Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)
– Понимаешь... – рассказала сумбурно, более-менее утихнув. – В интернате был один мальчик... Старше меня... Однажды он подошел и сказал: «Держись за меня, шмакодявка. Иначе не выживешь». И я пряталась за него... Несколько лет пряталась, а он почему-то защищал... А потом взял и сбежал из интерната. Бро-осил... – снова заревела. – Я же боялась заводить друзей, чтобы никто не узнал обо мне. А ему было плевать, вижу или нет. А теперь и Радик бросил. Тебе неприятно слушать?
– Нет, Эва, наоборот, я рад. Ты молчала столько времени... Ходила, а глаза красные-красные, и около тебя потрескивало. Звенело от напряжения. Хорошо, что поплакала. Легче?
– Да.
Наверное, мы смотрелись странно посреди заснеженного тротуара, но мне было все равно.
Мэл достал из внутреннего кармана куртки платок и протянул мне. Никакие трудности не выбьют воспитание из парня. Он открывал двери, пропускал вперед, нес сумку, и я не испытывала прежнего раздражения.
– Ты права во всем, – сказал Мэл. – Я тысячу раз пожалел, что нельзя повернуть время вспять. Машина времени пришлась бы кстати.
Его слова в точности повторили бредовые фантазии, посещавшие меня во время бесконечных мотаний по улицам.
Мы двинулись дальше, и вскоре парень заметил мусорные баки в проулке.
– Самое время попрощаться с курткой, – сказал, ставя сумку на снег, и открыв ее, не удержался на корточках, завалившись назад.
– Сильно ушибся? – спросила я, помогая Мэлу подняться.
– В ней, что ли, рой с пчелами сидел? Вылетели и сбили с ног.
Какие пчелы зимой в столице в сумке у студентки? – ответил мой красноречивый взгляд.
Мэл вынул куртку и бросил в бак.
– Смотри, вон там. Ничего не видишь? – показал на тень между переполненными баками, из которых вываливались мешки с мусором.
– Да ну тебя. Нагнал страху. Пошли уже, – сказала я с дрожью, оглядываясь по сторонам, и мы двинулись дальше.
– Расскажешь об архиве? – спросил осторожно Мэл.
– Потом как-нибудь, – отозвалась неохотно, и он не стал наставать.
Может, позже откроюсь Мэлу, что архивариус оказался родом с побережья, но не сейчас. Это моё, личное. Разговор со Швабелем Иоганновичем вышел коротким и грустным, и мне хотелось продолжить общение. Ведь не завтра же уедет Штусс. Мэл как-то упомянул, что необходимо оформить кучу бумаг и получить согласие нескольких ведомств для въезда на побережье. Так что я успею поговорить с архивариусом, и не раз. Вдруг мужчина вспомнит что-нибудь интересное из своего детства? Еще потребую от него адрес, чтобы писать письма, и попрошу рассказать о Радике – об его увлечениях, о пристрастиях, о друзьях.
– Ты говорил, что встречался с Рублей, – вспомнила неожиданно. Оказывается, я многое пропустила, потерявшись в закоулках воспоминаний и обид. – Он тебя не съел? Что сказал?
– Не съел, – улыбнулся Мэл. – Ну... В общем, разговор получился продуктивным. Эва, я расскажу, и ты снова рассердишься...
– Нет. Обещаю.
– Хорошо, – согласился он. – В нашей среде заключают браки и налаживают семейные связи, исходя из деловых интересов. Поэтому заверения в горячих чувствах выглядели бы дешевым трюком. Общество не поверит и посмеется. Ты – деловой интерес Рубли. Он хотел повязать Влашека через твой брак с одним из своих родственников. Об этом открыто говорят. А тут вышло, что я спутал карты. Знаешь, какие слухи ходят о Мелёшиных? Мы раньше всех прознали, куда дует ветер, и я пошел по головам ради выгодной партии, заставив тебя принять обязательство. Сгоряча Рубля хотел послать за тобой, чтобы ты подтвердила факт угроз и шантажа.
Премьер-министр запланировал мое замужество? – ужаснулась я. – И что дальше? – ухватилась за Мэла.
– А ничего. Рубля, конечно... э-э-э... погорячился и высказался... м-м-м... весьма эмоционально, но потом признал, что ты оказалась незапланированным бонусом в брачной колоде. Хотя и не отказался от задумки породниться с Влашеками.
– То есть? – силилась я сообразить. Мозги опухли за время бездействия и работали с трудом.
– Через твою сродную сестру.
– Но ей же пятнадцать!
– Ну и что? Рубля готов вкладывать инвестиции, потому что видит в твоем отце потенциал. И... гуляют слухи, будто бы он рассматривает Влашека в качестве своего преемника, – сообщил спокойно Мэл.
Общество прочит родителю пост премьер-министра?!
– Поэтому я ездил на предварительную встречу с твоим отцом. Во-первых, сказал напрямик о пожелании Рубли в отношении твоей сестры, а во-вторых, заверил, что наша семья компенсирует Влашекам упущенную выгоду в отношении тебя. Сегодня мой отец должен был встречаться с твоим. Эва, это сложно. Это политика. Мой отец не сегодня-завтра добьется объединения департаментов – своего и Первого. Как думаешь, кто встанет во главе? К тому же мой зять – первый советник Рубли и курирует работу правительственных научных центров. А оба деда – родной и двоюродный – имеют право голоса в Высшем правительственном суде. Так что моему отцу есть что предложить Влашеку в качестве откупа за старшую дочь, то есть за тебя.
Не знаю, что и сказать. Лучше бы не спрашивала, потому что слова Мэла потрясли. Пока я варилась в собственном соку переживаний, выяснилось, что около серой незаметной крыски закрутился клубок политических стратегий и интриг, из которого не выпутаться.
Нужно ли мне всё это? Меня станут учить правильно ходить, говорить и смотреть по сторонам, чтобы не опрофаниться перед высшим обществом и журналистами. Будут следить за каждым шагом и заглядывать в рот. Моего зверя начнут дрессировать и воспитывать.
Не хочу меняться. Хочу вернуть прежнюю жизнь.
– А что сказал отец по поводу сестры?
– У него нет выбора. В любом случае ему пришлось бы родниться с Рублей, коли произошел поворот в карьере.
Запланированное будущее кого угодно ввергнет в отчаяние. Теперь мне стало понятно возмущение сестры Мэла при встрече у лифта. Наверняка Мелёшин-старший держал дочь в качестве козыря в брачных стратегиях клана.
– Отец намекал, что я... не вижу волны?
– Ни слова, ни полслова. По умолчанию мы поняли друг друга. Эва, буду честен. В союзе наших фамилий обе семьи усматривают взаимную выгоду. В данном случае твое невидение не имеет значения.
Иными словами, я пешка, которую толкают в дамки против воли, не спрашивая о желаниях. Отец вырастил меня и дал образование, каждый день рискуя именем и карьерой. Настала пора отдать дочерний долг.
Все проблемы из-за кольца, – посмотрела на Коготь Дьявола, тускло поблескивающий на пальце. Нет, причина была глубже и состояла в том, что отцу следовало перевести меня в колледж на востоке страны, а не в столичный институт, в котором учились Мэл и Петя Рябушкин.
– Получается, нам теперь не деться друг от друга? Чем дальше, тем глубже вязнем.
– А ты хочешь деться? – посмотрел на меня Мэл.
Я не ответила. Не знаю, чего хочу. Хочу разобраться в себе. Хочу разобраться в своем отношении к Мэлу. В отчаянный момент, когда в комнате Вивы из меня утекали жизненные силы, в голове вспыхнуло, что люблю его. Почему? Что это за чувство?
После нескольких дней отчуждения я испытывала настороженность к Мэлу. И то хорошо, что агрессия растворилась в слезах, выплаканных в подвальном коридоре. Теперь требовалось время, чтобы понять парня и логику его поступков. А если меня разочарует отношение Мэла к жизни? Вдруг выяснится, что у нас совершенно противоположные взгляды на одни и те же проблемы?
Мэл правильно сказал – нужно идти к психологу.
– Эва, на тебя никто не давит и не принуждает, – сказал парень, сжав мою руку. – В любом случае, поступай, как считаешь нужным. Как велит сердце.
Хорошо сказано. Мое сердце пока что отдыхает, сбросив ношу, пригибавшую к земле все эти дни.
– А твой отец знает, что я не вижу? – поинтересовалась у Мэла.
– Нет. Как я понимаю, в личном деле хранится поддельная вис-экспертиза, да?
– Возможно. Не вникала. Отец устраивал нужные обследования. Даже не знаю, существуют ли настоящие результаты замеров вис-потенциалов.
За разговором мы сделали крюк по заснеженным улицам и вышли к институту.
– Смотри, сегодня полнолуние! – воскликнул Мэл, показывая рукой.
Луна, прятавшаяся за зданиями и деревьями, решила вылезти на небосклон. Желтый блин цеплялся за крышу дома, освещая улицу ярче фонарей. Отчего-то стало тревожно, и я оглянулась назад.
– Замерзаю, – поежилась зябко.
Мэл потрогал мой нос, и мимолетное заботливое касание не раздражало.
– Точно. Прибавь шаг, – потянул парень за собой.
Когда мы торопливо шли по аллее с ангелами, я дернула руку Мэла, показав пальцем наверх.
– Смотри, вон там! На крыше кто-то сидит.
– Никого там нет, – сказал Мэл, изучив институтскую черепицу. – Это тень легла, вот и кажется. Пошли.
Я следовала за ним, подняв голову, пока мы не повернули за угол здания. В какой-то момент мне показалось, что у вентиляционной шахты очертились контуры темной фигуры с распростертыми крыльями – такими же, как у каменных ангелов с аллеи.
Прощаясь у двери швабровки, Мэл поцеловал руку как джентльмен, чем смутил. Я успела отвыкнуть от жестов внимания.
– Спокойной ночи, леди.
– Спокойной ночи, – рассмеялась и сделала реверанс. – Спасибо за прогулку, Егор Артёмович. Мне понравилось.
– И вам спасибо, Эва Карловна, – сказал он серьезно и отвесил поклон. – Провел чудесный вечер в вашем обществе.
Несомненно, после нескольких дней, в течение которых отвратительный характер лез из меня как прогорклая каша из кастрюли, сегодняшний вечер показался сказкой нам обоим.
Ну, и что с того, что мы разошлись по своим комнатам, а потом встречались возле душевой и в пищеблоке? Мэл улыбался, и я тоже.
Брачные стратегии, о которых рассказал Мэл, воспринималась через призму мутного стекла. Словно бы не из-за меня, а из-за другой девушки перекраивались политические взаимовыгодные альянсы, и словно бы другой счастливице выпала великая честь примерить фамилию столичного принца.
Разве не об этом мечтает каждая особа женского пола? Отец – высокопоставленная шишка, самый завидный жених – мой парень. Наверняка свалившаяся на меня удача не дает кому-то спать ночами, вызывая черную зависть. Найдется немало желающих поменяться местами с дочерью министра экономики.
Умная и дальновидная девушка сразу бы поняла, куда дует ветер, и подстроилась, влившись в струю. Какая разница, видны волны или нет? Нужно хватать от жизни по максимуму, пока есть возможность.
И все же, что нужно мне? Мэл сказал: «Слушай сердце», но оно в растерянности.
И все же сердце признало, что следует сказать спасибо парню, прикрывшему меня перед Рублей, которому втемяшилось в голову породниться с Влашеками. Мэл не побоялся и рискнул пообщаться с премьер-министром. Иначе я попала бы в патовую ситуацию.
Мэла не смущала моя слепота, и он хранил тайну. Более того, узнав о матери-каторжанке, не отвернулся и предложил свою фамилию и вдобавок кольцо как гарантию данных им обязательств. Мэл сделал красивый жест не потому, что мой отец – министр, для которого готовят кресло руководителя страны, а потому что... хочет быть со мной. Пусть в глазах общества парень выглядит расчетливым и беспринципным, но я знаю, его глаза не лгут, как руки и губы.
Что ж, будем двигаться вперед маленькими шажками. И жить. Это не страшно, главное, оставаться собой.
Надевая пижаму, я решила: всё, хватит бегать и во сне. Встречу хозяина леса с распростертыми объятиями, и мое неадекватное поведение нарушит еженощную программу, избавив от навязчивого сновидения. Если же план не удастся, поделюсь проблемой с психологом. Легче выговориться о фантазиях, обуревающих сонное сознание, перед специалистом, нежели советоваться с Альриком или с деканом.
Но, как ни старалась уснуть, а, несмотря на упавшую тяжесть с плеч, отключиться не получалось. Я ворочалась в постели, тщетно смеживая глаза. Накрывалась с головой и одеялом, и подушкой, но сон не шел ни в какую. За стенкой Мэл и Капа обсасывали достоинства и недостатки машин, а потом переключились на обсуждение самых популярныхцертам*.
Мешала луна. Запрятанная за домами, она, тем не менее, освещала укрытый снегом институтский парк, и бледно-голубоватый свет наслаивался на электрический, шедший от фонарей. Даже шторочка не спасала, как ни натягивай ситец на щели. Лунная полоска заползала в окно то слева, то справа, нахально устраиваясь на стене или на потолке.
Проворочавшись впустую с боку на бок, я кое-как заснула – измученная и на смятой простынке.
И во сне появилась луна. Она повисла над лесом большим тяжелым кругом, освещая поляны и низины, и от деревьев протянулись длинные тени, уходящие частоколом вдаль.
Ни дуновения ветра, ни вскрика птицы. Тишина. Воздух пропитался ожиданием.
Хозяин был здесь, рядом. Он кружил неподалеку, мелькая тенью между стволами, и неслышные шаги отдавались эхом в ушах.
В крови забурлило предвкушение, натягивая нервы звенящими струнами. Пульс участился, невидимые барабаны забили, горяча сердце.
И я побежала. Вернее, та, что поселилась в моем сознании, сорвалась стрелой, выпущенной из лука. Или понеслись мы обе.
Хозяин не отставал. Он подгонял, раззадоривая. Самка чувствовала загривком его присутствие, и жар накатывал волнами по телу, приподымая волоски.
Гон будоражил и волновал. Сильный самец звал свою пару, оглашая ревом окрестности. И самка – запыхавшаяся, разгоряченная – остановила бег, повернув назад.
В просвете вековых деревьев мелькнула фигура хозяина. Он был великолепен. Могуч, широкоплеч и наг, как и я. Мышцы играли под его загорелой кожей, блестящей от пота.
Хозяин обходил сзади, ступая бесшумно. Воздух накалился при его приближении, что уж говорить обо мне?
Преследователь очутился в шаге, за спиной, и от него исходили волны невиданной силы, сгибающие волю. Не удержавшись, самка упала на колени и склонила голову. Горячее прикосновение прошлось по позвоночнику снизу вверх, вызвав её дрожь и урчание. Это не я, это мое сознание плавилось и таяло, став мягким как воск.
Меня схватили за волосы и оттянули назад. О да, мой господин! – выгнулась покорно, пока хозяин ощупывал то, что отныне принадлежало ему. Он был доволен трофеем. Он заслужил.
Шум нарастал в ушах, сердце вторило невидимым барабанам, споря с ними по громкости, кожа пылала, умоляя о прикосновении. Избавь от пытки. Облегчи муки.
Самке разрешили взглянуть на своего повелителя перед тем, как тела сольются под луной. Перед ней мелькнули глаза – вертикальные полоски в янтаре.
Хозяин замер и... вдруг оттолкнул, отшвырнул от себя. Брезгливо? Испуганно? Изумленно?
Господин, в чем моя вина? – поползла за ним. – Прости, господин, я буду послушной.
Меня трясло, даже зубы стучали. Ужасный колотун.
Хочу туда, в лес. Хочу к нему.
Его рев до сих пор отдавался в ушах.
Прижаться к земле и ползти, ползти. На коленях, к своему повелителю.
Признать. Отдаться на его волю, на его милость.
Выбравшись из постели, я поплелась, держась за стену. Голова кружилась от духоты.
В пищеблоке выхлестала чайник воды и столько же выдула из-под крана.
Помогло ровно на три шага.
Тесно в пижаме. Жарко.
Иду вдоль стеночки. Карабкаюсь.
Царапаю дверь. Тихо, как мышка. Ведь он слышит. Он не спит, верно?
Скрипнули петли. Он сонно щурится в полоске света от коридорной лампочки. Неужели дрых?
– Эва?
Толкаю его внутрь, и захожу, закрывая дверь. Темно, но мне прекрасно видно. Комната поболе моей и выглядит прилично: обои, мебель, палас на полу, шторы. Это всё мельком, потому что не основное.
Я наступаю, он отходит.
– Эва, с тобой всё в порядке? Выглядишь неважно. По-моему, горишь. У тебя температура? И глаза странные. Похоже на инфекцию. Так и знал, не нужно было гулять на морозе.
Толкаю его на кровать и прыгаю, устраиваясь сверху. Трусь и мурлычу.
– Мда... у меня инфекция... Хочешь полечить? – не узнаю свой голос, с хрипотцой и грудными нотами.
– А... как же соседи? – его голос напряжен и срывается, а руки жадно шарят по телу.
Прикусываю мочку. Хороший мальчик. Оперативно протер глазки и настроился на общение.
– Какие соседи? – срываю пижаму и прижимаюсь к освежающему, к холодному, к ледяному. Дрожь проходит по моему телу. – В конце концов, для этого есть руки, – намурлыкиваю на ухо. – Зажмешь рот, если стану громко шуметь.
Кровать Мэла тоже с панцирной сеткой, только пошире, потому что двуспальная. Это я выяснила, покачавшись в ней. Сам Мэл спит как убитый. Еще бы, мы успокоились под утро. Точнее Мэл заснул, а меня снова терзает телесная мука.
Что за гадство? Впилась зависимость как жало. Не выдрать.
Мне снова нехорошо, первые симптомы уже проявились. Мутит и шатает.
Душно. Вскочив с постели, прохаживаюсь голышом по комнате. Выглядываю в окно – снаружи занимается утро.
И опять меня зовет неслышный голос, призывая бежать навстречу ветру, навстречу свободе. Туда, где ждут и помогут утолить жажду.
Голос зовет тоненько, но повелительно. Напевает дудочкой, и я застываю как змея. Вслушиваюсь.
Прохладные руки обнимают меня, и я вздрагиваю. Змея раздраженно шипит. Не отвлекай. Дай послушать зов.
– Эва, пойдем, – тянет он. – Пойдем, – повторяет и проводит по щеке, по губам. Пальцы сбегают по шее, между ключицами и ниже. Подаюсь к нему. Согласна.
И снова пружины скрипят – ритмично, рьяно. Лучшая музыка для ушей, заглушающая призыв.
Мэл зажимает мне рот рукой. Сколько раз он делал это ночью? Не считала.
Облегчение приходит не сразу. Жар спадает, и я забываюсь в тяжелой дрёме. В полусне продолжаю бежать, вскакиваю, мечусь.
– Тише, тише, – оплетают меня руки Мэла. – Спи, ты устала.
***
– Это я.
– Мне некогда, – сказал глухо зять. Наверное, прикрывал динамик рукой. – Говори быстро и по существу.
– Всё пошло не так, – ответил Альрик.
– То есть?
– Я узнал, кто она. Сегодня ночью, – Альрик машинально потер висок.
– Ты догнал ее? – спросил Айк торопливо. – Тогда в чем проблема?
– Она... не из наших.
На другом конце невидимой линии повисла тишина.
– Ты, конечно, со званиями и почестями, – отозвался, наконец, зять, – но иногда у меня возникают сомнения в наличии у тебя серого вещества.
– Знаю, абсурд. Это студентка. Нас связывают дела, – пояснил Альрик. – По необходимости я провел ритуал обета на крови.
– Зачем? – изумился собеседник.
– Затем. Потребовалось, – объяснил невнятно Альрик.
– Это невозможно, – заявил убежденно Айк. – Точно не наша?
– На сто десять процентов.
– Все равно, – упорствовал зять. – Если отшибло память, могу напомнить. В отличие от блохастых ты – чистокровный, хотя я начинаю сомневаться и в этом. Чудес не бывает. Можешь переливать кровь литрами и кусать во всех доступных местах на пять рядов, но человеческий геном не изменить. Так что, мой тебе совет: действуй проверенными дедовскими методами, – развеселился Айк. – Хватай и владей. Ты всегда был трудным, и всегда у тебя получалось шиворот-навыворот. Чего боишься? Убить ее лаской?
– Она совсем девочка.
– Это ты перегрелся, бегая за ней. Попала на твою территорию? Попала. Какие могут быть сомнения? Уверен, она задаст тебе жару. Сдуешься раньше неё. Это её первое полнолуние?
– Выходит, да.
– Сочувствую.
– Спасибо.
– Не тебе, олух. Ей.
Рассоединившись, Альрик походил по кухне и вернулся к окну. Небо заволокла ровная чернота без намека на раннее утро.
Невероятно. Невозможно физически и логически. Фантастично.
Жалкие миллилитры крови пробудили к жизни инстинкты, дремлющие в незаметной мелкой студенточке. Разве такое бывает?
Раньше не бывало. Генетика, чтоб её. Несовместимость. За тысячи лет существования его вида – ни одного результата от смешанных связей, не говоря о пустых попытках обращения.
И что делать?
Теперь не вырвать. Он сросся с ней. На пальцах остался вкус ее желания.
Альрик поднес ладонь к лицу и вдохнул. Нежная и вспыхивает как огонек. Его самочка.
Решительно невозможно отказаться. Соблазн щекочет ноздри. Искушает.
Вот так неожиданно Альрик попал в собственную ловушку. Вырыл яму другому и сам же свалился в нее. Рухнул плашмя. Олух, как сказал Айк. Зять прав: он – слепец. Ни чутья, ни интуиции. Ходил рядом и не замечал, не видел, а время убегало.
И не подозревал. Хотя в кабинете декана почудилось знакомое, но мысль была отброшена в силу невероятности.
«Я несвободен», – сказал Альрик студенточке. Всё правильно, несвободен. А она сидела с ошарашенным видом, и ее ножка лежала на его колене. И на осмотрах «замораживала» стекло в окне, играя, – ребенок ребенком. И помогала сдергивать летающего уродца Царицы с потолка. Спрашивала совета, протягивая фотографии, сделанные в машине, и заглядывала в глаза, ища поддержки, когда мальчишка сорвался, приревновав. Приняла близко к сердцу самоубийство первокурсника, а Альрик пропустил мимо внимания и не настоял на осмотре.
Значит, плохо настаивал, – взъерошил волосы. Сам виноват. Увлекшись охотой за фантомом, пустил слюну как сопливый щенок.
Глупец. И зарвался. Хотел щелкнуть по носу мальчишку, решив проучить того, а вышло так, что схлопотал сам. Судьба посмеялась над Альриком и подставила подножку.
Теперь мальчишка снимает сливки, но скоро выдохнется, не сумев обуздать и усмирить.
Удержать бы себя в руках, зная, что к ней прикасается другой, потому что у него есть на то право.
Самое время ставить жирный «неуд» в ведомости напротив фамилии Вулфу.
И все же вопрос не давал покоя. Почему таковое произошло? Каким образом случилось так, что ли-эритроциты в его крови изменили генную цепочку непримечательной студентки и к тому же невидящей?
Впрочем, слепота не могла повлиять на мутацию. К худу или к добру, но достоверно известно, что умение видеть волны не исказило отточенную веками наследственность Альрикового вида.
Хотя бы за дальновидность можно похвалить себя, в частности, за опытные образцы, законсервированные после осмотров. В институте нет необходимого оборудования, но это легко решаемая проблема.
Альрик выбрал номер из списка в телефоне.
– Привет. Нужна твоя лаборатория.
– Смотрю, тоже не спится? – усмехнулся на том конце абонент. – Приезжай.
***
– Эва... Ты проспишь экзамен. Эва... – не унимался шепот. – Нам нужно идти. Мы и так опоздали.
Я открыла глаза, потягиваясь. Плотно задернутые шторы не смогли спрятать полдень за окном. Ухо уловило чириканье воробьев в парке, взревевший двигатель машины на дороге, голос тетки-вехотки, ругавшей в холле слесаря-лентяя.
Утренний сон принес облегчение, но мышцы снова в тонусе.
– Ну его, этот экзамен, – обняла Мэла. – Не хочу.
– Нужно, – высвободился он. – Вставай.
Я воспламенилась мгновенно.
– Конечно, – согласилась ехидно и вскочила с кровати. – Пойду собираться, – и направилась к выходу. Голышом и покачивая бедрами.
– Эва, – парень очутился впереди, загородив дверь и не давая выйти. – Что ты творишь?
– То есть? – состроила невинное лицо. – Ты сказал: «Собирайся на экзамен». Я и пошла, милый, – обласкала его, обежав пальчиками по лицу, от виска к подбородку.
На мгновение Мэл дезориентировался, но тут же пришел в себя и схватил футболку со спинки кровати.
– Надень.
Я демонстративно надела, посмеиваясь. Мне нравилось испытывать терпение парня и дразнить его.
– Доволен?
Добежав до швабровки, послала воздушный поцелуй от двери, и Мэл закатил глаза к потолку с видом мученика.
Из меня лилось. Нет, из меня фонтанировало желание провоцировать и выводить из равновесия.
Пританцовывая, я выбрала из вороха упаковок самое откровенное белье и надела обкромсанную короткую юбку. Натянув кофточку, подобранную Вивой во время поездки в переулок Первых Аистов, полюбовалась отражением в оконном стекле. Глубокий треугольный вырез смотрелся весьма аппетитно.
Я нравилась себе. Нравилась яркая помада, нравился блеск в глазах, нравились ресницы, выделенные тушью, нравились изгибы бровей. Впору облизнуться.
Зря. Меня снова замутило.
Шубку – на пуговки, сумочку – на плечо и вперед из комнатушки. Я уж и забыла, куда собиралась пойти.
Мэл вышел из пищеблока. Он был в рубашке и при галстуке – как конфетка. Черт, так бы и съела.
– Ты не позавтракала, а перед экзаменом нужно обязательно поесть, – начал выговаривать мне.
– Да, это большое упущение, – вжала я парня в стену. – Сейчас исправим. – Обежала языком по его губам и пососала нижнюю.
– Эва, – простонал Мэл, обнимая. – Нужно идти.
– Ну, хорошо, – согласилась с угрозой. – Я пошла. Чао.
И полетела из общежития – беспечно и ветренно.
– Подожди! – крикнул Мэл.
Держи карман шире.
Я припустила по дорожке к институту и улыбалась яркому солнцу, искристому снегу и встречным, рассылая воздушные поцелуи. И мне улыбались, а парни останавливались и смотрели вслед.
– Телефончик дашь? – спросил долговязый четверокурсник с элементарного факультета.
– Дам, – согласилась кокетливо. – Записывай.
Запахи забивали нос, звуки оглушали уши. Я слышала, как на крыльце девчонки обсуждали модные маникюры, а у ворот парни делились впечатлениями от сданного экзамена.
– Эва, притормози, – подхватили меня под локоть. Это Мэл догнал у поворота. – Хочешь, чтобы я вызвал на димикату* половину института?
– Не злись, милый, – проворковала, сложив губы бантиком, и Мэл забыл, о чем говорил. Какие лопушки, эти мужчины!
Мы зашли в институтский холл, и парень не отпускал меня, придерживая за талию и прижимая к себе. Когда он сдал шубку в раздевалку, его глаза сощурились, и на лице появилось нехорошее выражение, говорившее, что сейчас кому-то устроят а-та-та за вольности в одежде.
А меня несло неудержимо. В крови нарастали градусы, и снова лихорадило. Я вела себя вызывающе, дерзко, притягивая внимание студентов, попадавшихся на пути.
– Какие люди и без охраны! – раздался знакомый голос за спиной. От статуи святого к нам приближался Макес.
– При-евет, – протянула я, развернувшись к товарищу Мэла, и закрыла мечтательно глаза. – М-м-м... Амбра, бергамот, корица... У вас есть вкус... Максим... – имя прозвучало с чувственной хрипотцой.
Макес замолчал, подавившись воздухом, в то время как Мэл мрачнел с каждой секундой.
– Стараюсь для милых дам, – ответил с ухмылкой пестроволосый, быстро сориентировавшись. Парень включился в игру, и его оценивающий взгляд гладил меня по шерстке.
– Милые дамы под впечатлением, – ответила я, флиртуя. – Чем еще удивите... Максим?
– Нам пора, – потащил меня от стойки Мэл. – Потом договорим, – бросил товарищу через плечо, удаляясь.
– Милый, не кипятись, – засеменила, поспевая за раздраженным парнем. Мы зашли в коридор, и вдруг я, не сдержавшись, прижала Мэла к стене. Он приглушенно охнул – то ли от неожиданности, то ли от боли, и его руки оказались распятыми.
– Эва... – выдохнул, когда я потерлась, терзая его губы. – Эва...
Тело ныло. Разве можно испытывать боль, желая? Что со мной? Вдруг это одержимость?
Я отскочила от Мэла. Меня колотила мелкая дрожь.
Это не болезнь. Со мной всё в порядке. Всё нормально.
– Догоняй! – крикнула и побежала вверх по лестнице.
Мэл перехватил меня у поворота, притянув к себе, и мы вполне прилично дошли в обнимку до экзаменационной аудитории, где заняли подоконник и очередь в хвосте сдающих.
Экзамен подходил к концу, поэтому ряды студентов заметно оскудели. Но и тех бедняг однокурсников, что не успели пообщаться с преподавателем, невидимая сила оторвала от мандража и конспектов, заставив безотрывно пялиться на нас с Мэлом, точнее, на меня.
Смотрите, мне не жалко. Еще ногу на ногу положу и стану накручивать локон на пальчик, поглядывая на парней с вызовом. И мне снова жарко и душно, зато пьяняще весело, в отличие Мэла, который напряжен.
– Пойдем, – потянул он. – Наша очередь. Прошу, будь умной девочкой и не шали. Удачи тебе.
Да мне удача – по ветру, то есть по фигу. Что характерно, я не готовилась к экзамену и ни разу не открыла конспекты лекций, но не испытывала сейчас ни капли страха и волнения, словно заявилась под пресветлые очи преподавателя, чтобы развлечься.
Ромашевический морщился, выказывая презрение отвратительно слабым ответам, отвратительно бездарным студентам и отвратительно солнечному дню, потерянному впустую.
– Выбирайте билеты, – предложил кисло.
И опять Мэл ткнул в бок, чтобы я показала вопросы, и занял стол позади и выше по ряду.
Сидеть спокойно не получалось. Одежда жала, кожа зудела. Меня бросало то в жар, то в холод, и билетик пригодился в качестве веера для яростного обмахивания.
Хоть в чем-то разбираюсь, – пришла я к выводу, взглянув вскользь на вопросы. И про продукты жизнедеятельности животных, используемые в снадобьеварении, расскажу, как и о влиянии волн на пахучие растения, и рецептуры снадобий размягчения вспомню, и принцип действия ингаляторных составов объясню. В общем, наболтаю без проблем, только бы унять ерзанье.
Меня нервировал скрип перьев по бумаге. Раздражало, как Ромашка потирал кончик буратинистого носа, отчего казалось, что тот вытягивался, делаясь еще длиннее. Отвлекали голоса за дверью. Хотелось сорвать пиджак с Мэла и опрокинуть его на стол. Вкусненький. Мой парень.
Как собрать мысли воедино? Вспомнить об отце, о тетке, об интернате.
Помогло. Успокоило.
У экзаменаторского стола отвечала Эльзушка. Удивительно, но она оказалась в числе последних сдающих, и Ромашевический заваливал ее – со вкусом, со смаком, с торжеством, которого не мог скрыть. Я бы сказала, он с маниакальным восторгом обрушивал уверенность девицы. Египетская кошка неплохо огрызалась, так что заслужила полноценный трояк. Ладно, надо признать, она знала билет на четверку, но Ромашевический с садистским удовольствием нагружал ее вопросами и в итоге поставил «неуд» в сдаточной ведомости. Потопленная Эльзушка, не сдержавшись, бросилась из аудитории.
