Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)
– Советую провести повторное обследование в лаборатории, – предложил профессор. – Мы виделись в последний раз в субботу и расстались при... сумбурных обстоятельствах. Честно говоря, и я, и Генрих Генрихович испытываем вину за то, что втянули вас в эксперимент и, тем самым, поставили психическое здоровье под угрозу. Колено не ноет?
Я вспомнила об ушибленной коленке, вылеченной Альриком. Падение на институтской лестнице – не чета многочасовому воскресному ползанию по вентиляционным трубам, из-за чего опухли суставы. Спасибо Мэлу, позаботившемуся о покрасневших коленях: мазь и спрей избавили от болезненной отечности практически моментально.
– Ты видел Эву Карловну в субботу, а я любовался ею в воскресенье по телевизору, – заметил добродушно Стопятнадцатый и поделился стихотворным экспромтом: – Красота пленяет, в омут окунает.
– С головой, – добавил весело профессор. Мужчина лучился хорошим настроением, и мне неожиданно пришло на ум, что вопросы о самочувствии задавались из вежливости, а на самом деле Альрик витал мыслями в другом месте.
– Спасибо вам, Генрих Генрихович! – поблагодарила декана.
– За что? – удивился тот.
– За лимузин у общежития.
– Ах, это, – махнул рукой Стопятнадцатый. – Пустое. Стало быть, ваш батюшка отказался от своих слов?
В присутствии коллеги он не начал спрашивать напрямик: «Значит, папаша усовестился и все-таки выделил средства на прием?» Что ни говори, а интеллигентный дяденька наш декан, но Альрик в курсе моих финансовых подвижек, поскольку мы с ним деловые партнеры, связанные пожизненным обетом.
– Да, папенька помог с деньгами, – соврала с легкостью, и Альрик отвернулся к окну, не сдержав улыбку.
Ну и пусть не срастается выкройка моих доходов. Отец считает, что я тяну висоры из Мэла, или, вернее, из Мелёшина-старшего. Мэл считает, что у меня темные делишки с профессором. Стопятнадцатый считает, что родитель внял голосу добродетели и сменил гнев на милость, подкинув деньжат. А Альрик ничего не считает, потому что знает правду. Утешу совесть тем, что Генрих Генрихович не догадается похвалить отца за проявление заботы о собственной дочери. Он человек деликатный и во внутрисемейные отношения не встревает.
– Отчего же только в субботу? – сказал профессор, не отводя взгляда от окна. – Я тоже заметил, что Эва Карловна покорила столичное общество на «Лицах года». Поздравляю вашего батюшку с высоким назначением, – добавил, обернувшись ко мне.
– Спасибо.
– Вас не затронули беспорядки в развлекательном центре? – озаботился декан. – Юноша, с которым вы присутствовали на приеме, попал в неприятности. Вчера мы отправили характеристику в Департамент правопорядка от администрации института.
– Спасибо за беспокойство, – поблагодарила я еще раз. – Беспорядки не затронули.
Скажу правду, и Альрик как пить дать потащит на закрытый пятый этаж для проведения анализов и просвечивания внутренностей. А Пете, видать, пришлось несладко в казенных аппартаментах отделения.
– В том же клубе пострадал четверокурсник с факультета элементарной висорики. Отравление ядовитыми парами. Обожжены трахея и пищевод. Куда катится мир? – посетовал Стопятнадцатый. – Молодежь беспечна и не задумывается о последствиях.
– Думаю, у юноши, сопровождавшего Эву Карловну на прием, был повод покуражиться, – встрял с улыбкой Альрик. – Точнее, ему было перед кем показать кураж.
Я потупилась. Острое чутье подвело профессора. Чемпион полез на ринг не из-за меня, а ради грудастой девицы из лимузина.
– Сомневаюсь, что ты совершил бы безрассудный поступок, – похвалил коллегу Генрих Генрихович. – К сожалению, осмотрительность и зрелость поступков приходят с опытом и прожитыми годами.
– Никогда не поздно совершать безрассудства, особенно ради кого-то, – развеселился Альрик и подмигнул мне.
Его хорошее настроение било через край. Наверное, по результатам сегодняшнего экзамена на потоке выявилось немало отличников, что несказанно обрадовало профессора. Залихватское поведение коллеги заметил и декан.
– Не узнаю тебя. Последние два дня был мрачнее тучи. Поругался с Нинеллой Леопардовной, довел до слез трех лаборанток, устроил второкурсникам допрос с пристрастием на защите курсовых проектов. Между прочим, они пожаловались на тебя. Коллективно. Что изменилось?
– Не высыпался, – отозвался весело Альрик, и я вздрогнула. – С Нинеллой всего лишь поспорил и даже голоса не повысил, лаборантки запортили результаты двухмесячного эксперимента, а второкурсники попищали, зато подготовились и сдали экзамен с хорошими результатами.
Все-таки интуиция меня не подвела. Профессор доволен итогами сессии по своему предмету. А ведь он тоже плохо спит, как и я. Наверное, выматывается на работе: проводит бесконечные опыты, телепортируя невзрачный камешек, и учит непутевых студентов, вбивая в них знания. Задать ли вопрос о моем сне?
– Как здоровье Евстигневы Ромельевны? – спросила вместо этого.
– Хорошо. Можно сказать, прекрасно, – прогудел декан. – Идет на поправку семимильными шагами.
– А что с этим?... С крылатым? – помахала я руками, иллюстрируя, и Альрик, не сдержавшись, беззвучно рассмеялся.
– Взгляните, – протянул пачку фотографий и продублировал мои движения: – Вот оно, ваше... крылатое.
На снимках было изображено нечто черное, бесформенное, слипшееся в кашу.
– Разве это крылатик?
– Без подпитки вис-возмущениями он постепенно убывает в размерах. Потеряна способность передвигаться и чувствовать вибрации. Надеюсь, вскоре мы утилизируем летуна, – заявил оптимистично профессор. – Эва Карловна, не смотрите укоризненно. Это неживое создание. Механизм, способный наносить увечья и истреблять. Я бы поэкспериментировал с ним, но Генрих Генрихович запретил. А то, глядишь, мы с вами надели бы на нежить уздечку... То есть нацепили бы ошейник с поводком и отправились на прогулку, а наш личный дракон летел бы сверху.
Что-то у Альрика вообще нездорово разыгралось воображение из-за хорошего настроения. Даже мне не пришла бы в голову подобная фантазия.
– Это тебе во сне приснилось? – полюбопытствовал Стопятнадцатый.
– И это, и многое другое, – подтвердил профессор.
– И мне тоже снятся сны, – вставила я. – Цветные, с запахами и звуками.
– Отлично, – улыбнулся профессор, оттолкнувшись от стола, о который опирался. – Сновидения – отголоски реальных событий. Главное, чтобы вам не снились кошмары. Генрих Генрихович, мне пора. До сих пор не погасил ведомость у Монтеморта.
– До свидания, – попрощалась я с Альриком. Наверное, к лучшему, что не ляпнула о лесе и его хозяине, не то меня засмеяли бы в хорошем настроении.
– Всего хорошего, Эва Карловна, и обращайтесь при любых ухудшениях здоровья, – напомнил профессор и похромал к двери. Взявшись за ручку, он внезапно обернулся, втягивая носом. Посмотрев на меня с удивлением и несколько недоуменно, мужчина встряхнул головой, точно отогнал какую-то мысль, и вышел.
И чем здесь может пахнуть? Вроде бы не от меня: духами не мазалась, душ с утра принимала, платье новое. В помещении спертый воздух, как и в приемной. Пыль, книги, половинка засохшего ванильного печенья, укатившаяся когда-то под шкаф. Кофе, выпитый около часа назад. Одеколон декана, туалетная вода Альрика, и в составе букета ароматов тонкий хвойный запах. Мне сразу вспомнился лес. Точно, дежа вю.
Профессор велел не стесняться и обращаться по любому вопросу. Считается ли ухудшением самочувствия сон о лесе, пробудивший телесную жажду? При желании необычную реакцию на сновидение можно легко объяснить. Сны – это отражение реальности, в которой Мэл занял главенствующее место, стремительно и внезапно. Серая крыскина особь, недополучившая родительской любви и ласки, к половозрелому возрасту дорвалась до физических удовольствий и открыла для себя мир чувственных ощущений. Каждое прикосновение к Мэлу – агрессивно-жалящее или томительно-неспешное – пробегало током по телу, натягивая оголенные нервы резонирующими струнами. Неудивительно, что в такие моменты у меня отключалась память. Организм требовал компенсацию, и немалую, за годы мытарств и затюканного существования, и поэтому жадничал, не отпуская сознание даже во сне. Ну, и как после такого анализа рассказывать Стопятнадцатому при свете дня о похождениях в чащобе?
Подумав, я решила не рассказывать декану о навязчивом сновидении. Посмотрю, приснится ли сегодня лес, и тогда уж обязательно поговорю с Генрихом Генриховичем. Сердобольный дядечка поймет щекотливость последствий сна.
Перед уходом все-таки похвалилась четверкой за сданный экзамен, и Стопятнадцатый сказал:
– Вот видите, милочка, если очень захотеть, можно в космос полететь. Сами не заметили, как сессия вам покорилась.
При этом ни я, ни декан не стали заострять внимание на моей бездарности и на гибкой совести Генриха Генриховича, поступившегося из-за меня кодексом учительства – как люди деликатные и воспитанные.
Выйдя из деканата, я на ходу искала номер «моего Гошика» в телефоне, как вдруг заметила неподалеку Аффу, списывающую с листочка, пришпиленного к двери с абстрактыми хаотическими разводами.
Здороваться с соседкой или нет? Пройду мимо. Наверное, она не захочет общаться.
Девушка услышала стук каблуков и обернулась.
– Привет.
Я остановилась:
– Привет.
Мы замолчали, и в воздухе повисла неловкость.
– Сдала? – поинтересовалась у Аффы.
– Сдала. На четыре.
Я думала, она съязвит: «Между прочим, четверка вышла из-за тебя. Своими стонами не дала сосредоточиться на учебе», но соседка спросила:
– А ты как?
– Тоже неплохо. На четверку.
Мы опять помолчали, и тишина пустого коридора стала вдруг осязаемо плотной, причиняя дискомфорт. Гномик на часах отрапортовал, что первый звонок прогорнил недавно, во время посещения деканата.
– А я вот расписание консультаций выписываю, старое где-то посеяла, – сказала непонятно зачем Аффа. – Значит, твой отец – министр?
– Да, с понедельника.
– Отец – министр, а говорила, что не бывала в «Инновации», – упрекнула девушка.
В ее понимании дочкам высокопоставленных чиновников следовало столоваться в элитном столичном кафе, а не притворяться голодраной беднотой, считающей каждый висор.
– Я и не бывала. Отец не разрешал. Считал, что испортит мой характер, если начнет баловать и потакать капризам.
– И все-таки встречаешься с Мелёшиным...
Мой взгляд уехал в сторону. В институте ничего не утаишь. Одна большая деревня.
– Знаешь, что про него говорят? – продолжила соседка. – Когда Мелёшин узнал о твоем отце, то поклялся на спор, что обгонит остальных и отобьет тебя у чемпиона... у Пети. Всех перепрыгнул и оказался первым.
Оказывается, парни устроили соревнование, а я и не знала, что стала призом. Необычная сплетня.
– Аф, а был ли кто-нибудь кроме Мэла? Я пыталась завязать отношения с Петей, но не вышло. А других-то и не было. Получается, если бы не отец, на меня никто не обратил бы внимания. А теперь выясняется, что Мелёшин кого-то перепрыгнул. Тех, кто собрался на спор заводить выгодное знакомство со мной, так?
Аффа поджала губы, недовольная спокойной реакцией на свои слова.
– В общем, извини за то, что сказала в общежитии. Грубо вышло. Не нравится мне Мелёшин, как ни крути. Ты еще набьешь шишки и не раз пожалеешь, что не послушала советы знающих людей. Мелёшин развлечется и бросит тебя.
Я улыбнулась:
– Если не ошибаться, опыта не набраться. И у тебя не всегда было гладко с парнями.
– Но ведь не с морально убогим типом! У Мелёшина – ни совести, ни чести. А со спортсменом вы вообще здорово смотрелись и ворковали как влюбленные голубки. Он с тебя глаз не сводил.
– Неужели? – неприятно удивилась я.
– Да. Попали в камеры раз десять, не меньше. Он в курсе, что ты теперь с Мелёшиным?
– Наверное, уже знает. Петя сидел в отделении после драки в «Вулкано». Сегодня выпустили.
– Не может быть! – ахнула Аффа. – Он не пострадал? Ты тоже там была?
– Не пострадал. Мы ездили вместе. Кстати, идеальный Петечка уговорил поехать в клуб, хотя я собиралась домой. А потом Петя уговорил посмотреть подпольные бои. А потом началась драка, и он меня бросил, так что пришлось выбираться самостоятельно.
– Не может быть, – покачала головой девушка. – Не верю. Твой чемпион не такой. Он не мог.
– Во-первых, он не «мой». А во-вторых, полез на ринг из-за одной лохудры, которая была на приеме. А потом началась свалка, и мы потерялись. Я сама выбиралась, – пожаловалась, и глаза увлажнились. Петя вырисовался в роли предателя, бросившего спутницу на произвол судьбы, а над моей головой засиял нимб мученицы.
Аффа дернулась навстречу. Наверное, хотела утешить.
– Страшно было?
– Очень.
– Что же тебя Мелёшин не спас?
– Он бы спас, только не смог пробиться. А потом до утра искал по больницам и моргам.
Соседка впечатлилась.
– Ну... а ты так и поверила его байкам, – сказала менее агрессивно.
– Поверила. Аф, я больше не помешаю в общаге. Наверное, перееду к Мэлу.
– Ого. Скорострельно, – усмехнулась она, впрочем, без особой радости. – Трусиха. Когда грубят, надо отвечать в том же духе.
– Не умею, – заключила я с прискорбием. – Не могу.
– Значит, никто не злил. Жаль, если уедешь. Ты куда?
– В архив на подработку, – пояснила девушке, возобновив поиски номера Мэла в телефоне.
Аффа удивилась:
– Зачем? Неужели Мелёшин не против?
Пришлось соврать, чтобы худо-бедно оправдать эксцентричное поведение дочери министра, подрабатывающей за мелочевку.
– Я же заключила трудовой договор на определенный срок. Сессия закончится, и уволюсь.
Объяснение устроило соседку.
– Понятно. Пойдем до холла.
– Не могу. Мэл сказал позвонить и дождаться.
– Мелёшин дрессирует тебя как собачку, а ты не замечаешь. Без него уже и чихнуть не можешь? Боишься, что съедят? С Мелёшиным ты разучилась кусаться и стала мямлей.
– Не стала, – оскорбилась я на необоснованное обвинение, решив позвонить Мэлу по пути вниз, – и никто меня не дрессирует. Где хочу, там и хожу. Пошли.
***
– Ну, ты даешь! – присвистнул Мак. – Не ожидал. Круче Дэна повязался.
– По-другому никак, – объяснил Мэл.
Они столкнулись в холле и сидели теперь на опустевшем постаменте, отмечая мимоходом студентов, покидавших институт.
– Не знаю, поздравить или посочувствовать, – ухмыльнулся Мак и поддразнил: – Прощайте, девочки, пирушки, гоночки! Поскорбим молча.
– Эй, я еще не умер для жизни, – толкнул в бок Мэл.
– Женщины – ярмо, которое тянет нас ко дну, – не унимался Мак. – «Не гони, у меня голова кружится», «Давай не пойдем, там шумно», «Твои друзья плохо на тебя влияют», «Этот галстук не подходит к рубашке», «Дорогой, моя мама поживет с нами»...
Мэл рассмеялся.
– Ты-то откуда знаешь?
– Анекдоты не рождаются на пустом месте, – поднял Мак указательный палец. – Их придумывают горемыки, потерянные для суровой мужской компании. Мы еще отпоем твою свободу, как полагается, а сейчас объясни, к чему спешка, если финишная далеко?
– Зять прочистил мозги. Заодно разъяснил о бате и о Влашеке и согласился помочь утихомирить Рублю. В общем, я затеял бучу, и мне же разгребать. Хорошо, что вчера уладил с кольцом. Сегодня её папаша тряс газетой. Репортеры, подлюки, пронюхали и решили устроить викторину «что, где, когда?»
– Сообщил родне?
– Да. Отцу, деду и Севолоду. Остальные и без меня узнают. И матери позвонил.
– А они обрадовались и пожелали счастья, – предположил Мак со смешком.
– Приняли к сведению. Отец сказал, что замнет вопрос с фотографиями – и всё.
– А мать?
– Она всегда советуется с ним.
– Можешь передохнуть, – постучал Мак по плечу друга. – Родственники в обмороке. Щипало, когда надевал?
– Малость поревела. Зять дал какую-то фигушку из лаборатории. Притупляет чувствительность. Иначе втройне больнее.
– Слушаю и не могу поверить. Я попал в параллельную реальность! Наш неприступный Мэл сдался. Добровольно поднял ручки. «Бери меня тепленьким, милая!» – запаясничал Мак. – Точно, завтра наступит лето. Выходит, Ледышке обломилось?
– К лучшему. Меня даже аrdenteri rivas* не согрел бы.
– Ты и не пытался. Может, она горячая штучка? Дикая, необъезженная.
– Место вакантно. Прошу, – Мэл сделал приглашающий жест к парадной двери.
– Нет уж. Мне дорога свобода, пусть и относительная, – поежился Мак. – Слушай, а приезжайте вечером к Дэну на сабантуй. Будет весело.
– Посмотрим, – задумался Мэл. – Нет, не приедем. Понимаешь, там будет полно знакомых...
– И среди них попадется какая-нибудь их бывших?
– Да, по закону подлости.
– Вечно бегать не сможешь и её не спрячешь.
– Знаю. Мы вместе только третий день. Пусть привыкнет, – сказал Мэл, вертя телефон в руках. Проверил отсутствие пропущенных вызовов и убедился, что звук выставлен до максимального значения.
– Сколько можно разговаривать? – проворчал, убирая аппарат в карман.
– Вот! – воскликнул Мак. – Еще вспомнил. Они могут часами болтать ни о чем!
– Заранее боюсь, – Мэл спрыгнул с постамента. – Я – в деканат.
– А я – к воротам. Дэн обещал подхватить.
По пути Мак продолжил стращать товарища ужасными женскими недостатками, превращающими существование мужчин в непроходящую головную боль, а Мэл слушал и кивал, посмеиваясь. Они до того увлеклись темой, старой как мир, что позабыли разойтись в разные стороны и свернули в северо-западный коридор. Мак спохватился.
– Намотал ликбез на ус? Обращайся, если что. Я знаю много тёлкиных секретов и плохих советов не даю. Что там такое происходит? – навострил уши, переключив внимание на группку, собравшуюся у лестницы.
Мэл потянулся следом за компанию.
– Тут один марсианин объясняется в любви Аньке Левшуковой, – пояснил долговязый студент, у которого Мак поинтересовался причиной сборища.
Левшукова – девчонка красивая, но со стервозным характером. На втором курсе закрутила с Дэном, да что-то у них не срослось. Однако Анька не прочь реанимировать былое и заодно согласна погулять и с Мэлом и с Маком, а точнее, с любым, кто, не задумываясь, оставляет на чаевые сотню висов. Год назад и Мэл собирался покатать с ветерком длинноногую шатенку, но скупого комментария Дэна о сучности однокурсницы хватило, чтобы зарубить идею на корню.
– Взгляни на свое лопоухое счастье, Левшукова, – кивает в центр сборища тип подле Аньки. Широко расставленные раскосые глаза, белесые радужки с черной каймой, походка вразвалку, пошлости на языке и самоуверенность в смеси с хамством. «Камышовый кот» – шепчутся с благоговением хлюпики и заморыши. Кто при силе, тот не признает хвастливое прозвище, сокращая его. Камыш не обижается. Он правит в своей весовой категории. Многих пугают затянутые мутью глаза, хотя у Камыша отличное зрение. За успехи в гипнозе ему светит место дознавателя или следователя Первого департамента в качестве начальной карьерной ступеньки.
Камыш обхаживает Левшукову давно и безрезультатно, да вот беда – машина недостаточно комфортна, и родители контролируют расходы. Камыша бесят отказы Аньки, и в отместку он выводит ее из равновесия всеми возможными способами.
– Вот и на твоей улице наступил праздник, – ерничает Камыш. – Полный унитаз любви. Нырнешь, Левшукова?
Та недовольно хмурит брови, накручивая локон на пальчик.
Мэл собирается уйти, но вдруг замечает в центре сборища светлый ежик волос «марсианина» и приостанавливается. Мэл удивлен. Мало того, он изумлен. А «марсианин» смущен и растерян прибывающими зрителями. Похоже, он не ожидал публичности. Откуда взялся народ, если экзамены закончились? Но мужчины не трусят и не сбегают, а отвечают за свои слова. И поэтому нескладный первокурсник распрямляет спину.
Некоторое время Мэл осмысливает ситуацию. Несуразный тощий пацан и по совместительству друг-брат Эвы открылся Левшуковой в светлых чувствах. Чувства светлые, а адресатка – стерва.
Зрители возбужденно переговариваются, комментируя бесплатное зрелище.
«Ну и влип ты, мелкий, со своей любовью» – сочувствует Мэл и протискивается вперед, насколько возможно. – «Точно марсианин. Нормальный человек обходит Левшукову за километр».
Несмотря на комичность ситуации, Мэл чувствует невольное облегчение. Поначалу он думал, что пацан неровно дышит к Эве, но сегодняшнее представление успокаивает.
Эва вот здесь, – сжимает Мэл кулак. Он улавливает ее мысли, чувствует изменения в настроении; ему льстит и наполняет самодовольством то, что он читает в её глазах: восхищение, восторг, обожание, нежность, страсть, доверие. Мэл как никто другой имеет исключительные права на нее, а мелкие перекосы во мнениях и недопонимание понемногу исчезнут. Эва – умная девочка, со временем она признает его правоту в спорных вопросах.
Вода точит камень. Мэлу хватит терпения внушать, уговаривать день за днем, убеждать. Он даже разрешит Эве побрыкаться, вредничая. Пусть упрямится – у него всё под контролем. Поэтому первокурсник из общежития, к которому Эва привязана и питает симпатию, вызывает раздражение. Глядя на нескладного головастого пацана, смешно делать пошлые предположения. Мэл знает – Эва горит только для него. Но он не намерен делить её с каким-то сопляком.
Для чего нужны друзья? Чтобы обсуждать вещи, о которых нельзя поговорить с ним, Мэлом. По разным причинам: из-за того, что Эва стесняется, из-за разного социального положения, из-за разных интересов. Для бесед по душам подойдет подружка, хотя бы вот соседка по общежитию, но никак не тощий малёк. Хотя нет, соседка тоже не годится. Эва нужна Мэлу вся, без остатка.
И все же мелкий не иначе как спятил, решив признаться Аньке. Та не оценит сердца, брошенного к ногам.
– Не знал, Левшукова, что ты докатилась до ручки и от отчаяния коллекционируешь это, – усмехается Камыш, кивая на «марсианина».
– А хотя бы! Тебе-то что? – зло отвечает она. – Человек готов на всё ради меня! Не то, что ты!
– На что ты готов ради нее, человек? – подходит Камыш к пацану и кладет руку на плечо, смотря с притворным сочувствием.
Малёк растерян.
– А хотя бы вот... снять дефенсор*! – выдает Анька гневно. – Чем не поступок?
– Да-а, это настоящий подвиг, – тянет Камыш. – Готов ли ты на геройский поступок ради любви? Или кишка тонка?
Переговаривающаяся толпа затихает.
Пацан замирает в нерешительности и опускает голову. Он слабак.
– Вот видишь, Левшукова, как жалко тебя любят. Никчемно. Недостойна ты великих чувств! – произносит с пафосом Камыш, разводя руками.
Анька фыркает, выражая свое презрение и Камышу, и несуразному первокурснику, и зевакам.
И тут «марсианин» неуклюже снимает с шеи небольшой плоский медальон на серебряной цепочке и протягивает Левшуковой. Мэлу кажется, что малёк на миг зажмурился, вручая судьбу даме сердца, хотя сбоку плохо видно.
Камыш перехватывает протянутый бесценный подарок.
– Так-так-так. Что за козюлька? – разглядывает незамысловатое украшеньице и бросает товарищу, скользкому типчику с крысиной физиономией.
По толпе проходит волнение, зрители взбудораженно переговариваются.
«Совсем больной на голову или страх потерял», – делает вывод Мэл, глядя на светлую стриженую макушку.
– Ладно, мне пора, – говорит он Маку.
– Погоди, – удерживает тот за рукав. – Хочу узнать, чем дело кончится.
– Я пошел. Потом расскажешь, – Мэл разворачивается, чтобы выбраться из толпы, которая успела разрастись.
– Энурез... до семи – десяти лет... – сообщает отрешенно «крысюк», вглядываясь пристально в пацана. Он тоже учится на элементарном факультете и специализируется на ясновидении.
– Ба, наш герой ссался в постельку! Большой мальчик мочился штанишки, – комментирует Камыш. Малёк дергается, пытаясь вырваться из тесного круга зрителей, но лапа ложится на его плечо, придавливая. – А как ты хотел? Героем быть нелегко.
– Он «грязный», – сообщает монотонно товарищ Камыша, роясь в голове пацана.
Левшукова морщится и отворачивается. Толпа гогочет, а «марсианин» опускает голову.
– Не смешно, – осаживает Мэл развеселившегося друга.
– Да брось ты! – смеется тот. – Все мы люди. Зато поймет, что Левшукову в принципе нельзя любить.
В это время ясновидец что-то говорит, и толпа грохает смехом.
– Ай-яй-яй, Левшукова! Как не стыдно приходить во сне к милым детишкам и соблазнять их? Развратница! – восклицает громко Камыш, грозя пальцем. – И малыши дрочат на тебя, забравшись утром под одеяло.
Анька вспыхивает и порывается уйти, но Камыш перехватывает.
– Куда бежишь, звездуля? Просила подвигов – принимай. Твой герой раскрывается в неожиданных ракурсах.
– Да пошел ты, – цедит Левшукова, а зрители веселятся.
Неожиданно Мэла окатывает страхом: чтец может откопать в голове пацана упоминание об Эве. «Совместные обеды и ужины... Что еще?» – соображает он лихорадочно. Вряд ли Эва поделилась с мелким своим самым большим секретом и прочими тайнами поменьше, например, источником денег, хранящихся в банковской ячейке, и общением с хромоногим символистиком.
– Ни в какие ворота не лезет, – говорит Мэл, порываясь закончить жестокий фарс. – Камыш, наверное, башкой ударился. Хотя вместо головы у него задница.
– Погоди, – удерживает его Мак. – Дай чуток досмотреть.
Нет, Эва осторожна и не ляпнет лишнего, к тому же связана обетом, – вспоминает Мэл. Но если чтец вытянет из памяти пацана образы, связанные с ней, а Камыш сально прокомментирует, обоим элементарщикам – конец.
Развлечение выходит на новый виток.
– А хочешь посмотреть, Левшукова, как он это делает? – приходит к Камышу идея.
– Отвянь! – Анька пытается сдернуть его руку с локтя.
– Раздевайся, – приказывает Камыш мальку и повторяет замогильным голосом, впившись белесыми зрачками: – Сейчас... ты... разденешься... полностью... Ты раздеваешься... Ты разделся...
Толпа затихает, и в наступившей гробовой тишине пацан послушно снимает толстовку, аккуратно складывая на полу. Сверху ровной кучкой ложатся поношенные джинсы, футболка и прочая одежда, пока малёк не остается в чем мать родила. Он стоит, замерев в ожидании указаний.
Товарищ Коршуна подбирает шмотки и выбрасывает из круга. Белесые радужки впились в лицо «марсианина», не разрывая зрительного контакта.
Взбудораженная толпа оживляется, щелкают вспышки, зрители успевают снимать сногсшибательное видео на камеры телефонов.
– Внимание! Последняя гастроль! – объявляет «крысюк». – Любой каприз за ваши деньги! Заказывайте. Наша барышня исполнит.
«Барышней» на жаргоне элементарщиков называют человека под гипнозом или марионетку. Камыш может отключить память пацана или, наоборот, оставит в качестве поучительного урока, управляя двигательными рефлексами и сознанием.
У любого издевательства есть предел. Мэл видит ссутулившееся нескладное тело, острые костлявые плечи, выпирающие лопатки, следы старых шрамов на спине. Противно. Растет гадостная волна.
«Невероятный балбес!» – проносится сочувственная мысль.
В этом мире не принято выручать бескорыстно. У любой помощи есть цена – долг, клятва, обещание, услуга. Деньги, в конце концов. Пора признать: малёк не нравится Мэлу единственно тем, что Эва считает его другом, и поэтому Мэл тянет. «Не бывает дружбы между мужчиной и женщиной», – повторяет он про себя. – «Не бывает и не будет».
– Пусть станцует! – кричит кто-то сзади.
– Вот это да! – не отстает от других Мак, фотографируя поверх голов.
– С*ка ты, – бросает Мэл и, распихивая толпу, пробирается к центру круга.
Он поможет пацану, хотя нескладный малёк сто лет ему не сдался. Мэлу нужна Эва и больше никто.
Неожиданно наступает тишина, и руки с телефонами опускаются – одна за другой.
Мэл стопорится в шаге от цели. Он видит: зрители расступаются, и в круг выходит... Эва! Неестественная бледность, сжатые тонкой полоской губы, на лице неверие и изумление, которое трансформируется в отчаянную решимость.
«Почему она здесь?» – мысленно стонет Мэл. Ей следовало ждать у деканата, набирая нужный номер. Она не должна была попасть на представление.
Бросив сумку, Эва подходит к пацану и, обхватив его лицо ладонями, заглядывает в пустые глаза.
– Снимай гипноз! – поворачивается к Камышу. Её голос звенит, дрожа от ярости. – Убирай, сволочь!
– Ты кто такая, тётя? – интересуется небрежным тоном «крысюк». – Шла мимо, вот и не останавливайся.
– Снимай, – велит Мэл, растолкав последнее препятствие в виде чужих спин, и оказывается рядом.
Эва смотрит на него удивленно и недоумевающе. Она не ожидала, что Мэл тоже будет здесь, и сбита с толку. Несколько долгих секунд – и Эва понимает: он видел и не пресёк издевательство, и под ее взглядом внутренности Мэла совершают сальто.
«Крысюк» хлопает Камыша по плечу, и кукловод разрывает гипнотическую ниточку.
– Каково? – спрашивает с гонором, разминая шею и встряхивая плечами.
Пацан тоже сбросил оковы внушения и оглядывается по сторонам затравленно и ошалело.
Эва закрывает его собой.
– Одежду! – требует. – Одежду давай, гнида!
– Одежду, – повторяет эхом Мэл, и приказа не смеют ослушаться.
Поздно поигрывать бецепсами, изображая благородного спасителя, если ты им никогда не был.
«Крысюк» приносит шмотки, которые Эва выхватывает из его рук.
– Одевайся, – сует пацану вещи, но тот смотрит заторможенно, не соображая. Эва встряхивает его: – Одевайся!
Малёк неловко натягивает одежду, сгорбившись.
– Дефенсор! – протягивает Эва ладонь.
– Дефенсор верни, – приказывает Мэл, и товарищ Камыша беспрекословно достает кулон из кармана. Серебристый дельфинчик взлетел на пенном морском гребне.
Камыш перехватывает цепочку и зажимает хрупкую вещицу в кулаке.
– Какая жалость, сопливая козюлька сейчас сломается, – растягивает губы в улыбочке.
Сожми Камыш руку посильнее, и от кулона не останется мокрого места. Каждый дефенсор имеет уникальный номер, и не так-то легко получить новое защитное устройство взамен утерянного или испорченного.
