Текст книги "Обреченное королевство"

Автор книги: Брендон Сандерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 74 страниц)

Глава пятьдесят седьмая
Бродячий парус

В моих руках младенец, я держу нож у его горла и знаю, что все живое хочет, чтобы я дал клинку вонзиться в него. Пусть его кровь брызнет на землю, на мои руки, и мы сможем вздохнуть полной грудью.

Дата: Шашанан, 1173, 23 секунды до смерти. Объект: черноглазый юноша шестнадцати лет. На пример стоит обратить особое внимание.

– И весь мир разлетелся на куски! – крикнул Карта. Его спина выгнулась, глаза расширились, на щеках выступили красные пятна. – Утесы затряслись от их шагов, и камни устремились в небо. Мы умираем! Мы умираем!

Он дернулся в последний раз, и свет в его глазах потух. Каладин бессильно уселся на землю, кинжал, которым он пытался заменить скальпель, выскользнул из липких окровавленных пальцев и негромко звякнул о камень. Учтивый веселый человек лежал мертвым на каменном плато – стрела попала ему в левую часть груди и рассекла на части родимое пятно, которое, по его словам, выглядело как карта Алеткара.

Они забирают их,подумал Каладин. Одного за другим. Открывают, выпускают кровь. Мы как мешки, в которых носят кровь. Потом мы умираем и поливаем ею камни, как водой сверхшторма.

Пока я не останусь один. Я всегда остаюсь.

Слой кожи, слой жира, слой мышц, кости. То, чем был человек.

За расщелиной бушевало сражение. Все равно что в другом королевстве, ведь никто не обращал внимания на мостовиков. Умри, умри, умри и уйди с нашей дороги.

Четвертый Мост молча стоял вокруг Каладина.

– Что он сказал в конце, – наконец спросил Шрам. – Утесы затряслись?

– Ничего, – сказал толсторукий Йейк. – Бред умирающего. Такое иногда случается.

– В последнее время все чаще, – сказал Тефт. Он поддерживал одной рукой другую, перевязанную. Тоже стрела. Не скоро он сможет что-то нести. После смерти Карты и Арика их осталось только двадцать шесть – едва достаточно, чтобы нести мост. Теперь на плечи каждого ляжет еще больший вес, и им будет трудно бежать наравне с другими бригадами. Потеря еще нескольких человек станет катастрофой.

Я должен был действовать быстрее, подумал Каладин, глядя на огромную рану Карты; внутренности торчали наружу, солнце уже сушило их. Наконечник стрелы пробил ему легкое и засел в спине.

Смог бы Лирин спасти его? Если бы сам Каладин окончил университет в Харбранте, как хотел отец, узнал бы он достаточно, чтобы спасти человека с такой раной?

Такое иногда случается, сынок…

Каладин поднял к лицу трясущиеся окровавленные руки, охватил голову, воспоминания поглотили его. Девочка, разбитая голова, сломанная нога, разгневанный отец.

Отчаяние, ненависть, потеря, ужас. Как может человек так жить? Быть хирургом, жить, зная, что тебе может не хватить сил и знаний, чтобы спасти кого-то. Когда проигрывает земледелец, черви пожирают его урожай. Когда проигрывает хирург, кто-то умирает.

Ты должен научиться определять, когда имеет смысл лечить…

Как если бы он мог выбирать. Вычеркнуть, как потушить фонарь. Каладин склонился под тяжестью вины.

Я должен был спасти его. Я должен был спасти его. Я должен был спасти его.

Карта, Данни, Амарк, Гошел, Даллет, Налма. Тьен.

– Каладин. – Голос Сил. – Будь сильным.

– Если бы я был сильным, – прошипел он, – они бы остались в живых.

– Другие бригадники нуждаются в тебе. Ты обещал им, Каладин. Поклялся.

Каладин посмотрел вокруг. Товарищи казались обеспокоенными и встревоженными. Только восемь. Остальных Каладин послал на поиски раненых из других бригад. Они сразу нашли троих, с легкими ранами, о которых позаботится Шрам. Больше никого. То ли в других бригадах раненых не было, то ли помогать этим раненым не имело смысла.

Надо пойти и взглянуть самому, на всякий случай. Но – оцепенелый – он не смог бы сейчас посмотреть в лицо умирающему, в лицо человеку, которого не сможет спасти. Он с трудом встал и пошел прочь от трупа. Подойдя к краю пропасти, он заставил себя встать в одну из старых стоек, которой его научил Туккс.

Ноги в стороны, руки за спиной, ладони на предплечьях. Спина прямая, взгляд направлен вперед. Знакомая стойка вернула ему силы.

Ты ошибся, отец,подумал он. Ты сказал, что я привыкну к мертвым. Прошли годы. И я не привык.

Бригадники столпились вокруг. Подошел Лоупен, с водяным мехом. Каладин заколебался, потом взял мех и вымыл лицо и руки. Теплая вода приятно смочила кожу, потом приятно охладила, испаряясь. Он глубоко вздохнул, благодарно кивнув низенькому хердазианину.

Лоупен поднял бровь, потом указал на мешочек, привязанный к поясу. Уже в четвертый раз он незаметно доставал мешочек со сферами, привязанный к стреле, и пока никаких происшествий.

– Какие-нибудь трудности? – спросил Каладин.

– Нет, мачо, – ответил Лоупен, широко улыбнувшись. – Легко, как подставить ножку рогоеду.

– Я уже такое слышал, – хрипло проворчал Камень, стоявший неподалеку, тоже в парадной стойке.

– А веревка? – спросил Каладин.

– Перебросил всю бухту через край, – доложил Лоупен. – Конец ни к чему не привязывал. Как ты и сказал.

– Отлично, – сказал Каладин.

– Веревка, свисающая с моста, выглядела бы слишком подозрительно. Если бы Газ или Хашаль пронюхали, что собирается сделать Каладин…

А где Газ?подумал Каладин. Почему он не пришел на бег с мостом?

Лоупен отдал Каладину мешочек, как будто с радостью избавился от ответственности. Каладин сунул его в карман штанов.

Лоупен отошел, и Каладин опять встал в парадную стойку. Плато, лежавшее по другую сторону пропасти, было длинным и узким, с отвесными откосами по краям. Как и в нескольких последних боях, Далинар Холин помогал армии Садеаса. И всегда появлялся позже. Возможно, из-за медленных мостов. Очень удобно. Чаще всего его люди пересекали пропасти, не получив ни одной стрелы.

Таким способом Садеас и Далинар побеждали в последних сражениях. Но мостовикам было все равно.

По другую сторону пропасти умирали люди, много людей, но Каладин не чувствовал никакого желания помочь им, вылечить их. Спасибо Хаву, который научил его думать в терминах «мы» и «они». Заодно Каладин понял, о чем говорил его отец. Не самый правильный путь, но другого нет. Защищать «нас», уничтожать «их». Солдат должен думать только так. Поэтому Каладин ненавидел паршенди. Они – враги. Если бы он не научился разделять людей таким образом, война уничтожила бы его.

Возможно, уничтожит в любом случае.

Глядя на сражение, он сосредоточился на одном обстоятельстве, чтобы отвлечься. Что делают паршенди со своими мертвыми? На первый взгляд их действия казались беспорядочными. Солдаты паршенди редко тревожили трупы; даже во время атаки они старались обогнуть мертвые тела. А когда алети шли прямо по трупам, паршенди ужасно волновались и набрасывались на них с удвоенной яростью.

Заметили ли это алети? Скорее всего, нет. Но он точно видел, что паршенди уважают своих мертвых – уважают до такой степени, что готовы рискнуть жизнью, лишь бы сохранить трупы. Каладин может этим воспользоваться. Может. Каким-нибудь образом.

Наконец алети победили. И вскоре Каладин и его бригада уже шли обратно, неся мост с тремя ранеными на нем. Они нашли только этих троих, и часть души Каладина стыдилась того, что другая часть радовалась. Они спасли уже пятнадцать человек из разных бригад, и им не хватало денег – даже с дополнительными мешочками, – чтобы кормить их всех. Их барак уже был переполнен ранеными.

Четвертый Мост достиг очередной расщелины, и Каладин скомандовал опустить мост. Процесс давно стал рутиной. Опустить мост, быстро отвязать раненых, перекинуть мост через пропасть. Каладин быстро осмотрел раненых. Каждый спасенный им человек казался ошеломленным, хотя Каладин занимался этим уже несколько недель. Убедившись, что с ними все в порядке, он опять встал в парадную стойку и стал ждать, когда пройдут солдаты.

Четвертый Мост собрался вокруг него. Все чаще и чаще солдаты смотрели на них неприязненно – как темноглазые, так и светлоглазые.

– Почему они это делают? – спокойно спросил Моаш, когда проходящий солдат бросил перезревший фрукт кучлозы в мостовиков.

Моаш вытер липкий красный сок с лица, вздохнул и опять принял стойку. Каладин никогда не просил их присоединяться к нему, но они всегда находились рядом.

– Когда-то я сражался в армии Амарама, – сказал Каладин, – и мечтал поучаствовать в войне на Разрушенных Равнинах. Все знают, что солдаты, оставшиеся в Алеткаре, – дерьмо. Нам представлялись настоящие солдаты, сражающиеся в славной войне возмездия, бьющиеся за то, чтобы отомстить убийцам короля. Эти солдаты должны честно относиться к своим товарищам. У них должна быть железная дисциплина. Каждый из них должен великолепно владеть копьем и твердо держать строй.

Тефт негромко фыркнул.

Каладин повернулся к Моашу.

– Ты спрашиваешь, почему они так относятся к нам, Моаш? Потому что знают, что должны быть лучше, чем они есть. Потому что видят у мостовиков дисциплину и не могут этого понять. Однако они не собираются становиться лучше. Намного легче насмехаться над нами.

– Солдаты Далинара Холина совсем не такие, – сказал Шрам, стоявший за спиной Каладина. – Его люди маршируют стройными рядами, а не идут как попало. В их лагере царит порядок. И если они на дежурстве, то, будь уверен, их пуговицы все застегнуты и они не шляются без дела.

Мне уже все уши прожужжали об этом штормовом Холине,подумал Каладин.

Точно так же говорили об Амараме. Легко не заметить гнилое сердце у того, кто одет в ладную форму и имеет репутацию честного человека.

Спустя несколько часов усталые и потные мостовики протопали по складу дерева и поставили мост на место. Стоял поздний вечер; Каладин должен был немедленно купить еду, если они собираются устроить вечерний костер. Он вытер руки полотенцем; Четвертый Мост построился перед ним.

– Все свободны, – объявил он. – Завтра у нас с утра расщелины. Утренняя тренировка с мостом переносится на вечер.

Бригадники кивнули, потом Моаш поднял руки. Все как один тоже вскинули руки, скрестив их, запястья вместе, кисти сжаты в кулаки. Похоже на заранее отработанное движение. После чего все разошлись.

Каладин поднял бровь и заткнул полотенце за пояс. Тефт неуверенно улыбнулся.

– Что это было? – спросил Каладин.

– Люди хотели отдать честь, – сказал Тефт. – Мы не можем использовать обычное воинское приветствие – копейщики и так думают, что мы слишком высоко задираем нос. И я научил их, так отдавали честь в моем старом взводе.

– Когда ты успел?

– Сегодня утром. Когда ты получал указания от Хашаль.

Каладин улыбнулся. Странно, что он еще не забыл, как это делать. Один за другим появлялись остальные девятнадцать бригад и бросали свои мосты. Неужели Четвертый Мост когда-то выглядел так же – всклокоченные бороды и загнанное выражение лица? Никто из них не говорил друг с другом. Некоторые, проходя мимо, бросали на него испуганные взгляды, но тут же опускали глаза, если замечали, что он смотрит. Они уже давно не смотрели на Четвертый Мост с пренебрежением. Наоборот, сейчас они относились к бригаде Каладина как ко всем остальным в лагере – считали выше себя. И спешили отойти от него подальше.

Бедные дураки,подумал Каладин. Быть может, ему удастся убедить Хашаль отдать несколько человек в Четвертый Мост? Он сможет использовать дополнительных людей, а один вид этих сгорбленных фигур надрывает его сердце.

– Я знаю, что ты видишь, парень, – сказал Тефт. – Почему ты всегда хочешь помочь всем?

– Ты что, – сказал Каладин. – Я не могу защитить даже Четвертый Мост. Неважно, дай мне осмотреть твою руку.

– Она не так плоха.

Каладин, взяв руку, осторожно снял запятнанную кровью повязку. Порез был длинным, но не глубоким.

– Необходимо обработать ее антисептиком, – сказал Каладин, заметив несколько спренов горячки, ползающих вокруг раны. – А потом я ее зашью.

– Она не такая плохая!

– Пока – да, – ответил Каладин и пошел к дождевой бочке, махнув Тефту идти за ним. Рана не слишком серьезная, и завтра Тефт сможет показывать остальным удары и блоки во время тренировки в расщелинах, но нельзя дать ей загноиться.

У бочки Каладин промыл рану, потом позвал Лоупена, стоявшего в тени барака, и попросил принести мешок с медикаментами. Хердазианин опять отдал честь – хотя и одной рукой, – и поторопился выполнить приказ.

– Парень, – спросил Тефт, – как ты себя чувствуешь? Не было ли чего-нибудь странного?

Каладин, нахмурившись, оторвал взгляд от раны.

– Шторм тебя побери, Тефт! За последние два дня ты спрашивал меня уже четыре раза! Это пятый. К чему ты клонишь?

– Ничего, ничего!

– Нет, что-то есть, – настаивал Каладин. – Что ты ищешь, Тефт? Я…

– Мачо, – сказал Лоупен, подходя к нему с медицинским мешком через плечо. – Вот, что ты просил.

Каладин посмотрел на него, неохотно взял мешок и распустил завязки.

– Мы хотим…

Быстрое движение Тефта. Замах кулаком.

Каладин среагировал мгновенно, резко вскочил и принял защитную стойку – руки подняты, одна, сжатая в кулак, впереди, вторая сзади, готовая отразить удар.

Что-то вспыхнуло внутри Каладина. Как будто ему впрыснули в кровь горячий ликер. По телу прошла могучая волна. Энергия, сила, знание. Обычный естественный ответ тела на опасность, только в сто раз более мощный.

Рука Каладина, двигаясь невообразимо быстро, перехватила кулак Тефта. Тот застыл.

– Ты что? – опешил Каладин.

Тефт улыбнулся. Он отступил назад и высвободил кулак.

– Келек, – сказал он, тряхнув рукой. – Ну у тебя и хватка.

– Почему ты пытался ударить меня?

– Я хотел кое-что проверить, – сказал Тефт. – Сейчас у тебя есть мешочек со сферами, которые тебе дал Лоупен, и твой собственный мешочек, который собрали мы. Такого количества Штормсвета у тебя не было никогда, во всяком случае в последнее время.

– Ну и что? – спросил Каладин. Как это связано с огнем, который горит в венах?

– Мачо, – с благоговением сказал Лоупен. – Ты светишься.

Каладин нахмурился.

Что он…

А потом заметил сам. Очень слабые, но они были. Завитки светящегося тумана поднимались от его кожи. Как пар, струящийся из горшка с горячей водой холодной зимней ночью.

Потрясенный, Каладин положил медицинский мешок на широкий край водяной бочки. На мгновение он почувствовал холод на коже. Что это? Потрясенный, он поднял руку, которая все еще дымилась.

– Что ты сделал со мной? – спросил он, глядя на Тефта.

Пожилой мостовик только улыбнулся.

– Отвечай! – рявкнул Каладин, шагнул вперед и схватил Тефта за рубашку.

Отец Штормов, но я чувствую себя сильным, как чулла!

– Ничего, парень, – сказал Тефт. – Ты сам делаешь это с собой, и довольно давно. Во время твоей болезни я обнаружил, что ты кормишь себя Штормсветом.

Штормсвет. Каладин быстро отпустил Тефта и вытащил из кармана мешочек со сферами. Он быстро развязал его и открыл.

Темно. Все пять камней были пусты, выпиты. Белый свет, струившийся из кожи Каладина, слабо освещал внутренности мешочка.

– Вот это что-то, – сказал Лоупен сбоку. Каладин повернулся и увидел, как хердазианин нагнулся и смотрит на медицинский мешок. Почему он его заинтересовал?

А потом Каладин увидел сам. Он подумал, что положил мешок на край, но в спешке просто прижал его к стенке деревянной бочки. И мешок остался висеть. Как на невидимом крючке. Из него слабо струился свет, как из Каладина. Потом свет растаял, мешок освободился и упал на землю.

Каладин прижал руки ко лбу, посмотрел на удивленного Лоупена, перевел взгляд на ошарашенного Тефта. Потом бешено оглядел склад. Никто не глядел на них; да и в лучах солнца свет был слишком слаб, чтобы кто-нибудь мог увидеть его издали.

Отец Штормов… что… как…

Внезапно мелькнул знакомый силуэт. Сил, в виде коричневого листа, лениво пролетела мимо.

Ее работа!подумал Каладин. Что она сделала со мной?

Он бросился за ней. И почувствовал, что каждый его шаг равен трем шагам обычного человека.

– Сил! – проревел он, останавливаясь перед ней.

Она затрепетала в воздухе перед ним, превратившись из листа в молодую девушку.

– Да?

Каладин оглянулся.

– Пойдем со мной, – сказал он и прыгнул в один из переулков между бараками. Он встал в тени и, тяжело дыша, прижался к стене. Никто не мог его видеть.

Она остановилась в воздухе перед ним, руки за спиной, и внимательно оглядела его.

– Ты светишься.

– Что ты сделала со мной?

Она вскинула голову, потом пожала плечами.

– Сил… – угрожающе сказал он, хотя не был уверен, что может что-то сделать спрену.

– Я не знаю, Каладин, – откровенно сказала она, садясь, и свесила ноги за край невидимой платформы. – Я… я едва помню то, что когда-то очень хорошо знала. Этот мир, общение с людьми.

– Но ты что-то сделала.

–  Мыэто сделали. Не я. И не ты. А мы вместе… – Она пожала плечами.

– Не слишком помогает.

Она скривилась.

– Я знаю. Извини.

Каладин поднял руку. В тени свет, лившийся из него, стал более заметным. Если кто-нибудь подойдет…

– Как я могу избавиться от этого?

– А ты действительно этого хочешь?

– Да, потому что… я… Потому.

Сил не договорила.

И тут Каладина осенило. Вот что он должен был спросить, давным-давно.

– Ты не спрен ветра, а?

Она заколебалась, но потом кивнула.

– Да.

– Тогда кто ты?

– Не знаю. Я сплетаю вещи.

Сплетаю вещи. Шаля, она заставляла предметы слипаться. Сапоги прилипали к земле, люди спотыкались. Жакеты повисали словно на невидимых крючках, и оторвать их было невозможно. Каладин нагнулся и взял с земли камень, размером с ладонь, обтесанный ветрами и дождями сверхшторма. Он прижал его к стене барака и захотел, чтобы Свет перешел в камень.

И почувствовал холод. Из камня полился свет. Каладин отдернул руку, но камень остался висеть, прилипнув к стене.

Каладин наклонился ближе и вгляделся. Ему показалось, что он различает слабые очертания крошечного спрена, темно-синего, похожего на каплю чернил, ползающего вокруг места, где камень прилип к стене.

– Спрен сплетения, – пояснила Сил, подходя к его голове; она все еще стояла в воздухе.

– Это они удерживают камень на месте?

– Наверное, так. А может быть, они появляются, когда ты сплетаешь камни вместе.

– Нет, это не так. Верно?

– Болезнь, она вызывается спренами горячки или привлекает их? – лениво спросила Сил.

– Все знают, что они вызывают болезнь.

– А спрены ветра и есть ветер? Спрены дождя – дождь? А спрены огня? Разве они порождают огонь?

Он задумался. Нет. Не порождают. Или..?

– Это бессмысленно. Я должен избавиться от этого света, а не изучать его.

– И почему, – повторила Сил, – ты хочешь избавиться от него? Каладин, ты же слышал истории. О людях, которые ходили по стенам и привязывали к себе шторма. Ветробегуны. Почему бы тебе не стать одним из них?

Каладин припомнил все, что знал. Исцеление; и в него никогда не попадали стрелы, несмотря на то что он всегда бежал впереди… Да, он давно заметил, что происходит нечто странное. Чего же он испугался? Неужели он боится быть другим, непохожим, как отец в Хартстоуне? Или опасается чего-то большего?

– Я делаю то же, что и Сияющие, – сказал он.

– Как я тебе и говорила.

– Я всегда спрашивал себя, действительно ли мне всегда не везет или я связался с чем-то вроде Старой Магии. Может быть, это и есть объяснение! Падшие Сияющие предали человечество – и Всемогущий проклял их. Что если и я проклят?

– Каладин, – сказала она, – ты непроклят.

– Ты сама не знаешь, что происходит, поэтому так и говоришь. – Он прошелся по переулку. Камень высвободился и упал на землю. – Ты действительно совершенно уверена, что, несмотря на все мои поступки, на мне нет никакого проклятия? Ты знаешь достаточно, чтобы отрицать это, Сил?

Она стояла в воздухе, скрестив руки, и молчала.

– Эта… штука, – сказал Каладин, показав на камень. – Это неестественно. Сияющих прокляли. – Он посмотрел на свои руки, все еще светящиеся, хотя и слабее, чем раньше. – Каким-то образом я навлек на себя то же проклятие. Вот почему все вокруг умирают, когда я пытаюсь помочь им.

– И ты думаешь, что я и есть твое проклятие? – спросила она.

– Я… Ты сама сказала, что ты часть этого, и…

Она шагнула вперед, крошечная разгневанная женщина, висящая в воздухе.

– Так ты думаешь, что я – причина всего этого? Твоих неудач? Несчастий? Смертей?

Каладин не ответил. И немедленно сообразил, что молчание – худший ответ. Сил – удивительно человечная в своих чувствах, – больными глазами посмотрела на него, метнулась в воздух, превратилась в полоску света и унеслась прочь.

Я слишком остро отреагировал,сказал он себе.

Каладин был крайне встревожен. Он опять прислонился к стене и схватился руками за голову. Но прежде, чем он успел собрать разлетевшиеся мысли, у входа в переулок сгустились тени. Лоупен и Тефт.

– Говорящие камни! – воскликнул Лоупен. – Ты действительно светишься, мачо.

Тефт схватил Лоупена за плечо.

– Он никому не расскажет, парень. Я прослежу.

– Да, мачо, – сказал Лоупен. – Клянусь, никому не скажу ни слова. Ты можешь доверять хердазианину.

Каладин ошеломленно посмотрел на обоих. Потом промчался мимо них, выбежал из переулка и помчался по складу, убегая от глядящих на него глаз.

* * *

Наступил вечер. Свет давно уже перестал течь из тела Каладина. Он растаял, как прогоревший костер.

Каладин шел на юг вдоль края Разрушенных Равнин, в промежутке между военлагерями и Равнинами. Кое-где – как на поле построения рядом со складом леса Садеаса, – их соединял покатый склон. А в других местах разделял невысокий кряж, восемь или десять футов в высоту. Как раз сейчас он шел мимо такого; камень справа, открытые Равнины слева.

Каменистую поверхность усеивали трещины, ямы и бугры. Кое-где еще стояла вода сверхшторма, прошедшего несколько дней назад. Между камнями суетились маленькие зверюшки, хотя холодный воздух скоро заставит их спрятаться. Он прошел мимо множества маленьких, наполненных водой ям; крэмлинги – многоногие, с крошечными когтями и вытянутыми бронированными телами – плескались и кормились на их краях. Из ямы вытянулось маленькое щупальце и утащило одного. Вероятно, хватун.

На склоне кряжа росла трава, травинки высунулись из нор. Из зелени, как цветы, торчали гроздья пальцемха. Розовые и красные усики пальцемха напоминали щупальца, ветер развевал их в воздухе. Когда Каладин приближался, робкая трава втягивалась обратно, но пальцемох оказался храбрее. Усики втягивались в раковину только тогда, когда он касался камня рядом с ним.

На кряже, над ним, несколько разведчиков глядели на Разрушенные Равнины. Область за кряжем не принадлежала ни одному кронпринцу, и разведчики не обращали внимания на Каладина. Его бы остановили только в том случае, если бы он попытался уйти из лагеря на севере или юге.

Никто из бригадников не пришел за ним. Он не знал, что Тефт сказал им. Возможно, что Каладин расстроился после смерти Карты.

Так странно быть одному. С тех пор как Амарам предал его и обратил в рабство, он всегда был среди людей. С рабами, готовившими заговор. С мостовиками, с которыми работал. Солдаты стерегли его, рабовладельцы били, друзья зависели от него. В последний раз он был в одиночестве в ту ночь, когда его привязали к стене, чтобы сверхшторм убил его.

Нет,сказал он себе. В ту ночь я был не один. Со мной была Сил.

Он опустил голову и посмотрел на маленькие трещины слева от себя. Эти линии, двигаясь на восток, постепенно становились расщелинами.

То, что с ним произошло, – не бред, не иллюзия. Тефт и Лоупен видели свечение. А Тефт вроде даже ожидал этого.

Во время сверхшторма Каладин долженбыл умереть. И тем не менее он выжил и очень быстро выздоровел. Ребра еще немного дают о себе знать, но на самом деле не болят уже несколько недель. Из его сфер – и из сфер мостовиков, находившихся рядом, – неизменно убегал Штормсвет.

Неужели это сверхшторм изменил его? Нет, сферы гасли задолго до того, как его оставили умирать. И Сил… она призналась, что частично ответственна за это. Значит, уже давно.

Он остановился около каменного кряжа, оперся о него спиной, заставив траву спрятаться, и посмотрел на восток, через Разрушенные Равнины. Там его дом. Его склеп. Жизнь, из которой его вырвали. Бригадники смотрят на него как на предводителя, спасителя. А он раскололся, как камень, здесь, на краю Разрушенных Равнин.

Эти трещины внутри, они становятся больше. Он продолжает держать слово, данное самому себе, но он – как бегун на длинную дистанцию, у которого не осталось сил. Немного дальше. Добеги до следующей горы. Потом сможешь сдаться. Крошечные трещины, разломы в камне.

Я сделал правильно, придя сюда – на Равнины, подумал он. Мы созданы друг для друга, я и вы. Я – как вы.

Но что заставило Равнины треснуть? Удар чего-то очень большого?

Вдали возникла мелодия и полетела над Равнинами. Каладин подпрыгнул. Она была настолько неожиданна, настолько не к месту, что он испугался, несмотря на ее мягкость.

Звук шел с Равнин. Колеблясь, но не в силах сопротивляться, он пошел вперед. На восток, по плоскому, выглаженному ветром камню. Звук становился все громче, хотя казался неуловимым и ускользающим. Звук флейты, хотя и ниже того, что он обычно слышал.

Подойдя ближе, Каладин ощутил запах дыма. И увидел свет. Крошечный костер.

Каладин подошел к краю своеобразного полуострова; разломы превратились в расщелину, уходящую во тьму. На самом кончике полуострова, с трех сторон окруженного пропастью, на валуне сидел человек в черном костюме светлоглазого. Перед ним, в раковине камнепочки, горел небольшой костер. Треугольное лицо, короткие черные волосы. На поясе тонкий меч в черных ножнах.

Глаза у человека были светло-синими. Каладин никогда не слышал о светлоглазых, играющих на флейте. Разве они не считают музыку занятием женщин? Светлоглазые мужчины поют, но не играют на музыкальных инструментах, если они, конечно, не арденты.

Этот человек был исключительно талантлив. Он играл странную, волшебную мелодию, как будто пришедшую из другого места и времени. Она улетала в пропасть, но эхо возвращало ее обратно, как будто человек играл дуэтом сам с собой.

Каладин остановился неподалеку от незнакомца, сообразив, что сейчас ему меньше всего хочется иметь дело со светлоглазым лордом, который оказался настолько эксцентричным, что оделся в черное и отправился на Разрушенные Равнины – упражняться в игре на флейте.

Каладин повернулся, чтобы уйти.

Музыка прекратилась.

– Я всегда боюсь, что когда-нибудь забуду, как играть на ней, – сказал мягкий голос за его спиной. – Да, глупо, учитывая то, сколько времени я ею занимался. Но в эти дни я редко уделяю ей то внимание, которое она заслуживает.

Каладин повернулся к незнакомцу. Его флейта была вырезана из темного, почти черного дерева. Слишком заурядный инструмент, для светлоглазых, но человек держал его очень почтительно.

– Что вы здесь делаете? – спросил Каладин.

– Сижу. Иногда играю.

– Я хочу сказать, почему вы здесь?

– Почему я здесь? – спросил человек, опуская флейту, откидываясь назад и расслабляясь. – Почему мы все здесь? Слишком глубокий вопрос для первой встречи, юный мостовик. Обычно я предпочитаю сначала представиться, а потом уже заниматься теологией. Сначала – ленч, также неплохо бы приятно вздремнуть. Итак, практика всегда должна предшествовать теологии. Особенно важно представление.

– Хорошо, – сказал Каладин. – И вы..?

– Сижу. Иногда играю… с умами мостовиков.

Каладин покраснел и повернулся, чтобы уйти. Пускай этот светлоглазый дурак говорит и делает, что хочет. Каладину надо принять трудное решение.

– Что ж, уходи, – сказал светлоглазый. – Рад, что ты приходил. И не подошел слишком близко. Я довольно привязан к моему Штормсвету.

Каладин застыл. Потом повернулся.

– Что?

– Мои сферы, – сказал странный человек, держа в руках полностью заряженный изумрудный брум. – Все знают, что мостовики – воры или по меньшей мере нищие.

Ну конечно. Он говорил о сферах. Он не знает о… несчастье Каладина. Или знает? Глаза человека сверкнули, как если бы он здорово пошутил.

– Не оскорбляйся, что я назвал тебя вором, – сказал человек, поднимая палец. – Это был комплимент.

Каладин застыл.

Куда делась сфера? Он только что держал ее в руках.

– Комплимент? Назвать кого-то вором?

– Конечно. Я сам вор.

– Вы? И что вы воруете?

– Спесь, – ответил незнакомец, наклонясь вперед. – Иногда скуку, если могу стать спесивым сам. Я – королевский шут. Или был им, недавно. Вскоре я потеряю это почетное звание.

– Королевский кто?

– Шут. Моя работа – быть остроумным.

– Смущать людей – не то же самое, что быть остроумным.

– О! – воскликнул человек снова, его глаза сверкнули. – Ты уже доказал, что умнее большинства тех, с кем я был знаком в последнее время. И что такое быть остроумным, по-твоему?

– Говорить мудрые вещи.

– И что такое мудрость?

– Я… – Почему он вообще ввязался в этот разговор? – Я считаю, что это способность говорить и поступать правильно.

Королевский шут вздернул голову, потом улыбнулся. Наконец он протянул руку Каладину.

– Как тебя зовут, мой вдумчивый мостовик? И говори со мной на ты.

Каладин, колеблясь, протянул руку.

– Каладин. А вас… тебя?

– У меня много имен. – Человек пожал руку Каладина. – Я начал жизнь как мысль, как идея, слова на странице. А потом я еще кое-что украл. Себя. В другой раз я назвал себя именем камня.

– Красивого, я надеюсь.

– Великолепного, – сказал человек. – И ставшего совершенно бесполезным для того, чтобы его носить.

– И как тебя называют сейчас?

– По-разному, и только некоторые из этих имен вежливые. К сожалению, почти все они правда. Ты, однако, можешь называть меня Хойд.

– Твое имя?

– Нет. Имя кого-то, кого я должен любить. Еще одно, что я украл. Это именно то, что мы, воры, делаем.

Он посмотрел на восток, на быстро темнеющие Равнины. Маленький костер, горевший рядом с валуном Хойда, бросал мимолетный свет, красный от мерцающих огоньков.

– Было приятно познакомиться с тобой, Хойд, – сказал Каладин. – Я должен идти…

– Но не раньше, чем я дам тебе кое-что. – Хойд поднял флейту. – Подожди, пожалуйста.

Каладин вздохнул и сел. У него возникло четкое ощущение, что этот странный человек не отпустит его просто так.

– Это флейта Путника, – сказал Хойд, оглядев темное дерево. – Она предназначена для рассказчика историй, который играет, рассказывая историю.

– Ты хочешь сказать, аккомпанируетрассказчику историй. Тому, кто играет, пока он рассказывает?

– Я хотел сказать именно то, что сказал.

– Как может человек рассказывать истории, играя на флейте?

Хойд поднял бровь, а потом поднес инструмент к губам. Он играл на ней не так, как видел Каладин, – держал флейту не перед собой, а сбоку и дул в нее сверху. Он извлек несколько нот. Та самая печальная мелодия, которую слышал Каладин.

– Эта история, – объявил Хойд, – о Деретиле и Бродячем Парусе.

Он начал играть. Быстрее и резче, чем раньше. Казалось, ноты налетали одна на другую, вылетая из флейты, как дети, бегущие друг за другом. Прекрасные и чистые, они поднимались и опускались, замысловатые, как вышитый ковер.