Текст книги "Обреченное королевство"

Автор книги: Брендон Сандерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 74 страниц)

Каладин обнаружил, что зачарован. Мелодия была могущественной, почти зовущей за собой. Как если бы каждая нота была крючком, пронзавшим плоть Каладина и привлекавшим его еще ближе.

Внезапно Хойд остановился – мелодия продолжала литься из расщелины, возвращаясь обратно, – и начал рассказ.

– Деретил был хорошо известен в некоторых странах, хотя здесь, на востоке, о нем говорили меньше. Он был королем в эпоху Теней, о которой не сохранилось никаких воспоминаний. Могущественный человек. Командир тысяч, предводитель десятков тысяч. Высокий, царственный, наделенный прекрасной кожей и красивыми глазами. Предмет для зависти.

Как только эхо растаяло, Хойд опять начал играть, подхватив ритм. Он продолжил именно в то мгновение, когда эхо-мелодия стала слишком тихой и, казалось, музыка не прерывалась. Ноты стали неторопливыми и зазвучали так вальяжно, как король шествует по дворцу, окруженный свитой. А Хойд все играл, закрыв глаза и наклонившись к огню. Воздух, который он выдувал, шевелил и перемешивал дым костерка.

Музыка еще больше смягчилась. Дым закружился. Каладину показалось, что он различает лицо с острым решительным подбородком и высокими скулами. Конечно, его не было. Воображение. Но навязчивая песня и крутящийся дым подстегнули воображение.

– Во времена Герольдов и Сияющих Деретил сражался с Несущими Пустоту, – сказал Хойд, не открывая глаз; флейта под губами, музыка льется из расщелины и сопровождает его слова. – Наконец наступил мир, но не принес ему покоя. Его глаза всегда глядели на восток, в сторону открытого моря. Он построил самый лучший корабль, который когда-либо видели люди, величественное судно, которое должно было сделать то, что не удавалось никому: проплыть сквозь сверхшторм.

Эхо стало затихать, и Хойд заиграл снова, чередуясь с невидимым помощником. Дым завился, поднялся в воздух, повинуясь дыханию Хойда, и Каладину показалось, что он видит огромный корабль, стоящий на верфи, с огромным, как дом, парусом и прочным корпусом, похожим на стрелу. Мелодия ускорилась, стала отрывистой, подражая ударам молотков и визгу пил.

– Деретил хотел найти источник Несущих Пустоту, – Хойд перестал играть и продолжил рассказ, – место, породившее их. Многие назвали его глупцом, но он не отступил. Он назвал корабль « Бродячий Парус» и собрал экипаж из самых храбрых моряков. И вот, в день, когда надвигался сверхшторм, этот корабль вышел в океан. Его парус широко развернулся в воздухе, как руки, открытые штормветрам…

В следующую секунду флейта снова оказалась у губ Хойда, и он пошевелил огонь, подбросив в него кусок камнепочки. Клубы дыма и искры пламени взметнулись в воздух и закружились, когда Хойд повернул голову и направил на них отверстия флейты. Песня стала яростной, бурной, появились неожиданные волнующие ноты, жемчужные переливы сменились хриплыми криками.

Внутренним взором Каладин увидел, как огромный корабль внезапно уменьшился, устрашенный мощью сверхшторма, и ветер унес его, как щепку, в бескрайнее море. Что ожидал найти Деретил? На что надеялся? И на земле сверхшторм достаточно ужасен. Что уж говорить о море.

Звуки отражались от стен пропасти. Каладин по-прежнему сидел на камнях, глядя на извивающийся дым и колеблющееся пламя. Но был весь там, где могучий вихрь схватил крошечный корабль и крепко сжал в смертельных объятиях.

Наконец музыка Хойда замедлилась, жестокое эхо затихло, песня зазвучала более лирично. Как успокаивающиеся волны.

– Буря едва не уничтожила « Бродячий Парус», но Деретилу и большинству членов его команды удалось спастись. Они оказались на одном из маленьких островов, которые образовывали кольцо вокруг огромного водоворота, где, как говорили, тонул океан. Деретила и его людей приветствовали странные люди с длинными гибкими телами, носившие одежду одного цвета и вставлявшие в волосы раковины, которых не встретишь на Рошаре.

Островитяне приютили выживших. Они кормили их и выхаживали. Выздоравливая, Деретил изучал странных людей, которые называли себя увара, Народ Великой Пропасти. Их поведение показалось Деретилу очень странным. В отличие от людей Рошара, которые постоянно спорили, увара всегда соглашались. С детства они не задавали вопросов. Каждый человек знал свой долг и выполнял его.

Хойд опять заиграл, на этот раз не мешая дыму подниматься в воздух. Каладину показалось, что он видит этих людей, всегда занятых, всегда работающих. В окне стоял Деретил и смотрел на них. Музыка стала спокойной и приятной.

– Однажды, – продолжал Хойд, – когда Деретил и его люди тренировались, чтобы восстановить силы, юная служанка принесла им освежающее питье. Она споткнулась на неровном камне и уронила кубки на пол; те разбились на куски. В мгновение ока другие увара накинулись на несчастную девочку и хладнокровно убили ее. Деретил и его люди были поражены до глубины души. К тому времени, когда они пришли в себя, ребенок уже умер. Разгневанный Деретил захотел узнать, за что так жестоко расправились с невинной девочкой. И один из туземцев объяснил ему: «Наш император не выносит ошибок».

Опять заиграла музыка, на этот раз печальная, и Каладин поежился. Он увидел окровавленное дитя, лежащее на камнях, и скорбную фигуру Деретила над ее маленьким трупом.

Каладин знал, что такое печаль. Печаль потери того, кого он хотел спасти, для кого должен был что-то сделать. Слишком многие из тех, кого он любил, умерли.

И теперь он знал причину. Он навлек на себя гнев Герольдов и Всемогущего. Ведь дело именно в этом, не так ли?

Он знал, что должен вернуться в Четвертый Мост. Но не мог оторваться от рассказа. Этот Хойд заворожил его.

– Деретил начал наблюдать, – продолжил Хойд, эхо негромко сопровождало его слова, – и увидел другие убийства. Эти увара, Народ Великой Пропасти, были склонны к потрясающей жестокости. Если кто-то из них делал что-то неправильно – даже чуть-чуть неловко или неудачно, – остальные немедленно убивали его. И каждый раз на вопрос Деретила отвечали одно и то же: «Наш император не выносит ошибок».

Эхо замолчало, Хойд немедленно поднес флейту к губам и заиграл мрачную и торжественную мелодию. Тихую и спокойную, как жалоба того, кто ушел. И тем не менее в нее изредка врывались загадочные быстрые тона, как бы скрывающие тайны.

Нахмурившийся Каладин увидел тонкую струйку дыма, похожую на башню. Высокую и тонкую, с открытой верхушкой.

– Деретил обнаружил, что император живет на вершине башни восточного берега самого большого острова увара.

Каладин почувствовал озноб. Дымные образы должны дополнять рассказ, верно? Неужели он увидел башню раньше, чем Хойд рассказал о ней?

– Деретил решил, что должен повидать императора. Что за чудовище требует от очевидно мирного народа убивать так часто и ужасно? Деретил собрал своих моряков, группу героев, и они вооружились. Увара не пытались остановить их, хотя со страхом смотрели, как чужеземцы врывались в императорскую башню.

Хойд замолчал и не вернулся к флейте. Вместо этого он дал дозвучать музыке из пропасти. На этот раз она играла намного дольше. Длинные мрачные звуки.

– Очень скоро Деретил и его люди спустились вниз, неся с собой высохшее тело в великолепных одеждах и драгоценностях. «Это и есть ваш император? – спросил Деретил. – Мы нашли его в самой верхней комнате, одного». Похоже, что тиран умер много лет назад, но никто не осмеливался войти в его башню. Увара слишком боялись его.

Когда увара показали мертвое тело, те начали выть и рыдать. А потом на острове воцарился хаос, увара начали поджигать дома, сражаться и кататься по земле от боли. Потрясенные и ничего не понимающие, Деретил и его люди пробились на верфь, где восстанавливали « Бродячий Парус». Там к ним присоединилась девушка, обычно сопровождавшая их, и попросила увести ее с острова. Так на корабле появилась Нафти.

Деретил и его люди поставили парус и, несмотря на слабый ветер, провели « Бродячий Парус» вокруг водоворота, использовав инерцию движения, и вышли в океан. И задолго до того, как земля увара растаяла вдали, моряки увидели дым пожаров, стелющийся над этими «мирными» островами. Все собрались на палубе, недоуменно глядя на разыгравшуюся на их глазах трагедию. Деретил спросил Нафти о причине этого ужасного бунта.

Хойд замолчал, дав своим словам улететь в ночь вместе со странным дымом.

– И? – спросил Каладин. – Что она ответила?

– Закутавшись в одеяло и провожая испуганным взором свою родную страну, она произнесла: «Неужели ты не понимаешь, путешественник? Если император мертв и был мертв все эти годы, значит, вина за все эти убийства ложится не на него. А на нас».

Каладин очнулся и выпрямился. Насмешливый, даже шаловливый тон, которым Хойд говорил раньше, исчез, в его голосе не осталось и тени насмешки. Никаких острот, никаких попыток смутить собеседника. Рассказ шел прямо из сердца, и Каладин обнаружил, что слова застряли у него в горле. Он мог только сидеть, думать об островах и ужасных вещах, происходивших там.

– Мне кажется… – наконец ответил Каладин, облизывая сухие губы, – мне кажется, что это и есть мудрость.

Хойд поднял бровь, оторвал взгляд от флейты и взглянул на него.

– Помнить истории вроде этой, – сказал Каладин, – и с такой любовью их рассказывать.

– Поосторожнее со словами, – улыбнулся Хойд. – Если для того, чтобы быть мудрым, надо только уметь рассказывать истории, я потеряю свою работу.

– Но ты вроде сказал, что уже потерял работу?

– Верно. И король потерял шута и разум. Я спрашиваю себя, что с ним будет дальше.

– Он… э… стал безумным? – сказал Каладин.

– Я обязательно передам ему твои слова, – заметил Хойд, и его глаза блеснули. – Хотя и думаю, что ты не совсем точен. Можно иметь разум, но быть неразумным. Что такое разум?

– Не знаю. Может быть, какой-то спрен у тебя в голове, который дает возможность думать?

Хойд вздернул голову, потом засмеялся.

– Ну, как мне кажется, это объяснение ничем не хуже других. – Он встал и стряхнул пыль с черных штанов.

– Это подлинная история? – спросил Каладин.

– Возможно.

– Но откуда мы вообще знаем ее? Неужели Деретил и его люди вернулись?

– Некоторые истории говорят, что да.

– Но это невозможно! Сверхштормы дуют только в одном направлении.

– Тогда эта история – ложь.

– Я этого не говорил.

– Нет, это сказал я. К счастью, это лучший вид лжи.

– И что это за вид?

–  Мойрассказ, конечно. – Хойд улыбнулся, потом ударил ногой по костру, потушив последние угольки. Только теперь Каладин разглядел, что в костре было слишком мало дерева и он не мог давать столько дыма.

– Что ты добавил в костер? – спросил Каладин. – Чтобы он давал такой дым?

– Ничего. Самый обычный костер.

– Но я видел…

– То, что ты видел, принадлежит тебе. А рассказ не живет, пока не возникает в чьем-то сознании.

– Тогда что он означает?

– Он означает все, что ты хочешь, – усмехнулся Хойд. – Цель рассказчика – не научить тебя думать, а поставить перед тобой вопросы, над которыми стоит поломать голову. Но слишком часто мы забываем об этом.

Каладин задумался и посмотрел на запад, в сторону военлагерей. Сейчас их освещали сферы, фонари и свечи.

– По-моему, речь идет об ответственности, – сказал Каладин. – Эти увара, они с радостью убивали и были счастливы, пока могли во всем обвинять императора. И опечалились только тогда, когда поняли, что сами ответственны за все убийства.

– Одна из возможных интерпретаций, – сказал Хойд. – Великолепная, на самом деле. Тогда почему ты избегаешь ответственности?

Каладин вздрогнул.

– Что?

– Люди видят в историях то, что они хотят увидеть, мой юный друг. – Хойд пошарил за валуном, вытащил оттуда рюкзак и закинул его за плечи. – У меня нет ответа на твои вопросы. По большей части у меня нет ответа ни на один вопрос. Я пришел в вашу страну, чтобы найти старого друга, но вместо этого большую часть времени прятался от него.

– Ты говорил… обо мне и ответственности.

– Бесполезное замечание, ничего больше. – Хойд протянул руку и коснулся плеча Каладина. – Чаще всего мои замечания совершенно бесполезны. Я никогда не поручаю им серьезную работу. Иначе мои слова носили бы камни. Было бы интересно посмотреть. – Он протянул Каладину черную флейту. – Вот. Я носил ее дольше, чем ты можешь поверить. Возьми ее себе.

– Но я не умею играть на ней!

– Научись, – сказал Хойд, вкладывая флейту в руку Каладина. – И когда почувствуешь, что музыка из нее льется в тебя, значит, ты овладел ей. – Он пошел прочь. – И позаботься о моем непутевом подмастерье. Он должен был дать мне знать, что еще жив. Хотя, возможно, боялся, что я опять спасу его.

– Подмастерье?

– Скажи ему, – сказал Хойд, продолжая идти, – что я произвожу его в мастера. Сейчас он истинный миропевец. И не допусти, чтобы его убили. Я провел слишком много времени, пытаясь втиснуть некоторый смысл в то, что он называет своим мозгом.

Сигзил,подумал Каладин.

– Я отдам флейту ему, – крикнул он вслед уходящему Хойду.

– Нет, – сказал Хойд, поворачивая назад и возвращаясь по своим следам. – Это дар тебе, Каладин Благословленный Штормом. Надеюсь, что при нашей следующей встрече ты будешь способен играть на ней.

С этими словами он опять повернулся и побежал в сторону военлагерей. Однако, не добежав до кряжа, темная фигура повернула на юг, как если бы не собиралась входить в лагеря. Куда же он направился?

Каладин посмотрел на флейту в своих руках. Она оказалась тяжелее, чем он думал. Что это за дерево? Он задумчиво потер гладкую поверхность.

– Мне он не понравился, – внезапно сказала Сил, ее голос донесся откуда-то сзади. – Он странный.

Каладин повернулся и обнаружил ее сидящей на камне, там, где несколько мгновений назад находился Хойд.

– Сил! – сказал Каладин. – Ты давно здесь?

Она пожала плечами.

– Ты глядел историю. Я не хотела мешать. – Она сидела, сложа руки на коленях и выглядя смущенной.

– Сил…

– Я виновата в том, что произошло с тобой, – сказала она тихо. – Я это сделала.

Каладин, нахмурившись, шагнул вперед.

– Мы оба тут замешаны, – продолжала она. – Но без меня ты бы не изменился. Я… я кое-что взяла у тебя. И дала кое-что взамен. Так это всегда происходит, хотя я не помню, что и когда.

– Я…

– Шшш, – сказала она. – Я говорю.

– Извини.

– Я могу остановить это, если будет на то твоя воля, – сказала она. – Но мне бы не хотелось опять становиться тем, кем я была. Меня это пугает. Летать с ветром и не помнить ничего. Даже того, что случилось несколько минут назад. Мне кажется, что только из-за связи между нами я могу помнить, кто я такая. Если мы разорвем нашу связь, я потеряю себя.

И она поглядела на Каладина с печалью.

Он посмотрел в ее глаза и глубоко вздохнул.

– Идем, – сказал он, повернулся и пошел от полуострова.

Она полетела над ним, став ленточкой света. Вскоре они дошли до кряжа, ведущего в военлагеря. Каладин повернул на север, в лагерь Садеаса. Крэмлинги вернулись в свои дыры и трещины, но многие из растений еще давали своим листьям купаться в холодном воздухе. Когда он проходил мимо, листья прятались, и трава напоминала мех какого-нибудь черного ночного зверя, освещенного Саласом.

Почему ты избегаешь ответственности…

Он не избегает ответственности. Наоборот, он взвалил на себя слишком много ответственности! Так все время говорил Лирин, ругая Каладина за то, что тот чувствовал себя виноватым за все смерти, которые не смог предотвратить.

Хотя, да, есть кое-что, за что он цепляется. Отговорка, вроде мертвого императора. Душа ходячего трупа. Апатия. Вера, что он ни в чем не виноват и не мог ничего изменить. Если человек проклят или верит, что ему не о ком заботиться, тогда ему не больно, когда он терпит очередное поражение. Эти поражения нельзя было предотвратить. Что-то – или кто-то – предопределило их.

– Если я не проклят, – тихо сказал Каладин, – почему я выживаю, когда все гибнут?

– Из-за нас, – ответила Сил. – Эта связь. Она делает тебя сильнее, Каладин.

– Тогда почему она не делает меня настолько сильным, чтобы я смог помочь другим?

– Не знаю, – сказала Сил. – Может быть, придет время, когда у тебя все получится.

Если я откажусь от нее, я стану таким, как был, нормальным. И для чего… чтобы умереть, как остальные?

Он продолжал идти в темноте, проходя мимо огоньков, отбрасывавших слабые тени на камни перед ним. Усики пальцемха, собравшиеся группами. Их тени казались руками.

Он много думал о том, как спасти мостовиков. И только сейчас сообразил, что хотел спасти себя, а потом уже их. Он поклялся не датьим умереть, зная, что будет, если они умрут. Ведь ходячий труп угрожал взять над ним верх, зная, как он ненавидит проигрывать.

Что это? Почему он с таким упорством искал причины, по которым его могли проклясть? Чтобы объяснить свои поражения?

Каладин пошел быстрее.

Он делал кое-что хорошее, помогая мостовикам, – но делал и кое-что эгоистическое. В результате сила озадачила его, из-за ответственности перед ними.

Он побежал, не быстро. Но скоро уже несся стрелой.

Но если дело не в нем– помогал ли он им из-за страха увидеть их мертвыми или из-за ненависти к поражениям – тогда дело в них. В вежливых колкостях Камня, энергии Моаша, серьезной грубоватости Тефта или спокойном доверии Пита.

Что он может сделать, чтобы защитить их? Сдаться иллюзиям? Найти предлоги?

Надо хвататься за любую возможность помочь им, и не имеет значения, насколько изменится он сам. Разве важно, насколько это нервирует его или какое бремя ему приходится на себе нести?

Он влетел на склад леса.

Четвертый Мост сидел вокруг вечернего костра, болтая и смеясь. Почти двадцать раненых из других бригад ели с благодарностью. Просто поразительно, насколько быстро они потеряли выражение тупого безразличия и стали смеяться вместе с остальными.

В воздухе стоял запах острого рогоедского супа. Каладин замедлился и остановился рядом с бригадниками. Некоторые озабоченно посмотрели на него, запыхавшегося и исходящего пóтом. На его плечо приземлилась Сил.

Каладин поискал взглядом Тефта. Пожилой воин сидел под скосом крыши барака и глядел на камни перед собой. Он еще не заметил командира. Каладин сделал остальным знак продолжать, подошел к Тефту и сел на корточки рядом с ним.

Ветеран удивленно посмотрел на него.

– Каладин?

– Что ты знаешь? – тихо, но напряженно спросил Каладин. – И откуда тебе это известно?

– Я… – шепотом начал Тефт. – Моя семья принадлежала к тайной секте, которая ожидает возвращения Сияющих. Я ушел от них, когда был совсем молодым. Думал, что это чепуха.

Судя по колебаниям в голосе, он передумал.

Ответственность.

– Что ты слышал о таких, как я?

– Очень немногое, – ответил Тефт. – Только рассказы и легенды. На самом деле никто не знает, на что были способны Сияющие, парень.

Каладин встретился с ним взглядом и улыбнулся.

– Тогда мы выясним это вместе.

Глава пятьдесят восьмая
Путешествие

РеШипер, Мать Полуночи, породившая мерзких тварей, чья сущность темнота, ужас и пожирание жизни. Она здесь! Она смотрит, как я умираю!

Дата: Шашабев, 1173, восемь секунд до смерти. Объект: темноглазый докер, сорок лет, отец троих.

– Я терпеть не могу ошибаться. – Адолин откинулся на спинку стула, одна рука лениво лежит на хрустальном столике, другая встряхивает вино в бокале. Желтое вино. Сегодня он не на дежурстве, может слегка расслабиться.

Ветер ерошил его волосы. Он сидел с группой молодых светлоглазых за столиком на открытой площадке винной лавки. Ниже уровня террасы шумела людная улица Внешнего Рынка – комплекса зданий, выросших около королевского дворца, вне военлагерей.

– Ты думаешь, Адолин, мы не такие? – сказал опиравшийся на стол обеими локтями Джакамав, крепкий человек третьего дана из лагеря кронпринца Ройона. – Кому нравитсябыть неправым?

– Я знаю тьму людей, которые предпочитают ошибаться, – задумчиво сказал Адолин. – Конечно, они никогдане признаются. Но любой другой это легко заметит по количеству их ошибок.

Инкима звонко рассмеялась. Эта пухлая невысокая девушка со светло-желтыми глазами, крашеными черными волосами, в плохо сидевшем на ней красном платье была спутницей Джакамава.

Данлан тоже была здесь, конечно. Она сидела на стуле рядом с Адолином, сохраняя расстояние приличия, хотя изредка касалась его своей свободной рукой. Она пила фиолетовое вино. И она любила пить вино, причем ей это шло. Любопытная черта. Адолин улыбнулся. Она выглядела очень привлекательной – длинная шея, грациозная фигура, завернутая в блестящее платье. Она не красила свои золотисто-каштановые волосы. В конце концов в этом нет ничего плохого. На самом деле, ну почему все без ума от темныхволос, хотя идеальные глаза – светлые?

Хватит,сказал себе Адолин. Ты становишься таким же нудным, как отец.

Остальные двое – Торал и его подруга Эшава – были из лагеря кронпринца Аладара. Хотя дом Холин больше не пользовался расположением кронпринцев, но у Адолина были друзья и знакомые почти во всех лагерях.

– Ошибаться забавно, – сказал Торал. – Это делает жизнь интереснее. Если мы будет всегда правы, где мы окажемся?

– Мой дорогой, – заметила Эшава. – Разве не ты сказал мне однажды, что почти всегда прав?

– Да, – сказал Торал. – Но если бы все любили меня, кого мне высмеивать? Я боюсь стать совершенно обычным, как все.

Адолин улыбнулся и пригубил вино. Сегодня у него словесная дуэль, и, как он обнаружил, бокал желтого вина помогает расслабиться.

– Торал, обо мнетебе нечего беспокоиться, я ошибаюсь слишком часто. Я был уверен, что Садеас пойдет против отца. И вот… Это бессмысленно. Зачем ему это?

– Укрепить свое положение? – предположил Торал. Сообразительный парень, он отличался изысканным вкусом. Таких людей приятно иметь рядом, выбирая вино. – Он хочет выглядеть сильным.

– Садеас и так сильный, – возразил Адолин. – И ничем бы не рисковал, если бы пошел против нас.

– Я знаю, – тихо, как бы затаив дыхание, сказала Данлан, – что я новенькая в военлагерях и моя оценка скорее отражает мое невежество, но…

– Ты всегда так говоришь, – лениво заметил Адолин. Ему нравился ее голос.

– Я всегда говорю что?

– Что ты невежественная, – ответил Адолин. – Однако это не так. Ты – одна из самых умных женщин, которых я встречал.

Она заколебалась, на мгновение став странно раздосадованной. Потом улыбнулась.

– Ты не должен говорить такого, Адолин, когда женщина пытается показать себя скромной.

– О, скромность. Я и забыл, что это такое.

– Слишком много времени в компании светлоглазых Садеаса, а? – сказал Джакамав, вызвав еще один взрыв смеха Инкимы.

– Все, прости, – сказал Адолин. – Продолжай.

– Я сомневаюсь, что Садеас хочет начать войну, – сказала Данлан. – Ведь если он пойдет против твоего отца, война станет неизбежной, верно?

– Несомненно, – согласился Адолин.

– Вот почему он отступил.

– Не знаю, не знаю, – сказал Торал. – Он мог бы бросить тень на твою семью и не нападая на вас прямо. Ну, например, мог бы сказать, что вы небрежно защищали короля, хотя и не стоите за попытками убийства.

Адолин кивнул.

– Одно это могло бы начать войну, – упрямо сказала Данлан.

– Возможно, – не стал возражать Торал. – Но ты должен согласиться, Адолин, что в последнее время репутация Терновника… не такая впечатляющая.

– Что ты хочешь сказать? – рявкнул Адолин.

– О, Адолин. – Торал махнул рукой и поднял пустой бокал. – Не будь скучным. Ты знаешь, что я сказал, и знаешь, что я не собирался оскорблять тебя. Где эта служанка?

– Можно подумать, – добавил Джакамав, – что после шести лет войны мы можем найти приличную винную лавку.

Инкима засмеялась и на это. Она действительноочень глупенькая.

– Все знают репутацию моего отца, – сказал Адолин. – Или вы не заметили наших последних побед?

– Достигнутых с помощью Садеаса, – заметил Джакамав.

– И все-таки достигнутых, – сказал Адолин. – За последние несколько месяцев отец спас жизнь не только Садеасу, но и самому королю. Он сражается невероятно смело. Так что вы сами видите, что все слухи о нем ни на чем не основаны.

– Хорошо, хорошо, – согласился Торал. – Нечего становиться на дыбы, Адолин. Мы все согласны, что твой отец замечательный человек. Но именно ты жаловался нам, что хочешь, чтобы он изменился.

Адолин какое-то время изучал свое вино. Оба мужчины за столом носили одежду, на которую отец посмотрел бы с неодобрением. Короткие камзолы, надетые на цветастые шелковые рубашки. А Торал надел тонкий желтый шарф на горло и еще один вокруг правого запястья. Очень модно и выглядело намного богаче, чем мундир Адолина. Далинар бы сказал, что их одежда выглядит глупо, но мода и должна быть глупой. Вызывающей, другой. Было что-то ободряющее в том, чтобы носить одежду, привлекающую внимание других, следовать волнам моды. Когда-то – до того как поехать на войну, – Адолин любил следовать моде. А теперь у него есть только две возможности – летняя форма и зимняя форма. Негусто…

Наконец появилась служанка с двумя графинами вина, один – с желтым, второй – с темно-синим. Инкима опять хихикнула, когда Джакамав наклонился к ней и что-то тихо прошептал.

Адолин поднял руку, запрещая девушке наполнить его бокал.

– Не уверен, что хочу увидеть, как отец изменится. Больше не хочу.

Торал нахмурился.

– Последняя неделя…

– Знаю, – сказал Адолин. – Но все это было перед тем, как он спас Садеаса. Каждый раз, когда я забываю, насколько изумителен мой отец, он делает что-нибудь этакое и доказывает, что я один из десяти дураков. То же самое произошло, когда Элокар оказался в опасности. Похоже… отец действует таким образом только тогда, когда действительно волнуется о ком-либо.

– Тогда получается, дорогой Адолин, – сказала Данлан, – что война его не волнует.

– Да, – ответил Адолин. – Для него спасти жизнь Элокара и Садеаса значительно важнее, чем убить тысячи паршенди.

Остальные, приняв его объяснение, заговорили о другом. Но мысли самого Адолина шли по тому же кругу. В последнее время ему было тревожно, по двум причинам. Во-первых, он ошибся в отношении Садеаса; во-вторых, появилась вероятность, что видения не врут, – и это надо было доказать или опровергнуть.

Адолин чувствовал себя в ловушке. Он сам подтолкнул отца сразиться со своей болезнью и теперь – судя по их последнему разговору, – должен был согласиться с решением отца отречься, если видения окажутся бредом больного сознания.

Все терпеть не могут ошибаться,подумал Адолин, за исключением отца, который сказал, что будет рад ошибиться, если это пойдет на пользу Алеткару. Адолин сомневался, что многие светлоглазые были бы рады оказаться сумасшедшими, а не правыми.

– Возможно, – сказала Эшава. – Но это не отменило все его глупые ограничения. Я бы хотела, чтобы он отрекся.

Адолин вздрогнул.

– Что? Что?

Эшава посмотрела на него.

– Ничего. Проверка, следишь ли ты за разговором, Адолин.

– Нет, – упрямо сказал Адолин. – Повтори, что ты сказала.

Она пожала плечами и поглядела на Торала. Тот наклонился вперед.

– Ты же не считаешь, что лагеря незнают, что происходит с твоим отцом во время сверхштормов, Адолин. Люди говорят, что он должен отречься, из-за этого.

– Вот это было бы глупостью, – твердо сказал Адолин. – Учитывая то, как он сражается.

– Отречение – это чересчур, – согласилась Данлан. – Но, Адолин, я бы действительно хотела, чтобы твой отец отменил – или ослабил – все эти глупые ограничения, из-за которых ты и другие мужчины нашего лагеря не можете присоединиться к обществу по-настоящему.

– Я пытался, – сказал он, проверяя положение солнца. – Поверь мне. И, к сожалению, мне надо подготовиться к дуэли. Если вы извините меня…

– Один из блюдолизов Садеаса? – спросил Джакамав.

– Нет, – улыбнулась Данлан. – Светлорд Реси. Кое-что сказал, скорее всего со слов Танадала; это поможет заткнуть ему рот. – Она с любовью посмотрела на Адолина. – Я встречусь с тобой здесь.

– Спасибо, – сказал он и встал, застегивая пуговицы мундира. Поцеловав свободную руку Данлан, он махнул остальным и пошел по улице.

Кажется, внезапный уход – лучший выход,подумал он. Заметили ли они, что разговор мне неприятен? Скорее всего, нет. Они не знали его так, как Ринарин. Адолин был знаком со множеством людей, но никого не подпускал слишком близко к себе. Даже Данлан, хотя ее еще не знал, как следует. Однако, быть может, пришло время установить с ней настоящие отношения. Он уже устал от Ринарина, который дразнил его за постоянные прыжки от одной к другой. Данлан довольно хорошенькая; быть может, ухаживание сработает.

Он шел через Внешний Рынок, и слова Торала висели над ним. Адолин не хотел становиться кронпринцем. Он еще не готов. Он любит драться на дуэлях и болтать с друзьями. Одно дело – вести в бой армию, но кронпринц должен заниматься и совсем другими делами. Вроде будущего войны на Разрушенных Равнинах или советов королю. И его безопасностью.

Это не должно было стать нашим делом,подумал он. Но стало, как всегда говорил отец. И если не они, то кто?

Внешний Рынок был намного более безалаберным, чем рынки внутри лагеря Далинара. Дряхлые здания – построенные по большей части из камня, добытого поблизости, – выросли здесь без всякого плана. Судя по шляпам, курткам и длинным загнутым бровям, на нем торговали главным образом тайленцы.

Этот многолюдный рынок был одним из немногих мест, где смешивались солдаты всех десяти лагерей. И фактически стал главным местом, где могли встретиться мужчины и женщины из разных лагерей. Самим рынком никто особенно не управлял, хотя Далинар и установил некоторые правила, когда на нем началось шторм знает что.

Адолин кивнул проходившей мимо группе солдат в синих цветах Холина; те, в ответ, приветствовали его. Сегодня они патрулировали рынок – алебарды на плече, шлемы сверкают. Армия Далинара взяла на себя обеспечение порядка, писцы присматривали за купцами. И все за счет Далинара Холина.

Отцу не нравилось как местоположение Внешнего Рынка, так и отсутствие стен. Он говорил, что любой рейд паршенди станет катастрофой и вообще это нарушение духа Кодекса. Но прошло много лет с тех пор, как паршенди в последний раз напали на алети с Равнин. И если они действительно решатся на рейд, то разведчики и стражники заблаговременно сообщат об этом.

И какой тогда смысл в этом Кодексе? Отец действовал так, как если бы он был жизненно необходим. Всегда в мундире, всегда вооруженным, всегда трезвым. Всегда готовым отразить атаку. Но нет даже угрозыатаки.

По дороге Адолин – в первый раз по-настоящему – оглядел рынок и попытался понять, что делает отец.

Он легко выделял офицеров Далинара. Они все, как и положено, носили форму. Синие штаны и мундир, серебряные пуговицы, узлы, указывавшие ранг, на плечах. Офицеры из других лагерей были одеты во что попало и мало отличались от купцов и состоятельных штатских.