Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)
– Потому что, – упрямо гнула своё. И ведь не объяснить словами. Потому что хороший парень. И потому что достаточно пережил. Натворил, осознал и живет с чувством вины. Но не гнется, не ломается. Оптимист. Молодец.
– У тебя с ним что-то было? – голос Мэла подернулся корочкой льда.
– Блондины не в моем вкусе. А еще те, у кого нет шрама над бровью и мозаичных радужек, – заверила я и в качестве доказательства пылко поцеловала своего мужчину.
– Не понимаю. Тебе больше всех надо? – проворчал Мэл, смягчаясь. – Если прознают о благотворительности – повалят толпами. О том, что поможешь Чеманцеву, никто не вспомнит, а о том, что откажешь другим, никогда не забудут.
Но я уперлась, и Мэл понял: от намеченного пути не отступлюсь.
Сима взбунтовался. Он категорически отказался от безвозмездной помощи.
– Нет времени тебя жалеть, – отозвалась я небрежно на возмущенный возглас о том, что ему не нужна ничья жалость. – Вернешь, когда сможешь,
– С возвратом и под проценты! – раздухарился парень.
Я согласилась. И на договор займа на бумажном носителе согласилась. Никаких клятвопожатий, чтобы Чеманцев-старший знал: его сын не ввязался в сомнительную аферу.
Мэл устроил консультацию у знакомого юриста, которого порекомендовал дед. Договор предполагал возврат тридцати тысяч висоров с отсрочкой полтора года по выплатам, начиная с момента подписания, и последующие ежемесячные платежи по займу в размере не менее одной десятой части будущего заработка Симы. Процент по платежам установила я, переборов своей вредностью упёртого заёмщика, жаждавшего влезть в долговую яму. «Один процент годовых, начиная с момента первой выплаты по займу» – вписали строчку в договор.
По моему замыслу Сима получал висоры из банковской ячейки.
– После заключения договора Департамент по ценностям начнет проверку. Я не работаю, но ссуживаю. Возникает вопрос. Как объяснить происхождение денег, которых не существует в природе? – поинтересовалась у Мэла накануне.
Он задумался.
– Для отвода глаз снимем деньги со счетов. Чтобы прослеживалось движение средств.
На следующий день мы с Мэлом посетили Первый правительственный банк. Я активировала карточку премьер-министра, на которую набежали двадцать тысяч за два неполных месяца, и обналичила средства с личной карточки, подаренной Мэлом. Он тоже снял часть денег с авансовой карты.
С ним всё получалось легко и быстро. Мэл знал, к какому окошку подходить, к кому обращаться и как без лишних проволочек получить наличность. Он дождался моего возвращения из банковского хранилища, куда я отправилась в сопровождении старшего консультанта Мокия Лавровича. Половина пачек с висорами перекочевала из банковской ячейки в мою сумку. Я не сказала Мэлу, что забрала из тайника вдвое больше денег, чем озвучила Аффа. Так, небольшой запасец на крайний случай, чтобы не егозить каждый раз, когда скончается нелегальная заначка.
Таким образом, после подписания бумаг Симе вручили предмет договора, Мэл остался с раздутым бумажником, а я – с некоей суммой секретной наличности. Авантюра местного масштаба завершилась, к моей тайной радости.
Мэл тут же вернул мне деньги, предназначенные на личные расходы.
– С карточкой было бы удобнее, не нужно таскать мелочь. А теперь терпи, коли захотела. Зараз много не трать, чтобы не вызвать подозрений.
Учи ученого. О конспирации я знаю всё и даже больше.
Вечером позвонила Аффа.
– Спасибо, – сказала ровно. – Зачем ты это сделала? Он же никто для тебя.
– Ошибаешься. Он мой сосед по общаге.
«А для тебя больше, чем сосед» – вовремя прикусила язык.
– Ну... еще увидимся?
– Конечно! – ответила я с энтузиазмом, перекрывшим натянутость в голосе девушки. Но, несмотря на эйфорию от удачной сделки, я чувствовала, что моя помощь еще сильнее запутала Аффу. С одной стороны, она обрадовалась за Симу. С другой стороны, продолжала дистанцироваться от меня, и возникшая между нами социально-материальная пропасть не собиралась уменьшаться.
Много лет назад, в интернате, я заболела дикой завистью к своей несостоявшейся подружке. Завидовала обрушившейся на неё популярности, успеху, нарядам, всеобщему обожанию. Болезнь оказалась испепеляющей, но скоротечной. Я вдруг поняла: пусть случится чудо, и девочка вспомнит обо мне, у нас не получится прежней дружбы. Бывшая подружка стала частью другого мира – яркого, интересного. А я не изменилась, оставшись серым забитым крысенком. Позже, в одной книжке, мне попалась на глаза фраза. «Настоящий друг – не тот, кто сопереживает вашим бедам, а тот, кто искренне радуется вашим успехам». Я до сих пор испытывала неловкость за детскую слабость, которую оправдывала разве что малым возрастом.
Но упрекнуть в том же Аффу не смею. Наоборот, пойму её.
Богатеньким деткам не делали снисхождение.
Преподаватели одолевали не только на лекциях, но и на дополнительных занятиях, организованных для нас с Мэлом. Отвратительное это дело – допзанятия. Сидишь нос к носу с преподом, он объясняет материал, а потом определяет степень усвоения и проверяет домашнее задание. И ведь не отвертеться и не спрятаться за спину впереди сидящего, потому что впереди сидящих нет. В общем, безнадега и неизбежная зубрежка.
Царица читала историю своих культов в пределах, оговоренных предметом, не отвлекаясь на личности и посторонние разговоры. Шокирующая новость о том, что Ромашевичевский хотел свести счеты с ней, а не с кем-нибудь другим, не выбила проректрису из равновесия. «Здравствуйте», «до свидания» и в промежутке – новая порция о шаманизме на северных территориях. Не знаю, сообщили ли Царице, что она осталась при дефенсоре* по моему ходатайству. Лучше бы она никогда не узнала. Не хочу, чтобы Евстигнева Ромельевна чувствовала себя обязанной.
Стопятнадцатый, наоборот, на первом же занятии поделился наболевшим.
– Потрясен вашей выдержкой, милочка. Растёте на глазах. А уж Ромашевичевский... – махнул он рукой, устремив взгляд в стену. Наверное, представлял, как Ромашка крутился бы в его кресле и швырялся бумажными шариками. Представлял – и сердце болело за деканскую должность, на которую покусился подлый доцент.
Генрих Генрихович вообще стал рассеяннее, чем раньше, и грустнее. Наверное, печалился из-за потрясений, поваливших альма-матер на спину, и винил себя в том, что не доглядел, не уследил. Будь он прозорливее, удалось бы избежать многих бед. А я в задумчивости поглядывала на декана и, поглаживая палец с подарком Некты, выжидала подходящий момент, чтобы побеседовать о жителе институтского подземелья. Да и Мэлу не мешало узнать о происхождении необычного «колечка».
В Моццо наблюдательный Мэл как-то спросил:
– Не вижу татуировку. Удалила, что ли?
Мне пришлось изворачиваться:
– Нет. Она проступает, когда скачет адреналин, а потом исчезает. В этом сезоне модно.
– Не слышал о таком. Кто посоветовал? – продолжился допрос.
Кто, куда, зачем... И ведь не отстанет, пока не докопается до сути.
– Вива. Моя стилистка, – соврала самозабвенно. – Сведу рисунок, когда надоест.
Мэл посмотрел пристально-задумчиво, и я забеспокоилась. Похожий взгляд бывал, когда он со стопроцентной точностью чувствовал мое вранье. На удивление Мэл промолчал, приняв объяснение.
Пора поставить точку в истории с «колечком» и получить ответы на вопросы: можно ли избавиться от презента таинственного чудища, и как жить, если ответ на первый вопрос окажется отрицательным? Несомненно, единственным в мире специалистом по Нектам, кусающим заблудившихся студенток, являлся Альрик. Он мог бы рассказать многое о существе, оставившем отметину на моем пальце, а прорехи неизвестности заштопал бы серией опытов и анализов. За небольшим уточнением. Ни при каких условиях Мэл не согласится на обследование в лаборатории профессора, впрочем, как и я. Стало быть, Стопятнадцатый оставался единственной надеждой. Но и без привлечения интуиции я знала, что декан будет настаивать на консультации с участием ученого коллеги.
Что делать? Еще немного подождать? Тем более, причин для паники нет. Я вспомнила: подарок подземного жителя прочно обосновался на пальце после гибели Радика и исчез после пробуждения в медстационаре. Даже нападение Эльзушки не пробудило «колечко». Наверное, потому что больше нет причин для оцепенелого страха, сковывающего рассудок.
После третьего занятия декан сообщил, что наш сигнал по злоупотреблениям комендантши рассмотрен, и начата поспешная проверка административно-хозяйственного комплекса общежития. Подозрения оправдались. Выявлены многочисленные случаи превышения полномочий, взяточничества и воровства. Чтобы не выносить сор из избы, то бишь из института, комендантше предложили добровольно сложить полномочия.
Ну, народную версию трагической судьбы уволившейся тётки-вехотки мы успели выслушать от Капы, а теперь Стопятнадцатый сообщил то же самое на официальном языке от лица администрации. Генрих Генрихович подтвердил слухи о предстоящей грандиозной перестройке первых двух этажей. А еще, дабы впредь должностным лицам неповадно было мечтать о присвоении казенного добра, за исполнением строительных смет обязали следить ревизионную комиссию из числа ректора, проректрисы и деканов трех факультетов. Завхозше объявили строгий выговор за халатность при списании и снятии ежемесячных остатков в общежитии. Сперва её хотели изгнать из института на пару с тёткой-вехоткой за сговор, но завхозше удалось оправдаться и доказать непричастность к махинациям бывшей комендантши.
Бедняга Агнаил, – пожалела я парня. Его возлюбленную оклеветали под горячую руку. Наверное, солнечный горнист утешает подругу в перерывах между звонками.
А Стопятнадцатый басил, витая мыслями в далёком далеке.
Нам с Мэлом, как прожекторам, вскрывшим нарывы и язвы на теле института, администрация решила вручить вознаграждение в виде обещанного комендантшей уголка из мягкой мебели и карнизов. И пары тумбочек. А нескольких стульев с мягкими сиденьями.
Я изумленно уставилась на декана, а потом перевела вопрошающий взгляд на Мэла. Что означают щедрые подарки? Нам предлагают взятку за молчание?
Мэл прокашлялся:
– Видите ли...
– Понимаю ваши сомнения, – согласился Стопятнадцатый, недослушав. – Поверьте, вознаграждение не преследует особого умысла. Мягкий уголок давно списан, а в общежитии нет свободных комнат достаточного размера, в которых можно поместить мебель без ущерба для свободного пространства. Так что придется выбросить диван и кресла, как полагается. Насчет прочего инвентаря можете не беспокоиться. Запасы таковы, что их хватит, чтобы укомплектовать все жилые помещения общежития и карнизами, и тумбочками, и стульями.
Я пригляделась к Генриху Генриховичу. Интуиция сообщила, что он честен с нами и не намеревается просить о молчаливом сговоре. Да и бесполезно шифроваться. Кому надо, тот давно пустил слухи, гуляющие по институту.
Совесть колебалась недолго. Сотые доли секунды. Потому как стало жалко мебель, которой забронировали место на помойке.
– Отменные пружины. Класс! – разлегся на диване Мэл, в то время как я обсиживала то одно, то другое кресло. – Иди сюда. Поваляемся.
Мы повалялись с полчаса. Мэл потянулся за футболкой, упавшей на пол.
– Не хватает штор, – показал на свежеприкрученный карниз с кольцами. – Выбирай любые.
И выберу. В тон, в цвет, в стиль. И еще кучу хозяйственных мелочей по составленному списку. Живем!
После очередного допзанятия Стопятнадцатый вручил заявление об увольнении с должности младшего помощника архивариуса, подписанное ректором, и Мэл вздохнул с непонятным облегчением. Неужели стыдится, что его девушка подрабатывала за гроши в архиве? А я не испытываю неловкости. Любая работа имеет право на уважение.
– Теперь можете увольняться, милочка. Процедура аналогична приему на работу, – объяснил декан.
Процесс проистекал при молчаливом присутствии телохранителей, следовавших за мной по пятам. Слагая с себя трудовые обязанности, я посетила отдел кадров с получением обходного листа, бухгалтерию, столовую для персонала, библиотеку и медпункт.
Картавый специалист по дебетам и кредитам насчитал к вручению шестьдесят три с половиной висора, объяснив, что больничный лист за два с половиной месяца оплачивается в половинном размере оклада, плюс мне полагается компенсация за вынужденный отпуск по вине работодателя. Поначалу я брезгливо взяла расходный ордер на выдачу мелочевки, но потом вспомнила совет Вивы: деньги на дороге не валяются. Нужно ценить каждую монетку.
Морковка заявила, что типун на языке со временем исчезнет.
– Периодическое обновление типуна – раз в полгода. К указанному времени введенный состав растворится.
Фельдшерица не забыла удалить с пятки фискальную полоску, отчитывавшую рабочее время тщательнее любого табеля.
Распрощалась я и заведующей преподавательской столовой, ни разу не побывав в изысканном общепите и не заказав индивидуальное меню. А в библиотеке произошло неожиданное спотыкание. Бабетта Самуиловна уведомила, что на мне числятся два справочника.
«Куда заныкала?» – вопрошал суровый взгляд из-за очков. – «Порвала на туалетную бумагу?»
Куда, куда? – лихорадочно вспоминала я, выискивая ответ в закоулках памяти. Книги остались в швабровке! В тумбочке!
И чтобы процедура увольнения завершилась, нужно вернуть книги.
Мэл, сам того не подозревая, облегчил мне жизнь. Вечером он принес пару пустых коробок.
– Ты теперь «мертвая душа». Завтра соберешь вещи, и сдадим твою комнату.
Я растерялась. Конечно, рано или поздно швабровка перекочевала бы в фонд незанятого общежитского жилья. Но «рано» наступило неожиданно быстро. Захудалая комнатушка оставалась для меня пятнышком личного пространства в противовес совместным просторам на четвертом этаже. Секретным запасным аэродромом.
– Мало? – показал Мэл на коробки, по-своему истолковав замешательство.
– Достаточно, – отозвалась я невразумительно.
И складывать-то нечего. Основная часть вещей активно обживалась наверху, в квартирке, а в швабровке осталась завалящая мелочевка.
Назавтра после занятий Мэл проводил меня на первый этаж. Сам он намеревался отлучиться к знакомому автомеханику, чтобы показать машину. Мэл вообразил, что в салоне поскрипывает при быстрой езде. Меня вообще не волновало, скрипит или пищит – лишь бы не глохло на перекрестке, а заботливый хозяин «Турбы» извелся, вычисляя источник звука.
– Слышишь? Нет? А теперь? – спрашивал у меня.
Мэл допускал три звуковых состояния в салоне любимого автомобиля. Тишину, музыку и... голосовое озвучивание нашего интимного уединения. Стон, к примеру, или выжатое как лимон: «Мэ-эл...» или лихорадочно-требовательное: «Не останавливайся». Хоть убей, не помню такого. А Мэл сообщил буднично, между делом, роясь с недовольным видом в бардачке, куда недавно засунул диск с песнями.
Перед тем, как поцеловать на прощание, он дал инструкции:
– Я скоро вернусь. Дождись меня. Коробки не поднимай и не передвигай тяжести. При малейшем подозрении вызывай дэпов*. Никому не открывай и ни с кем не разговаривай.
Столько запретов! Проще поселить меня на необитаемом острове.
– Даже с Аффой?
– С ней можно, – разрешил Мэл, не заметив иронии в вопросе. Хорошо, что не повелел общаться с девушкой через закрытую дверь.
Швабровка, швабровка, швабровка моя!
Родные и милые сердцу края,
Которые скоро покину.
Отправлюся на чужбину.
О, да я могу составить конкуренцию Стопятнадцатому в части стихотворчества!
Вещей оказалось не так уж много. Кое-то из одежды, остатки былого бардака в тумбочке и загроможденный подоконник, на который Мэл второпях скинул всё, чем был завален стол перед банкетом у близнецов.
Уж если съезжать, то съезжать. Что-то выбросить, а что-то оставить. Заберу полюбившийся коврик-циновку, купленный по дешевке в районе невидящих. И плафончик заберу, повешу на кухне. Пусть он смешной и простенький, но мне нравится. Только бы снять, не рухнув с шаткого стула. Я бы забрала и голубое страшнючее дерево, усыплявшее меня не хуже снотворного. Выломала бы кусок стены и утащила наверх художественный шедевр братьев Чеманцевых, но соседки вряд ли скажут спасибо за сквозную дыру в их комнату. Попрошу Мэла сфотографировать раскидистые ветви на память, пока по этажу не прошелся ураган перепланировки.
В тумбочке среди хлама отыскались забытые библиотечные справочники. Книги легли в коробку поверх сложенной одежды – чтобы потом быстро отыскать их, не перерывая содержимое.
Телефонная трель отвлекла от раскладывания вещей на нужные и ненужные кучки. Звонил Петя Рябушкин. Что ему понадобилось? Мы периодически сталкивались в институте, и каждый раз чемпион активно пожимал руку Мэлу. Даже чересчур активно. И со мной здоровался преувеличенно громко, отчего мне делалось неловко.
– Здравствуй, Эва. Я сейчас поблизости от института, могу занести фотографии с приема. Помнишь, нас снимали на «Лицах года»? Ты где?
Энергичность Пети дезориентировала меня. Мэл велел никому не открывать и ни с кем не разговаривать в одиночку. Может, сказать, что у меня не прибрано, или попросить спортсмена зайти попозже, когда вернется Мэл? Очень гостеприимно. Человек проходит мимо института и предлагает занести фотки, а я советую ему поторчать где-нибудь в окрестностях, пока Мэл занимается ремонтом машины.
Петя не способен на подлость. Он добрый и благородный. Спас меня из-под рухнувшей люстры и безвозмездно аннулировал долг, купленный когда-то у Мэла. Чемпион не продаст меня за сто или пятьсот висов.
– Конечно, заходи. Я в общаге, на первом этаже. Собираю вещи.
– Не волнуйся, я ненадолго. Занесу и побегу дальше.
Всё-таки нужно предупредить Мэла о визите спортсмена.
Похоже, Петя слукавил. Он пробегал не поблизости от института, а прогуливался гораздо ближе, например, по общежитскому коридорчику. Не успела я выбрать номер Мэла из списка, как в дверь постучали.
Дезориентация, начавшаяся при разговоре с Петей по телефону, продолжилась с приходом парня. Я привыкла к скромному домашнему мальчику с коротким русым чубчиком, в шапочке с помпоном-какашкой. Прежний Петя был насквозь понятным – искренним и бесхитростным, хотя и местами топорно прямолинейным. Теперешний Петя стал другим. Уверенным, солидным. Приобрел лоск, возмужал. Иначе одевался. Конечно, с прежней старательностью и аккуратностью, но теперь под ветровкой виднелся элегантный пуловер, а не мамин вязаный свитер. А еще спортсмен периодически вскидывал руку, приглаживая волосы, потому что каждую секунду помнил: на голове стильная стрижка с укладкой, а не беспородный газон из-под машинки.
– Привет. Генеральная уборка? – оглядел Петя швабровку.
– Она самая.
– Вот, держи, – протянул фотографии.
Неплохие вышли снимки, профессиональные. Три штуки. С микроскопическими отличиями, если внимательно и долго разглядывать. Крупный план, удачное освещение. Рубля в центре – громоздкий, бесформенный. С одного боку – воздушная принцесса в синем облаке, с другой стороны – тот, прежний Петя, широкоплечий юноша со сдержанной улыбкой.
– Еще дали фотографию с иллюзией. Я маме отдал, – признался чемпион. – Не обидишься?
– Забирай, конечно, – закивала я. Мне не жалко. Солить их, что ли?
– Спасибо. Ну-у... – парень, видно, хотел сказать «я пошел», но замялся. – Разве Егор не с тобой?
– Нет. Но скоро придет. У него дела.
– Понятно.
Спортсмен прогулялся по комнатушке, обогнув хлипкий стул с коробкой.
– Я ведь тогда и не разглядел толком, как ты живешь... жила, – поправился он, напомнив о визите в общежитие после гибели Радика. – Наверное, до сих пор не простила меня.
– Простила, Петь. Помоги снять плафон, пожалуйста.
Парень убрал коробку, освобождая стул.
– Ого, – пролистал справочник, лежавший на сложенной одежде. – Почитываешь перед сном?
– И по утрам вместо завтрака, – ответила я с улыбкой, и, забрав у чемпиона книгу, положила оба справочника на дно другой коробки. Надо же так глупо спалиться! – заколотилась паническая мысль. Заметил Петя библиотечный штамп или нет? Сейчас начнет задавать вопросы, как мне удалось миновать Монтеморта – грозного стража, охраняющего казенное добро.
Петя промолчал. Балансируя на шатающемся стуле, снял бумажный плафон с прорезанными фигурками и протянул мне.
Символично. Когда-то спортсмен, выполняя мою просьбу, попросил однокурсника создать шедевр из обычного ватмана.
– Спасибо, – поблагодарила я, испытав немалое облегчение, оттого что Петя не придал значение книгам, тайно вынесенным из института. Страшно представить последствия, вздумай чемпион засвидетельствовать нарушение кодекса о преступлениях – в ректорате или в кабинете куратора от первого отдела или перед телекамерами журналистов. Статья «Хищение висорической литературы с целью контрабанды»... Всенародная огласка... Скандал... И тогда прости-прощай Мэл и воздушная принцесса в синем облаке. Здравствуй, позор и тюремная роба.
– Не за что. Знаешь, Эва, я часто думаю, почему у нас не получилось...
Что-что? Мои уши, наверное, давно не мылись. Мерещится всякое.
– У нас могло выйти что-то путное, будь я умнее. А на деле бросил тебя в «Вулкано»... Потерял свой шанс...
Петины откровения валили с ног. Минуту назад мы разговаривали как добрые друзья, и вдруг чемпион решил усложнить дружеские отношения непонятным раскаянием. А как же дочка второго замминистра финансов?
– Петя, что было, то прошло. Хватит винить себя. Ты предложил долг, я приняла. Всё честно. И в отделении отсидел. Разве недостаточно?
– Отсидел... – повторил парень. – Заслуженно. Другие хвастают приводами и сравнивают, у кого больше, а мне одного хватило на всю жизнь... Эвочка, помоги! Привод – как бельмо на глазу. Никакими медалями и чемпионскими титулами не замазать. А я... Мне нельзя... Нужно, чтобы чистое досье... С приводом и надеяться не на что!
Эмоциональная бессвязность Пети ошарашила меня. Он метил высоко, может быть, под крылышко к дочке замминистра финансов. А идеальная биография оказалась запачканной случайным арестом. Таких не берут в высшую лигу.
– Один дурацкий привод, и всё насмарку, – жаловался парень. – Тебе ведь нетрудно. Твой отец или отец Егора... Он же твой, ну... почти родственник. Им достаточно щелкнуть пальцами...
Я опешила. Попросить папеньку или Мелёшина-старшего, чтобы из личного дела Пети Рябушкина вымарали строчку о приводе в отделение? Вот так, невзначай попросить об услуге в разговоре за чашечкой воскресного кофе. Если учесть, что ни с отцом, ни с Мелёшиным-старшим я и парой слов не обмолвилась, то просьба чемпиона невыполнима. Абсолютно.
– А других способов нет? – спросила неуверенно.
– Какие могут быть способы? Это клеймо. На всю жизнь, – понурился Петя. – Неужели тебе трудно? С меня причитается.
Ох, Петя, знал бы ты правду о родственных связях в запутанном клубке Мелёшиных-Влашеков, не заглядывал бы с надеждой в глаза.
– Мне не трудно, но...
– Значит, поможешь? – обрадовался парень.
Из патовой ситуации вырвал стук в дверь. На пороге стоял Капа с чайником в руках.
– О, привет! Услышал голоса, дай, думаю, загляну. А Мэл где?
– По делам уехал. Скоро будет. Это Петя Рябушкин, учится на внутреннем факультете, – представила я чемпиона. – А это Капитолий Чеманцев, мой однокурсник и сосед.
Парни пожали друг другу руки.
– Помню, – сказал Капа. – Ты приходил как-то. И перед «Лицами года» приезжал.
– Петя принес фотографии с приема. Хочешь взглянуть?
– Валяй. – Капа протопал в швабровку как к себе домой. – Осторожно, горячий! – заставил чемпиона посторониться и водрузил чайник на стол. – Решила прибраться?
– Съезжаю. Вот, манатки собираю.
– Ну, и добра у тебя, – присвистнул сосед, оглядывая беспорядок. – Барахольщица. Чаю хотите?
– С удовольствием, – кивнула я.
– Спасибо, но мне некогда. Опаздываю на тренировку, – сказал воспитанный спортсмен. – До свидания, Эва.
– До свидания, Петя. Спасибо за фотографии.
И парень, бросив на меня отчаянно-многозначительный взгляд, ушел.
– Не знал, что он высокий, – Капа ткнул пальцем в премьер-министра с фотографии. – Метра два или около того.
– Наверное, – ответила я машинально. От облегчения, что сосед нагрянул вовремя, чуть не бросилась к нему на шею со словами благодарности. – А где Сима?
– Они с Афкой в кино ушли. Погоди, сейчас кружки принесу.
Пока Капа организовывал чай с сахарной плиткой, я в задумчивости покачивалась на кровати. После разговора с чемпионом остался осадок. Неприятный, липкий. Не знаю, почему. Может, потому что Мэл предрекал, что ко мне повалят за помощью? И, к полнейшей неожиданности, в числе первых оказался Петя. Его просьба обрушилась как снег на голову. Парень искренне считал, что для меня плевое дело – замолвить словечко перед родителем или начальником дэпов*. И воспринял бы отказ в помощи как гордыню и зазнайство. А ведь Мэл предупреждал об издержках популярности.
Кстати, надо бы позвонить ему и рассказать об успехах в швабровке.
Выслушав краткий рассказ, Мэл сухо обронил:
– Уже еду. Жди, Папена.
Абзац. Предстоит трудный воспитательный вечер.
Воспитатель примчался в швабровку в разгар чаепития, и ему достался стакан с ароматным напитком и куском сахарной плитки. Мэл и виду не подал, что напряжен, но я знала – мне воздастся за безалаберность.
И мне воздалось. Распрощавшись с Капой, мы отправились наверх. Мэл нес тяжелую коробку, а я – легкую и полупустую.
– А теперь ты четко и подробно объяснишь, зачем Рябушкин заявился в общагу, – сказал Мэл, устраиваясь в кресле, и заставил сесть к нему на колени.
Я объяснила. О фотографиях, о просьбе Пети, о моем затруднении и о неожиданно выручившем соседе. Правда, умолчала о попытках чемпиона изобразить сожаление неудавшимися отношениями и о щекотливом эпизоде с библиотечным справочником. Мэл слушал, поглаживая по спине, и его молчание пугало.
– Ты проштрафилась, Папена, – заговорил, наконец. – Во-первых, нарушила инструкцию. «Никому не открывать».
– Я хотела позвонить тебе и предупредить! Петя проходил мимо и предложил занести фотографии. Это преступление?
– И его «проходил мимо» вылилось в конкретную просьбу. До сих пор думаешь, что он пришел случайно?
Я потупилась. Мэл прав. Снимки с приема стали поводом.
– Удивляет совпадение. Рябушкин проходил мимо, когда я уехал из общаги, – задумался Мэл. – Надо же так пролететь. Рано сбросил его со счетов...
– Кто кого бросил? – не разобрала я бормотанье.
– Никто. Думаю, зачем Рябушкину срочно понадобился чистый лист в личном деле.
– Кстати, нашёл источник скрипа?
– Нашел. Не увиливай от темы. Открыв Рябушкину, ты подвергла свою жизнь опасности.
– Петя не такой! – возмутилась я. – Он не поступит подло.
– Какой «такой»?– усмехнулся Мэл. – Люди меняются. Их меняют обстоятельства. Заставляют прогибаться.
– Не верю!
– Во-вторых, вы разговаривали с Рябушкиным за закрытой дверью. Наедине, – продолжил Мэл.
– Неужели ты... – захолонуло меня возмущение. – К-как ты мог подумать?!
– У Рябушкина мог быть диктофон. Или жучок. Он мог инсценировать что угодно, а потом передал бы видеозапись заинтересованным лицам.
Я вознегодовала. Обвинения Мэла – абсурдные и беспочвенные. Петина прямолинейность никуда не делась, несмотря на смену имиджа. Чемпион пришел и, как умел, попросил замолвить на него слово. Он придумал повод с фотографиями не для того, чтобы снять меня на видео в домашних условиях и продать запись журналистам.
– Ты не поняла, – повторил Мэл. – Речь не о конкретном Рябушкине. Он пришел без жучка, потому что разговор был щекотливым. Речь идет о любом другом человеке, который решил бы заработать. А ты, наивная и доверчивая, провалила экзамен.
– Ну, знаешь! – дернулась я, порываясь встать, но он не позволил. – Значит, и Капа разгуливает с жучком по общежитию?
– Чеманцев не разгуливает, – сказал жестко. – Но за чаек вдвоем ответит.
– Мы пили чай – и больше ничего!
– Папена, – перебросил он мою прядку за плечо. – Ты провинилась по самое не хочу. По уши. Тебе придется постараться, чтобы я передумал и оставил Чеманцева живым и относительно здоровым. Однажды вы уже пили чай – и больше ничего. А проснулись в одной кровати.
– Это вышло случайно, – пробормотала я, сконфузившись. И градусы были покрепче.
– И на будущее. На просьбы о помощи отвечай, что теперь я принимаю решения за тебя, – продолжал воспитывать Мэл.
Представив огромную очередь просителей, растянувшуюся от общежития до ворот института, я ужаснулась.
– Ты прав. Наверное, это выход.
– С Рябушкиным я поговорю. Объясню, как устроен мир. Пообщаемся по-мужски. Не бойся, не покалечу, – усмехнулся он. – Он должен был обратиться ко мне, а подставил тебя. Надеюсь, не от трусости, а от незнания.
– Почему важно, чтобы в личном деле не было приводов?
– Потому что каждый привод снижает вероятность устройства на хорошо оплачиваемую работу. Чем больше арестов, тем неблагонадежнее человек. Ему не доверяют и опасаются. В конце концов, на высоких должностях в досье недопустимы отметки об арестах.
– А у тебя были приводы? – прижалась я к Мэлу, забыв о его недавней ершистости.
– Плохого же ты мнения обо мне, – проворчал он.
Мэл категорически порвал фотографии с приема и вдобавок подпалил их igni candi*. От спонтанного костерка потянулся вонючий дымок. Я поспешно затворила дверь в комнату и открыла на кухне окно для проветривания.
– Обязательно жечь? Почему бы просто не выбросить?
– Потому что, – ответил Мэл. Закрутил пальцами воздушный смерчик и направил к окну, чтобы вместе с aireа candi* вытянулись на улицу остатки неприятного запаха. – У меня уже изжога на Рябушкина. Не усугубляй.
Я извлекла часть вещей из коробок.
Мэл глянул мельком на плафон, и его равнодушие кольнуло обидой. Ну, и пусть ему не нравятся вырезанные фигурки. Главное, что нравятся мне.
Рулончик с карандашным портретом, дожидаясь подходящей рамки, занял место в тумбочке. По сравнению с калекой, оставшейся в швабровке, красавица с четвертого этажа не кособочилась и плотно закрывалась, а внутри имелись в достаточном количестве полки и ящики.
