

– Или работы лишить.

– А ведь иная, наверное, и сама не прочь поразвлечься. Дома-то у богатеньких обычно не много радости. Уверен, не отказались бы. Или молоденькие вдовушки вроде этой дамочки, Тейт.

– Ну, это их дело. Я в него нос не сую. Да и приходят ко мне другие люди, а не эти расфуфыренные, в париках, что брезгуют рекламой.

Джордж отлично понимал, что эти, казалось бы, случайные разговоры – лишь часть той проверки, которую ему устраивают. Но скрывать было нечего. Лора – единственная женщина, с которой он удовлетворяет свои желания, а если парням угодно совать нос в его финансовые дела, то милости просим, всегда пожалуйста. Начать с того, что со стороны закона Джордж неуязвим (откат выплачивается наличными, чеки на жалованье он ежемесячно кладет на банковский счет, а поскольку за медицинские услуги ему в основном тоже платят наличными, то ежедневные пополнения-снятия со счетов сделались для него обычной практикой); ну а бдительность парней стала чем-то вроде вдохновительного вызова. А помимо всего прочего, существовал еще мост Вашингтон-стрит.

Этот мост был любимым проектом Джорджа. Городу и штату мост был очень нужен, и никто против строительства не возражал. Планы его были одобрены еще до мировой войны мэром, городским советом, дорожным управлением штата, армейским инженерным корпусом и комитетом граждан, в который входила комиссия по городскому планированию. Но из-за войны работы были отложены, что только отвечало намерениям Джорджа. Дело в том, что ему хотелось, чтобы мост назвали его именем – мост Джорджа У. Уолтауэра. Осуществление этой идеи требовало одновременно должного такта, скромности и решительности. Эксперты по муниципальным облигациям выказывали готовность осуществлять надзор за строительством, а за Джорджем, как за мэром, было последнее слово в определении инвесторов. Одно из крупных финансовых учреждений Филадельфии каждую неделю или две направляло в Форт-Пенн своего человека, имеющего в городе неплохие связи. Его звали Джим Лоренс, и еще во время войны он взял за правило каждый месяц заходить к мэру и напоминать о себе, чтобы заказ не ушел на сторону.

– Господин мэр, – сказал он как-то вскоре после заключения перемирия. – Нам следует быть готовыми начать строительство моста в самое ближайшее время.

– Полагаю, вы правы, Джим. Думаю, так и есть.

– А что, существуют какие-то проблемы? Заминки?

– Не совсем, – покачал головой Джордж. – Заминкой я бы это не назвал. Может быть, наполовину заминкой, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Боюсь, не совсем, – рассмеялся Джим. – Может, поделитесь?

Джордж встал из-за стола и подошел к стене, на которой висела большая карта Форт-Пенна.

– Позвольте кое-что показать вам. – Он взял карандаш серебристого цвета и очертил на карте воображаемый кружок. – Видите этот район, на западном берегу реки? Знаете, кому принадлежит эта земля?

– Нет.

– Мне. А теперь спустимся немного вниз, вот сюда, где должен быть мост. – Джордж положил карандаш в карман, вернулся к столу и побарабанил пальцами по крышке.

– Ясно. – Джим Лоренс сел на свое место.

– Что вам ясно?

– То, что – только это между нами – вы не получаете своего, – сказал Лоренс. – Хотите, чтобы я… э-э… попробовал решить этот вопрос? Поговорил с нужными людьми? Ведь мост можно построить там, где ваша земля. И тогда стоить она будет бог знает сколько.

– Ну и сколько, по-вашему? Примерно?

– Ну, я же не знаю в точности, сколько там у вас земли, но, судя по кружку, потянет на несколько сот тысяч.

– Я бы сказал, за миллион, – поправил его Джордж.

– Весьма вероятно. Смотрю, вы в курсе цен на землю в Форт-Пенне.

– Естественно, Джим, естественно. Если мост будет на моей земле, я заработаю на этом миллион. Купил-то я ее задешево, много лет назад.

– В таком случае я не понимаю, почему вы не растолковали все людям, которые этим занимаются, как только возник проект. Но думаю, я и сейчас могу потолковать, с кем нужно. Я считаю, что уж своего-то вы заслуживаете. Другие не стесняются, а вы, как я наслышан, даже цента в карман не положили.

– Вы считаете, что заслуживаю? – с улыбкой повторил Джордж.

– Вне всяких сомнений.

– Рад слышать. И знаете почему? Я служу мэром этого города уже четырнадцать лет и, как вы справедливо заметили, ни цента в карман не положил. И никаких скандалов у нас за это время не было. Так что, полагаю, действительно я кое-что заслужил.

– Безусловно.

– Я мог бы сделать миллион относительно законным образом. Однако этого не будет. Одним своим концом мост упрется в Вашингтон-стрит, как задумано с самого начала. И я лично не собираюсь заработать на строительстве ни гроша.

– О Господи, я знаю кучу людей, занятых политикой, но даже представить себе не мог, что встречусь с человеком, который вот так, запросто, отказывается от вполне законного миллиона. Глазам не верю.

– Придется поверить. Но кое-что мне все-таки надо, и, если вы свяжетесь с нужными людьми и добьетесь этого, я вас не забуду.

– Я сделаю все от меня зависящее.

– Я хочу, чтобы мост назвали моим именем. Чтобы он стал памятником мне. Мост Джорджа У. Уолтауэра.

– Мост Джорджа У. Уолтауэра, – задумчиво повторил Лоренс и хлопнул себя ладонями по ляжкам. – А что, Джордж, я добьюсь этого. Не может быть, чтобы вам отказали.

– Больше мне ничего не нужно, – продолжал Джордж. – Памятник. Но сам я не могу сказать об этом людям из плановой комиссии. Между тем название выбирают они. А вы ведь знаете, что это за народ, Джордж. Они не политики. Они – уважаемые люди. Если вам удастся дать им понять, что я мог бы иметь и от чего отказался… и если они откажут… – Джордж внезапно помрачнел.

– Да не откажут они. Я их знаю почти всех до единого. А с некоторыми, наверное, увижусь сегодня же в клубе. Знаете что, Джордж, дайте-ка мне на всякий случай список членов этой самой комиссии, и я все сделаю без проблем. Вы возрождаете мою веру в человечество.

– Просто я люблю свой город.

– От скольких мэров я уже слышал эти слова, но вы единственный, кто оправдывает их делом.

– Если мне откажут, я подам в отставку. – Казалось, любовь и преданность к Форт-Пенну вот-вот заставят Джорджа расплакаться либо произнести речь, и Лоренс счел разумным поспешно покинуть кабинет мэра. Едва он закрыл за собой дверь, как Джордж уронил голову на стол и действительно разрыдался.

Данкан Партридж, который, сам о том не догадываясь, был в глазах Джорджа образцом элегантного пожилого человека, являлся одновременно председателем городской плановой комиссии – общественной организации с довольно широкими, согласно уставу города, полномочиями. В Форт-Пенне упорно поговаривали, что членами комиссии могли быть только старосты церкви Святой Троицы, высшие лица клуба Форт-Пенна и директора трастовой компании. Это был сонм бессмертных, где на оплачиваемой службе состоял один лишь архитектор-консультант, в чьи обязанности входило по преимуществу технологическое обеспечение решений, которые принимали любители. Данкан Партридж, знававший еще отца Джима Лоренса, созвал специальное, не под протокол и без участия архитектора, заседание комиссии в одной из закрытых столовых клуба. Члены комиссии, половина из которых ходила опираясь на трость, обратили свои взоры к председателю.

– Сегодня, господа, никакой бумаги и никаких карандашей, – объявил Партридж. – Почему, вы скоро поймете. Полагаю, все мы знаем Джима Лоренса, представлять его не надо, так что давайте, Джим, что там у вас.

Недоверчивое молчание собравшихся так и не рассеялось, когда Джим закончил свою речь и сел на место. Общее настроение выразил Партридж:

– Ну, слышал ли кто-нибудь нечто подобное? По-моему, мы имеем дело с безумцем. Отказаться от миллиона долларов ради того, чтобы мост был назван твоим именем?! Будь я на его месте, не задумываясь взял бы миллион, и гори все синим пламенем. Как говорится, деньги на бочку – и всех благ. Лично я против того, чтобы называть мост именем Уолтауэра или еще в чью-то честь. Одно время у меня была мысль назвать мост Колдуэлловым в память об Уилле Колдуэлле, но у него и так в наших краях полно всяких мемориалов, поэтому я передумал и решил, что лучшее название – мост Вашингтон-стрит.

– А я-то думал, вы хотите назвать его мостом Партриджа, – раздался чей-то голос.

– Ну и что в этом было бы плохого? Давно пора и мне хоть что-то заиметь, – огрызнулся Партридж. – Целую жизнь положил на службу людям. И ни единого цента в награду не получил.

– Ха-ха-ха. Я бы скорее сказал, не расстался ни с единым центом, – заметил кто-то еще из членов комиссии.

– Да ну? А как насчет бедняков, которых я защищал? А да, впрочем, что вы об этом знаете, – махнул рукой Партридж.

– Откуда же знать, если благодаря вашей защите они все еще по тюрьмам сидят? – съязвил оппонент.

– Правда? Да если бы не вы со своими махинациями, сами давно в тюрьму угодили. Кто от судебных приставов бегал? Кто чужие деньги присваивал? Артист нашелся, – разозлился Партридж. – Ладно, господа, вернемся к делу. Надеюсь, вы все хорошенько обдумаете к нашему очередному заседанию, которое состоится 14-го. Вот что нам следует принять в соображение. Нельзя ни за что ни про что обижать отказом человека, который, как нам только что сообщил Джим, отказывается использовать преимущества своего положения и даже попытаться не хочет, чтобы мост строился на его земле. А ведь мог бы легко добиться этого, как мне кажется. То место ничуть не хуже, если не лучше, чем Вашингтон-стрит. Далее, почему бы не оказать услугу Джиму, если это в наших силах? И наконец, лично мне совершенно безразлично, как мы назовем этот мост – Вашингтон-стрит, Уолтауэр или как еще. Мне уж точно никогда не придется называть его по имени, да и большинству из здесь присутствующих тоже. К тому времени, когда это чертово строительство закончится, все мы будем лежать на глубине шесть футов под землей. Ладно, я собрал вас, мне и угощать. Все в бар.