Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

– Тогда почему говорят „детский паралич“? – спросила Анна. – Это же глупо – называть болезнь детской, если дети ею не болеют.

– И дети болеют, – продолжала Грейс. – В Нью-Йорке зафиксированы тысячи случаев.

– Хорошо, что я не живу в Нью-Йорке, – благоразумно заметил Билли.

– Вполне с тобой согласен, – откликнулся Сидни.

– Тысячи детей или взрослых? – допытывалась Анна.

– Тех и других, – сказала Грейс. – Сидни, ты лучше меня об этом осведомлен.

– Эх, к сожалению, об этой болезни вообще мало что известно, даже врачам, – вздохнул Сидни.

– Даже врачам? – удивилась Анна. – Мне удивительно, как они ходят к больным, если мало что знают.

– Анна, не надо говорить „мне удивительно“, – вмешалась Грейс. – Это чистый ПГ.

– Что такое ПГ? – осведомился Сидни.

– Пенсильванский голландский, – пояснила Грейс. – Мы решили ограничиться первыми буквами, а то, глядишь, кто-нибудь услышит и обидится.

– Фи, как глупо, – фыркнул Альфред.

Сидни, а вслед за ним все остальные рассмеялись.

– Ладно, ладно, – вновь заговорила Грейс. – Пусть будет ПГ, когда хочешь пошутить, но этот молодой человек то и дело говорит на ПГ, даже не отдавая себе в том отчета.

– А что я могу сделать? – обиделся Альфред. – Если бы вы послали меня в Лоренсвилл или Андовер, я перестал бы говорить как Сэм. Папа, когда вы наконец отправите меня в интернат?

– Мы еще не решили, но точно не в этом году, может, и не в следующем, и не обязательно в Лоренсвилл или Андовер. Тебе всего двенадцать, так что времени еще полно.

– В Англии в интернат принимают до двенадцати, ты сам мне об этом говорил, – возразил Альфред.

– В Англии есть много такого, чего нет у нас. И далеко не все бы тебе там понравилось. Хочешь в Итон? Что ж, в Итоне наказывают за малейшее нарушение правил. И это не просто ремень, молодой человек. Бьют палками или хлыстом. Так что на твоем месте я бы удовлетворился здешними порядками.

– А я и не говорил, что хочу учиться в Англии, – сказал Альфред.

– Это хорошо, потому что, уверяю тебя, ты и не будешь учиться в Англии.

– Папа… – вмешался в разговор Билли.

– Да, Билл?

– Расскажи Анне про детский паралич.

– Ах да, конечно. Спасибо, что напомнил.

– Спасибо, Билли, – повторила Анна.

– Да, когда папа о чем-то говорит, мы все должны его слушать. Перебивать невежливо. Все должны об этом помнить, – назидательно сказала Грейс.

– А никто и не перебивал, – возразил Сидни. – Мы просто немного отвлеклись. Повторяю, врачам мало известно о детском параличе, потому что долгое время они вообще ничего не могли понять. Один говорил одно, другой – другое. Но недавно медицина пришла к заключению, что болезнь эта – именно то, что какое-то время называлось детским параличом, только теперь придумали другое название. Это… дайте-ка вспомнить. Полно… мие… лит. Полиомиелит.

– Точно, – подтвердила Грейс.

– Это то слово, которое пишут на двери тех, кто заболел и находится на карантине. Не „детский паралич“, а новый медицинский термин.

– Как все же насчет детей? – спросила Анна. – Почему его раньше называли детским?

– Думаю, потому, что дети заболевают скорее, чем взрослые. Случаев детских заболеваний больше, чем взрослых. Но заболеть может всякий, так что, пожалуйста, постарайтесь не простудиться, все трое обещайте нам с мамой, что будете осторожны.

Последовал нестройный хор обещаний.

– Хорошо. – Сидни поднялся из-за стола. – Схожу-ка я за почтой.

– Папа! – отчаянно вскрикнул Билли. – Не надо!

– Не волнуйся, малыш. – Грейс успокоительно погладила сына по руке. – Папа оденется потеплее. Резиновые сапоги, плащ, верно, папа?

– Непременно. Не волнуйся, Билли, я буду очень осторожен. Можешь пойти со мной, сам убедишься, как я одет.

– Сестричка, мадемуазель, в карманный бильярд не хочешь ли сыграть? – предложил Альфред.

– Идет, – согласилась Анна, – только в ванную зайду.

– Я ни за что не простужусь, Билли. – Сидни взял сына за руку: – Пошли на кухню, там в шкафу должны быть сапоги и все остальное. Ну что за дождь, кошмар какой-то, а, малыш?

– Ну да, – кивнул Билли.

Никто не заметил, но Грейс осталась в столовой одна.

Вскоре Сидни вернулся с содержимым почтового ящика в руках, снял в кухне сапоги, плащ, клетчатую кепку, развесил вещи сушиться, сунул ноги в шлепанцы и прошел в кабинет, где Грейс сидела у камина, покуривая сигарету.

– Самый холодный день за все лето, – поежился Сидни. – Насчет камина ты правильно придумала.

– Для меня что-нибудь есть?

– Пара писем и несколько почтовых открыток. Каталог Франклина Саймона, – перечислил Сидни. – Остановился поболтать с Майлзом Бринкерхоффом.

– Где?

– У почтового ящика. Он проезжал на машине с каким-то малым, когда я вынимал почту. Остановился. По-соседски.

– По-соседски? – переспросила Грейс.

– Ну да, скоро он будет нашим соседом. Дом, который он строит, почти готов. Майлз рассчитывает въехать к концу сентября.

– Неужели?

– Ну да. Этот малый, который был с ним в машине, – подрядчик. Бэннон. Роджер Бэннон. Роджер Бэннон-младший, а уж кто старший, понятия не имею. С Роджером-то я сталкивался в городе. Лет десять назад он играл за университетскую футбольную команду.

– Его отец еще занимался политикой, – сказала Грейс.

– Похоже, так. Он, правда, умер вскоре после того, как мы поженились, но я помню, что его имя всплывало каждый раз, когда разговор заходил о политике.

– Да, так что там с домом Майлза? Ты хоть рассмотрел его толком?

– Он в стороне от шоссе, правда, не так далеко, как наш. И к нему ведет сосновая аллея. С тех пор как строительство пошло полным ходом, у меня не было случая рассмотреть дом. Но Майлз приглашал на экскурсию в любое удобное для нас время.

– Можешь быть уверен, что любой дом, построенный Майлзом, пейзаж не украсит.

– Может, и так, но не исключено, что он отдал это дело на откуп Бэннону, а тот построил несколько вполне приличных недорогих домов в северной части Форт-Пенна.

– Надо полагать, скоро там появится большая вывеска по всему фронтону: „Булочная Бринкерхоффа“. Или на заборе намалюет.

– Давай съездим да посмотрим. Завтра или на днях. Это ведь всего в двух милях отсюда, – предложил Сидни, раскуривая трубку и принимаясь за разборку почты.

– Кларенс Богарт пишет, – объявил он.

– Где он нынче летом? – спросила Грейс.

– В Платтсбурге, и мне следовало бы там быть. Черт, не могу себе простить, что не завербовался.

– А я рада. Армия хороша для студентов или недавних выпускников, а у тебя жена и дети.

– Кларенс Богарт – мой ровесник, и у него тоже жена и двое детей, – возразил Сидни. – В эти дни „Черный Том“ пошел ко дну, это же настоящий кошмар.

– Да, но пусть этим занимаются солдаты. Кларенс Богарт, Хэм Шофшталь и им подобные. Хэм всю жизнь связан с военными. Кларенс к чему-то подобному имел отношение в Нью-Йорке.

– Он служил в эскадроне А, – кивнул Сидни. – Хочешь послушать, что он пишет? Это забавно. „Официально я считаюсь снайпером“ (вообще-то он один из лучших стрелков во всей стране), „на днях выбил 190 очков, так что когда твоя дочь подрастет, я уж позабочусь, чтобы на свадьбу она получила полный комплект, включая винтовку марки „Спрингфилд“. В то же время, если нам придется полагаться на нынешнее оружие, ничего хорошего нас не ждет… Хорошо хоть военный министр Бейкер хотя бы слышал о существовании Платтсбурга – первой линии обороны. Он был у нас несколько дней назад, но выбрал не лучшее время. Ради него мы совершили тренировочный марш-бросок на восемь миль с полной выкладкой, да еще под палящим солнцем. Ему это наверняка доставило бо́льшее удовольствие, чем нам. Мне казалось, что я в хорошей форме, но под конец едва на ногах держался. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. В какой-то момент я даже пожалел, что не остался в кавалерии, но тут по крайней мере знаешь, когда вернешься домой, и я слышал, что ребята из эскадрона надеются пробыть в Техасе, пока не минует угроза войны…“

– Хэм то же самое говорит о пехотинцах. Конни слышала слухи, что до объявления войны они будут в Техасе и Нью-Мехико.

– К слову о Хэме, от него тоже письмо пришло, – заметил Сидни.

– Не потеряй, пусть Конни почитает.

Сидни быстро пробежал письмо глазами.

– Смотри-ка, Хэм неподалеку от настоящей переделки. Его друзья из Восьмого массачусетского пехотного полка убили неподалеку от Форт-Хэнкока пятерых бандитов. Двое солдат погибли, один ранен. Там тоже жарко. Кормят ужасно, моральный дух так себе. Клопы. Если мы объявим войну, попробую пробиться на флот.

– Ладно, только действительно дождись этого момента. Ну, когда на нас нападут.

– На нас уже напали, Грейс. Потопили „Лузитанию“. Отправили на дно „Черного Тома“, причем в наших же собственных водах, и все это „Германия“, их подлодка. Такой храбростью можно восхищаться, и все же надеюсь, что англичане разберутся с „Германией“, как только она покинет территориальные воды Америки. Вильсон, должно быть, спятил, разрешив немцам вывезти в Германию каучук, золото и никель. Ведь все это обернется против нас.

– Не против нас, а против англичан и французов, разве не так?

– В конце концов против нас. Сначала они хотят покорить Европу, потом нас, и, если мы как можно быстрее не придем европейцам на помощь, может быть слишком поздно. Да, иногда мне кажется, что Вильсон немного того, но в общем-то насчет немцев он прав. Я собираюсь голосовать за него. Пусть он демократ, но я против того, чтобы менять коней на переправе.

– Решай сам, но, коль скоро мы заговорили на эту тему, не забывай, что едва ли не все наши знакомые в Форт-Пенне либо на сто, либо на пятьдесят процентов немцы, с немецкими же корнями.

– Не забываю. Но помню и о том, что ты – нет, я – нет, наши дети – нет, и если кому-то из наших друзей угодно тайно посылать деньги в Германию – а так оно и есть, – то что мешает мне хотя бы открыто заявить, что я – за антигерманский союз? Просто позор, сколько денег ежемесячно уходит из Форт-Пенна на помощь немцам. Десять доноров, каждый платит примерно по тысяче в месяц, в год набегает больше миллиона. И это только в одном Форт-Пенне.

– Неужели десять по тысяче?

– Может, не десять, но пять точно, и я уж не говорю о более мелких суммах. Когда со счетов снимаются крупные суммы, банки это учитывают, но сотни или полтинники остаются незамеченными. И все наличными. Никаких чеков. Неудивительно, что „Германия“ забирает с собой золота на сорок миллионов долларов для старого доброго кайзера Билли.

– А банки не могут положить этому конец?

– Нет, но даже если бы могли, по крайней мере несколько не захотели бы.

– Почему бы в таком случае нам не дать немного денег Англии?

– Не выйдет, – покачал головой Сидни. – Пока мы в стороне, нельзя. Я хочу жить по совести. Пока мы сохраняем нейтралитет, надо его и держаться. Если мы дадим деньги Англии, германофилы скажут: „Карашо, если Тейты дафать деньги королю Георгу, почему мы не дафать кайзеру?“

– Но ты-то, Сидни, ты-то не нейтрален.

– Это уж точно. Это ты у нас соблюдаешь нейтралитет, больше никого я даже и не знаю.

– Потому что я считаю, войны не будет.

– Война уже идет, Грейс.

– Но это не наша война.

– Пока нет, но тебе будет нелегко убедить мою кузину Джойс, что войны нет вообще. Два сына, муж – за короля и отечество. Как и трудно убедить множество местных, только тут все наоборот.

– Просто у меня такое чувство, что мы останемся в стороне.

– Это не чувство, это твое желание, – возразил Сидни.

Как и сказал Сидни, дом Майлза Бринкерхоффа был не виден с шоссе. Поворот в переулок был никак не отмечен, да и сам-то переулок более походил на старую просеку, прорубленную между соснами, так что понятно, почему Сидни назвал его аллеей. Красный глинозем переулка был наполовину устлан еловыми ветками, и проехать по нему в одну сторону мог разве что грузовичок. Дом был построен на вырубке – неожиданной проплешине, образовавшейся довольно далеко от леса, так что даже в самое высокое из сохранившихся здесь деревьев молния ударить не могла. „У меня нет ни малейшего желания вбухивать кучу денег в дом, на который в первую же грозу свалится дерево, – заявил строителю Майлз. – И к тому же я вообще терпеть не могу молний“.

Хозяйство состояло из большого дома для самого Майлза, скромной сторожки, где жил смотритель, и ангара для повозок и автомобилей. Помещения поменьше располагались на краю вырубки, в пределах досягаемости падающих деревьев.

– Смотрите, что мне надо, – заявил Майлз архитектору. – У меня здесь тридцать акров, и я не собираюсь обрабатывать ни единого квадратного фута этой территории. Считайте, что это имение, загородный дом аристократа. Плугу здесь не место. Это не ферма. Уже осенью я надеюсь подняться на крыльцо и подстрелить к завтраку перепела. Я хочу, чтобы зимой здесь было тепло, а летом прохладно. Чтобы было побольше спален и ванных комнат, в том числе и рядом с кухней, одно большое помещение внизу – под столовую для гостей и, пожалуй, маленькую комнату, где я буду есть один или почти один. Пусть будет побольше воды – люблю купаться, и, между прочим, горячая вода должна идти всякий раз, как я поверну соответствующий кран. Рядом со своей комнатой с одной стороны я хочу большую ванну для себя, с другой можно устроить дамский туалет. И это будет единственное место для женского пользования в пределах мили отсюда. Чаще всего я буду приглашать сюда приятелей с единственной целью – отдохнуть от жен и как следует напиться, так что я хочу, чтобы все выглядело так, как если бы этот дом только для них, этих славных парней, и предназначен. Но нередко сюда будут приходить и дамы, и пусть им будет не на что пожаловаться. Я не женат, и вы знаете, как меня утомляют – до тошноты – непрошеные визиты женщин, чего не было бы, не живи я в городе. Ну вот, а теперь, коли возникнет желание, я буду привозить их сюда. Еще пусть будет побольше каминов и… словом, идея вам ясна. Никаких модных обоев. Здесь я буду принимать друзей, играть в покер, напиваться с ребятами в стельку, поливать из душа девчонок, и если с полдюжины прелестных особ будут носиться по этажам с голой задницей – что ж, это значит только, что они чувствуют себя здесь как дома и никому не надо следить за тем, чтобы шторы были задернуты. Я готов потратить двадцать тысяч долларов плюс ваш гонорар. Так что – вперед».

Архитектора, его звали Ли Бадер, рекомендовал Майлзу Роджер Бэннон-младший, закадычный приятель, несмотря на большую разницу в возрасте. Оба были членами спортивного клуба, часто вместе парились в бане, совершали вылазки в школьные общежития, где убеждали самых одаренных футболистов поступить в альма-матер – Форт-Пеннский университет, а также и иные поездки, когда, сев в «паккард» Майлза, они гоняли по округе и выясняли, на что готовы деревенские девицы за доллар. Выглядело это примерно так. На сельской дороге появляется девушка, они притормаживают, чтобы посмотреть, встречают ли их улыбкой, и если все так, останавливаются и ждут, пока она не подойдет к машине. «Привет, малыш. Что сделаешь за доллар?» Примерно в половине случаев она ложится на заднем сиденье сначала с одним, потом с другим, а когда все заканчивается, ей велят прийти на то же место через неделю. Иногда, если девица понравилась, они держат слово. В таких случаях – тоже иногда – девица приводит подружку.

Зимой друзья были в некотором роде прикованы к дому Майлза. Роджеру было некуда приглашать гостей; он жил с матерью, которую, подхватив широкой ладонью за прозрачный локоток каждое воскресенье, пока она еще дышит, водил на позднюю мессу. После обильного воскресного застолья Роджер объявлял, что идет растрястись, и дорога приводила его к дому Майлза.

– Ну что, чем займемся, приятель? – спросил однажды Роджер.

– А ты чего хотел бы?

– Может, покатаемся?

– Да погода уж больно мерзкая.

– И то правда.

– Может, в покер еще играют?

– Да ну его. Что-то не улыбается мне эта компания небритых типов с мутными глазами. Окурки сигар, засохшие сандвичи. He-а. Жаль, что Миртл такая упрямица.

– Клянется и божится, что ноги ее в этом доме днем не будет.

– Понять можно, ты живешь в самом центре. Отчего бы тебе не купить ферму, Майлз.

– А на что мне ферма? Если не работать, даже мне она не нужна. Стоит мне оказаться рядом с лошадью, как я начинаю чихать и лицо покрывается красными пятнами. Они действуют на меня, как шерри. Ты же знаешь, что после шерри у меня словно крапивница появляется. Вот так же и лошади действуют.

– Слушай, а может, съездим посмотрим петушиные бои?

– Есть такое место, ниже по реке, но, говорю же, погода не для езды. Впрочем, если желаешь, машина в гараже.

– He-а, один не поеду. Черт, жалко, пить не люблю. Сегодня как раз такой день, когда самое лучшее – напиться.

– Скажи спасибо, что у тебя нет вкуса к выпивке. Поверь, это тебе только на пользу.

– Наверное, ты прав. – Роджер провел ладонью по щеке, трогая несуществующую щетину. – Эх, в Нью-Йорке можно было бы куда-нибудь закатиться. Мы с тобой ребята-полуночники в городе, где все ложатся спать в девять.

– Знаешь, я вчера так набрался, что сегодня сидеть вот так и потихоньку приходить в себя – самое то.

– Да, как сапожник, – проворчал Роджер, наклоняясь вперед и потирая руки. – Неплохо бы тебе поставить здесь бильярдный стол, а, Майлз?

– Сегодня это все равно не имеет смысла. Я не только шар, пирамиду не разгляжу.

– И то верно. Черт, поскорее бы стемнело.

– Может, есть какая-нибудь не настолько стеснительная, как Миртл.

– Черт бы подрал ее стеснительность, – сплюнул Роджер. – Ну, и кто бы это мог быть?

– Понятия не имею. Давай позвоним Билли Харрису, сейчас он должен быть в «Орфее». Может, какую пару нашли для нового представления.

Роджер вышел в коридор и позвонил в «Орфей».

– Не отвечает, сукин сын, – проворчал Роджер, вернувшись на прежнее место. – Форт-Пенн – город-красавец, только вот в воскресенье здесь тихо как на кладбище. Перепихнуться не с кем, на бильярде не сыграть, даже в бане не попариться, грязь с себя не смыть. Прямо-таки прыщ на теле прогресса этот бург, этот городишко.

– Гм-м.

– Ты мычишь прямо как губернатор. Да, кстати, чтобы не забыть. Помнишь, мы трахнули девчонку в машине и запудрили ей мозги, будто ты старый Дункельбергер. Где это было?

– На берегу, – подумав, ответил Майлз. – Недалеко от Малого Парома, если не ошибаюсь. Ты вообще о ком? О той, что отказалась от денег?

– Она сказала… что она сказала?

– Что доллар – это слишком много. Просто залезла в машину к толстячку губернатору. А старичок Дункельбергер как знал, что там, на берегу, он будет что кот распутный.

– Для этого ему не надо ехать так далеко, – возразил Роджер. – Я как раз садился в свою жестянку на углу Четвертой, и Брок и заметил, как эта куколка садится в трамвай. Мне тогда же показалось, что где-то я ее видел. Делать мне все равно было нечего, и я тронулся следом за трамваем и ехал, пока она не сошла. Это было на углу Двадцатой и Шпенглер. Я прямо глазам не поверил, но точно она, только в туфлях на высоком каблуке и городской одежде. Я проследил, куда она вошла, – через черный вход в дом двадцать два по Шпенглер. Наверное, кухарка. Надо бы заполучить ее для старого Дункельбергера.

– У Дункельбергера и так кто-то есть, а на двоих, боюсь, ему сил не хватит.

– Так или иначе, нетрудно выяснить, чей это дом – двадцать два по Шпенглер, и узнать, есть ли там телефон. Только вот как ее зовут, мы не знаем.

– Я знаю. То есть знаю имя, а больше ничего и не нужно. Она сама назвалась – Бьюла.

Но с Бьюлой дело так и не продвинулось. Друзья сидели в теплой гостиной, дремали в креслах, а когда очнулись, уже стемнело. Вскоре подошли Миртл с подругой и сварили рагу из кислой капусты. В последовавших затем играх как-то забылись и Бьюла, и губернатор, а через несколько дней Майлз сообщил Роджеру: «Между нами говоря, сегодня я купил участок земли».

– Правда? И где же это?

– Раскошелился, можно сказать, чего деньгам зря пропадать? Помнишь, мы в прошлое воскресенье говорили о ферме?

– Майлз! Ты купил ферму?

– Не для выращивания картошки. Если я и собираюсь там что выращивать-отращивать, то только собственные усы. – Майлз описал землю и дом, который намерен на ней построить. – Поехали посмотрим, а там и начнешь строительство.

– Тебе понадобится архитектор, Майлз. В принципе могу найти первоклассного плотника, и мы вдвоем сварганим тебе двух– или трехэтажный каркасный дом, и он будет стоить гроши. Но ведь тебе нужно самое лучшее, и это уже не гроши, а приличная сумма. Послушай моего совета, Майлз. Сейчас ты заплатишь побольше, но в итоге архитектор сбережет твои денежки. Ли Бадер.

– Ли Бадер?

– Ты должен его знать. Это сын старого Леви Бадера, маляра и обойщика.

– Да, я знаю этого малого, но мне совсем не хочется, чтобы старик Леви загубил всю идею своими цветочными обоями.

– Об этом можешь не беспокоиться. Молодой Ли только и ждет подходящего случая, так что не сомневайся, сработает он отлично. Я достану доски и что там еще нужно оптом…

– Минуту, минуту, Роджер, я хочу, чтобы и ты заработал на этом деле.

– He-а. Я ведь тоже буду пользоваться этим домом?

– Можешь не сомневаться, иначе я бы не стал его строить.

– Ну вот, в таком случае будет только справедливо, если ты сэкономишь на строительстве. Я достану тебе материалы со скидкой и на гонораре архитектору тоже помогу сберечь доллар-другой. Смотри, мы составим смету по оптовым ценам и заплатим ему пятнадцать процентов от общей суммы вместо того, чтобы отсчитывать эти пятнадцать процентов от того, что бы ты заплатил другому строителю. Сечешь?

– Конечно, но мне не хотелось бы выглядеть дешевкой.

– Дешевкой? О чем ты, старичок? Мужик тратит двадцать тысяч долларов на дворец, предназначенный исключительно для развлечений, и боится, что его сочтут дешевкой? Окстись, старый ты греховодник. – Роджер сжал ладонь в кулак и дружески ткнул Майлза в челюсть. Тот довольно ухмыльнулся.

Бадер споро занялся делом и досаждал Майлзу и Роджеру так мало, что, можно сказать, вообще не досаждал. Правда, как-то, оставшись с Роджером наедине, он сказал:

– Слушайте, смета трещит по швам. Цены на бревна растут, и на цемент тоже, и вообще чем ближе мы к войне, тем больше все дорожает.

– Строительное дело я знаю, можете не сомневаться.

– A-а, ясно, так вы с Бринкерхоффом на пару этим занимаетесь, – протянул Бадер.

– Ничего подобного я не говорил. Это его дом, моего там ничего нет, так что лучше не болтать, что я участвую в деле.

– Да я и не собираюсь, но ведь ясно же, что вы экономите ему кучу денег.

– Слушайте, Ли, я пригласил вас, потому что вы сами мне говорили, что хотели бы построить классный загородный особняк. Ну так и стройте, чтоб получилось настоящее чудо.

– Со слов Бринкерхоффа можно понять, что чудо ему как раз меньше всего нужно.

– В каком-то смысле да, – рассмеялся Роджер. – Но у Майлза полно богатых друзей, и они будут его гостями.

– Понятно, но многие ли из этих богатых друзей готовы признать, что попали в бордель?

– Вы не в курсе последних веяний. Психология. В этом бурге секретов не бывает. Рано или поздно любому сукину сыну будет известно о доме Майлза, и тогда все из кожи вон будут лезть, чтобы заполучить приглашение туда, как все хотят попасть на ферму Колдуэллов. Улавливаете? Допустим, кому-то не повезет, и тогда этот несчастный спросит кого-нибудь из приглашенных: ну, что это за местечко? И услышит в ответ, что это… ну, какие у нас есть знаменитые сооружения? Букингемский дворец. Дом И.Т. Стотсбери в Филадельфии. Понимаете, о чем я? Те, кто там побывает, будут всячески расписывать этот особняк. А потом те, кто тоже подумывает о строительстве загородного дома, будут говорить: Ли Бадер – вот кто построил самый великолепный загородный дом в нашей округе, и их жены потребуют, чтобы только он, и никто другой, взялся за дело. Ясно?

– Ясно.

– Теперь что касается меня. Неужели вы думаете, что я мечтаю заниматься тем, чем сейчас, до конца жизни? Да ни за что. Я смотрю в будущее. Первоклассные загородные дома, один не похож на другой. Ни единого двойника во всем городке. Да ведь мы с вами состояние на этом сделаем.

– С такими ценами, как вы предлагаете, – никогда.

– Будущее! Будущее, недоумок ты этакий! Это только образец, неужели не понятно? Так как, да или нет?

– Да, но только не забудьте, что вы сказали.

– Слушайте, молодой человек, вы сказали «да», и я знаю, что слова своего не нарушите, так что выслушайте меня. На мой взгляд, вы – единственный серьезный архитектор во всем Форт-Пенне. Между нами, дело обстоит следующим образом: Майлз вкладывает деньги, а мы с вами строим дом на пробу, и единственное, что теряем при этом, так это время. Майлз получает свое задешево. Все довольны. Как Эстер?

– Ждет ребенка.

– Третьего?

– Четвертого.

– А у меня ни одного.

– Чтобы родить ребенка, требуются двое.

– Точно.

– Как ваша матушка?

– Неважно, Ли, неважно. Когда она нас поднимала, старик то и дело бунтовал, она была здоровее. И подвижнее.

– И на двадцать лет моложе.

– Конечно. Я обожаю матушку; таких, как она, больше нет, но беда в том, я для нее – единственный свет в окошке. Послушать ее, так в мире нет девушки, которая была бы достойна меня. Стоит два раза встретиться с одной и той же, как начинаются придирки: то не то и это не так. Правда, если бы она не думала, что солнце встает и садится только ради меня, мне бы это тоже не понравилось. Энергии на пятерых хватит. И на язычок остра. Никому не дает спуску, от епископа до домработницы. Подражает цветным, голландцам, ирландцам, мексиканцам, да кому угодно. Бьет наповал. Я тысячу раз говорил ей, что, если бы к моим габаритам да ее мозги, можно выходить на ринг против самого Джесса Уилларда^[10] и на ремни его резать.

– Ну, у вас и собственных мозгов хватает.

– Да что там, с таким запасом я бы и университетского диплома не получил. Живу, зарабатываю на жизнь, немного погуливая на стороне, но… даже и не знаю, чего хочу.

– Что ж, постараемся разбогатеть, а там будь что будет, – резюмировал Бадер и вернулся к строительству. Роджер наведывался туда каждый день, а вместе с Майлзом они напоминали комическую супружескую пару средних лет, типичную для того отрезка национальной истории: муж и жена, которые каждое воскресенье «выезжают, чтобы осмотреть владения». Какое-то время у них было популярно название Рок-Фарм, и они шутили, что надо бы заказать каменные семена, чтобы выращивать камни. Шутка еще долго ходила в компании, к которой принадлежали Майлз и Роджер. Оба получали от своих приятелей с побережья посылки с галькой и надписью: «Каменные семена». Еще одна излюбленная шутка заключалась в том, чтобы наклеить картинку величиной с календарь, изображавшую карту Гибралтара (ее использовала в качестве рекламы одна стразовая компания), на капустный кочан железнодорожной тележки, какую, в свою очередь, изображает на рекламных проспектах компания «Андерсоновские зерна». Естественно, прилипло и еще одно название: «Прибор Майлза» со всеми вытекающими отсюда шутками и каламбурами. Однако эти забавы вовсе не свидетельствовали о легкомыслии друзей. Напротив, шутки потому и имели успех, что всякий раз порождались завершением очередного этапа строительства. Роджер держал в кладовке рабочую одежду, что позволяло по воскресеньям лазать по стропилам и заглядывать во все уголки. По рабочим дням, если подсобники куда-то отлучались на несколько минут, он подавал кровельщикам ведра со смолой и бочонки со шлаком. Он заливал цемент, катил тачку и проклинал дождь. Он мотался на своем «форде-пикапе» по другим делам, чтобы к концу рабочего дня попасть на Рок-Фарм и развезти по домам строителей, а заодно получить возможность подстегнуть их – или хотя бы попытаться, – как он делал это, когда сам играл, а потом стал тренировать футбольные команды. Уже один тот факт, что ему удавалось вдохнуть в людей энтузиазм тогда, когда хочется только одного – нырнуть в ванну да выпить стакан холодного пива, – свидетельствовал о его неистощимом трудолюбии. «Слушай, Роджер, – говорил Майлз, – по справедливости я должен платить тебе зарплату. Почему бы тебе не включить себя в ведомость?»

Признание заслуг, выраженное в такой форме, радовало Роджера. «Но ведь мы хотим, чтобы к осени все было готово, верно?» – отмахивался тот.

– Верно, но для этого тебе совершенно не обязательно загонять себя до смерти.

– Знаешь, Майлз, старый ты пенек, давненько я себя так славно не чувствовал. Стоишь на самом пекле, пот с тебя градом катит, и все лишнее выходит. Смотри. – Роджер сильно ткнул себя в живот. – Летаешь по этим лестницам с лотками, цементом, трубками всякими, гвоздями, бог знает с чем. Я и раньше был в приличной форме, а сейчас, наверное, целый матч выдержал бы. Посмотри на мои руки.

– Как наждачная бумага. Прикоснись к женской ножке, так крик раздастся: убивают!

– А вот и нет, Роджер. Им даже нравится. Заводит, надо только потихоньку гладить. Иное дело, что при этом сам почти ничего не ощущаешь.

– Ладно, ты слишком-то уж не перерабатывай.

– Зато в азарт вхожу. Сказать тебе кое-что? Это тренировка. Еще неделя, и мы начнем стелить полы, и вот тогда-то мой фитиль пора будет погружать в воду. Между прочим, первый раз за последний месяц.

– Ты с ума сошел, Роджер, – покачал головой Майлз.

– Ничего страшного, в этом доме у нас будет масса возможностей взять реванш, и я скажу себе: «Роджер, сукин ты сын, ты заслужил право заниматься этим здесь. Ты участвовал в строительстве».

Настилать полы приехали через неделю. Это были ребята из Филадельфии, неторопливые, которые не ждали ни похвалы, ни понуканий, знали себе цену и действительно были отличные работники. По слухам, когда кто-нибудь делает замечание, кажущееся им глупым или неуместным, они собирают инструменты и возвращаются домой, в Филадельфию. Роджер, чей опыт ограничивался строительством дешевых или в лучшем случае недорогих домов, не знал о профессиональной гордости и независимом нраве этих плотников и совершил faux pas^[11] в первый же момент.

– Ну, ребята, сколько времени вам нужно?

– А что? – спросил старший бригады из трех человек.

– Как это что? Ничего себе! Да вы хоть знаете, с кем говорите?

– А вы? Вы знаете, с кем говорите вы? – Бригадир повернулся к своим людям: – Не вынимайте инструменты. Мы возвращаемся. – Это был худой невысокий мужчина с усами, как у киноактера Честера Конклина, и в очках в золотой оправе. – Материал ваш, – сказал он Роджеру, – а счет за потраченное нами время и понесенные расходы фирма вам пришлет. Сами нас отвезете назад, или подождать трамвая?

– Вы что, действительно отказываетесь работать?

– Вас это удивляет? Мистер, вы не с землекопами имеете дело. Вы хоть знаете, сколько мы берем за час работы?