Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

– Как же не заподозрить, если ты не будешь с ним спать?

– Ну… не знаю. Наверное, ты прав.

– Ты хочешь сказать, что будешь?

– Я не знаю, – повторила Грейс.

– Зато я узна́ю, при первом же очередном свидании узнаю.

– Ничего подобного.

– Ты хочешь сказать, что все уже было?

– Вот именно.

– Черт бы тебя побрал.

– Хватит. Успокойся. Ничего не было, но будет. Целая неделя прошла, даже больше, а он имеет право. И если я ему в этом праве откажу, он найдет где утешиться или разведется со мной.

– Так и пусть найдет.

– Он любит меня.

– А ты его?

– А я его. Ты что, ждешь, чтобы я сказала, что не люблю? Не выйдет, потому что это не так. И ради Бога, хватит препираться. Какое тебе дело, сплю я с ним или нет, если тебе со мной хорошо?

– Значит, есть дело.

– Нет. Ты считаешь, что должно быть, но это не так. Будем довольствоваться тем, что имеем. Я никогда не думала, что со мной такое может случиться, а ведь случилось же. Возможно, это означает, что я дурная женщина. Возможно, нет. Я верила, что нет. Ты не первый мужчина, с кем мне бы хотелось пересечь границу дозволенного после замужества. Можно назвать десятки имен.

– Так почему же ты выбрала меня?

– А я и не выбирала. И ты меня не выбирал. Я увидела тебя в тот день, и ты показался мне ужасным типом, и дальше продолжал казаться, но лишь – казался. Знаешь, Роджер, я могла бы стать твоей уже в тот, самый первый день. Если бы я сошла с лошади, а ты прикоснулся ко мне, я, не… не знаю… ну, влилась бы в тебя. О Боже! Ну что же, ты наконец поцелуешь меня, и возьмешь, и займешься любовью? Ну же!

Это было в последний раз. Началась война. Четырнадцатый полк стал одной из первых частей, отправившихся на фронт, но еще до наступления 6 апреля^[16], и другая причина, о которой Грейс говорила как о возможной, стала действительностью.

К тому времени они переехали на ферму, и однажды, вернувшись домой, Сидни застал Грейс читающей «Дилинетор», а Энн бросающей швейные кольца на каминную доску, словно дротики.

– Все, мисс Эннабел Ли, заканчиваем игру. Собери кольца и впредь используй их по назначению.

– Но я же не делаю ничего плохого, от этого никому не больно.

– Может, тебе самой больно, – возразил Сидни. – И может, плохое тоже делаешь.

– Они слишком легкие, папа, чтобы сделать больно. Даже если бы я бросала изо всех сил.

– Я не о том. Может, это слишком сложно, но, занимаясь чем не следует, ты рискуешь навредить себе. Навредить своей натуре. Понимаешь? Вот твоя мать, почти уверен, понимает.

– Да. – Грейс подняла голову.

– Видишь ли, Энн, разговаривая так с тобой, я стараюсь тебя воспитывать, как воспитывали твою мать. Чтоб ты была хорошей девочкой, а потом доброй женой и матерью.

– Спасибо, – сказала Грейс.

– Какой хотела видеть свою дочь мать твоей матери. На что надеялись ее родители, когда она росла, а потом вышла замуж и родила детей.

– Ладно, Энн, в ванну. Отправляйся. – Грейс повернулась к Сидни: – Спасибо за комплимент.

– Тебе показалось, что это комплимент?

– Во всяком случае, прозвучало так.

– Если ты поточнее вспомнишь мои слова, услышишь оговорки. Ладно, я… э-э… на несколько дней решил съездить в Нью-Йорк.

– Чего это вдруг? Зачем?

– Просто решил прокатиться.

– Я приглашена?

– Нет. – Сидни остановился на пороге и, в ожидании продолжения, посмотрел на жену.

– Когда едешь?

– Вечером.

– В спальном вагоне?

– Нет. Сейчас пойду наверх, переоденусь, упакую вещи и еще успею на восьмичасовой. Поужинаю в поезде.

– И надолго едешь?

– Не знаю. Пока еще не решил. Можешь позвонить. Я остановлюсь в университетском клубе.

– Слушай, Сидни, в чем дело?

– Этого я тоже не знаю.

– Ты в Нью-Йорк по делам?

– Нет, не по делам. А впрочем… Может быть. Скажешь Джо, чтобы отвез меня на вокзал?

– О Господи, да я сама отвезу.

– Нет, нет, спасибо, не беспокойся.

– На какой машине поедешь?

– На «мерсере», если он тебе сейчас не нужен.

– Не нужен.

– Ну, тогда, стало быть, «мерсер».

Впервые после помолвки Сидни не поцеловал жену на ночь.

Его не было неделю, они не перезванивались. Грейс встретила поезд, хотя телеграмма гласила: «Пусть Джо встречает „Бродвей лимитед“. Сидни». На вокзале он не поцеловал ее.

– Спасибо, что встретила, – сказал Сидни, садясь в машину.

– Не за что.

– Как дети?

– Очень мило, что поинтересовался.

– Ну, если бы что-то случилось, ты бы позвонила или дала телеграмму.

– Хорошо провел время в Нью-Йорке?

– Вполне.

– С кем встречался?

– Да с ребятами, кого бог знает сколько не видел. Просто листал телефонный справочник и, если натыкался на знакомое имя, звонил. Если нет, кому-нибудь еще. Посмотрел пару спектаклей, выпивал, купил несколько рубашек, расквасил нос, немного поиграл в бридж.

– Рубашки, которые надо отправить на ферму, у тебя есть?

– Да, а что?

– Просто хочу знать, намерен ли там остаться.

– Да, собираюсь.

Какое-то время они ехали молча.

– Честно говоря, не знаю зачем, – продолжал Сидни, – но, с другой стороны, почему бы и нет. Может, подскажешь? Я имею в виду убедительную причину, по которой мне не стоит оставаться на ферме.

– Нет.

– Ах вот как. Нет, стало быть.

– Нет. Зато я знаю четыре причины, по которым тебе надо там быть.

– Дети.

– Дети, а также то, что я тебя люблю.

– Любишь?

– Да. И больше никого не любила.

– Ясно. Может, это и правда, Грейс. А может, медицинский факт. Ты виделась с мистером Бэнноном, пока меня не было?

– Нет.

– Видишь ли, мне кажется, я имею право на этот вопрос, потому что ты-то меня спросила, с кем я виделся.

– Понятно.

– Я спросил про детей, но вышло как бы между прочим.

– С ними все в порядке. Я разрешила им дождаться тебя с вокзала.

– Спасибо, Грейс.

– Не за что, ведь это и твои дети. – Внезапно она судорожно вздохнула и всхлипнула. Это длилось какое-то мгновение, не дольше, чем простая фраза из нескольких слов, но сквозь шум двигателя было слышно ясно и отчетливо.

Разговор, состоявшийся в июне 1917 года в беседке

Конни. Жаль, некуда энергию девать.

Грейс. Помилуй, у тебя и так столько дел, что не знаю, кто больше тебя занят.

Конни. Да? И чем же это, интересно?

Грейс. Да ведь ты чуть не каждый день в Красном Кресте хлопочешь.

Конни. Это я не называю делом. С ужасом думаю о том, чем займусь, когда Красного Креста не будет.

Грейс. А театр?

Конни. Театр! Им теперь никого не заинтересуешь. До окончания войны, наверное, прикрыть придется.

Грейс. Почему?

Конни. Говорю же, никому не интересно. Мужчины больше не ходят, а следовательно, и девушки. Те, что замужем, ждут, что мужей в любой момент призовут, и стараются как можно больше времени проводить дома. Если бы придумать какую-нибудь благотворительную деятельность, связанную с войной, от театра можно отказаться.

Грейс. Что-нибудь да придумается. Но насчет театра жаль, ты не давала людям заснуть.

Конни. Да не сказала бы. Многие из наших друзей покупают билеты, кое-кто играет на сцене, кто-то еще просто рядом крутится, но трудно ожидать, чтобы весь Форт-Пенн сидел на неудобных стульях и смотрел пьесы, которые никто не понимает. С самого начала это была эгоистическая затея, Грейс. Втайне ты, наверное, и сама это чувствовала. Я не для того потратила больше одиннадцати тысяч долларов собственных денег, чтобы заняться просвещением широких масс населения. Мне надо было набраться кое-какого опыта, чтобы, когда поеду в Нью-Йорк, точно знать, чего я хочу и что умею. Будь у меня твоя внешность, я бы стала актрисой, звездой. Но со средненькими данными вроде моих… Ты ведь наверняка заметила, что я появляюсь на сцене только в роли горничных или кого-то в том же роде. Ну, а ехать в Нью-Йорк играть горничных только из любви к театральному искусству я не намерена.

Грейс. Странно, что ты так влюбилась в театр. В твоей семье никто не проявлял к нему ни малейшего интереса. Мне это тоже трудно понять. Я знаю, что тебя раздражает, когда я так говорю, но, честное слово, есть в театре нечто детское. Ну, сходишь, ну, поразвлечешься, послушаешь, посмотришь сценки, поглазеешь на костюмы. Но у меня никогда не было ни малейшего желания ни играть на сцене, ни ставить, что там еще в театре делают. Декорации? Никогда не обращала внимания, хороши они или так себе. Если действие происходит в гостиной и гостиная выглядит как гостиная, то меня это вполне устраивает. Режиссура? Честно, Конни, ну какая мне разница, где стоит Мэри Уолл, когда Рэдди Дикинсон пересекает комнату, или наоборот?

Конни. Разница огромная, но я не думаю, что ты способна ее понять.

Грейс. Это хорошо, потому что я даже пытаться не буду. Жаль, что ты не занялась живописью или чем-то еще.

Конни. Это для меня не новость. Но всякий раз, когда мы ставим спектакль, у меня такое чувство, словно я пишу картину. Конечно, это в том случае, если актеры меня слушаются. А когда перечат, хочется взять нож и разрезать их на куски, как художник кромсает неполучившееся полотно.

Грейс. Больше я никогда не буду у тебя играть.

Конни. А я и не обращусь к тебе. Твоя красота не способствует успеху спектакля, а только отвлекает зрителя.

Грейс. Ты никогда не говорила, что я красива.

Конни. Потому что ты не была красива. Ты была… сногсшибательна, но не красива. До тридцати лет настоящей красоты в тебе не было. Да и у немногих она бывает. Ты начала становиться по-настоящему красивой, когда разлюбила Сидни.

Грейс. Что за чушь!

Конни. Это произошло четыре или пять лет назад. Думаю, тебе просто стало скучно с ним. Родились дети, в его любви ты была уверена. Вот тогда-то ты и стала интересной красивой женщиной.

Грейс. Ты спятила. Ты что, все время так думала или говоришь просто для поддержания беседы? В таком случае это дурной тон.

Конни. Ой, Грейс, ты же не на сцене. Я слишком хорошо тебя знаю.

Грейс. А мне кажется, что совсем не знаешь. Я не позволю тебе говорить в таком духе обо мне и Сидни.

Конни. Отлично, поговорим о войне.

Грейс. О чем угодно, лишь бы не о твоих дурацких идеях.

Конни. Они не дурацкие, и ты это знаешь. Ты потому вдруг стала такой чувствительной, что испугалась, вдруг я о Роджере Бэнноне заговорю. Не бойся. Твой роман с Роджером Бэнноном – это… твой роман. А я лишь сказала, что произошло с тобой четыре-пять лет назад. Твой роман – естественное следствие этого, и я бы не стала придавать ему такого большого значения. Вообще-то единственное, что кажется странным, что нечто подобное не случилось раньше.

Грейс. Конни Шофшталь!

Конни. Не беспокойся и не верти головой. Поблизости никого нет.

Грейс. Да что это такое ты болтаешь про меня и Роджера Бэннона? Я едва с ним знакома.

Конни. А женщине и не обязательно быть хорошо знакомой с мужчиной, чтобы его использовать. А ты как раз используешь Роджера Бэннона.

Грейс. О Господи!

Конни. Неужели ты думаешь, что такая вещь может остаться тайной для Форт-Пенна?

Грейс. Ну да… честно говоря, да. Стало быть, он проболтался.

Конни. Во всяком случае, кто-то проболтался, и, да, думаю, это он. Для таких типов половина удовольствия в том, чтобы похвастаться.

Грейс. Стало быть, Сидни знает. Я думала, просто догадывается, но не уверен. Кто бы мог сказать ему? Кто мог так поступить?

Конни. Брок.

Грейс. Нет. Хоть Брок и ненавидит Сидни, но он мой брат и не стал бы подвергать угрозе мой покой.

Конни. А может, он считает, что без Сидни тебе будет лучше.

Грейс. Нет. Это не так. Без Сидни я никто.

Конни. Что за чушь ты несешь?

Грейс. Это не чушь.

Конни. Самая настоящая. Если сейчас разведешься, и двух лет не пройдет, как снова выскочишь замуж. Дети будут напоминать тебе о Сидни, но и только.

Грейс. Нет, не только. Я не такая умная и не такая находчивая, как ты, Конни, но себя я знаю и знаю, как мне повезло, что я встретила Сидни. Кроме него, мне не встречались мужчины, за которых я хотела бы выйти замуж.

Конни. Ты просто не всех видела, и не все видели тебя.

Грейс. Хорошо бы все-таки быть уверенной, что Сидни все знает или что именно слышал.

Конни. Если хочешь совет от старой девы, то не пытайся выяснить, что ему известно. Если он только догадывается или ты думаешь, что догадывается, то самое лучшее – подождать, пока он сам скажет, что ему известно. Не следует выглядеть неверной виноватой женой, вымаливающей прощение. Надо сохранять достоинство, иначе потеряешь его. Надо бороться, Грейс. Если ты признаешься, что у тебя был роман с Роджером Бэнноном, – все, сражение проиграно. Придется капитулировать на его условиях. И еще. Если во всем признаваться, то нельзя забывать, что и у него есть гордость и он должен держать марку. Если только ты не до конца уверена, что ему известно все, надо ждать, пока заговорит первым. Выясни, сколько он тоже знает, и если много, можешь признать свою ошибку, только не унижайся. Говори, да, было дело, извини, если причинила тебе боль, но люблю я тебя, и только тебя, и… знаю! Скажешь Сидни: если хочешь развода, пожалуйста, только давай подождем год, чтобы дело не выглядело так, что ты разводишься со мной из-за такого ничтожества, как Роджер Бэннон.

Грейс. Он не ничтожество, иначе ничего бы не было.

Конни. Не надо защищать его в моих глазах. Это просто жеребец, который подвернулся, когда у тебя началась течка, если уж говорить начистоту.

Грейс. Так думаешь, что Сидни согласится ждать год, а потом… расхочет разводиться?

Конни. Думаю, что Сидни будет у тебя в постели гораздо раньше, чем через год. Но еще раз предупреждаю, Грейс, не проявляй инициативы. Дай ему самому начать разговор на эту тему. А теперь надо решить, как бы нам приструнить мистера Бэннона.

Грейс. Как это «приструнить»? Ты что, знакома с ним?

Конни. Встречались. С ним трудно не встретиться. Всюду без масла пролезет… Я так понимаю, ты порвала с ним.

Грейс. Да. Какое-то время мы совсем не видимся.

Конни. И не хочется?

Грейс. Увидеться?

Конни. Да.

Грейс. Стыдно сказать, но да, в каком-то смысле хочется.

Конни. Ясно. А собираешься?

Грейс. Нет. Нет, вряд ли.

Конни. Грейс, надо решать. Тебе нельзя с ним больше видеться. Тебе нельзя иметь любовника. Ты Грейс Колдуэлл. Другие пусть гуляют, никто и глазом не моргнет, но эта история вышла наружу только потому, что ты – это ты.

Грейс. И насколько же она вышла наружу?

Конни. Сплетен масса. Я хочу сказать, многие расспрашивают друг друга, правда ли это. Что же до фактов, то лично я слышала, что ты провела ночь с Бэнноном на ферме Майлза Бринкерхоффа и кто-то видел, как тебя провожал оттуда то ли сторож, то ли плотник.

Грейс. Почему же мне не сказала?

Конни. Да ты бы наверняка стала все отрицать.

Грейс. Пожалуй. Но в любом случае это неправда. Ночь я с ним не проводила. Знать бы, не эта ли версия дошла до Сидни. Если так, то я могу все отрицать.

Конни. Еще говорят, будто вас застали вдвоем в одной из комнат Арсенала в интересном виде. Голыми.

Грейс. И это не так. Я скажу тебе правду. Первый раз это было в машине. Потом мы встречались у Майлза Бринкерхоффа.

Конни. Часто?

Грейс. Шесть или семь раз. Ну да, это был роман. В полном смысле. И если Роджер начнет расхаживать по городу и говорить, что поимел меня, то, черт бы его побрал, это будет правда.

Конни. В таком случае надо придумать, как заткнуть ему рот. Может, мне стоит обратиться к Хэму?

Грейс. К Хэму Шофшталю? Да он, если узнает, разговаривать со мной перестанет.

Конни. Откуда такая уверенность? Хэм совсем не такой, как о нем думают. Холодный и черствый. Он может быть очень добрым, очень участливым.

Грейс. Это так, но не хотелось бы, чтобы он… Ну, не знаю.

Конни. Я и слова ему не скажу, пока ты все как следует не обдумаешь, но имей в виду, Хэм – начальник Бэннона в гвардии, так что он всегда может прижать его к ногтю. Да и в бизнесе сделать так, что Бэннону придется несладко.

Грейс. Бэннон делает деньги на раз-два.

Конни. Да, на войне он наживается, это верно. Но такие люди не знают, что делать с заработанным, и, поверь мне, Грейс, в финансовых делах Бэннон – ребенок в сравнении с моим братом Хэмом. Хэм до последнего доллара знает, сколько у кого в этом городе денег. Стоит мне сказать ему: «Слушай, Хэм, мне кажется, этот малый, как его, Роджер Бэннон, что-то стал нос задирать», – этого будет довольно. Хэм поймет, что я имею в виду.

Грейс. И что же он сделает?

Конни. Не знаю, но что бы ни сделал, это будет правильно.

Грейс. О, Конни, как бы мне хотелось рассказать тебе все, все-все, до конца.

Конни. Хорошо, что ты этого не сделала, дорогая. Тебе надо обо всем забыть. Что было, то прошло, а теперь будь хорошей девочкой, идет?

Грейс. Постараюсь.

Конни. Только не надо целовать меня, Грейс, мне это не нравится.

Грейс. А мне нравится. Ты моя лучшая подруга, а я тебя бог знает сколько не целовала.

Конни. Перестань, говорю. Оставь меня в покое.

Грейс. Ты меня считаешь дурной женщиной. В этом все дело?

Конни. Вовсе нет. Просто не нравится. Детские игры какие-то.

Грейс. Пусть так, но по крайней мере от этого никому не плохо.

Конни. Правда? Ладно, мне пора.

На следующий день разговор имел продолжение дома у Конни.

Конни. Ну, как там подготовка к параду?

Грейс. Полным ходом, ничего похожего в графстве не было. Сегодня я говорила с губернатором, он собирается почтить нас своим присутствием.

Конни. A-а, этот жирдяй.

Грейс. И его очаровательная женушка тоже будет. Из этого следует, что до политиков слухи о моем падении не дошли.

Конни. Может быть. Вряд ли миссис Дункельбергер знает в лицо больше двух жителей Форт-Пенна, и вряд ли больше, чем двое, знают ее.

Грейс. Пожалуй. А как там в Красном Кресте?

Конни. Да как обычно. Честно говоря, Грейс, лучше бы тебе быть там, чем заниматься этим грандиозным праздником у себя на ферме.

Грейс. Почему?

Конни. Потому что тогда, если бы ты каждый день там появлялась, о тебе бы меньше сплетничали. Естественно, когда я рядом, дамы не так язычки распускают, но уши-то у меня есть. Противно, честно говоря. И если бы ты была поблизости, они бы приумолкли.

Грейс. Ну, сплетни пошли как раз, когда я начала подготовку к фестивалю. Плохо, конечно. То есть плохо, что меня там нет, но тут уж ничего не поделаешь. А сегодня разговоры были?

Конни. Были. Не знаю, о чем именно, но когда я появилась, дамы за одним из столов разом умолкли, а это значит, что речь шла либо о тебе, либо обо мне.

Грейс. И кто же болтает?

Конни. Все.

Грейс. Мои подруги?

Конни. Естественно. Они ведь между собой сплетничают. Что с того, что вы знакомы всю жизнь? Разве из этого следует, что девушки будут держать рот на замке, если такая история случится?

Грейс. Наверное, нет. Если бы я узнала, что кто-нибудь вроде Мэри Уолл трахается с Эмлином Дитриком, с удовольствием бы посплетничала.

Конни. Что за ужасное слово.

Грейс. Да ну? Хочешь еще что-нибудь услышать? А то я много слов знаю.

Конни. Знаю. Я тоже знаю, но уже сколько лет не слышала их от тебя, с тех самых пор, как мы узнали, что это значит.

Грейс. Да? Ну а я не прочь загнуть и даже целый залп выдать, особенно когда думаю о своих никому не нужных засохших подружках.

Конни. Надо полагать, и я вхожу в их число?

Грейс. Ничего подобного, если бы я так думала, вообще не заговорила на эту тему. Я знаю, что ты совсем не девственница…

Конни. Ничего ты не знаешь.

Грейс. Точно, точно, в какой-то момент с кем-то ты перешла положенную границу, пусть даже и не сказала мне ни слова. Думаю, что во время своих поездок в Нью-Йорк и Филадельфию ты неплохо развлекаешься. И ничуть бы не удивилась бы, если б узнала, что все эти годы ты водишь шуры-муры с Полом Райхельдерфером.

Конни. Пол Райхельдерфер! Да такой громила раздавить может.

Грейс. Не надо корчить из себя недотрогу, Конни. Давить тебя нужды нет.

Конни. Ой.

Грейс. Вот-вот, ой. Ладно, зашла-то я вот зачем. Я думала о нашем вчерашнем разговоре, то есть чтобы Хэм поговорил с моим согрешником.

Конни. Не надо ерничать, Грейс. Дело серьезное.

Грейс. Знаю, что серьезное, но разве ты не слышала, что люди, бывает, шутят на пути в операционную? Хорошо, я всего лишь хотела сказать, что не стоит Хэму ничего говорить Роджеру Бэннону. По крайней мере сейчас.

Конни. Ладно.

Грейс. Думаю, я неплохо знаю этого человека, и, если Хэм попробует надавить на него, он только больше разболтается. Но так получается, что его лично ни на чем не поймаешь, мол, сплетня сама собой распространяется, он здесь ни при чем.

Конни. Наверное, ты права.

Грейс. Но… есть большое, огромное «но». Можешь рассказать Хэму все как есть. Все, что сочтешь нужным. Иными словами, сама я, один на один, ни за что бы не решилась, но через тебя делаю Хэма своим доверенным лицом. Так ему и скажи. Я слишком хорошо знаю Хэма, чтобы заподозрить, будто он способен хоть единой душе рассказать или хотя бы дать понять, что знает. Кроме – кроме Роджера. На свой манер, конечно. Он не скажет ему ни слова, но этот ирландский ублюдок все поймет и без слов, по одному виду Хэма. И это его безумно напугает. Собьет с толку. Выведет из равновесия так, как не вывело бы, если бы Хэм прямо пригрозил ему. Понимаешь, что я хочу сказать?

Конни. Разумеется. Я и не подозревала, что ты такая умная. И как это тебе удалось так все придумать?

Грейс. Конни, дорогая, знаешь, сколько у меня теперь времени на раздумья? Лежу ночами и думаю. В присутствии детей и посторонних Сидни – сама предупредительность, можно подумать, что мы всего несколько месяцев как женаты. Но ночью, когда остаемся вдвоем, все иначе. Мы спим в одной комнате, потому что слуги бы наверняка обратили внимание. Напрямую мы с ним никогда об этом не говорили, но я уверена, что это единственная причина, почему он не спит отдельно.

Конни. Должно быть… Как ты выносишь это?

Грейс. Приходится. Я понимаю, что так не может продолжаться вечно. Наверное, Сидни решает, как бы лучше выйти из создавшегося положения. Ты ведь его знаешь – настоящий джентльмен. Мне кажется, он хочет получить назначение на флот, а потом сказать «до свидания» и больше не возвращаться. По крайней мере в качестве моего мужа. Он уж какие только связи ни пускает в ход, чтобы получить это назначение. Со многими говорил, в том числе с губернатором, даже Тедди Рузвельту написал. Его отец был знаком с Тедди, у того племянник – большой начальник на флоте. Словом, Сидни крепко взялся за дело, и думаю, что своего он добьется. А потом вместе с другими отправится на фронт. Это я и имею в виду, говоря о его джентльменстве. Никакой суеты, никаких скандалов, ничего вроде «ведь мы же вчера говорили об этом». Думаю, перед отъездом у нас будет серьезный разговор, тогда-то он и скажет, что знает обо мне и Роджере, и объявит о своих планах. Но в одном, Конни, ты заблуждаешься. В постель ко мне он не вернется. Никогда. Он верит во все то, во что нас учили верить в детстве. Честь. Клятвы. Обещания. Золотое правило.

Конни. Ему никто не нужен, кроме тебя. И никогда не был нужен. Как же ему судить о том, чего он никогда не делал?

Грейс. А вот так. Сидни – страстный мужчина, и соблазны у него были. Я лично знаю двух-трех наших приятельниц, которые при первой же возможности прыгнули бы к нему в постель.

Конни. Просто не знаю, что сказать, дорогая. Все это так грустно. И ты неожиданно сделалась так печальна, а ведь при этом еще и о других думаешь. Да, плаксой ты никогда не была, но… не знаю.

Грейс. Ну, я бы плакала, если бы себя жалела, а я себя совсем не жалею. Затевая эту историю с мистером Бэнноном, я знала, что рискую, и вчера ты все верно сказала. Я использовала его ради собственного удовольствия. И видит Бог, получала его. Он был ужасен, так невыносимо ужасен, и я была ужасна. Я терпела, покуда могла, до последней минуты, а потом звонила ему… у нас был свой пароль. И как только встречались – бросалась на него, терзала, пожирала…

Конни. Грейс! Остановись! Не надо, дорогая.

Грейс. Ну, ничего я не могла с собой поделать, ничего. Я… я… я… я никому не хочу ничего дурного, никому не хочу сделать больно, я люблю Сидни, люблю своих детей. Конни, ради Бога!

Конни(направляясь к подруге). Я все понимаю, Грейс. Ты поплачь. Положи мне голову на плечо.

Грейс. Мне грустно, мне жалко себя.

Конни. Да, да, моя девочка.

Война приближалась к Форт-Пенну, как, впрочем, и к другим местам, не слишком стремительно, но по объявлении сорокавосьмичасовой готовности офицеры и рядовые Четырнадцатого пехотного полка прибыли в Арсенал, провели там ночь на полу и наутро маршем отправились на вокзал.

Конни позвонила Грейс, как раз когда полк грузился в состав.

– Они отправляются в одиннадцать, специальным поездом, – сказала она. – Если хочешь, можно поехать в служебный кабинет Хэма, оттуда все видно.

– Хорошо, а кто-нибудь еще там будет?

– Нет, если приехать пораньше. Я запру дверь, никто и не подумает войти.

– А Мари с детьми?

– Мари будет на вокзале. Жен офицеров проводят в один из залов ожидания.

– Ладно, сейчас я заеду за тобой.

Они направились в кабинет Хэма, угловую комнату с окнами, выходящими на запад и юг. Там уже было несколько служащих, но при виде Конни они, не говоря ни слова, поднялись и вышли.

– Клянут нас, наверное, на чем свет стоит, – заметила Грейс.

– Ну, коли так, то явно не впервые, так что черт с ними, – отозвалась Конни. – Все равно они не имеют права быть здесь, и им это известно. Пусть поищут другое окно, их тут вон сколько.

– Действительно, черт с ними. Слушай, Конни, я прямо места себе не нахожу. Интересно. А тебе грустно?

– Да нет, пожалуй, нет. Ты же знаешь, как у нас всегда было с Хэмом.

– Знаю, – кивнула Грейс. – Но все равно вы всегда были ближе, чем мы с Броком.

– Вчера вечером, когда он зашел попрощаться, я немного поплакала. Даже подарка ему не приготовила. Конечно, они не прямо во Францию отправляются, несколько месяцев в лагере побудут.

– Смотри, улицы начинают очищать, – сказала Грейс. – Боже, я и не думала, что в Форт-Пенне столько полиции на мотоциклах. На глазах растем. Ты только посмотри на них.

– Угу.

– Хорошо, что можно смотреть сверху. Эй, Конни, погляди-ка: движущаяся кинокамера. По-моему, первая в Форт-Пенне. Хотя нет, помню, когда объявляли результаты выборов, тоже была. Но сейчас-то они что снимают? Ничего же не происходит.

– Просто людей, наверное.

– Смотри, смотри, остановились. Наверное, ждут, пока полк подойдет.

– А вот и он. Во всяком случае, оркестр слышно.

При звуках музыки прохожие, столпившиеся у края тротуара, подались вперед. Через несколько минут появились передовые колонны.

– Так, Конни, батальон А. Это полиция штата. Эй, ты только посмотри на них. Вон капитан Людвиг на сером. Я знаю его. А снаряжение? Каждый сам себе его готовит, вот и гордятся. Ни пятнышка, ни ржавчинки, это уж как пить дать. Знаешь, как у них все поставлено? На поверке капитан Людвиг надевает белые перчатки, проводит ладонью по седлу, и если обнаружится хоть пылинка, хозяина лошади оставляют в казарме на неделю без увольнительных.

– Так сейчас-то они только с вокзала идут, Грейс.

– Ну… а вот и наш Дунки.

– Кто?

– Губернатор. Губернатор Дункельбергер. Марширует с… на Фреда Бауэра похож. Точно, Фред Бауэр. А кто это рядом с ним? А, да, знаю. Это мэр. Мэр Вальтер.

– Да ладно тебе, – отмахнулась Конни, – меня больше сам полк занимает. Кто эти люди рядом с мэром и губернатором? В лицо вроде узнаю многих. Они что, из какой-то организации?

– Не знаю. С флажками.

– Вижу. Хорошо, что ничего потяжелее не заставили нести. A-а, поняла. Знаю, кто это. Лига патриотов.

– Точно. Могла бы сама догадаться. Вальтер Бухвальтер, доктор О’Брайан, Фред Бауэр. Они помогают с организацией фестиваля у нас на ферме. Узнаешь вон те флаги, ну, что в руках у бойскаутов? Знаешь, что это такое? Флаги всех стран-союзников.

– Я и не предполагала увидеть германский флаг.

– А что это за женщины? Ну да, моторизованные части Красного Креста. Ничего дурного о них сказать не могу. Шик и блеск. Я про форму. Только вот пояса эти, не слишком ли дамские? Да половина из них и мотоцикл не развернет.

– А кто эти мужчины?

– Ну-ка, дай разобрать, что на этом флаге написано. Испанский… Американский… А, да, испано-американская война. Голубые рубахи? А я думала, это цвет флота. Конни, а ты помнишь испано-американскую войну?

– Конечно, мы с тобой тогда уже взрослые были. Мой дядя был на этой войне.

– Я запомнила только, что испанцы потопили броненосец «Мейн». Мы, бывало, говорили: «Помнишь дерево, которое росло когда-то перед таким-то домом?» Тебе отвечали: «Да», а ты: «Ну так забудь и помни о „Мейне“».

– Да, да, очень остроумно. – Конни вдруг вцепилась Грейс в локоть: – Смотри, Грейс, вот они! Подходят.

Они увидели вымпелы и штандарты и Хэма, вышагивающего во главе полка, но первое, что бросилось в глаза, – плотное полотнище оливкового цвета с ровными полосами, обозначающими винтовочные штыки и военные пилотки. Полотнище ритмично опускалось и поднималось под звуки «Старой серой кобылы». При приближении полка обе женщины застыли в молчании. Сквозь приветственный гул толпы был слышен мерно нарастающий грохот солдатского марша. Как только Хэм Шофшталь поравнялся с «Шофшталь билдинг», люди, столпившиеся у окон, громкими возгласами приветствовали его лично; он слегка откинул голову, поднял брови, но продолжал смотреть вперед и ни улыбкой, ни взмахом руки не ответил на приветствия.

– Блеск, – промолвила Грейс.

– Да, блеск, – повторила Конни. – И он немец. Как и я, не забывай об этом.

– Никакая ты не немка. Ты американка, и только американка. – Грейс положила Конни ладонь на плечо, но та отстранилась.

– Выкурю, пожалуй, сигарету, – сказала она. – А тебе еще есть на что посмотреть.

– Он в роте «J». Они хотели называться «И» – ирландцы, но такой роты нет. – Грейс отмечала прохождение рот по сменяющим друг друга вымпелам. – Вижу его.

– Я тоже, – подтвердила Конни.

– Видишь?

– Да.

– Вот. Ну и здоров.

– Н-да.

– Сегодня он выглядит как-то моложе, – сказала Грейс. – Надо было все же увидеться с ним еще разок.

– Нет.

– Он звонил, – продолжала Грейс. – Вот, вот он. – Она отошла от окна и села на стул. – Пистолет на поясе. Однажды из-за меня он чуть не убил одну девушку.

– Не надо больше думать о нем, Грейс.

– Нет, нет, конечно, нет. А куда они отсюда, не знаешь?

– В Маунт-Гретна.

– Маунт-Гретна? Так это ж всего двадцать миль от Форт-Пенна.

– Там они недолго пробудут. Потом на юг.

– Если выехать прямо сейчас, то можно прибыть в Маунт-Гретна еще до прихода поезда.

– Можно. Но поедешь – сделаешь плохо и ему, и себе, и Сидни, и детям. К тому же я не уверена, что это именно Маунт-Гретна. Может, какое-то другое место. Грейс, пора вспомнить о вещах, в которые верит Сидни. Ты должна подумать о нем. Скоро он уезжает, и шансов быть убитым у него ничуть не меньше, чем у Бэннона. Пока Сидни не уедет, ты должна оставаться его женой.

– Это как следует понимать? – рассмеялась Грейс. – Хочешь услышать кое-что интересное, Конни? Когда Сидни вернулся из Нью-Йорка, знаешь, что он, в частности, сделал? Ни слова не сказав мне, отдал штопать свои носки Джули. Вот какая я ему жена. Все кончено, Конни. Вот так мы теперь живем. Все кончено. Я для него умерла. Он хочет быть подальше от меня, так почему бы мне не жить с тем чудовищем, которое только что промаршировало под окнами?