Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)
– То есть вы вырождаетесь?
– Ну-у... если говорить вашим языком, – хмыкнул профессор, – то да, народность числом чуть более пятидесяти тысяч когда-нибудь исчезнет с лица земли. Популяция поддерживается на неизменном уровне уже три столетия, – добавил он.
Мэл терзал губу, пощипывая.
– Хочу спросить об Эве... Она тоже ваша?
– Теперь это имеет значение? – Вулфу обвел рукой нагромождение приборов.
– Имеет. Я хочу знать. У меня есть на то право, – сказал Мэл с нажимом.
– Есть, – согласился мужчина. – Что дало вам основание задаться вопросом?
– Глаза... зрачки... Несвойственное поведение... И полнолуние... – перечислил путанно Мэл.
Профессор ответил не сразу. Он ушел в себя, задумавшись, и складка меж бровей сигнализировала о неприятных мыслях.
– Эва Карловна – полиморф. В её организме сочетаются признаки двух разных видов. По каким-то причинам в генетическую цепочку встроились чужеродные гены. Могу утверждать с большей долей вероятности, что на генном уровне установилась симбиотическая связь, и паразитирующие гены не угнетают гены-носители, а мирно соседствуют. Иными словами, организм Эвы Карловны оказался совместим с хомо сапиенс и... с моим видом.
– Но как таковое возможно? – выдавил потрясенно Мэл. – Разве так бывает?
– В мифах и легендах. Но, как вы знаете, у любой сказки есть реальная предыстория.
– И... что теперь делать? – растерялся Мэл.
– Теперь уже ничего, – мужчина кивнул на саркофаг. – При иных обстоятельствах я рекомендовал бы пройти полное обследование и регулярные медицинские осмотры. Случай Эвы Карловны уникален.
– Значит, её полиморфизм – врожденный? Неужели каждое полнолуние...? – начал и не договорил Мэл.
– Это приобретенная мутация. И недавнее полнолуние стало первым для Эвы Карловны, – ответил профессор. – К сожалению, я понял слишком поздно и вдобавок недооценил влияние луны, точнее, ошибочно провел параллель с нашими женщинами. Знай Эва Карловна об изменениях в организме, она успела бы подготовиться морально и физически и перенесла испытание с меньшими потрясениями для нервной системы. Знания облегчили бы ей жизнь в дальнейшем. Представьте: человека, который не умеет плавать, бросили в воду. Он вслепую барахтается, стараясь выплыть. Не удивлюсь, если Эва Карловна не вспомнит свое первое полнолуние.
Альрик умолчал о снах, связавших его и девочку. Мальчишке незачем знать о промахах соперника. Никаким изумлением не оправдать негостеприимство хозяина, оттолкнувшего долгожданную гостью. Пусть самочка неопытна и неумела, но приласкай её Альрик во сне, и она пришла бы к нему наяву на поводке инстинктов, отметя мелочевку, отвергнув того же мальчишку.
– Как Эва заполучила чужие гены? – нахмурился Мэл. – Это... из-за ваших дел? – осенила его догадка.
– Да, – признал Вулфу. – Наша договоренность была скреплена обетом на крови.
– На крови?! – вскочил Мэл с кресла и опять сел. – На крови... Вот оно что! Эва ездила к вам домой, где вы заключили сделку!
Кусочки головоломки встали на свои места. Разве что суть сделки, запечатанная обетом, не откроется никогда, но общий смысл был ясен: профессор помог раздобыть деньги для приема.
– Вот почему она долго продержалась, – заключил Мэл. – Может быть, это к лучшему... Так или иначе, я возвращаюсь к своему предложению и прошу помочь Эве... У вас опыт, знания... Тайные заклинания, ритуалы, семейные предания, обряды... Ведь должно быть что-то! Эву можно спасти!
Вулфу покачал головой.
– Помогите ей! Исчерпаны все возможные средства. Меня уверяют в один голос, что безнадежно, но я чувствую – что-то есть! Примите что угодно – долг, клятву, обет! Деньги? Артефакты?
– Ваша горячность играет мне на руку, – сказал мужчина, посерьезнев. – Я, не задумываясь, потребовал бы от вас немыслимые кабальные условия, но увы, противоядия нет.
– Спасите Эву, и я... отпущу её...
Профессор понял, что мальчишка вынашивал разговор и заготовил нужные фразы, а все равно чуть ли не силой заставил себя произнести последние слова.
– Если бы я мог, то сделал это вне зависимости от ваших красивых жестов, – ответил резко Вулфу.
Он поднялся из кресла и, прихрамывая, подошел к прозрачному колпаку, чтобы в сотый раз оглядеть руку с татуировкой на пальце. Что в ней особенного? Четкий рисунок волосинок-звеньев проступил на коже, став выпуклым, и кисть выглядела слегка отечной.
С того момента как Эву поместили в стерильный саркофаг, профессор периодически изучал руку и прислушивался к чему-то, различимому ему одному. Он ждал чего-то или кого-то, но безуспешно.
– И вы согласны расстроить планы своего отца и Влашека? – спросил мужчина, выпрямляясь. – А Коготь Дьявола? Что станет с ним?
– Кольцо волнует меня меньше всего, как и чьи-то планы. Они и так не сегодня-завтра пойдут прахом, когда Эва... Когда Эвы не станет, – ответил Мэл и опустил голову.
Пришла медсестра, но не Морковка. Пока она выполняла предписанные процедуры, собеседники молчали.
– У нее безупречный послужной список, – сказал Мелёшин-старший сыну в первый день. – Двенадцать лет в правительственном госпитале и опыт в более сложных и безнадежных случаях.
Куда уж безнадежнее?
Вулфу впал в глубокую задумчивость, прохаживаясь из одного угла в другой. Когда медсестра ушла, мужчина остановился, и Мэл вскочил.
Альрик потер лоб. За эти дни он прокрутил в голове множество способов, вплоть до фантастических, но все они были отметены из-за одного весомого «но».
– Если случится чудо, и Эву Карловну удастся спасти, нет гарантии, что она сможет вернуться к прежней жизни. Мозг задет в первую очередь. Начались необратимые процессы, клетки умирают. Эва Карловна станет растением. Вы задумывались над этим, говоря о спасении? Желаете ей подобной участи?
– Нет, – понурил плечи Мэл.
– Выбор предполагает ответственность, и прежде всего, за неё. Мне горько видеть Эву Карловну в немощном состоянии, но еще тяжелее знать, что она выживет, но исчезнет как личность. Неужели вы согласны на ее растительное существование? И согласилась бы она? – взглянул в упор на собеседника, но тот не ответил. – Обобщая, скажу, что риск велик. Более того, риск огромен. Мне нужно время до утра.
– До утра?! Завтра может быть поздно! – взорвался Мэл. – Сегодня может быть поздно! В любую минуту может стать поздно! Что изменится утром?!
– Надеюсь, что всё, – сказал мужчина и вышел из стационара.
Мэл рухнул в кресло, как подкошенный.
Пульс нитевидный, – вздохнул он и откинулся в кресле. Сомкнуть бы глаза, но не спится. Не можется спать.
Приезжал отец, похлопал по плечу. «Крепись».
За что наказание? В чем она виновата? – взглянул на лицо Эвы за звуконепроницаемым стеклом. Под глазами залегли тени, подбородок заострился, губы бескровны.
Она виновата в том, что связалась с ним, с Мэлом, – стукнул по подлокотнику кресла. Сидела бы сейчас в парке иллюзий со спортсменом, ела орешки в меду, позволяя целовать себя в щеку.
Мир большой политики не для маленькой птички. Здесь нет места чувствам. Здесь давят слабых. А Мэл решал за обеих, как будет лучше и правильнее, не считаясь с её мнением, и своими руками подвел к краю пропасти.
Негромкий стук вывел из прострации. Из дальнего угла стационара по проходу между кроватями приближался парень в футболке и трикотажных штанах.
– Чеманцев, ты, что ли? – удивился Мэл, заметив подошедшего. – Фигово выглядишь.
Сима – а это был он – подвинул кресло, в котором ранее сидел профессор, и устроился рядом с Мэлом, сбросив тапочки.
– И ты не лучше. Посмотри в зеркало – волосы всклокочены, глаза красные и дикошарые.
– Как попал сюда? Стационар закрыт.
– Знаю. Капитоса не пускают. Зато смежные двери никто не отменял. Мой адрес – за стенкой, – показал нежданный гость направо. – А здесь суета третий день. Что случилось-то?
– Случилось, – вздохнул Мэл.
– О, да ведь это Эвка! – вгляделся парень в лицо спящей под саркофагом. – Что с ней?
– Она в коме. Яд в шампанском на фуршете. Гиперацин.
– Не секу в отравах. Это страшно?
– Страшно. Малейшее колебание – и хана. Поэтому изоляция под кубом. Но по любому будет хана. Хорошо, что быстро поставили диагноз и не повезли в больницу. Не доехали бы. Так что больница пришла сюда. Слушай, ну и рожа у тебя, – переключился Мэл.
– Знаю. Смеяться нельзя. Кожа натягивается по рубцам и лопается.
– Сочувствую.
– А-а, – махнул рукой Сима, – уже сжился. Хотя нет, не привыкну никогда. Меня скоро выписывают, а я боюсь. Одичал без людей.
Вот так запросто взял и признался о своих страхах. Мужчины не трусят, они плюют свысока на трудности.
– И я... боюсь, – сказал Мэл.
– Необычно, – заметил Сима спустя минуту и поправился: – То есть похоже на сказку. Спящая красавица и всё такое. Гроб хрустальный... Когда-нибудь придет принц, который поцелует ее, и она проснется.
Мэл хмыкнул:
– Читал в глубоком детстве. Женские сюси-пуси.
– Почему женские?
– Ну, принц, неземная любовь... И что там с поцелуйчиками?
– Да ничего. Принц попадает в заброшенный замок, видит прекрасную принцессу, спящую мертвым сном, в изъеденном молью платье и сдуру целует. И она просыпается.
– Почему сдуру?
– Прикинь, лицо красотки и мозги столетней старухи. В общем, влипнет принц с маразматичкой, выжившей из ума.
Правильная сказка с глубоким смыслом. Урок наивным принцам. Символистик сказал точно: не факт, что Эва вернется к нормальной жизни, если организм переборет действие яда. Что останется от нее? Растение, пустая оболочка...
– Слушай, как ты сказал? Мертвый сон... поцелуй... – задумался Мэл, уставившись в потолок, – поцелуй... смерть... поцелуй... Ашшавара аба *!
Он вскочил и начал собираться: застегнул манжеты на рукавах рубашки, набросил пиджак.
– Ты куда? Вспомнил что-нибудь? – окликнул Сима.
– Да. И еще вернусь. Хоть пальцем тронь здесь что-нибудь – вырву руки и ноги. Понял? Колобком будешь кататься.
– Я не идиот, – оскорбился парень.
– Лучше сваливай к себе, пока не пришла медсестра. Вызовет охрану, и тебя выпишут раньше времени.
Мэл действительно вернулся поздно вечером. Он запретил медперсоналу заходить в стационар без особой надобности и забаррикадировал дверь на сторону Чеманцева, придвинув пустующую кровать. Затем подошел к саркофагу, и, погладив поверхность, нажал кнопку на панели сбоку. Прозрачная крышка бесшумно съехала в сторону.
Из кармана был извлечен кинжал с обоюдоострым лезвием из серебра и длинной рукоятью, затертые символы на которой указывали на немалый возраст оружия. Лезвие отразило свет лампы, и блик упал на лицо Эвы.
Сдвинув кислородную маску, Мэл отдал спящей свой поцелуй, прикоснувшись пальцами к ее губам.
Назавтра по указанию Мэла профессору Вулфу закрыли доступ в стационар.
***
Пожилая женщина сидела на скамейке, отдыхая. Оплаченное время истекло, счетчик коротко тренькнул, и теплая зона над лавочкой пропала.
Женщина подхватила сумки и поплелась по бульвару, а ее тень поползла в противоположную сторону, набирая ход, и вскоре полетела по асфальту темным размытым пятном. Пересекая дорогу, тень врезалась в машину и намоталась на колесо. Тень крутило с бешеной скоростью, завязав узлом, и на перекрестке выбросило на тротуар, где она долго находилась в недвижимости, пока щупальца не очнулись, зашевелившись.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что тень безмозгла, однако отсутствие интеллекта выглядело обманчивым. Тень находилась в постоянном развитии, осваиваясь в новом мире. Прежде всего, она выяснила, что свет, льющийся сверху, не губителен, в отличие от того, что испускали с наступлением темноты различные предметы. Поэтому, когда гасло небесное светило, тень перемещалась по укромным уголкам, чтобы не сгореть.
Она научилась различать живые и неживые предметы. Еще тень полюбила скорость. Она находила удовольствие в том, чтобы бросаться на движущиеся объекты. В частности, тень научилась различать те, что перемещались потоками по строго определенным каналам, подчиняясь общему алгоритму.
Тень изучала мир, копируя.
По проулку шел сгорбленный человек с костылем, и за ним вдоль зданий и оград ползла тень, старательно хромая и кособочась. Выбежавшая из подворотни собака залаяла, набросившись на тень. Человек замахнулся клюкой, отгоняя животное, и поковылял дальше, а тень приняла очертания пса и с беззвучным гавканьем накинулась на лохматую товарку, заливающуюся лаем.
Вскоре тени надоел галдеж, не несущий смысловой нагрузки. Стекши в бесформенную массу, она поползла дальше и встала рядом со столбом, который с наступлением темноты испускал смертельные лучи.
По тротуару шла женщина с коляской. Тень оживилась, увидев что-то новенькое. Она забралась на колеса, облазила рессоры, заглянула в короб, где почувствовала двигатель, работающий внутри крошечного живого существа. Изучив объект, тень свалилась на тротуар. Какое-то время она следовала за женщиной, но потом переключилась на витрину книжного магазина и просочилась внутрь через щель во фрамуге.
Так и протекало существование тени, от светила до светила. Однажды тень попала в новое место. Обвив тонкие прутья, она покачала со скрипом заграждение и поползла между узких дорожек. К тому времени тень научилась различать звуки по громкости и по тембру и определила, что здесь стояла тишина. Разнообразные фигуры застыли в великом множестве, – определила тень, научившаяся считать достаточно, чтобы различать «мало» и «много». Среди неживых созданий выделялось одно – прямоходящее, с распростертыми крыльями за спиной и раскрытыми для объятия отростками. Впитавшись внутрь фигуры, тень затекла в кристаллическую решетку и затаилась, прислушиваясь. Она вспоминала нечто забытое, но очень важное. Если бы у тени был лоб, она обязательно наморщила его от усердия.
Тень выяснила, что у нее есть память. Та подсказала, что когда-то тень сидела наверху и притворялась одним из крылатых созданий, выстроившихся внизу в линию. Когда-то тень была частью большого и сильного, и ей повезло выбраться на волю из заточения.
Большое и сильное дало тени первое задание, которое она благополучно забыла в силу безмозглости. Но теперь тень поумнела и вспомнила, и, выбравшись наружу, понеслась к цели, пронзая препятствия и проникая через преграды.
Оказалось, что у тени развито обоняние и чувство ориентации в пространстве.
– – -
Этой ночью Аня Левшукова спала тревожно. Определенно, нервозное состояние наложило отпечаток на сон. В конце концов, надоели пересуды за спиной и взгляды искоса. Разве виновата Аня в том, что убогий мальчишка-первокурсник, которого она не замечала, решил поиграть во влюбленного рыцаря? Рыцари совершают подвиги ради прекрасных дам, если кто не в курсе. Так что будь любезен, соответствуй. В противном случае незачем выставлять посмешищем и себя, и даму.
Левшукова проснулась с ломотой в теле. Спину тянуло, как если бы кто-то, оседлав, скакал верхом всю ночь. Под лопатками чесалось, и, заведя руку назад, Аня нащупала разорванную ткань сорочки и нечто непонятное, приросшее к спине. Нехорошее предчувствие потянуло холодком, и Левшукова бросилась к зеркалу.
– Ма-ама! – дикий крик всколыхнул квартиру.
Прибежавшая женщина увидела за спиной дочери подрагивающие опушенные крылья, делавшие ее похожей на большого мотылька.
– Господи, – выдавила потрясенная женщина. – Анюта...
И съехала по двери, потеряв сознание.
Отойдя от столбняка, специалисты выяснили, что удалить хирургическим путем выросшую за ночь перепончатую конструкцию не представляется возможным.
– На данный момент состояние пациентки неоперабельное. В месте сочленения позвоночника с ... э-э-э... новообразованием... вырос жировой горб, в котором сформировался сложный нервный узел. Нарушение его целостности приведет к полному параличу, – сказал врач, оттянув осторожно крыло. Настоящее: подвижное, на каркасе из жестких жилок и покрытое серой пыльцой. – Мда...
– И... что нам делать? – приложила платочек ко рту всхлипывающая женщина.
– Учитесь складывать, – предложил оптимистично врач. – Привыкайте. Это сенсация.
– – -
Камыш проснулся в хорошем настроении. Сессия окончена, и можно оторваться на каникулах.
Выскочив из комнаты в коридор, он удивился. Тот удлинился, вдоль стен горели факелы, чадя.
– Пап! – крикнул Камыш, и его голос отозвался эхом от стен. Пахнуло сыростью и затхлостью.
Камыш ступал вперед, оглядываясь и прислушиваясь к журчащим и капающим звукам, и вскоре дошел до разветвления коридора. Подумав, он решил вернуться в комнату и дождаться, когда родители разберутся с происходящей дребеденью. Повернув назад, через некоторое время Камыш понял, что заблудился. Знакомая дверь исчезла.
– Мам! Пап! – снова крикнул он и услышал грузные шаги за спиной и шуршание. Сопение заполнило тишину коридора, из-за угла наползла тень с огромной секирой, с конца которой упала темная клякса.
Камыш закричал дурным голосом и побежал.
– Увы, диагноз не оптимистичен, – развел руками врач в разговоре с убитыми горем родителями. – Разрешение на снятие дефенсора* пролило свет на суть происходящего. Ваш сын живет в выдуманном мире. Посмотрите стереограмму его воспоминаний.
На ускоренной ленте немого черно-белого кино маленький человечек бежал как белка в колесе, беспрестанно оглядываясь, и на его лице застыло выражение ужаса.
– Уверяю, что длительное и интенсивное лечение со временем принесет плоды, – заверил врач. – Вы правильно поступили, выбрав нашу психиатрическую лечебницу. В нашем активе современные методики и лучшие специалисты. Пройдемте, убедитесь сами.
Родители пошли за врачом. Отец катил инвалидную коляску, в которой сидел Камыш, уставившийся бессмысленным взглядом в одну точку.
– – -
Родители третьего студента хватились сына ближе к вечеру. Он не оставил записку, не отвечал на звонки по телефону, не появлялся у друзей.
Мать собиралась поехать в отделение Департамента правопорядка, чтобы написать заявление об исчезновении, хотя отец отговаривал – и суток не прошло. Но тревога женщины росла.
Расхаживая по комнате сына, она прикрыла распахнутые дверцы платяного шкафа и обомлела. Ее мальчик стоял по ту сторону зеркала и что-то говорил, кричал, стучал, но из зазеркалья не доносилось ни звука.
– Невероятный случай, – заявили специалисты, придя в себя от изумления. – Исключительный.
Куда бы ни перемещали зеркало, в нем отражалась все та же комната.
Отец поседел от переживаний, а мать тронулась умом.
– Осторожнее! – кричала, вцепившись в раму, когда зеркало собирались переносить на другое место. – Не разбейте!
Она любовно гладила поверхность, полировала и протирала тряпочкой от пыли.
Зеркало забрали в правительственную лабораторию, где над разгадкой феномена бились лучшие ученые-висорики. Во время исследований выяснилось, что покрытая амальгамой поверхность приобрела прозрачность, став своеобразным окном, и что с юношей можно общаться. Молодой человек не помнил, как вышло, что он очутился по ту сторону зеркала. Он не ел, не старел, но спал и читал книги, стоявшие на полке, правда, текст в них был напечатан зеркально. Зато принадлежностей для письма не было. Вообще-то в ящиках стола лежали перья, бумага и конспекты лекций, но они остались в реальности, а в зазеркалье не отразились.
–
Обычный примитивный монстр прятался в темном коридоре. Остатками связи, протянувшейся тонкой ниточкой через стены, он почувствовал – затея с вместилищем не оказалась пустой, и его детище прижилось в чужеродном мире.
Лишившись способностей, монстр стал существом из плоти и начал испытывать голод и жажду. Незнакомые ощущения с некоторых пор довлели над ним, пробуждая озлобленность и беспричинную агрессию. Еще немного, и монстр выйдет к двуногим, если раньше не разорвет какого-нибудь растяпу, заглянувшего в темноту туннелей.
Он познал, что значит боль. Незаживающие раны на спине напоминали о себе при каждом движении, и на стенах и полу оставались пахучие вязкие следы, по которым двуногие с легкостью найдут беглеца.
Монстр решил, что не позволит загнать себя в ловушку, но осознавал, что рано или поздно это произойдет. Его поймают, ограничат в тесном пространстве и займутся дрессировкой. Его будут морить голодом и начнут исследовать чувствительность с помощью испепеляющего огня. Двуногие приручат порождение ночи, по натуре свободолюбивое, и оно станет вечным посмешищем во всех измерениях.
Даже чудовища, вынужденные против воли существовать в примитивном мирке, могут выбирать. Собственно говоря, монстр принял решение в тот момент, когда добровольно отдал всё, чему научился в заточении. И теперь, приблизившись к границе ночи и дня, он выполз в свет сотен ярких солнц. Подвалы содрогнулись от агонизирующего рева, и дрожь конструкций передалась стенам здания.
–
Профессор засек время подземного толчка и быстрым шагом, насколько позволяла хромота, направился к медпункту. Когда пять дней назад фамилию Вулфу вычеркнули из списков лиц, допущенных в стационар, Альрик понял: и он, и мальчишка сделали свой выбор.
В последнее время мужчина дневал и ночевал в институте, и дни, загруженные делами, тянулись невообразимо долго, как и бессонные ночи. Противоядия не существует, это Альрик знал точно. Поэтому, начиная с момента покушения, он ожидал появления Игрека в стационаре. Профессор уверовал, что существо из подземелий не допустит смерти девочки, находящейся в пограничном состоянии, как и в случае с Касторским и компанией. Не зря «колечко» сигнализировало, превратившись в маячок для Игрека.
В упорстве, с коим Альрик надеялся на встречу с гостем из иномирья, имелось двойное дно. Между ними были старые счеты. Мужчина страстно хотел увидеть, чем или кем стала эфирная субстанция, вынужденная существовать в темноте институтских подвалов. Во что превратился Игрек, изуродовавший его несколько лет назад и стремительно эволюционировавший за время заточения? Как чудовище перемещается по институту и возвращается в подземные коридоры? С какой целью оно оставило метку на пальце девочки? Каким образом осуществляется связь между ними? – эти и другие назревшие вопросы требовали объяснений, не давая покоя.
Состояние пострадавшей без изменений: не улучшается, но и не ухудшается, – сообщили в медпункте. Странно, подозрительно и тревожно. Как же так? Ведь обитатель катакомб дал о себе знать, и Альрик вознадеялся на стремительное излечение и встречу с Игреком. Но чуда не произошло. Выходец из иного измерения не оправдал расчета.
Раздосадованный донельзя профессор отправился в ректорат, откуда спустился в институтские подвалы в числе поспешно собранной группы обходчиков. Разделившись на три звена, группа прочесала подземелья и обнаружила в коридоре перед подъемником то, что осталось от Игрека.
Проректриса незамедлительно поставила в известность начальника Первого департамента. Коридор оцепили, отобрали пробы грунта, остатки органической массы тщательно собрали и упаковали, после чего началась стандартная процедура по списанию. Через два дня сверхособосекретный проект правительства под условным названием «Игрек» был признан скоропостижно завершенным по причине полной и необратимой ликвидации объекта.
Сидя в кресле в комнате отдыха и накачиваясь коньяком, Альрик впервые признал, что тяга к науке стала удавкой на шее. Лаборатория приятеля, куда он поспешил после экзамена, чтобы исследовать генетический материал, и желание засечь появление Игрека оказались важнее одной маленькой девочки, которая сейчас отчаянно цеплялась за жизнь тремя этажами ниже в соседнем крыле. А Альрик потерял возможность стать для нее значимей, чем обычный преподаватель.
Теперь, когда после необъяснимого и ошеломляющего поступка Игрека шансы на спасение приравнялись к нулю, профессору оставалось пить обжигающий горло напиток, пытаясь притупить растущую тоску, и ждать неизбежного. Пусть мальчишке не понравился удручающий прогноз, Альрик не жалел о сказанном. Он повидал немало, чтобы утверждать: лучше сразу конец, чем овощное существование.
***
Между мной и Егором завязалось подобие дружбы.
Конечно же, я не сказала Пьеру о том, что видела его с другой. Отец бы не пережил удара из-за разрыва отношений, но общение с женихом стало для меня в тягость. Я высиживала положенное по протоколу время и, найдя какую-нибудь причину, исчезала. Афка подтрунивала надо мной и продолжала вести разгульный образ жизни, заведя тайный роман со старшим консультантом из банка.
Егор больше не ходил к мачехе в будуар, и теперь мы чаще общались с парнем. Он рассказал, что после гибели брата на руках остались молодая вдова и племянник, а денежные долги передались по родственной линии. Поэтому работа прислугой выгодна. Здесь больше платят, и близкие рядом.
– Сколько ты должен?
– Сто двадцать пять тысяч, – сказал Егор, глядя в глаза. – Аrredi* – почудился шепот.
– Что? – не расслышала я.
Огромные деньги в качестве долга! Проще продать себя по частям на органы.
У меня имелась необходимая сумма, но она хранилась в банковской ячейке, и отец контролировал расходы.
Жалко парня. Он трудился, не покладая рук, изыскивая любую возможность подзаработать, даже пел в клубе по вечерам.
Я прониклась уважением Егору. Мы разговаривали на разные темы, и парень оказался интересным собеседником. Он рисовал на заказ семейные портреты и мечтал о машине.
Чем дальше мы отдалялись с Пьером, тем ближе становились отношения с Егором. Однажды он поцеловал меня в коридоре. Нежное прикосновение к губам сразило наповал, и я поняла, что влюбилась.
Егор пригласил меня на бои, в которых участвовал по выходным. Я согласилась и тайком от семьи пришла в клуб. Парень вступал на ринге, он выглядел измочаленным. Его противником оказался рослый кудрявый чемпион с шипованной перчаткой на одной руке и кастетом – на другой.
Неожиданно потянуло дымом, и начался пожар. Отыскав меня среди толпы, Егор велел:
– Залезай на плечи и прыгай.
Я сделала, как он приказал, и, забралась. Ползла целую вечность, пока не заболели коленки, и вывалилась вслед за парнем.
– Spirari*, – услышала на ухо, когда он поймал меня на руки.
Я вглядывалась в непроницаемое лицо Егора. Наверное, показалось.
Мы поехали к нему домой.
– Нельзя появляться у тебя. Если меня поймают, то вырежут дефенсор*, – сказал парень, и я согласилась.
Егор показал на здание с вытянутыми искривленными окнами.
– Здесь мой дом, – сказал он. – Не пугайся.
Его комната оказалась маленькой. В такой подсобке у нас дома стояли швабры и ведра, поэтому я назвала небольшое обиталище швабровкой. В углу стояла кадка со смердящей пальмой, под потолком покачивалась привязанная за веревочку черная тряпка с кривым клювом и лапами, похожая на воздушный шарик.
– Это мой дракон, – сказал парень. – Выращиваю на продажу, чтобы пригласить тебя в «Инновацию».
Неожиданно дверь распахнулась, и вбежала девушка с белоснежными волосами. Она бросилась к Егору и повисла на нем:
– Любимый, я скучала и ужасно боялась за тебя! Мне повезло, я выиграла горшочек с кашей! – Она вынула из кармана засаленного халата чеканную фляжку со значком черного трезубца.
Видя трепетное беспокойство незнакомки, я почувствовала себя лишней и оплеванной и, встав, побрела домой.
– Memori*! – донеслось требовательно, но я заткнула уши.
Отец разрешил забрать деньги из банковской ячейки, и я отдала их парню. Он горячо благодарил и пытался объясниться, но я не стала слушать.
Я замкнулась и избегала Егора, потому что он оказался обманщиком. С Пьером мы виделись редко, и если встречались, он вел себя странно, впрочем, как сестра, отец и другие люди. Они замолкали посреди разговора, уставившись в одну точку, или вставали и уходили. Иногда я отвлекалась на мгновение, а когда возвращалась к беседе, они успевали исчезнуть.
Настал день моей свадьбы. Платье с муаровым воротником и манжетами и со вспархивающими бабочками выглядело прелестно, но мне хотелось плакать.
Ряды уходили амфитеатром ввысь. Гостей пришло мало, многие места пустовали. Куда подевались сестра, отец, мачеха?
Неожиданно я поняла, что забыла имя своего жениха. Цветы в букете начали сереть, краски истирались на глазах.
– Experizi*! – крикнул появившийся в двери Егор.
Я бросилась прочь от него. Стены затряслись, с потолка сыпалась штукатурка, дорога исчезала за спиной, пожираемая пустотой.
Примчавшись домой, я кинулась к шкафу. Побросаю вещи в сумку и уеду туда, где никто не найдет. В раздвижном шкафу-купе оказалось пусто – вешалки голы, полки пусты.
В столовой сидела сестра и смотрела в окно, залитое оранжево-молочным сиянием.
– Что происходит? – спросила я у неё.
Вместо ответа Аффа встала, открыла створки окна и пропала в нем.
– Viva*! – раздался голос, от которого заходили ходуном стены. Квартира напоминала кукольный домик, чью крышу вот-вот снимут огромные руки и вытащат меня как игрушку.
Стены рушились, и обломки разлетались в стороны. Пустота наступала, поглощая пространство. Скоро она подберется и ко мне.
Навстречу приближался Егор, но он не видел меня. Парень прошел мимо, оглядываясь по сторонам.
– Где ты? Dictimi in mai*, – повторял без конца. – Dictimi in mai*.
Он остановился и вытянул наугад руку. Подобравшись на цыпочках, я нерешительно прикоснулась к его ладони, и меня потянуло, засасывая в воронку.
Борись! Дыши! Проснись! Вспомни! Живи! – хлестали бичом приказы.
В груди нарастала острая боль. Она наматывалась в клубок, который распирал ребра и сдавливал легкие.
– Вернись ко мне, – твердил голос. – Вернись!
Боль расползалась, угрожая лопнуть перезревшим гнойником.
Сконцентрироваться. Собраться. Вернуться.
Клубок рос. Он раздувался и разрастался, пульсируя, точно живой, и, напрягшись, вдруг... вытолкнулся, выстрелив. Чужое исторглось без остатка, и в теле воцарилась непривычная легкость.
