Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)
После того, как в будущем Капы на неопределенный срок засияло солнце, и отступила угроза членовредительства, Мэл лениво поинтересовался:
– Представь, что у тебя появилась возможность убрать отметку о приводе из личного дела Рябушкина. Ты помогла бы?
– Не знаю, – растерялась я. – Дай подумать.
Я думала, думала. Чуть мозги не вывихнула. Странная штука совесть. В ответственный момент маленькую шестеренку намертво заклинивает, и выясняется, что сложный механизм проще выбросить, заменив новым, нежели чинить долго и безнадежно.
– Да, помогла бы, будь помощь честной. Например, аннулирование привода в обмен на уборку улиц или волонтёрство в госпитале для жертв вис-воздействий. Не смейся! – воскликнула, заметив улыбку Мэла. – А чтобы стереть строчку из досье баш на баш, по принципу «свои люди, сочтемся»... Нет, так не хочу.
– Волонтёрство – это актуально. Если учесть причину, по которой Рябушкин попал в отделение, – усмехнулся Мэл.
– Да ведь и ты мог попасть! Но не у всех отцы – начальники ДП*, – разгорячилась я.
– Всё, Эвка, закругляйся, – посмурнел он. – Утомил меня Рябушкин. Много чести трепаться о нем.
Сам же вернулся к заезженной теме и заставил меня заняться самокопанием, а теперь выговаривает.
И пусть Мэл сделал вид, что отрубился через пять минут, я знала, что он долго лежал, уставившись в потолок, прежде чем закрыл глаза. Потому что тоже не могла уснуть.
На следующий день справочникам-сироткам предстояло вернуться на библиотечный стеллаж. Я перетрусила при входе в институт, испугавшись, что Монтеморт впал в глобальную амнезию и не узнает подельницу – честную-пречестную и всегда возвращающую экспроприированное имущество. Мэл недоумевал, видя мою нервозность.
Страж, положив морду на лапы, проследил за нами красными угольками глаз, а потом сомкнул очи, всхрапнув. Исполнившись оптимизма, я послала псу мысленную благодарность: «Спасибо за доверие!»
Увольнение по всем правилам завершилось после обеда, когда на смену заступили охранники. Мэлу незачем знать о библиотечных справочниках, циркулирующих туда-сюда мимо Монтеморта. К чему загружать человека ненужностями? Пусть спокойно едет на работу и прислушивается, скрипит в салоне или нет.
Увидев книжки, Бабетта Самуиловна заворковала над ними, забыв обо всем на свете, в том числе и о телохранителях, застывших соляными столбами. Ей и в голову не пришло поинтересоваться, где хранились справочники во время моего лечения, хотя я придумала легенду на случай расспросов.
Убедившись в чистоте и сохранности возвращенных книг, библиотекарша счастливо вздохнула и поставила закорючку в обходном листе, который перекочевал в отдел кадров. Нинелла Леопардовна самолично поставила в моей карточке штампик: «Уволена по собственному желанию», с несходящей приторной улыбкой и угодническими ужимками. Вместо боязникуса прямотянущегося в углу кабинета поселился новый экзот с оранжево-лимонными дырчатыми листьями – попугайник словоохотливый. Название растения точно отразило суть.
Шестьдесят три с половиной висора легли в карман, и дверь кассы закрылась за спиной, поставив точку в увольнении. Институт мне ничего не должен, и я ничего не должна альма-матер. Мы в расчете.
Мэл обрадовался закончившейся истории с подработкой в архиве.
– Нужно отметить, – сказал, достав из шкафчика бутылку вина и пару бокалов. И когда успел купить? Вино, а не шкафчик. Шкафчик приобрела я в последней вылазке по магазинам на машине дэпов*. Охранники стали моими неизменными спутниками в торговых точках, потому что Мэла не заманил бы и румяный калач.
– За свободу, – провозгласил Мэл, подняв бокал с багровой жидкостью.
– За новые свершения, – добавила я, дзынькнув тонким стеклом.
Зачем нам два бокала? Мы пили из одного.
Наутро меня разбудил настойчивый стук в дверь. Стучали долго и терпеливо. Чертыхнувшись, Мэл побрел с полузакрытыми глазами, чтобы потрясти за грудки наглеца, посмевшего разбудить в несусветную рань.
– Эва, вставай, – сказал через минуту тревожно и откинул край одеяла, заставляя проснуться. – Тебя вызывают в институт. Срочно. Что-то произошло.
___________________________________________________
ДП, дэпы (разг., жарг.) – Департамент правопорядка
igni candi*, игни канди (перевод с новолат.) – огненный сгусток
aireа candi*, аиреа канди (перевод с новолат.) – воздушный сгусток
defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) – защитник
-3-
Кто приходил? – Новый комендант.
Зачем? – Передал телефонограмму из института.
Плохую или хорошую? – Непонятную. Приглашают в ректорат. Срочно.
Что за привычка к официозу? К чему гонять дяденьку по этажам? Стопятнадцатый знает номер моего телефона. – Так принято. Это устная повестка с уведомлением о вручении.
Мамочки, о чем? О нарушениях при увольнении? О библиотечных справочниках, вынесенных из института? О смертельном вирусе Некты, гуляющем в крови? О тайных встречах с горнистами и о подпольно приготовленной мази? О невиновности Штице? О троице, посмеявшейся над Радиком? О ненавязчивой просьбе к папеньке по дополнительным финансовым вливаниям? О чем?!
– Не нервничай, – сказал в сотый раз Мэл, когда я, не снимая плаща, сунула ему мокрый зонтик и побежала наверх, на полуторный административный этаж. – Стоило перекусить дома, – посетовал, шагая рядом. – С полным желудком меньше психуется.
– Я не психую! Как думаешь, зачем вызвали?
– Скоро узнаем, – ответил он в тысячный раз на один и тот же вопрос.
Надо ли говорить, что от волнения, помимо неприятия пищи мне не удалось навести утренний марафет? Из рук валилось всё, что в эти руки попадало. Без достойного макияжа, худо-бедно причесавшись и наскоро одевшись, дочь министра отправилась на эшафот.
В кабинете проректрисы нас ждали: проректриса, Стопятнадцатый, Михаслав Алехандрович и Миарон Евгеньевич – три декана трех факультетов – с лицами серьезными и хмурыми. И то славно – ни куратора из первого отдела, ни дэпов*, ни прессы.
Короткий обмен рукопожатиями – между мужчинами, кивки, адресованные мне.
Я рухнула на предложенный стул, Мэл сел рядом. Собравшиеся не стали тянуть с долгим вступительным словом.
– Итак... – оглядел представителей администрации Михаслав Алехандрович. Почему-то ни проректриса, на Стопятнадцатый не взяли инициативу в свои руки. – Вы узнаете это?
– Резинка для волос, – ответила я удивленно.
Растянутая, полосатая. Похожая на мою, брошенную за ненадобностью на подоконнике в швабровке.
– Она знакома вам?
– Точно такая же есть у меня.
Волосы, конечно, отросли, но недостаточно, чтобы собирать их в куцый хвостик. Поэтому резинка прозябала в бездействии.
– Значит, вы утверждаете, что это ваша резинка для волос?
– Ну... возможно.
– Эва, молчи, – вклинился Мэл. – Прежде всего, я хочу знать, в чем дело. Ваши вопросы провокационны. Здесь находится немало свидетелей, которые могут по-разному истолковать ответы. Сформулируйте обвинение, – повернулся он к проректрисе, – и если таковое озвучится, Эва будет отвечать в присутствии адвоката.
Царица не ответила. Она передала полномочия первому по старшинству в этой комнате.
– Деликатность ситуации предполагает попытку ее решения в узком кругу, – продолжил седовласый декан. – Поверьте, это в наших общих интересах. По уставу администрация института обязана сразу же поставить первый отдел в известность, чего мы не сделали.
Мол, оцените, чем рискуют умудренные опытом дяденьки с тётенькой, чтобы увидеть нас с утра пораньше. Они пожертвовали должностным благополучием, пойдя против правил.
– Хорошо, – кивнул Мэл. – Случившееся касается нас обоих?
– Нет. Только Эвы Карловны.
Мэл бросил на меня быстрый взгляд: «Во что и когда ты успела вляпаться?»
Почем я знаю? Чиста как стеклышко, правда, слегка закопченное.
– Итак, повторюсь... Можете утверждать, что это ваша резинка для волос? – обратился ко мне Михаслав Алехандрович.
– Наверное...
– Эва не может утверждать. Резинка для волос похожа на ту, что она когда-то носила. Так, Эва? – обратился ко мне Мэл.
– Ну да, – ответила я неуверенно. – Она похожа.
– Причем здесь какая-то резинка? – поинтересовался раздраженно Мэл. – Из-за нее нас вызвали в институт, не дав позавтракать?
– Эту резинку обнаружили сегодня в кабинете декана нематериального факультета, – сказал Михаслав Алехандрович. – Оттуда пропал артефакт. Древнейший, уникальный. Генрих Генрихович обнаружил пропажу, – кивнул он на Стопятнадцатого. Тот сидел с убитым видом. – Мы провели предварительное расследование. В похищении участвовал один человек: невысокого роста, темно-русый, пол не определён. Он беспрепятственно проник в кабинет и вынес раритет. На месте преступления осталась улика, – мужчина потряс резинкой для волос.
Я обомлела. Меня обвиняют в краже?! В краже артефакта из кабинета Стопятнадцатого?!
– Вы, наверное, смеетесь? – спросил с ноткой высокомерия Мэл.
Люди, собравшиеся в кабинете проректрисы, не смеялись.
– Любопытное единодушие, – протянул Мэл. – На основании некоей вещицы вы сделали вывод о причастности Эвы к преступлению. Интересно, как ей удалось совершить кражу при наличии охранных заклинаний помимо подбора двух отмычек – в приемную деканата и в кабинет? Эва не видит волны!
Михаслав Алехандрович объяснил.
Сегодня Стопятнадцатый собирался в Министерство образования за утверждением учебных планов на следующий год. Соответственно, лекции перенесли на другие дни. Получается, об отсутствии декана знали студенты всех трех факультетов, где отменили занятия по теории заклинаний. В последнее время Стопятнадцатый вел себя невнимательно, стал рассеянным. Ничего удивительного, что Генрих Генрихович забыл закрыть кабинет иными способами помимо обычного поворота ключа в замочной скважине. Рано утром Стопятнадцатый вспомнил, что оставил часть документов в институте и вернулся за ними. Так он обнаружил пропажу артефакта и полосатую резинку на полу у стола. Объявили внутреннюю тревогу. Призванный Михаслав Алехандрович показал недюжинные способности ясновидца. Детали похищения не успели выветриться в полной мере, и худо-бедно были восстановлены.
Я молчала в потрясении. Язык прилип к небу. Вот так запросто, на основании какой-то растянутой резинки для волос меня обвинили в краже из кабинета декана – человека, уважаемого мною безмерно.
Стопятнадцатый тоже не проронил ни слова. Непонятно, что его пришибло: потеря бесценного артефакта или разочарование в подшефной студентке?
– Стало быть, похищение произошло в интервале между... – начал Мэл.
– Двадцатью ноль-ноль вчерашнего вечера и семью тридцатью сегодняшнего утра, – пояснил Михаслав Алехандрович.
Мэл фыркнул:
– Со всей уверенностью заявляю: Эва не могла совершить кражу, потому что находилась со мной. Ваше обвинение – абсурд от начала до конца.
– Я понимаю, – кивнул Михаслав Алехандрович. – Но...
Конечно, они понимали, что Мэл, прикрывая меня, обеспечит железобетонное алиби. И не верили ему.
– Любой первоклассник догадается, что Эву подставили, – заявил убежденно Мэл. – Только балбес может спалиться, оставив на месте преступления явную улику. Хороший вор не оставляет следов. Так что кража шита белыми нитками.
– Понимаю, – согласился Михаслав Алехандрович. – Но...
Потеря доверия ужасна. Я осознала это, глядя в лица Царицы, Стопятнадцатого и двух других деканов.
– В конце концов, с чего вы взяли, что это резинка Эвы? – напирал Мэл. – В институте учатся сотни девчонок, и многие из них собирают волосы в хвост.
Но только у меня была полосатая растянутая резинка. Толстая. Она собирала грязно-серые волосы в жалкий крысиный хвостик, маяча бельмом перед преподавателями. Её заметили Стопятнадцатый, Царица и два других декана в медстационаре после падения люстры. Они вспомнили о ней, хотя прошло четыре месяца с тех пор, как Щтице запулила сrucis* в волосы. Моя резинка перестала быть нужной, и я забросила ее на подоконник, где она валялась, покрываясь пылью.
Очевидно, Мэл думал, как и я.
– Хорошо. Эва принесет вам свою резинку, – заявил он. – Ведь так? – обратился ко мне.
Не помню. При переезде её не оказалось в коробках, хотя я расчистила завалы на подоконнике и в тумбочке.
– Эва, ты ведь забрала резинку наверх? – повторил Мэл.
Сдалась им эта резинка, – взглянула я сердито на сборище доморощенных дознавателей. Разве можно построить обвинение на какой-то растянутой резинке? Хотя если потребуется, можно высосать вину из пальца.
Нет, не взяла! Потому что резинки не было на подоконнике. Её не было!
А значит, кто-то забрал её! – заработали лихорадочно извилины. Кто сумел попасть в швабровку, миновав сложный замок Олега?
– Складывая вещи, ты заметила резинку? – допытывался Мэл.
– Не знаю... Не помню. Не обратила внимания!
– Так... Мы двигали стол, – задумался он. Потер ладонью глаза, вспоминая. – Черт!
Хлопнула дверь, и со сквозняком в помещение зашел... Альрик Герцевич Вулфу! Прохромал к столу и сел рядом с проректрисой, вытянув увечную ногу. Михаслав Алехандрович обернулся к нему, чтобы ввести в курс дела, но профессор взмахом руки сказал: «Не стоит. Я в курсе». Он и с мужчинами не стал здороваться, очевидно, они виделись с утра.
Мэл напрягся.
– Позвольте узнать о пропавшем артефакте. Что это?
– Specellum verity*. Зеркало правдивости, – объяснил Миарон Евгеньевич.
Единственное зеркало в кабинете Стопятнадцатого – то, в которое декан поначалу любил разглядывать меня. Значит, это артефакт. Немудрено. Не удивлюсь, если в кабинете Генриха Генриховича каждая вторая вещь – древний и бесценный раритет.
– Вы по-прежнему уверены в своих подозрениях? – обратился профессор к Михаславу Алехандровичу.
– Мы хотим разобраться, – отозвался тот. – Ведь кто-то проник в кабинет и позаимствовал уникальный предмет.
– Думаю, кражу совершил тот, что хотел переложить вину на Эву... Карловну, – Альрик произнес отчество с заминкой, и Мэл сжал губы узкой полоской. – Прежде всего, потому что она беспрепятственно выносит разнообразные вещи из института. Ведь так? – перевел он взор на меня, и в груди ухнуло.
Заявление профессора устроило эффект, подобный анафилактическому шоку.
– Разве таковое возможно? – спросил Миарон Евгеньевич, отойдя от изумления. – Страж запрограммирован...
– Страж – живое существо, – ответил Альрик. – Специально выведенная порода. Программа закладывается с помощью глубинного гипноза, – постучал он пальцем по виску, – а дополнительная сетка символов, вживляемых под кожу, обеспечивает связь с базой данных института.
– Невероятно! – воскликнул Миарон Евгеньевич. – Верно ли заявление профессора? – обратился ко мне.
Насмешливый взгляд Альрика не оставил шансов.
– Да... но я всегда возвращала... – пролепетала я после мучительного молчания и внутренней борьбы.
Мэл сжал мою руку.
– Я заставлял её, – сказал громко. – Эва выносила книги из библиотеки, потому что я приказывал. И угрожал. Шантажировал, что расскажу всем...
– Нет! – вскочила я. – Это я виновата во всем! Мэл не при чем! Я... булочки... расстегаи из столовой... справочники, учебники... Но всегда возвращала книги! Он не знал, – показала на Мэла.
– Определитесь, пожалуйста, – обронил небрежно профессор. Сказал так, будто мы – два ребенка, выгораживающих друг друга в попытке уменьшить степень вины каждого.
– Я... потрясен, – подал голос Стопятнадцатый. – Не ожидал. Скажите, милочка, как вам удалось?
Что удалось: украсть артефакт или вступить в сговор с Монтемортом?
– Страж не виноват! – заговорила я горячо. – Он не знал. Он не при чем.
Альрик засмеялся, красиво и весело, а руки Мэла сжались в кулаки.
– Выходит, страж не справляется с обязанностями. Если Эва Карловна сумела вынести книги из института, это может сделать любой, – выдвинул предположение Миарон Евгеньевич.
– Мы узнаем об этом... скоро, – заверил профессор, взглянув на часы. – Но могу с уверенностью сказать, что Эва Карловна никоим образом непричастна к краже.
– Как?! – хор голосов мог бы сравниться по стройности с профессиональным певческим коллективом.
– Очень просто. Объясню с легкостью, и, пожалуй, начну издалека. Люблю долгие вступления, – улыбнулся Альрик, но собравшиеся не разделили веселье. – Но сначала хочу напомнить о профессиональной этике и о клятве неразглашения должностными ответственными лицами личных тайн. – Деканы кивнули, соглашаясь. – Итак, будем считать отправной точкой гражданскую войну, случившуюся почти пятьдесят лет назад, а точнее, её последствия. Тогда побежденных вместе с семьями насильственно ссылали на западное побережье. Об этом знают все, не так ли? – Молчание подтвердило слова профессора, я же впилась в него глазами. – Но мало кто знает, что победители установили для каждого жителя побережья уплату долга отчизне. И дети, и внуки ссыльных при рождении получали и получают долг, который переходит по наследству. Любой без исключения, кто живет на побережье, обязан вернуть долг отечеству. Вы знали об этом Егор Артёмович? – обратился он к Мэлу, и тот вздрогнул. – Наверняка ваш родственник немало рассказал о западном побережье.
Меня словно обожгло пощечиной. Мэл знает? Кто рассказывал ему о побережье – отец, дед? И Мэл молчал. Всё это время он скрывал. Не заикнулся. А я, наивная балда, выпытывала подробности у Агнаила.
– Кое-что слышал, – ответил скупо Мэл.
– Кое-что, – глаза профессора сверкнули... торжеством? – Итак, долг перед отечеством на Большой земле. Его уплачивали и платят по-разному. В научных лабораториях, в качестве прислуги, в изматывающем физическом труде... Продолжительность определяется степенью тяжести. Обычно – от года до трех, а иногда дольше.
Альрик говорил, прочие молчали. Я пожирала его глазами, а он, казалось, рассказывал мне одной, потому как его взгляд не отрывался от моего лица. Он рассказывал то, о чем я должна была услышать от Мэла.
– Смешно думать, что победители не обезопасились от повторных попыток неповиновения. Мало изолировать побежденных. Их нужно контролировать и пресекать в корне подозрительные вспышки способностей. Вам, Егор Артёмович, должно быть известно, что ссыльных насильственно заставляли принимать препараты, подавляющие активность мозга. Для достижения максимального эффекта лекарства перевели в растворимую форму в виде прививок, причем регулярных, в течение нескольких лет. До сих пор живущие на побережье проходят регулярные осмотры с замерами вис-потенциалов – обязательные для каждого.
– Откуда вы знаете? – спросила я хрипло, словно простуженная. Точнее, каркнула как ворона.
– Из первоисточников. Из научных работ Иссака Гобула. Помните?
Помню ли я? Как-то профессор упомянул об ученом, изучавшим мутацию, когда у видящих родителей рождается слепой ребенок. Sindroma unicuma.
Нет, исследования Гобула – не обо мне.
– На тот момент я ознакомился с наработками ученого крайне поверхностно, в чем корю себя. А ведь Гобул – первопроходец в изучении вис-аномалии. Именно он дал рекомендации по методам подавления сверхъестественных способностей у ссыльных и о необходимости периодического контроля потенциалов. И еще я виноват перед вами, Эва Карловна, тем, что дал ошибочное определение синдрому. Первоначально Исаак Гобул вкладывал в это понятие несколько иной смысл, но зашифровал его, боясь кражи открытия. Гобул проводил исследования в своей лаборатории. Он изучал способности ссыльных, вернее, отсутствие таковых.
– В лаборатории? – голос отказал мне.
– Да. Гобул проводил опыты с теми, кто уплачивал долг, – усмехнулся профессор. – И среди ссыльных попадались интересные экземпляры. Висорические потенциалы испытуемых объектов стабильно равнялись нулю, но в некоторых случаях в непосредственной близости от обследуемых наблюдалось самопроизвольное возмущение вис-волн: слабые и незаметные взгляду колебания или резкие скачки. Гобул выделил необычную вис-аномалию в отдельную группу, которую назвал западным синдромом или sindroma unicuma Gobuli*. И, как ни странно, вы, Эва Карловна, входите в эту крайне немногочисленную общность, хотя ваш батюшка и принадлежит волне нового висоратства.
– Я?!
Стоило бы не изумляться, выпучивая глаза, а сказать спасибо Альрику за то, что, упомянув папеньку, он намекнул непричастным слушателям: волны когда-то мне подчинялись. Мол, я – ребенок-полукровка, появившийся на свет от союза слепой с висоратом и перенявший способности от обоих родителей.
– М-м-м... – Альрик раздумывал, как обойти щекотливый вопрос и не подавиться собственным языком. – Носители sindroma unicuma Gobuli не могут сознательно воздействовать на волны. Они не влияют на события, те самостоятельно меняют нормальное течение. Гобул позиционировал каждого испытуемого как своеобразный катализатор процессов, вспыхивающих спонтанно вблизи от объекта исследования. В частности, он зафиксировал случаи самовозгорания различных предметов, левитацию, психологическое и эмоциональное воздействие на мозг, минуя защиту дефенсоров*, как-то: попытки суицида, адреналиновую жажду и программирование поступков людей. В присутствии некоторых респондентов менялись свойства воды – она не замерзала при нулевой температуре и не кипела при ста градусах; менялись физические законы – уменьшалась сила тяжести или, наоборот, увеличивалась; причем обследуемые никоим образом не умели и не могли влиять на происходящее.
Я-то причем? – взглянула раздраженно на профессора. Не томи!
Но тот тянул.
– Гобул секретничал. Он рассчитывал на мировую сенсацию и признание в научных кругах, поэтому боялся сообщать правду в регулярных отчетах. Он прикрывал настоящие исследования вымышленными, и в результате, совершенно неожиданно его работы прикрыли в одночасье. Гобула лишили доступа в лабораторию, а наработки свалили в ящики и отправили в архив Министерства науки. Не удосужившись прочитать! Думаю, причиной поспешного избавления от Гобула явились обычные интриги. Старик увлекся наукой и не заметил, что стал помехой в дележе грантов. Гобул до последнего момента рассчитывал вернуться и восстать из пепла как феникс, – хмыкнул Альрик, – но жадность подвела его. Он так и не рассказал о западном синдроме, унеся открытие с собой в могилу. Если вы считаете исследования Гобула вымыслом сумасшедшего ученого, приведу пример для подтверждения. Каждый из присутствующих знаком с ярким проявлением синдрома, которое вы могли наблюдать в течение многих лет в нашем институте.
– Здесь?! – хор изумленных голосов опять показал удивительную слаженность.
– Конечно. Носитель sindroma unicuma Gobuli родился на западном побережье, но волею судьбы попал в институт и работал здесь до недавнего времени.
– Это... Швабель Иоганнович? – выдавила я, не веря своим словам.
– Да, это он, – кивнул профессор. – В присутствии Штусса жизненные процессы в растениях ускорялись в десятки, сотни раз, разве не помните? Однажды студенты внутреннего факультета провели специальное научное исследование, выясняя благоприятность среды в архиве, и пришли к выводу, что в подвале сконцентрирована необычная природная аномалия. Аномалия, которая разрушилась с отъездом Штусса.
Я вспомнила благоухающие дебри и глянцевые листья. Реанимированный пукодел, мыльнянка модифицированная, восстановившаяся вне привычной среды обитания... Тропические заросли погибли в считанные дни, когда архивариус повез тело племянника на родину.
Невероятно. Немыслимо. Не укладывается в голове.
А профессор говорил.
– Штусс не имел ни малейшего понятия о природе своих способностей. Но их у него и нет. Это дар, которым он не может управлять. Как и вы, Эва Карловна. Вы – катализатор исполнения чужих желаний.
Обалдеть. Упасть и не встать. Поваляться в отключке часик-другой. Что за сказки тут плетут? Вешают лапшу на уши. Ничего необычного в моем организме не наблюдается. Химические реакции протекают в штатном режиме.
Стопятнадцатый заворочался в кресле, закряхтев как старик.
– Можете подтвердить на примерах? – пробасил неуверенно. Мне показалось, он оживился.
– Я набирал статистику, начиная с первых дней пребывания Эвы Карловны в нашем институте. Случай с упавшей люстрой. Студентка реализовала желание, давно вертевшееся в ее голове. Инцидент с указкой Лютеция Яворовича. Он мечтал поставить шумных студентов на место, но боялся. До определенной поры. Затем... Думаю, Ромашевичевский решился на преступление после экзамена по теории снадобий, на котором побеседовал с Эвой Карловной. Далее... случай в лаборатории, – Альрик посмотрел на проректрису, и та ответила взглядом, полным узнавания. Кусочки паззла вставали на свои места.
– Какой случай? – влез Михаслав Алехандрович. – Не припомню.
– Не обращайте внимания, – махнула рукой Царица. – Мелочи.
Ничего себе мелочишка. Кровожадный монстр, кромсающий без разбору живое и неживое.
– Касаемо стража. Думаю, он также попал под влияние Эвы Карловны. Неспециальное, заметьте. Не могу знать, какие желания возникают у пса особой породы, но факт налицо – животное игнорировало прямые обязанности, несмотря на стопроцентно надежный гипноз. Прием, на который отправилась Эва Карловна, состоялся при небывалом количестве скандалов и провокаций. Вспомните пожар в институтской столовой. Один из участников инцидента заявил, будто что-то подтолкнуло его. «Всегда хотел попробовать, но боялся рисковать». Каждый день вокруг вас происходили и происходят события, подчас незаметные, подчас шокирующие, и люди, их творящие, подпадают под ваше влияние, – обратился ко мне профессор.
На меня словно ушат ледяной воды вылили. Куда катится белый свет?
– Значит, кто-то подрался, а вина – на мне? Я не умею внушать! – воскликнула срывающимся голосом.
Разве драка в «Вулкано» – предел мечтаний? А ненависть Штице – тоже моя вина? А патологическая антипатия Касторского?
– Нет, Эва Карловна, вы – катализатор скрытых желаний, которые при обычных обстоятельствах ни в коем случае не воплотились бы в жизнь из-за неуверенности, страхов, предрассудков. У каждого человека есть мечты – большие и маленькие. Есть желания. Например, с утра мне хочется мороженого. До прихода в ректорат я думал: «Дотерплю до обеда и закажу мороженое в преподавательской столовой». Но чем дольше сижу здесь, вблизи от вас, тем отчетливее приходит в голову мысль: «А не бросить ли всё к чертям собачьим и пойти в столовую сейчас?»
– Ну, идите. Я вам не мешаю, – промямлила растерянно. Зачем оправдывать слабости выдуманным синдромом?
– Мороженое – это мелочи. Помимо него в записной книжке, – Альрик постучал по голове, – огромный список желаний, и многие из них не столь безобидны, как десерт. И мне стоит огромного труда удержаться и не воплотить некоторые из них здесь и сейчас.
Мэл сощурился, размяв с хрустом пальцы.
– Звучит фантастично, но многие из тех, с кем вы сталкивались, в привычной жизни никогда не повели бы себя... Словом, они ни за что не вытащили бы из закромов свои желания, чтобы воплотить в действительность. Слабый вдруг становился храбрым, незаметный оказывался подлецом, добрый и справедливый превращался в завистливого мелочного скрягу, – вещал профессор.
– Прекрасно, – ответила я, вложив в словечко накопившийся скепсис. – Все творят, что хотят. Но тогда, по идее, рядом со мной должны непрерывно происходить необычные события. Кругом полно народа, и у каждого в голове роятся тучи желаний. Что-то не вижу особого ажиотажа. Ау, где вы? Дед Мороз здесь!
– Не все желания масштабны, – пояснил Альрик. – И, кстати, за свою жизнь вы не придали значения ни одному из них, принимая необычные события как данность.
– Значит, Эва Карловна – ускоритель выполнения желаний? – вклинился Стопятнадцатый.
– Скорее, она – косвенный воплотитель. Представьте, что произойдет, если с ней повстречается, например, фанатик, мечтающий устроить Армагеддон! Эве Карловне достаточно пройти мимо, а в голове потенциального маньяка загорается лампочка, и он определяет первую жертву.
– Бред.
Это сказал Мэл, и собравшиеся посмотрели на него.
– Я допускаю наличие неуправляемого дара у Штусса, но способность Эвы надуманна. Вы пытаетесь объяснить происходящее, притянув за уши невероятную историю. Миф.
Взгляд профессора стал колючим.
– Я тоже совершил ряд поступков... Воплотил несколько спонтанных желаний, будучи под влиянием Эвы Карловны, – признался он. Жестко, констатируя факт. – А вы, Егор Артёмович, разве не попали под воздействие дара?
Получается, я принудила Альрика делать то, чего он не хотел. И заставила Мэла быть со мной. Перед ним маячило светлое будущее, а появилась серая крыска и спутала карты. В другой ситуации он поглядел бы на меня и, подумав: «Зачетные сиськи», отвернулся и больше не вспоминал. Потому что мы разные – он порхал наверху, я жила внизу. Небо и земля. Два берега реки. Два полюса – северный и южный.
Но Мэлу приспичило. Он увидел и наплевал. И чем чаще мы сталкивались, тем активнее он смирялся с мыслью: «Ну, и пусть она слепая. Ну и пусть ее мать – ссыльная. Мне всё равно».
Выходит, я заставила. Если бы не мой дар, Мэл обручился бы со Снегурочкой и слыхом обо мне не слыхивал. А так.... Небо и земля – но сошлись у горизонта. Два полюса – но оказались на одной планете. Два берега реки – но между ними вырос мост. Крепкий, нерушимый. Потому что я влияю на Мэла и на его желания.
– Ваша версия, Альрик, звучит сказочно, хотя и с долей правдоподобности, – резюмировала проректриса мелодичным голосом. – Но мы ни на шаг не приблизились к разгадке пропажи артефакта.
– Скоро, – посмотрел на часы профессор. – Если я не ошибся, человек, что украл зеркало правдивости, тоже попал под чары Эвы Карловны.
Я поджала губы с обидой. Валите, мне не жалко. Конечно же, виновата во всём.
Кто мог меня подставить? Кто взял резинку для волос? Тот, кто бывал в швабровке. Аффа, Капа...
– Твоя теория объясняет многое, – отметил задумчиво Стопятнадцатый, погладив бородку. И этот туда же. Какие желания декана исполнила золотая рыбка?
