Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"

Автор книги: Блэки Хол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

     Эву подкидывает на месте. Мэл видит: еще мгновение – и она бросится на гада, чтобы вцепиться ногтями в лицо.

     Камыш читает в глазах Мэла обещание долгой и мучительной смерти и бросает цепочку с кулоном на пол. Эва поднимает дефенсор и бережно вытирает.

     – Кто отобрал? – спрашивает, обращаясь к толпе.

     – Сам снял! – выкрикивает весело кто-то из зрителей. – У него любовь.

     Эва смотрит на зевак, возрадовавшихся бесплатному зрелищу, задерживает внимание на пунцовых щеках Левшуковой, запоминает физиономии ухмыляющегося Камыша с сотоварищем. Очередь доходит до Мэла, и взгляд Эвы окатывает его холодом и неприязнью. Что ж, ожидаемо.

     – Никакая любовь не стоит того, чтобы отдать за неё дефенсор, – заключает она и надевает цепочку с кулоном на шею пацану, застегивая сзади. Спасенный дельфинчик ныряет под застиранную линялую футболку.

     – Пошли, – Эва берет малька за руку и ведет через толпу.

     Спектакль окончен, зрители расступаются.

     Слова излишни.

     Мэл помогает Эве одеться. Она следит, чтобы пацан застегнул куртку, и заботливо обматывает его шею шарфом.

     Оказывается, среди зевак затесалась и соседка из общежития, а Мэл не заметил. Аффа хмурится, надевая шапку и пальто.

     Эва берет малька за руку и поворачивается к Мэлу за сумкой, которую тот забрал у лестницы.

     Он отрицательно качает головой.

     «Как хочешь» – пожимает плечами Эва и ведет пацана, словно несмышленое дитя, к парадному выходу из института. Ей плевать на сплетни и пересуды. За спиной напевно горнит звонок, и воздушная волна ударяет в закрывшуюся дверь.

     Аффа шагает позади, почти вровень с Мэлом, изредка поглядывая на него, и продолжает хмуриться.

     Они идут в общежитие.

     ***

     Радик послушно перебирал ногами как истуканчик: из общежитского холла свернул налево, молча доплелся до швабровки. Аффа тоже беззвучно ушла к себе.

     Я протянула руку, и Мэл снял с плеча сумку, возвращая.

     – Заходи, – толкнула парнишку, открыв дверь.

     – Эва, – выдавил он. – Я пойду, наверное...

     Это были первые слова, сказанные им.

     – Никуда ты не пойдешь, голубчик, – подтолкнула Радика – Мы с тобой еще не наговорились.

     Юноша покорно шагнул в комнатушку.

     – Я сейчас, – предупредила его и прикрыла дверь, оставшись со своим парнем в коридоре. – Мэл, мне сейчас некогда. Потом позвоню.

     Не могу смотреть на него. Не могу встречаться глазами, не могу прикасаться. Мой столичный принц был там, среди похабно ржущей толпы, и не остановил, не прекратил чудовищное представление.

     – А архив? – поинтересовался спокойно Мэл.

     – Потерпит. Никуда не убежит, – сказала и ушла в швабровку, оставив его в одиночестве.

     Радик так и стоял около двери, замерев как соляной столп. Я сгребла в кучу покупки, разбросанные на постели, и кинула в угол под ветви голубого страшнючего дерева. Сейчас не до порядка, займусь уборкой при случае.

     – Давай, садись, – подтолкнула юношу к освободившейся кровати. – Будем долго и упорно рассуждать, как ты докатился до такой жизни.

     Парнишка неохотно выполнил требование. Чувствовалось, он был скован и зажат. Спрятался в скорлупе, понуро глядя в пол и изучая щели между досками.

     – Какого фига ты снял дефенсор*?

     – Просто снял – и всё, – ответил вяло Радик. – Эва, может, я пойду, а?

     Как же расшевелить его? Мне нужно понять, а ему – выговориться. Нельзя отпускать Радика. Куда он пойдет? К соседу-хохмачу? Наверняка весь институт обменивается горячей новостью.

     – Так дело не пойдет. Сдал экзамен?

     – Сдал.

     – Ну, и как? – тянула из юноши слово за словом.

     – На трояк, – ответил он уныло. – Забыл термины, запутался в допвопросах.

     – Ну, а потом? Каким ветром тебя задуло к лестнице?

     Радик не ответил, повесив голову. Опять замкнулся, закрылся. Что делаю не так? Или говорю не те слова?

     – Сиди здесь и не смей никуда уходить, – велела парнишке и, вынув из сумки сотенную купюру, вышла в коридор.

     Кого бы попросить? Может, Капу? У него, кстати, и дверь открыта.

     Я заглянула, и при моем появлении Мэл и сосед вскочили, прервав разговор. Наверное, Мэл делился впечатлениями от бесплатного спектакля у лестницы.

     Парень, по-прежнему в куртке, вышел в коридор.

     – Как я понимаю, отмечалово накрывается медным тазом, – сказал, отгораживая Капу закрывшейся дверью.

     – Правильно понимаешь, – согласилась, отводя глаза в сторону.

     – Эва, он не ребенок. И сам снял дефенсор*. Его решение – его проблемы.

     – А ты смотрел. Стоял в сторонке, смотрел, как все, и похохатывал!

     – Не похохатывал. Его никто не заставлял.

     – А кто заставлял того гада накладывать гипноз? – вспылила я.

     – Что же, теперь будешь опекать пацана до старости, как заботливая мамочка, и утирать сопли?

     Неужели не понимает? – поразилась я твердолобости Мэла. Побывал бы на месте парнишки и сразу бы проникся, почувствовав на своей шкуре стыд и последствия чужого вторжения в сознание и память. Теперь Радика одолеют такие же симптомы, как при сотрясении мозга, которые затянутся на несколько дней. И наверняка успела заболеть голова.

     – Они заставили его раздеться!

     – Ну и что? Подумаешь, – пожал плечами Мэл. – Зато пацан закалится. Посидит, подумает и поймет, что был дураком. Жизнь-то не закончилась. К следующему экзамену о нем забудут.

     Как у Мэла просто получается. Ничего особенного. Словно остановился, чтобы высморкаться в платок, и пошел дальше.

     – Мне не нравится такая закалка.

     – От ошибок никто не застрахован. Кто ты для него? Так и будешь утирать слезки, когда он продолжит спотыкаться? А как же мы с тобой, Эва? В конце концов, это смешно.

     – Он мой друг, – заявила твердо. – И я хочу быть рядом с ним.

     – С чего ты взяла, что ему нужна твоя помощь? И у тебя есть своя жизнь. Тебе нужно в архив, и еще мы договорились отметить вечером сданный экзамен. Мама вот приглашает на обед, и Маська оборвала телефон, на низком старте мчится в гости. Что я им скажу? Что вообще буду говорить? Что ты бросаешь всё и бежишь по зову сердца, чтобы помочь болезному пацану, который не может разобраться в себе? Это же смешно. Что скажут люди? Они не поймут.

     Говорил бы прямо, что под людьми подразумевает родственников и светское общество, чуждое мне.

     Иными словами, делай свой выбор, Эва, ибо кольцо на руке обязывает, как и новое положение. Не успел Дьявольский Коготь покрасоваться на моем пальце, как потребовал оплату. На одной стороне Мэл, его семья, традиции и приличия высшего света, потому что «так надо», и на другой – моя совесть и сердце, которое болит от беспокойства за Радика.

     – Люди ничего не скажут, и никто над тобой не посмеется. Если я компрометирую твою фамилию, могу отдать кольцо Севолоду.

     Мэл ударил кулаком по стене, заставив меня испуганно вздрогнуть.

     – Как знаешь. Твое право, – процедил через сжатые зубы.

     – Поезжай, Мэл, отдохни. Сегодня был трудный день. Повеселись за нас двоих.

     Он посмотрел на меня хмуро, с гуляющими желваками, но не ответил и, порывисто развернувшись, ушел.

     Вот и всё. Не потребовалось долго ждать, чтобы выявить разницу в наших характерах и в мировоззрении. Белая полоса сменилась черной, хотя у меня и Мэла разные понятия о зебристости жизни.

     Оказывается, Аффа слышала наш разговор. Она выглянула из комнаты и теперь стояла, прислонившись к косяку.

     – Вот, – протянула я сто висоров. – Купи что-нибудь. Нужно занять рот. И чтобы не готовить.

     Девушка кивнула и скрылась за дверью.

     Радик сидел на кровати, поджав ноги, и я пристроилась рядом. Натянула одеяло на себя и на него, чтобы не замерзла спина возле стены.

     – Голова болит? – спросила первым делом, и юноша помотал отрицательно. – Как заболит, сразу скажи, понял?

     – Ладно.

     – Расскажи, как это – любить так, что не страшно отдать дефенсор*. Я не смогла бы. Я слабее тебя.

     – Смогла бы, Эва, – улыбнулся парнишка. – Не представляешь, какая ты сильная.

     Если улыбается – это хороший признак. Глядишь, всё наладится.

     – Смеешься? Слушай, ну, ты и конспиратор, – ткнула его шутливо в бок. – Я и не догадывалась, что ты... что тебе нравится девушка.

     Дрянь, правда, а не девушка.

     – И к тому же старше тебя. И когда успел? – пожурила Радика. – Я думала, готовишься к сессии, а ты в облаках витал.

     – Я учил, – вздохнул юноша, снова впав в меланхолию.

     – Буду с тобой честна. Эта девчонка... не понимаю, как ты углядел в ней что-то хорошее, кроме внешности. Она – курва и общается с такими же, – вспомнила я обед в столовой, когда зазноба паренька сидела в обществе Эльзы Штице со свитой. – Неужели повелся на красивое личико?

     – Разве ты жалуешься на солнце? – выдал Радик. – Вблизи оно может сжечь дотла, а издалека согревает.

     Я воззрилась на него в удивлении. Сравнил тоже. В моем понимании солнце – источник всего живого на Земле и символизирует рост, развитие. А эта стерва ... разве можно сравнивать ее с солнцем? В ее душе тьма и пустота.

     Да, дела обстоят гораздо хуже. Парнишка влюблен, и горячность чувств закрыла глаза на недостатки реальной личности.

     – Ну, а она?

     Взгляд Радика без слов пояснил, на каких позициях находились юноша и мечта его сердца. Девица и не подозревала, что в институте учился убогий мальчишка, и не замечала нескладного тощего паренька с влюбленными глазами.

     Мне вспомнился разговор с Вивой и Аффой в переулке Первых Аистов об успешных ребятах и не очень. Хлюпики и заморыши – тоже люди и тоже любят, мечтая о большем, чем тоскливые взоры издалека. Но почему-то выбор их симпатии странен и стопроцентно одинаков. Серые невзрачные мотыльки летят на свет своего солнца и сгорают в его лучах.

     И всё равно не понимаю. Ну, потомился бы парнишка на расстоянии, и, может, со временем пыл пропал. Зачем полез на амбразуру?

     – Почему сегодня? – спросила у Радика. – Что изменилось? Не вчера и не перед Новым годом.

     – Из-за зверя. Я все-таки увидел его! – похвалился паренек, и лицо озарилось внутренним светом.

     – Чьего зверя? – напугалась я. – Этой девчонки?

     Упоминание о животине девицы вызвало у юноши новый всплеск уныния. Видимо, внутренняя сущность вертихвостки выглядела неоптимистично или устрашающе.

     – Нет, своего. И он такой же, как и твой! – похвастал Радик, считавший мое зверье совершенством. – Только косоротый, кривобокий и криволапый. И маленький. Но он обязательно вырастет!

     – Конечно, вырастет, – обняла парнишку и притянула к себе. – Это здорово, что твой зверь показался.

     – А решился, потому что увидел тебя с твоим парнем – вчера и сегодня.

     – И что? – не уловила я связи между встречами в институте и объяснением Радика в чувствах.

     – Ты опять разозлишься.

     – Нет, обещаю, – заверила клятвенно.

     – Между вами такое... – сказал юноша и замолчал, не зная, как объяснить. Наверное, подбирал слова, чтобы сказать пообтекаемее, как моя животина от радости выделывала цирковые па, словно дрессированная, и преданно поглядывала на зверье Мэла.

     – Ужасно выглядит, да? – подтолкнула я парнишку к продолжению беседы.

     Вместо ответа Радик, потянувшись, взял со стола скомканную салфетку, забытую вчера впопыхах, и разорвал на две части. Линия разрыва получилась с неровными краями – ребристостями, пиками и впадинами.

     – Это ты и твой парень, – юноша потряс кусочками в левой и правой руке. – Разные и непохожие по отдельности. Но вместе получается вот что.

     Обе части, совместившись, снова стали единым целым. Неровные выступы легли в ямки, пики совместились с впадинками, ребристости исчезли. Идеальное салфеточное равновесие.

     – Вот я и подумал: если его зверь принял тебя, почему не попробовать и мне? Конечно, глупо, но решил, что если наши с тобой звери – одной породы, то все получится.

     Странная аналогия. Нам с Мэлом есть за что зацепиться: я мотала нервы ему, а он – мне, в то время как Радик не смел подойти к своей мечте, вздыхая и любуясь на расстоянии, не говоря о чем-то большем.

     – Зря ты думаешь, что слабая. Твой зверь сильный, я таких не встречал. Их вообще мало, зверей нашего вида, а те, которые попадаются, укрощены, приручены или загнаны хозяевами в клетки. Жалко и тех, и других, – поделился наблюдением знаток внутреннего животного мира.

     – Значит, мы с тобой – вымирающий вид? – рассмеялась я. Вышло натянуто.

     Не парнишка должен нахваливать меня, а я – его, чтобы поднять настроение. Хорошо, что разговор о зоопарках ушел в сторону от шоу, устроенного у лестницы, но когда-нибудь Радик вернется к тому, что произошло в институте, и заново переживет в воспоминаниях случившееся. Это так называемые отдаленные последствия стресса, о которых мне неоднократно напоминали Стопятнадцатый и профессор.

     – Ничего, что мы сидим с тобой? – забеспокоился юноша. – Твой парень не против? Может, все-таки пойду? Не хочу вам мешать.

     – Моего парня зовут Егором. Егор Мелёшин. Мэл. И он не против, потому что понимает. Не волнуйся, – соврала с легкостью.

     Интересно, по поведению зверя заметна ложь? И мой ли теперь Мэл? Его рассердил сделанный мной выбор. Кольцо на пальце ко многому обязывает, но готова ли я к переменам? Мэл действует из лучших побуждений, он не причинит мне вреда, тогда почему вдруг явственно почудилось, что мою волю гнут, а свободу пытаются зажать в тиски?

     – Зверь моего парня... Какой он?

     – Зачем тебе? – спросил вяло Радик. Похоже, он начал осознавать произошедшее у лестницы. – Лучше жить и не знать. Вот я не знал бы, и ничего не случилось. А я поверил. Зачем? – обхватил он голову руками.

     В дверь постучали. Это Аффа принесла объемистый пакет, молча пересыпала мелочь мне в ладонь и ушла.

     Есть люди, у которых во время стресса пропадает аппетит, потому что организм отторгает пищу. А другие, наоборот, запихивают в рот все съедобное, что попадается под руку, лишь бы занять себя. Сейчас проверим, много ли у нас общего с Радиком помимо зверей, и для начала слопаем мороженое.

     Аффа, молодчинка, позаботилась и о ложках. Лозунг на литровом ведерке гласил: «Ваши мечты – в вашем вкусе».

     Какие у меня мечты на данный момент? Никаких. В голове засело беспокойство за Радика, остальные проблемы затерялись на втором плане, задвинулись в дальний угол. Поэтому и мороженое имело привычный ванильный вкус.

     – Горькое, – сморщился парнишка и отложил со вздохом ложку.

     – Давай сластить. Жаль, если пропадет.

     И я начала рассказывать Радику об интернате. О том, что меня долгое время считали умственно отсталой, о том, что была мелкой как глист, и получала от всех кому не лень, но почему-то верила, что на земле есть места лучше, чем в интернате, а люди злые из-за обстоятельств, а на самом деле у них много хороших качеств, только глубоко зарытых. Рассказала и об Алике, ставшем моим другом и защитником, а затем переключилась на путешествия по стране. Поведала о местах, в которых мне невольно довелось побывать, и о людях, населяющих те края, и еще вспомнила различные смешные случаи и казусные моменты из прошлого.

     Рассказывала долго, пока не осипло горло, и вдруг заметила, что за окном стемнело, а Радик задремал, положив голову мне на плечо. Осторожно поднявшись, устроила парнишку на кровати, и он забормотал бессвязно во сне, свернувшись калачиком.

     – Спи, спи, – укрыла его одеялом и подоткнула, погладив.

     Тоже мне заботливая мамочка. Может, Мэл прав, и моя помощь навязчива и вовсе не нужна Радику? Пусть не нужна, но для меня важна.

     Растаявшее мороженое отправилось в унитаз – как ни запихивай, а нет аппетита, и всё тут. Я проверила звонки – входящих вызовов не было, – и отключила телефон. Что делает Мэл? Веселится с друзьями или объясняет родителям, что история с кольцом – ужасное недоразумение, и что он разыграл родню?

     Почему Мэл не захотел понять меня? Почему не остановил ублюдка-гипнотизёра?

     Я пыталась представить себя и Мэла, поменявшихся ролями, – и не могла. Он и его друзья принадлежали к сорту людей сильных, уверенных и бескомпромиссных. Их звери – не чета моей неуклюжей животине и открывшейся зверюшке Радика. Все в мире относительно, – вздохнула философски. Кому-то суждено быть хищниками, а кому-то – овцами. Иначе нарушится равновесие.

     Включив фонарик, я села за стол и взялась карябать список ближайших дел. Завтра пойдем с Радиком аптеку и купим лекарства, облегчающие последствия гипноза. И нужно посоветоваться со Стопятнадцатым или профессором и записаться на прием к хорошему психологу. Потом устроим с парнишкой пир на весь мир и пригласим Капу с Аффой. И Виву позовем, и Лизбэт, если, конечно, та не задерет высокомерно нос. А еще сходим в парк иллюзий или поедем в цирк на выступления сабсидинтов*. Или сядем в первый попавшийся автобус и будем кататься весь день, смотря из окна на столицу. Уверена, Радик не бывал нигде, кроме квартала невидящих.

     Получается, работу в архиве я прогуляла во второй раз. Наверное, это к лучшему. Теперь уж точно уволят. Ну и ладно, баба с возу – кобыле легче.

     Люди – непонятные существа, – размышляла спустя минуту, глядя на русую макушку спящего. – По натуре животные, они, тем не менее, испытывают потребность защищать, лелеять, оберегать кого-то. Возможно, та высокомерная девчонка, что посмеялась над Радиком, была лишь поводом, а на самом деле парнишке хотелось чувствовать себя нужным и значимым для кого-то. Как и мне.

     Открыла глаза словно от толчка, с затекшими руками. Оказывается, я уснула, сидя за столом. Первый час ночи, а кровать пустует. Значит, Радик ушел и не стал меня будить. Куда он отправился? В комнату в общаге или к дяде в квартал невидящих? Утром зайду за парнишкой и потребую больше не сбегать без предупреждения.

     После того, как на автопилоте завершились приготовления ко сну, я включила телефон. Мэл так и не позвонил. Наверное, ждал, что отзовусь первой и признаю свою неправоту. Что это: воспитательный маневр или после размолвки ему так же плохо, как и мне?

     Покрутив «Приму» в руках, я выбрала на экране «моего Гошика», но не решилась нажать кнопочку с трубкой. Что скажу Мэлу? Радик ему не интересен, а меня сейчас волнует только парнишка.

     Телефон запиликал, и я ответила на вызов дрожащей рукой.

     – Привет, – сказал «мой Гошик» глухо, но ровно.

     – Привет.

     – Как ты?

     – Нормально. А ты?

     – Терпимо. Как пацан?

     Надо же, все-таки он спросил.

     – Поговорили, и Радик ушел.

     – Жди, сейчас приеду, – сообщил Мэл. Он не спрашивал, он утвердил.

     Приедет, и о чем мы будем говорить? О Радике? О том, что мои завтрашние планы связаны с ним, а не с Мэлом? Или разговоров не будет, а будет постель?

     Перед глазами встала сутулившаяся фигурка в окружении смеющихся лиц и показывающих пальцев. Мэл был там, он мог остановить. Подошел бы к белоглазому, врезал по мордасу и прекратил комедию. Почему он не сделал этого? Или причина в Радике? Будь на месте парнишки любой другой человек, неужели бы Мэл допустил унижение?

     Нет, не могу видеть его сейчас. Я кинусь в обвинения, Мэл опять не поймет сути упреков, и мы заново рассоримся.

     – Мэл... Егор... Давай встретимся завтра. Позвоню, как проснусь, ладно?

     Он помолчал. Наверное, осмысливал натянутую интонацию в словах.

     – Хорошо, – согласился. – До завтра. Спокойной ночи, Эва.

     – И тебе... Егор. Тебе тоже спокойной ночи.

     Тревожное чувство не исчезло даже во сне, и поэтому ставшее знакомым сновидение о чащобе не вызвало тех же ощущений, что прошлой ночью. Невидимый хозяин мгновенно появился поблизости, кружа за деревьями и призывая к игривости и флирту. Однако попытки оказались тщетными, и его хорошее настроение сменилось недоумением и растерянностью, вскоре растаявшими как дым. Бег превратился в погоню. В боку кололо, дыхание прерывалось, в глазах потемнело от недостатка кислорода, ноги заплетались, а хозяин методично и хладнокровно преследовал, дожидаясь, когда жертва упадет без сил. И я свалилась в какой-то овраг, полетев кубарем.

     Проснулась с болью в теле, когда за окном разгорался рассвет. Мышцы ломило, в горле пересохло. Пришлось выпить, наверное, половину чайника, прежде чем жажда утолилась. Беспричинная тревога не проходила. Суть её, пока неуловимая, давила, лишая спокойствия.

     Одевшись, я отправилась по сонному общежитию к Радику. Пришлось долго и упорно стучать, пока дверь не открыл его сосед в подштанниках до колен и с волосатой грудью.

     – А-а, – зевнул во весь рот, не став ругать за раннюю побудку, и пригласил: – Заходи, погреешь.

     – Где Радик? – спросила вместо приветствия.

     – Откуда мне знать? – почесал он грудь. – Со вчерашнего утра не видел. Так зайдешь?

     Я ринулась в швабровку. Куда мог пойти парнишка? К дяде! Конечно, куда же ему идти?

     Но руки уже натягивали сапоги и надевали шубку с шапкой, а ноги торопливо понесли к институту. Рассветные сумерки высветлили морозное безоблачное утро. Северный ветер, воришкой прокравшийся ночью в столицу, леденил лицо и руки.

     Тревога росла. Она наползала как грозовой фронт, заняв небо до горизонта, и опутывала спокойствие как щупальца спрута.

     «Зверей нашего вида мало»... Единицы. И хозяева ломают их, дрессируют, воспитывают, превращая в безвольных и покорных, потому что иначе в этом мире не выжить.

     Не выжить. Вот почему таких зверей мало. Кто не приспосабливается, тот не выживает.

     Ускорив шаги, я запнулась на повороте и едва не упала, но, не притормаживая, побежала дальше.

     Не выживают... Не выживают...

     Пусто на крыльце, и окна темны. Выдохнув с невольным облегчением, я заметила вдалеке две машины: одну – с красным крестом и вторую – черную, зловещую, а рядом несколько темных силуэтов. Кажется, среди них был Стопятнадцатый в пальто и знакомой шапочке-пилотке. Его монументальную фигуру не спутаешь ни с чьей другой.

     Пошатываясь, я побрела туда. Как слепая переставляла ногами и не верила. Мало ли почему люди собрались, может быть, у Монтеморта сердце прихватило, или голубь во сне упал с крыши и сломал лапку.

     – Пустите, – протолкалась между собравшимися, задев причитающую вахтершу.

     Знакомые лица... Хмурый Михаслав Алехандрович, Царица в роскошной шубе – бледна, но в целом хорошо выглядит... Морковка, мужчины в белых халатах... Мрачный Альрик, тип в полушубке задает вопросы Миарону Евгеньевичу и записывает в блокноте. Еще кто-то...

     Поникшая сгорбленная фигура архивариуса у распахнутого темного зева машины скорой помощи. Рядом тележка-каталка, на которой лежит накрытое голубой тканью тело. Ветер-проказник играючи отбросил край тонкого савана, обнажив ершик светлых волос.

     Ноги отказали, и я осела на снег.

     Кажется, меня пытались поднять. Уговаривали, убеждали. Совали под нос что-то дурно пахнущее.

     Не хочу вставать. Хочу, чтобы сердце вморозилось в лед. Хочу, чтобы застыла душа. Может, тогда утихнет боль?

     Я смотрю в небо. Гроза пришла – от края земли и до края. А над крышей института стучит, дребезжа стеклом, створка раскрытого настежь чердачного окна, оккупированная гулякой-ветром.

     ________________________________________________

     аrdenteri rivas*, ардентери ривас (перевод с новолат.) – горячий поток

     сабсидинты* – те, кто тренирует тело и развивает внутренние резервы организма

     defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) – защитник

     20. Что наша жизнь? Игра. Чей ход?

     Что день, что ночь – всё одинаково. Хотя нет, между ними имелись отличия: днем светило солнце.

     После трагедии с Радиком я появилась в институте лишь единожды, чтобы забрать компенсацию за вынужденный отпуск. Прочие новости, гуляющие по институту, сообщали или Аффа или Мэл или Капа.

     Аффа не кидалась обниматься, не делилась сочувствием и не пускала горестную слезу. Она сухо сообщала последние сплетни и исчезала в своей комнате, либо уходила в пищеблок.

     Лизбэт после экзамена уехала к родителям в пригород, избавив меня от счастья столкновений на одних и тех же квадратах общежитского закутка.

     Следствие длилось недолго и озвучило официальную версию: несчастный случай. После ментального вторжения в сознание у человека разболелась голова, возникло головокружение, вдобавок проявились прочие признаки ухудшения самочувствия. В ту же копилку приплюсовались последствия травм из-за аварии на мотоцикле, случившейся три года назад. В итоге потеря ориентации и случайное падение из окна.

     Удобный вывод, что ни говори. Возможно, следствие не ошиблось. Радик попал в институт незадолго до закрытия, а рано утром тело юноши обнаружила вахтерша на дорожке у института. Получается, он сознательно поднялся на чердак и открыл окно. Остальное неизвестно.

     О чем думал Радик, глядя с высоты на спящий город? Какие демоны терзали его? В какой момент он решил избавиться от проблем кардинальным способом?

     После того, как были соблюдены формальности, и получено согласие департаментов – Первого и правопорядка – на погребение, Швабель Иоганнович уехал. Повез племянника к матери, в районный центр в четырехстах километрах от столицы, чтобы предать земле.

     Чердак опечатали и навесили на люк огромный замок.

     Поскольку никто из персонала института не имел соответствующей группы допуска, кроме Штусса, а мне не полагалось работать в отсутствие начальника, то архив закрыли. Меня отправили в вынужденный отпуск и компенсировали неустойку утроенным окладом за нерабочие дни. Каким-то образом Стопятнадцатый замял прогул накануне гибели Радика.

     «Заберите назад свою подачку!» – едва удержалась, чтобы не вспылить, когда в бухгалтерии мне вручили расходный ордер на двадцать висоров.

     – Хочу покрыть долг за талоны, – сказала грубо картавому мужчине в подтяжках, и тот оформил приходный ордер. Дурацкая бухгалтерия с дурацкими дебетами и кредитами! Сначала следовало получить неустойку, а затем вернуть 50 висоров в кассу, что я и сделала. Подавитесь своей мелочевкой.

     Гибель Радика потрясла институт. Подобных эксцессов не случалось со времен основания сего учебного заведения. В коридорах стояла непривычная тишина. Студенты, готовившиеся к последнему экзамену, вели себя ниже травы, тише воды. Особо разговорчивые и любопытные собирались небольшими группками и делились вполголоса новостями и слухами.

     Факультет элементарной висорики прославился в наихудшем смысле этого слова: и погибший, и трое зачинщиков – студентка и молодые люди, спровоцировавшие юношу на отчаянный поступок, учились на этом факультете.

     Руководство института во главе с ректором, бросившим дела в Министерстве образования и срочно примчавшимся в альма-матер для внутреннего разбирательства, провело закрытое совещание, на которое были приглашены родители студентов, непосредственно повлиявших на психическое состояние погибшего.

     Родителям предложили перевести детей без огласки в другие ВУЗы, в противном случае последним грозило исключение из рядов студенчества за нарушение запрета на использование вис-способностей в стенах института.

     На этом месте возникли загвоздки. Родители студента-ясновидца в спешном порядке оформляли документы на перевод в провинциальный колледж после завершения сессии. А родители студентки Левшуковой и молодого человека, обладающего даром гипноза, отказались категорически.

     – Погибший сам снял дефенсор, этому есть немало свидетелей, – заявила мать Левшуковой, худая как палка женщина с нервным лицом. – Со стороны моей дочери не было ни насилия, ни принуждения, ни использования вис-волн.

     Родители студента-гипнотизёра угрожали подать жалобу в Министерство образования и прочие высокостоящие инстанции, настаивая на привлечении общественности к факту шантажа со стороны руководства института. Они не видели злого умысла в поступке сына и объясняли случившееся низкой стрессоустойчивостью погибшего.

     – Согласен с тем, что моего сына следует подвергнуть дисциплинарному наказанию, – сказал отец студента-гипнотизера. – Однако, внушая, он использовал собственные резервы, не задействовав вис-волны. Поэтому исключение из института – против правил. Опровергните мои слова.

     Опровергнуть было нечем. Разве что как совестью участников представления.

     Радик...

     Мысли о нем не отпускали ни на минуту.

     В эти дни во мне боролись две личности: сурового обвинителя и робкого защитника, ведших бесконечную тяжбу.

     Прежде всего, я обвиняла себя – в том, что не удержала, что упустила, что не подняла тревогу сразу. Нужно было не ползти в общежитие, а тащить волоком в деканат или выше, в ректорат, и бить во все колокола. Почему спокойно легла спать, хотя одолевали предчувствия? Зачем рассказала Радику об убежище на чердаке?

     Следующим перед обвинением предстал Мэл.

     Я водрузила столичного принца на пьедестал, который оказался шатким.

     Я верила в Мэла и в то, что он особенный, не такой как все. Самый лучший, необыкновенный.

     Я наделила Мэла достоинствами и теперь усомнилась в их наличии.

     Нельзя разочаровываться в любимых.

     Мэл примчался в медпункт, куда меня отвели, не дав проститься с Радиком. А может быть, отнесли. И вроде бы это был Альрик. Или декан. И Морковка поставила укол. Или два. Не помню.

     Оказывается, Мэл звонил, а «Прима» осталась в общежитии. Уж не знаю, какими путями он проведал, но появился в институте меньше чем за час.

     – Эва! – обнял меня и присел на корточки, заглядывая в глаза. – Если бы я знал! Если бы я знал, – повторял он.

     Я сидела на каталке, свесив ноги, и упорно отводила взгляд.

     Не могу видеть его. Не хочу разговаривать. Не желаю прикасаться.

     Когда Мэл приобнял, чтобы поддержать и проводить до общежития, я вырвалась и пошла впереди.

     Шла и думала: имею ли право убиваться и скорбеть больше, чем дядя Радика? Кто дал мне такое право? Его дал Радик – мой друг.

     Придя в швабровку, закрылась на замок и упала на кровать.

     И обвинила Радика. Трус, трижды трус! Почему он сдался? Почему опустил руки?

     Мы с ним сильные и справились бы с любой проблемой.

     Нет, Радик – не слабовольная рохля, – убеждала себя. Он не мог поддаться сиюминутному решению.

     Оставалось уповать на правильность вывода скоротечного следствия: юношу скрутила сильная головная боль, и сознание помутилось. Он потерял ориентацию и выпал из окна.