Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)
– Достаточно, что в ежедневном отчете, отсылаемом Леонисиму Рикардовичу, отметят ваше устное восхищение. Не думаю, что премьер-министр разъезжает по магазинам и придирчиво выбирает подходящие букеты. Для этого существует служба распорядителей.
Черт, видно, никогда не научусь правилам хорошего тона. И все же, вдыхая каждый раз сложные перекликающиеся запахи, похожие на музыку без нот, я испытывала неловкость и смущение, оттого что первое лицо государства интересовалось моим здоровьем и настроением в мелочах, преподнося подарки, точно светской львице.
Зато отправитель другой серии корзинок пожелал остаться неизвестным. Появляясь в стационаре, веселые букетики прогоняли хандру, и настроение тут же поднималось. Я радовалась тому, что идет последний месяц зимы, что скоро подуют южные ветры, что зазвенит капель, и деревья покроются зеленым пушком молодой листвы. Ромашки, крокусы, ландыши, нарциссы, хризантемы, колокольчики, ирисы, астры, люпины, герберы повязывались кокетливыми легкомысленными ленточками. Некоторые из букетиков снабжались иллюзиями с меняющейся окраской бутонов. А какие запахи! Они дурманили голову и не тускнели со временем. Пахло ветром, солнцем, свободой. Зарываясь носом в цветы, я тонула в терпких ароматах шального лета: воображая, падала, раскинув руки, в скошенные травы и ступала босыми ногами по утренним росам.
Без сомнений, букетики присылали от Мэла, и сердце пело, вторя хорошему настроению. Даже находясь в больничном изоляторе, парень умудрялся подарить мне кусочек счастья.
От отца тоже приходили корзинки красивыми вензелями «КСВ» на визитках – не чаще и не реже, чем от других, и похожие на знаки внимания от семейства Мелёшиных.
Помимо букета роз, врученного Мэлом, прежде мне не преподносили цветы, тем более в огромных количествах. Сперва я растерялась от обилия ярких флористических красок, но потом притерпелась и свыклась. В конце концов, дарителей никто не принуждал.
Сегодня доктор принес васильки и гвоздики. От моего Мэла, – умиленно взирала я на букетик в корзинке. Надо бы отправить парню какой-нибудь презент. Уж сколько времени прошло, а мне только сегодня пришло в голову сделать ему приятное. Вот что значит тугодумность как результат плохого кровоснабжения мозга. Что же подарить Мэлу и как? В сумочке остались шестьсот висоров наличными, прихваченные в день последнего экзамена. Неплохо. Нужно подумать.
– Где вы нашли фотографии Егора? – спросила у доктора, пока он просматривал пики и впадины на рулоне, намотавшемся за день. – Те, которые показывают на экране.
Некоторые из снимков были мне знакомы, но большинство – нет, и я выучила их наизусть.
– Артем Константинович любезно предоставил материалы из семейного архива. Кроме того, были добавлены фотографии из периодики – журналов и газет. Расчет оказался верен, – похвалился мужчина. – Из множества вариантов мы нащупали единственно верный, который вырвал вас из апатичного состояния и дал первоначальный толчок.
Его слова смутили, вызвав прилив жара к щекам. Теперь Мелёшин-старший, отец и Рубля знают о моей слабости и зависимости. О Мэле. Посмеялись ли они? Ну и ладно.
Перед сном я снова позвонила парню, и он взял трубку после первого же гудка. Сегодня не получилось быть немногословной и сдержанной. Меня распирало от обилия информации и эмоций, и, забравшись на кровать, я зачастила, сообщая взахлеб Мэлу о том, что делала, о чем и с кем говорила, и вообще, как проходят мои дни. Разве что хватило ума не упомянуть о беседе со следователем – как очной, так и телефонной, чтобы не тревожить парня.
Мэл слушал. Сначала мне показалось, что его тяготит звонок, но вскоре тишина на том конце невидимой линии сменилась смешками, хмыканьем и фырканьем, когда я рассказывала разные весёлые моменты. Например, как меня кормили с ложки, и я забастовала, отказываясь есть витаминизированный луковый суп. Ненавижу вареный лук! И тогда Улий Агатович схитрил. Он устроил меню «наоборот». Вместо супа принесли ярко-оранжевую густую жидкость, в которой плавали синие кубики и зеленые шарики. Я зачарованно уставилась на необычное блюдо и послушно открывала рот, а Эм только успевала подносить ложку. Позже доктор открыл тайну фантастического обеда. Лук протерли через сито и добавили в суп натуральный краситель. Куриные фрикадельки стали зелеными, а сухарики приобрели синий цвет.
– Ой, Мэл! – очнулась спустя некоторое время. – У меня язык опух. Я тебя уморила? Наверное, задремал?
– Нет, – коротко хмыкнул он.
– Извини, если отвлекаю. Ты не отвечал на звонки, и мне до сих пор не верится, что мы разговариваем. Идешь на поправку?
– Угу, – отозвался Мэл со смешком.
– И знаешь... я рада слышать твой голос... очень.
Глупо прозвучало. Почему-то признания никогда не удавались мне. Вот и сейчас рот съел слоги, силясь выдавить нечто невнятное, пусть искреннее.
В телефоне воцарилось молчание.
– И я... рад... – ответил парень, и сердце ухнуло в пятки.
Я порывисто прикоснулась губами к динамику. Негигиенично и по-детски, но мне страстно поверилось, что посылка долетит до адресата.
– Спокойной ночи... Мэл.
Телефон занял место под подушкой. Мы так и проспали вместе, а рано утром позвонил Мэл. Я собиралась завтракать, но в то же мгновение клейстерная безвкусная каша отошла на задний план.
– Привет, – сказал парень.
– Привет, – улыбнулась я, глядя, как тонет ложка в витаминизированной и минерализованной массе. Улий Агатович обожал, когда меня кормили кашами всех разновидностей.
– Как настроение?
– Отлично! Потому что ты позвонил.
Оказывается, совсем не трудно произносить вслух очевидные вещи.
– Я... скучаю... очень, – призналась и разволновалась. Приборчик зачастил писком.
– Эва... – только и ответил Мэл.
Наверное, парень растерялся от навязчивой экспрессии, с коей я клеилась к нему как банный лист. Или, наоборот, его молчание и отрывистый вздох попросили беззвучно: «Продолжай и не останавливайся».
И я собиралась продолжить, сказав, что думаю о Мэле каждую свободную минуту, но появилась медсестра и пригрозила накормить насильно, если не отложу телефон в сторону.
– Перезвоню, как освобожусь, хорошо? Лечусь без остановки, даже продохнуть некогда, – пожаловалась я парню притворно, и Эр вперила руки в бока. – Скоро меня начнут лупить из-за вредности.
– Начнут, – подтвердила грозно женщина, но ее суровость была показной. – Тех, у кого плохой аппетит, лупим с особым пристрастием и вбиваем любовь к каше.
Мэл услышал и рассмеялся.
– Не завидую тебе. Звони... – Он не договорил.
«Буду ждать» – придумала я окончание.
– Заинька, поторопись!
Прибежавшая Эр бросила на колени мне свежий больничный халат и начала суматошно причесывать. Я как раз выполняла очередное задание доктора – сидя на кровати, рисовала на листе бумаги мир, каким его видели мои глаза.
– Что случилось? – спросила недовольно и едва успела запахнуть полы халата, как дверь открылась, и в стационар потекли люди. Они шли и шли, заполняя помещение, и я вжималась в поднятую спинку кровати, стремясь слиться с ней. Толпа незнакомцев напугала меня.
Эр встала навытяжку, а ко мне протиснулся Улий Агатович, закрыв собою от чужаков.
Мужчины в строгих деловых костюмах образовали плотный полукруг, но среди вошедших затесались две женщины. Под занавес в стационар ввалился Леонисим Рикардович Рубля собственной персоной, следом мой родитель и отец Мэла – Мелёшин-старший.
Ой, мама! – упало сердце, и приборчик запищал, выдавая безумное волнение. Эр шустро содрала датчик с моего запястья и снова замерла как солдат на посту.
– Вот, значит, где обитает твоя дочь, – обернулся премьер-министр к отцу, и его зычный голос, привыкший вещать с трибуны, отразился от стен эхом. – Прекрасное обеспечение. Я доволен и хвалю за оперативность. Ну, где наш одуванчик? – обернулся он к кровати.
Одуванчик спрятался за спиной Улия Агатовича, дрожа от страха. Хорошо, что я онемела, не то завизжала бы как поросенок, которому показали мясницкий нож и рассказали в подробностях о его назначении.
– Видите ли, мы не привыкли к большому скоплению людей, – вскинул голову смелый доктор. Он оказался на голову ниже Рубли. – Ребенок испуган и вряд ли сообразит, о чем пойдет речь.
– Улий Агатович, рад тебя видеть, – протянул руку премьер-министр, и доктор, зардевшись, ответил на крепкое рукопожатие. – Тем, кто не задействован, покинуть помещение, – приказал Рубля через плечо, и гости начали просачиваться обратно в дверь. – Ну-с, дорогой мой, я начитан о твоих успехах, но хочу убедиться лично и взглянуть на сей уникальный случай. Можно сказать, чудо.
Уникальный случай осторожно выглянул из-за спины доктора. В стационаре осталось от силы человек шесть из числа посторонних. Мой отец был хмур, но спокоен, а Мелёшин-старший невозмутим.
Улий Агатович отошел в сторону.
– Вот, – показал взмахом руки на свое детище, и я потупилась, не решаясь встретиться со сканирующими взглядами мужчин. В горле пересохло, щеки заполыхали огнем. Если меня спросят о чем-нибудь, не смогу выдавить ни слова.
– Значит, из-за этой пуговки твой отпрыск потерял голову, – повернулся премьер-министр к Мелёшину-старшему, и тот ответил вежливой улыбкой. – Предатели не дождутся нашей слабости! Впустую стараются. Нас не взять голыми руками! – вдруг объявил Рубля громогласно. – Дайте-ка последнюю сводку.
Мужчина с квадратным лицом передал папку.
– Та-ак, – заглянул в неё руководитель страны. – Стабильный ноль без изменений... Что ж, коли угодно судьбе... За все нужно платить, в том числе и за жизнь. И цена оправдана.
Я запуталась в его словах. О чем он говорил?
– Записывай, Иванов, мой указ, – велел премьер-министр.
От стены отделился знакомый скандальный распорядитель с приема «Лица года», держа наготове блокнот и перо.
– В качестве компенсации за возмутительнейшую и бесчеловечную попытку причинения вреда генофонду нации, а также за героические усилия, приложенные для выздоровления, постановляю... Первое. Обеспечить пособием в размере десяти тысяч висоров ежемесячно Папену Эву Карловну с зачислением указанной суммы на личный счет до момента возвращения к ней висорических способностей.... Второе. Компенсировать аренду за жилое помещение, выбранное на усмотрение Папены Эвы Карловны, до момента возвращения к ней висорических способностей... Третье. Обеспечить Папену Эву Карловну ежегодным бесплатным оздоровительным лечением не реже двух раз в год до момента возвращения к ней висорических способностей. Четвертое. Расходы по статьям затрат – пункты один, два, три – аккумулировать на отдельном счете. Учет средств, планирование и ответственность за своевременное исполнение указа возложить на министерство экономики, – посмотрел Рубля на моего отца, который застыл изваянием. – Пятое. Департаменту правопорядка обеспечить безопасность Папены Эвы Карловны до момента взятия под стражу обвиняемого в покушении на жизнь. А если кто-нибудь посмеет ткнуть в деточку пальцем и обидит словом или делом, самолично накормлю... чем? – обернулся премьер-министр за подсказкой к Иванову: – Так и есть. Накормлю гиперацином всех желающих, чтобы почувствовали на собственной шкуре прелесть отдыха на больничной койке. Тебе, Артём Константинович, вверяю объединение двух департаментов. Твои ребята показали себя с наилучшей стороны. Погорячился я на приеме, что и говорить. А Кузьма сплоховал, не потянул. Испоганил весь смысл, который изначально вкладывался в Первые отделы.
Мелёшин-старший коротко кивнул.
– Так. Деточке нужно отдыхать и набираться сил, а нам пора. Дела не терпят отлагательств. По приезду жду на ежедневной планерке. До свидания, Улий Агатович. Ух, ты мне! – погрозил шутливо премьер-министр и похлопал доктора по плечу. – Не сомневался в тебе, друг мой.
Распрощавшись с Улием Агатовичем рукопожатиями, а со мной и Эр – короткими кивками, гости покинули стационар.
Что это было? – уставилась я на закрывшуюся дверь.
Только что моя тайна перестала быть тайной. Ма-ама!
_________________________________________________________
ДП, дэпы (разг., жарг.) – Департамент правопорядка
Спириты* – те, кто занимается спиритизмом, то есть вызывает духов для общения
сertamа*, цертама (пер. с новолат.) – состязание, соревнование, как правило, нелегальное
24. Моццо
Со мной приключилась затяжная истерика, и доктор, оставив тщетные попытки успокоить и вразумить, вколол снотворное. Ближе к вечеру, после пробуждения и протирания заспанных глаз, с Улием Агатовичем состоялся разговор – о нулевых потенциалах, о самочувствии и о том, как жить дальше.
– Простите, дорогушечка, за ваше потрясение. Уж как я противился визиту высоких гостей, а не смог убедить их повременить. В этом моя вина. В последнем медицинском заключении я отметил, что теперь ваша психика достаточно устойчива к различным раздражителям, и наши руководители поспешили удовлетворить любопытство, – покаялся в своем проступке доктор. – Ведь чудом явился не только выход из комы, но и стремительность, с коей к вам возвращаются навыки, знания и память. Вашу реабилитацию можно сравнить с пружиной, которая, разжавшись, вытолкнула сознание из спячки с немыслимым ускорением.
– Благодаря им, – кивнула я на приборы, в окружении которых стояла кровать, – и вам. И еще Эр и Эм.
– Согласен. Современная и сложная аппаратура немало помогла в выздоровлении, как и новейшие лекарства с вис-добавками, но еще раз повторюсь, без «пружины» на восстановление ушли бы месяцы, если не годы. И профессионализм медперсонала в данном случае играет лишь сопутствующую роль.
– «Пружина» – это фотографии Мэла, которые мне показывали?
– Нет. Она гораздо глубже. Из-за нее организм переборол действие яда, и вы открыли глаза, начав дышать самостоятельно. А уж мы нащупали стимул для дальнейшего толчка.
Улий Агатович, конечно, увлекательно рассказывал, осыпая сенсационное выздоровление комплиментами вроде «чуда» и «уникальной невероятности», но в свете визита Рубли восхваления перестали радовать. Меня лечили, кормили, за мной ухаживали, тренировали тело и дух, но ни разу не спросили, вижу ли волны. Почему?
– Мы посчитали, что известие о нулевых потенциалах ввергнет вас в депрессию или, хуже того, в апатию, – объяснил доктор. – Стремительность, с коей вы шли на поправку, озадачила. Как правило, любому успеху нужно закрепиться. Сравните свое выздоровление с быстрым карабканьем в гору. Но на пути к вершине в любой момент можно оступиться и, полетев вниз, сломать шею. Поэтому было решено оберегать вас от потрясений, могущих отбросить назад. В один миг вы могли потерять всё, чего достигли, и пришлось бы начинать заново. Теперь я уверен, что порог успешно преодолен, но жалею, что не успел подготовить к тому, что вы утеряли.
Иными словами, Улий Агатович сожалел, что я утеряла висорические способности, которых у меня никогда не было.
– Каждый день я ждал, что вы зададите вопрос: «Почему не вижу волны?», – продолжил мужчина, и мне пришлось опустить глаза, иначе он увидел бы в них стыд и раскаяние. – И после долгих раздумий пришел к выводу, что коматозное состояние все-таки задело мозг. В числе поставленных диагнозов – амнезия в отношении видения волн и утрата висорических способностей. Можно сказать, ваш организм вернулся во времена, предшествовавшие висоризации населения.
Улий Агатович рассказал, что висорические потенциалы снимали регулярно, начиная с момента, как я оказалась в коме, и они стабильно равнялись нулю. Ну, а всем известно, что ровные нулевые полоски приравниваются к слепоте. Каждый день на стол Рубли ложились отчеты о моем самочувствии, в том числе и по видению волн. Если выводы медиков читал премьер-министр, то о них знал и Мелёшин-старший, – подумалось с тоской. Вот почему отец Мэла смотрел на меня недовольно. Он не допустит, чтобы его сын гробил свою жизнь со слепой. Пусть Рубля установил режим предельной корректности к моему новому статусу, всем не заткнешь рот.
Доктор и медсестры с самого начала знали о нулевых потенциалах и молчали, притворяясь, будто все в порядке. Меня переиграли. Я изображала висоратку, и окружающие поддержали игру.
Отвратительное чувство, когда узнаешь, что тебя обманули. Всю жизнь я лгала, а тут передо мной разыграли комедию. Представляю, как отреагировал бы доктор, если бы на свой вопрос: «Ну, как поживают волны?» получил от меня бодрый ответ: «Прекрасно поживают, но сегодня нестабильны». Черт, пребывая в стационаре, я забыла, что живу в обществе, где статус определяется висорическими способностями.
Получается, ходила по лезвию. Если успокоиться, и хорошенько подумать, то мне невероятно повезло получить немалые бонусы за свою же слепоту. Теперь не вижу волны официально. Может, оно и к лучшему. Не нужно прятаться. Камень с плеч.
Улий Агатович списал мою подавленность на смятение новостью.
– Верьте в лучшее. В медицинской практике известно немало случаев, когда пациенты приобретали способность видеть волны и, наоборот, теряли их, – успокоил меня. – И ваша амнезия в отношении видения волн нормальна. Конечно, отсутствие вис-способностей воспринимается вами сейчас как большая трагедия, но разве это не приемлемая цена за то, что вы вернулись в этот мир полноценным человеком?
Если учесть, что жертва – мифическая, то вполне годится в качестве оплаты за жизнь.
– Леонисим Рикардович проявил участие к вашей судьбе, – заметил доктор, и я отвела взгляд к окну с цветами. – И не только потому, что ценит вашего батюшку как талантливого руководителя. Премьер-министра до глубины души возмутила попытка покушения, поэтому он с большим вниманием следил за шагами на пути к выздоровлению. Ваша тяга к жизни впечатлила его. Думаю, Леонисим Рикардович незамедлительно подписал бы указ о введении вам вис-сыворотки.
– Мне?! – воскликнула ошарашенно. Один или два укола – и я висоратка!
– На сегодняшний день сыворотка считается замороженной, но в исключительных случаях премьер-министр разрешает ее использование за особые заслуги перед отечеством. Увы, из-за нулевых потенциалов вис-сыворотку пришлось бы вводить часто и регулярно, а многократное применение истощает организм. Но я уверен, что и без инъекции проблема исправима, – лучился оптимизмом Улий Агатович. – Специальная программа тренировок и прочие реабилитационные процедуры дают шанс увидеть когда-нибудь волны. Со временем ваш организм вспомнит о вис-способностях.
Если учесть, что ему нечего вспоминать, – вздохнула я тяжко.
Мне принесли газеты за последний месяц. Крупные уважаемые многостраничные издания.
Доктор деликатно вышел, оставив меня в одиночестве, чтобы я выплакала свое горе и смирилась с ним. Но слезы высохли еще в детстве, зато начали мучить угрызения совести. Я чувствовала себя вдвойне врушкой, посмеявшейся над искренним сочувствием сердобольных людей и, чтобы не сболтнуть правду ненароком, принялась за торопливое перелистывание прессы.
В первые дни после покушения обо мне сообщалось скупо и безэмоционально, зато в адрес родителя звучали бесконечные соболезнования. «Состояние крайне тяжелое. Крепитесь». Рубля выступил с громкой речью на заседании правительства, в которой пригрозил жестокой расправой тем, кто не желает перемен в стране и выражает протест, действуя грязными методами. «Пусть выродки не надеются сломить нас. Наоборот, мы становимся сильнее!» – заявил премьер-министр, потрясая кулаком.
Таким образом, я сделала вывод, что одним из мотивов моего отравления стала политика. Карьерный рост отца не давал кому-то покоя, и завистники передали своеобразный «привет», намекнув, что нечто похожее может случиться с каждым из Влашеков.
Беспрецедентная наглость разъярила Рублю, и к семье моего отца приставили усиленную охрану.
Когда через несколько дней я пришла в сознание, газеты разразились радостными воплями: мол, где наша не пропадала, ибо настоящий висорат сумеет выкарабкаться даже из безвыходной ситуации. Мое сопротивление действию яда объясняли хорошей наследственностью и твердым характером. «Влашеки – борцы. Они не сдаются в заведомо провальных ситуациях и выигрывают», – вещала одна из газет. – «Поэтому мы уверены – наша экономика в безопасности!»
По мере того, как улучшалось мое состояние, истеричность прессы повышалась. Популярность родителя набирала обороты. Сначала его горю активно сочувствовали, а затем также горячо радовались новостям о выздоровлении дочери. Я стала символом угнетенного висоратства, которое, несмотря на подлость и коварство неизвестных недоброжелателей, выжило всем бедам назло. На каком-то политическом собрании простые обыватели горячо трясли руки отцу и предлагали свои голоса и поддержку, что отразил фотограф в серии снимков.
Потерю вис-способностей журналисты тоже обыграли в выгодном свете. Меня возвели в ранг мученицы, невинно пострадавшей во имя висоратской идеи. Многие считали возвращение к нормальной жизни благословением небес. Фанатики мечтали облобызать мою ручку или ножку, валяясь в пыли. Иными словами, вся страна узнала о моей слепоте и прониклась нездоровым ажиотажем.
Да уж, если убийца не заявит о себе повторно, телохранители требовались хотя бы для того, чтобы отбиваться от идеологических энтузиастов.
И ни в одной статье или заметке не нашлось упоминания обо мне и Мэле. О том, что нас связывало гораздо большее, чем третий курс института.
Начитавшись репортажей, какое-то время я сидела с опустошенным взглядом, а потом зашвыркала носом. Закручинилась так, будто в действительности утратила вис-способности. И горевала отвлеченно: о несчастной, но сильной девушке и об ее отце – гордых и несломленных происками злопыхателей.
Тьфу, это ведь обо мне написали. О врушке и притворщице. О той, что забралась на верхотуру элиты, и о которой проявил заботу сам премьер-министр. Получается, невинная овечка дважды обманула всех. Первый раз – когда притворялась висораткой, и второй раз – когда все решили, что кроткий агнец потерял вис-способности. Что ж, рано или поздно мою слепоту обнаружили бы, так не лучше ли распрощаться с тайной под фанфары и гром аплодисментов?
Что теперь будет? Коли меня открыто признали невидящей, учеба в институте отменяется. Аттестата мне не видать, условие отца не выполнится, а, значит, побережье останется недостижимой мечтой. По крайней мере, законным путем туда не попасть.
Наверное, папенька безумно рад, что обстоятельства сложились в его пользу. Мало того, что из висорической инвалидности, приключившейся с дочерью, извлек максимальную выгоду и пристроил балбеску за казенный счет, вдобавок он обеспечил её будущее, не став препятствовать отношениям с Мэлом.
Родителю хорошо, а Мелёшиным – расстройство.
Улий Агатович принес папку с завязками. Красивая, с золотым тиснением буквы "V" на синей корочке. А в ней ксерокопии двух указов премьер-министра: первый – утренний, которому я стала свидетелем, и второй – для Министерства образования, о том, что за мной сохранялось место в институте вплоть до окончания учебы с составлением индивидуального графика практических занятий.
Как пояснил доктор, несмотря на трудности с восприятием волн, нельзя отчаиваться и опускать руки. Практические занятия будут направлены на обострение интуиции и органолептической чувствительности, чтобы пробудить висорические навыки. Уж коли мне удалось выбраться из комы, то и вис-способности смогут когда-нибудь вернуться.
Ну, да. Хоть до старости пытайтесь пробудить и вернуть, а то, чего никогда не было, уже не появится. Конечно, жаль, что после комы у меня не проявились необычные способности, например, мгновенные арифметические действия в уме с гигантскими числами или способность предвидеть будущее, забегая хотя бы на пару секунд вперед. Тогда я стала бы «грязной», как Радик. Увы, после отравления организм приобрел лишь иммунитет к растительным ядам.
Улий Агатович прав. Нечего кочевряжиться, нужно радоваться тому, что я жива и здорова. Это главное, а остальное – пустяки, дело наживное.
Кроме того, в первом указе добавился немаловажный пункт, приписанный Рублей собственноручно. В нем премьер-министр утвердил за мной право на бессрочное пользование дефенсором*. Ведь слепым запрещают их ношение! – вспомнила я и облилась внезапным потом. Так что осталось возносить бесконечную благодарность первому лицу государства за разностороннюю заботу обо мне. А может, отец вовремя напомнил Рубле, и в последний момент тот вписал пером дополнение о дефенсоре.
– В медицинском заключении, отправленном позавчера, я рекомендовал дальнейшую реабилитацию на свежем воздухе и смену обстановки, – сказал доктор. – Невозможно прятаться всю оставшуюся жизнь в четырех стенах. Вы достаточно окрепли, чтобы заново привыкать к людям, к обществу. Ответная реакция на мои выводы последовала незамедлительно. С завтрашнего дня вас, дорогушечка, направляют на оздоровительное лечение.
– Куда?! – выдавила я изумленно.
– В Моццо. Горный курорт недалеко от столицы.
Какое моццо-поццо? Не поеду никуда. Хочу остаться здесь! Страшно вылезать из норки, но не потому что за дверью прячется убийца, а потому что я отвыкла от людей и от открытого пространства.
– Надолго?
– Не меньше месяца при благоприятном стечении обстоятельств, – опечалил Улий Агатович.
У меня вытянулось лицо. Месяц!? Целый месяц вдали от Мэла! И раздраженные телохранители под боком. Почему-то я заранее решила, что не найду с ними общего языка.
– Но зачем? Я уже выздоровела и прекрасно себя чувствую!
– Не спорю, прорыв огромен, но и белых пятен осталось не меньше. Поэтому пробелы нужно восполнять. Если сейчас мы остановимся на том, чего достигли, то в скором времени возможен регресс. В соответствующей же обстановке ваши успехи будут грандиозными.
Наверное, поццо-моццо – действительно волшебное место, коли доктор надеялся, что там ко мне вернутся вис-способности.
Как оказалось, миссия Улия Агатовича заканчивалась, и завтра он возвращался в правительственный госпиталь, откуда мужчину вырвали около месяца назад, назначив ведущим куратором за моим самочувствием. Также предстояло расставание с Эм, отчего вдруг предательски защипало в глазах. Зато Эр надлежало сопровождать меня до правительственной здравницы в Моццо и сдать на руки медперсоналу.
Перед сном я выбрала номер Мэла в телефоне. Сначала вообще не хотела звонить, потому что, едва взгляд падал на «Приму», вспоминалось невозмутимое лицо Мелёшина-старшего сегодня утром. Но желание услышать голос Мэла перевесило.
– Я слепая, и об этом знает вся страна. Даже Рубля знает! – выпалила вместо приветствия.
Парень помолчал и ответил ровно:
– Хорошо.
Что означало его «хорошо»? Что теперь мне не нужно притворяться? Что отец Мэла не станет чинить препятствий нашим отношениям?
Меня разочаровала немногословность парня. Он не стал развеивать страхи и не утешил, не поддержал. Наверное, прознав о моей слепоте, родственники день за днем морально бомбардировали его. Однажды Мэл сказал: «Не имеет значения, видишь ты волны или нет. На карту поставлено многое». И все же я сомневалась в том, что Мелёшин-старший успел пронюхать о моей тайне. Так что оптимизм парня был преждевременным.
Сейчас же о дочери министра экономики говорили открыто. О её слепоте шушукались на приемах, обсуждали на банкетах, переговаривались на раутах, обмусоливали в Опере с соседями по партеру. Наверное, родители Мэла улыбались вымученно на публике, а про себя проклинали тот момент, когда я согласилась принять Кольцо Дьявола. Мало того, что в избраннице их сына течет преступная кровь, теперь выяснилось, что девица не видит волны. Пусть я буду дочкой самого великого короля в мире, отсутствие вис-способностей в семье с вековыми традициями – нонсенс. Можно сказать, скандал.
– Меня отправляют в Моццо, – сообщила следующую сногсшибательную новость. – На месяц.
– Знаю, – ответил коротко Мэл.
– Бывал там? – спросила нервно.
– Тебе понравится. Всё будет хорошо.
– Ко мне приставят охрану.
– Знаю. Так нужно.
Ну, почему, он не скажет что-нибудь, что... согреет меня? Голос нейтральный, спокойный. Никакой.
– Может, навестишь как-нибудь... в этом моццо-поццо? – попросила неуверенно.
– Навещу... как-нибудь... – сказал Мэл, и мне показалось, что он, как я, не уверен в словах.
К черту нерешительность. Хочу увидеть его, и точка.
– Выздоравливай и обязательно приезжай, – потребовала безапелляционно. – Буду ждать и делать зарубки каждый день.
– На чем? – удивился Мэл, и я порадовалась тому, что мне удалось вывести его из сонного состояния.
– На дереве... На спинке кровати... На подоконнике... Да мало ли на чем? Так что приезжай.
– Спокойной ночи, Эва, – сказал мягко Мэл, и я поняла, что он улыбается. – Хорошенько выспись. Завтра предстоит тяжелый день.
День действительно выдался тяжелым. Разбудили меня рано утром, начав с привычных лечебных процедур, но после плотного завтрака появились мужчины в рабочих комбинезонах с буквой "V" на груди. Они отключали аппаратуру и укладывали ее в ящики и коробки.
Стационар постепенно приводили в первоначальный вид. Ящики с оборудованием выкатывали на тележках, и помещение пустело.
Я бродила неприкаянно и мешалась под ногами, пока Эм не принесла пакет с одеждой. Кофточка, свитер, брючки, комплект белья – всё новое и незнакомое. Откуда? Это не мое. Хотя подошло идеально.
– Мы сняли мерки и передали вашему батюшке, – объяснил Улий Агатович.
Надо же! Папенька умеет удивлять. Неужели привлек мачеху, и она подобрала вещи в размер? Вряд ли. Скорей всего, родитель поручил купить необходимую одежду секретарше или поверенной, как у Мелёшина-старшего.
Также мне принесли сапожки, купленные по случаю приема, и шубку, оставленную в раздевалке в день последнего экзамена.
Время расставания неумолимо приближалось, и паника нарастала. Наконец, доктор, давший последние указания грузчикам, повернулся ко мне:
– Ну-с, больнушечка, пойдем на выход?
Не сдержавшись, я зашмыгала носом, и глаза увлажнились.
