Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 45 страниц)
Дурацкое пророчество. Запутанное и туманное. Теперь и не упомню, чьи руки – мужские или женские – подбрасывали темноволосого кроху в видении, и было ли кольцо на безымянном пальце.
Я пробудилась от внутреннего толчка. Оказывается, успела уснуть, сама того не заметив.
Лампа у окна сбавила яркость, голова покоилась на подушке, вместо куртки меня укрывало мягкое и легкое одеяло, а в кухонной зоне расхаживал Мэл и что-то делал на столе. Издали показалось, что он нарезал ножом.
Мэл приехал!
Я потянулась и села. Выяснилось, что проспала меньше часа, зато крепко и сладко, и не услышала, как вернулся хозяин. Он подошел к кушетке и сел рядом со мной.
– Проснулась? Держи, – протянул кружку.
Теплая фиолетовая жижа имела странный, чуть вяжущий вкус. Я сделала еще глоток. Необычная и непонятная мешанина ощущений осела на языке, но в целом сочетание было приятным.
– Что это?
– Зюмумба. Или музюмба. Не помню, – отмахнулся парень, а я хихикнула. – Какая разница?
– Не слышала о таком... о такой.
– Неудивительно. Этот образец выращен в экспериментальной лаборатории. Зять передал и рассказал, как приготовить.
– Ты готовил?!
– Ну, размять и взбить миксером сможет любой, – ответил с ноткой высокомерия Мэл. – Не скучала без меня?
– Неа. Учила и спала. А для чего разводят мумбу-юмбу? – поинтересовалась, отпивая из кружки.
– Чтобы отбить охоту заглядываться на других парней.... Шутка, – сказал он, посмеиваясь, увидев мое ошарашенное лицо. – В мумбе-юмбе полный комплект стопроцентно усваиваемых витаминов и минералов.
Мне нравилось, когда Мэл улыбался, и небритость не портила его, а наоборот, делала домашним, отчего стало тепло на душе. Он снова рядом – родной и любимый. Надежный. Мэл хороший. Разве может он быть плохим? У каждого из нас есть отрицательные черты характера, куда без них? Совершенных людей нет. Я сама – пузатая бочка недостатков.
Мэл заслуживает большего, чем слепая бездарная девчонка, но отпустить его мне не хватит сил. Пока мы вместе и пока я что-то значу в его жизни, буду хватать от наших отношений по максимуму, наслаждаясь каждой минутой, проведенной с Мэлом.
И почему накрутила сверх меры? О детях никто не говорит. Парень затарился пакетиками на год вперед, так что младенцы нам не грозят, а что будет дальше – поглядим. В конце концов, любое обязательство имеет обратную силу, и если потребуется, заставлю Мэла забрать обещание ради его же блага.
– Значит, ты ездил к зятю? Удачно?
– Сносно, – увильнул он от ответа. – Эва, у меня к тебе серьезный разговор. Я сглупил с самого начала...Это следовало сделать давно...
Пугающее вступление. О чем он?
– Черт, не умею говорить красивых фраз и вряд ли научусь... – Ладонь Мэла сжалась в кулак, и я неосознанно затаила дыхание, страшась услышать продолжение. Зажать, что ли, уши на всякий случай? – Поэтому не буду ходить вокруг да около. Прими от меня в знак серьезности намерений это кольцо.
Взор бессмысленно переключился на тонкий ободок из желтого металла, матово поблескивавший на его безымянном пальце.
Какое кольцо? Какие намерения?
Намерения – это не обязательства. Намерения – это жених и невеста. Это вместе по жизни рука об руку. Это дети. Это провальное будущее, спрогнозированное поверенной Мелёшина-старшего.
– Я не могу!
– Эва, послушай меня...
– Нет, нет и еще раз нет! – Разволновавшись, не заметила, как вскочила с кушетки, и ноги понесли меня по квартире – между диваном, креслами, между кухонными столами и опять к окну. Мэл шел по пятам.
– Эва...
– Нет! Это серьезный шаг, как ты не поймешь? Обратной дороги не будет! Ты подпишешь себе приговор!
Наконец парень загнал меня в угол.
– Это ты не понимаешь. Сядь! – надавил на плечо и принудительно усадил в кресло, нависнув сверху. – Еще вчера всё изменилось. Твой отец теперь министр, и я должен отвечать за то, что мы... в общем, отвечу за свои поступки.
– Один?
– Тоже хочешь? – усмехнулся Мэл. – Тогда прими кольцо.
– Не могу!
– Можешь, – заявил жестко Мэл. – Иначе усилия твоего отца пойдут прахом. Он много лет готовил платформу для своей карьеры, и одним из кирпичиков стала образцово-показательная дочка, скромная и неиспорченная. И что вышло в итоге? Наливное яблочко оказалось с приличной червоточиной. – Я задохнулась от возмущения, а Мэл пояснил: – Так скажет общество, осудив твое поведение, потому что со дня на день о нас узнают журналисты. Тебя назовут легкомысленной особой, разгуливающей по чужим постелям и разбивающей семейные союзы. Да, Эва, со стороны наши отношения выглядят именно так. Все решат, что ты явилась причиной моего расставания с Аксён... со Снегурочкой. Поэтому мне нужно защитить тебя, чтобы никто не посмел вякнуть ни слова. Это единственный выход. А пока что ты и твой отец находитесь под ударом.
В памяти всплыл прием и разговор с премьер-министром, отметившим мои мнимые достоинства и похвалившим отца за правильное воспитание дочери. Расчувствовавшийся Рубля завалил родителя приглашениями и мне пригрозил прислать билетик на важный юбилей.
И что выяснится в итоге? Получится, папенька плохо воспитывал дочку. Старался, ремнем лупил, впроголодь держал, строжился, а дочурка-то притворялась, изображала из себя паиньку, а на самом деле оторвяжница. И тогда премьер рассвирепеет, и за обман и лицемерие ввергнет отца в такую опалу, какой свет не видывал, а моя мечта о побережье сгорит синим пламенем.
– Он сам виноват! Зачем велел, чтобы я перебивалась, как смогу? – выплеснула обиду. – Вот и выжила, как сумела! Пусть пожинает плоды! Скажу ему, что содержишь меня.
– Я польщен, – ответил сухо Мэл, – но боюсь, выяснение отношений будет сейчас как мертвому припарка. Внутри семьи как-нибудь разберемся, но на виду у людей необходимо, чтобы комар носа не подточил.
– Неужели нельзя обойтись по-другому? – простонала в отчаянии, пропустив мимо ушей фразу «внутри семьи разберемся». – Разве обязательства недостаточно?
– Кто о нем знает? Ты да я, потому что других свидетелей не было. А пусть бы и были, рты всем не закроешь, так что скандал на подходе. А Рубля бдит за приличиями, и знаешь, почему? Потому что это политика. В стране недопустима социальная напряженность. Простой народ должен верить, что перед законом едины все – и бедные, и богатые. И что деньги зарабатываются трудом, а не хапаньем и воровством. Представь, получил человек свои пять висов, пришел домой, а по телеку пьяные морды обливаются шампанским, хвастают цацками и спорят, у кого яхта дороже.
– По-моему, на приеме так и было.
– Ты преувеличиваешь. Конечно, богатые и популярные никуда не денутся, но они ведут себя на публике прилично и покрывают свои меха и яхты благотворительностью. Сунут подачку какому-нибудь питомнику животных или дому инвалидов, а потом весь год рассказывают журналистам. А для пьяных танцев и душа из шампанского есть закрытые заведения и мероприятия, например, тот же «Вулкано». Ладно, я отвлекся. Можешь упираться хоть до утра, но кольцо придется принять.
Неправильно получается. С ног на голову. Чем сильнее отпинываюсь, тем крепче липнет. Почему нельзя жить проще, без обязательств и намерений?
Мэл вытянул меня из кресла, сел сам и посадил к себе на колени.
– Тебе не нравится, что не будет гостей и банкета? К нему начинают готовиться как минимум за полгода.
– Ой, нет! Какой банкет? – всплеснула рукой. Я в себя не могу прийти, а Мэл вообразил, что мне подавай размах.
– Может, предложил неправильно? И цветы не купил... Но шампанское мы обязательно выпьем.
– Мэл, а что скажут твои родители?
– Отец уже сказал через Тиссу. Теперь наш ход.
– Он возненавидит меня! Ты вручишь фамилию мне! Слепой! И у меня мать на побережье!
– Понимаю, Тисса тебя застращала. В конце концов, поносишь колечко и снимешь, когда надоест, – сказал небрежно Мэл.
Я решила, что он уязвлен отказом. Не каждый день столичные принцы уговаривают девушек принять предложение, а те ломаются, даром что не представляют собой ничего путевого.
– Мэл! Егор! Мне очень лестно...
– Что-то непохоже, – хмыкнул он, поглядывая на меня.
– Значит, когда страсти улягутся, я смогу вернуть кольцо обратно?
– Когда-нибудь ты снимешь его, – заверил Мэл с серьезным видом.
Я потрогала узкий желтый ободок, ощутив подушечкой пальца гладкий теплый металл. Выглядит просто и без изысков.
– Значит, это твое? А мне казалось, ты обменялся с какой-то девушкой.
– Оно фамильное, но принадлежит мне. Если ты примешь его, ни у кого не останется сомнений, и никто не посмеет оскорбить тебя.
Я прилегла к Мэлу на грудь и провела рукой по заросшей щеке.
– Нравится? – спросил он.
– Очень.
– Заметил, – ухмыльнулся Мэл. – Но учти, перед сном побреюсь. Не привык. Мешается. Ну, так как?
– У нас всё очень быстро получается, не находишь? Стремительно. Может, мы ошибаемся? Вдруг это страсть, которая завянет через неделю?
– Есть такое. Стремительно, но мне нравится. Адреналинит. А насчет ошибок и страстей... В детстве у меня была мечта – радиоуправляемая гоночная машина. Знала бы ты, как я бредил ею: изучил все марки и модели, собирал наклейки, рисовал в альбомах, которые оставлял ненароком на видном месте, чтобы родители сообразили. Сейчас понимаю, что они посмеивались над наивными попытками, но, тем не менее, на день рождения получил то, о чем мечтал. Мне казалось, я умру от счастья. Но представь, через неделю игрушка осточертела. Я изучил ее возможности вдоль и поперек, и мне стало скучно.
– Ого, значит, ты с детства любишь гонять по трассе, – подцепила его.
– Да. Став старше, я переключился на настоящие машины. И опять сходил с ума, донимал отца, Севолода и деда, расписывая преимущества той или иной модели. В шестнадцать лет отец сделал мне права, хотя мать не соглашалась.
– Почему?
– Боялась. Нормальным людям права выдают, начиная с двадцати лет. Она думала, что я разобьюсь, и выступила категорически против машины. Отец послушал ее, и мне пришлось ждать до восемнадцати, пока не уломал родителей на «Турбу-100». Никогда не забуду её. Это на всю жизнь, наверное. Въелось под кожу. Что мы с ней вытворяли! Разве можно сравнивать машинку на батарейках и собственную ласточку? Ты выжимаешь лошадей, поворачиваешь руль, и она чувствует малейшее колебание. Она слышит мысли до того, как ты собираешься сделать движение. Ты сливаешься с ней и становишься единым целым!
Я слушала как зачарованная, открыв рот. Вот она, любовь Мэла. Машины.
– Потом были и другие тачки – каждая со своим характером и заморочками. Но все равно, сажусь за руль и каждый раз открываю новый мир... Так вот, к чему я рассказал... Так же и с девчонками. На иную смотришь, а она как радиоуправляемая машинка – скучная и неинтересная. Вроде бы красочная упаковка, а внутри ограниченный набор функций и полная предсказуемость. А с тобой не так. С тобой никогда не знаешь, что окажется за поворотом, и удастся ли вписаться в него.
– Да? – только и выдавила, обалдев от пространной речи парня. А ведь он открыл мне душу, пусть и своеобразно. Сравнил с машиной. Только он что-то путает. Какая же из меня роковая тачка?
– Тупо, да? – взъерошил волосы Мэл. – Наверное, ты обиделась?
– Нет, что ты! – обняла его. – Просто я... у меня нет слов! Мне такого никто не говорил. Не боишься улететь в кювет?
– Нет. Итак, что с кольцом? Будем примерять?
Согласна ли я? Во-первых, не хочу отказываться от Мэла. Ни за какие коврижки. Во-вторых, мы и так шагнули достаточно далеко, чтобы идти на попятную. «Дочь министра экономики кувыркается в постели сына начальника Департамента правопорядка» – заголовки в прессе мерзки одними названиями, не говоря о начинке статей. Карьера нового министра экономики закатится, толком не начавшись, а мое будущее не состоится, несмотря на оптимистичные заверения пророческого ока. В-третьих, о детях пока умолчим – до окончания института будет не до них. В-четвертых и в самых главных, Мэл сказал, что я смогу вернуть кольцо.
– Согласна.
Мэл обхватил мои ладони своими и подышал, согревая дыханием. На немое удивление пояснил:
– Так надо. Сначала скажу я, а ты повторишь, что принимаешь. А потом молчи и не мешай... Я отдаю тебе это кольцо, по доброй воле и без принуждения. Прими и носи. – Он сделал знак глазами.
– Я принимаю это кольцо, по доброй воле и без принуждения, – повторила послушно.
Мэл забормотал какие-то слова на языке, непохожем на новолатинский, и начал стягивать украшеньице. На его виске напряглись вены. Парень говорил вполголоса, не останавливаясь, и продолжал снимать кольцо, пока с усилием не освободил безымянный палец, а затем взял мою руку. Желтый ободок пошел туго, и когда металл обхватил нижнюю фалангу, ее зажгло – чем дальше, тем сильнее. Я попыталась выдернуться, но Мэл не позволил и опять наговаривал абракадабру.
Боль разгоралась, распространяясь по пальцу. Расплавленный свинец потек по крови. Кусай не кусай губы, а сейчас закричу. В воду бы руку, а лучше в лед!
Мэл прижал меня, не давая вырваться, и шептал непонятную тарабарщину. Когда жжение спало, я подвывала тихонько, уткнувшись в его футболку.
– Все прошло, – погладил он по голове. – Молодец, справилась.
– Ты соврал! – попыталась оттолкнуть его. Слезы текли по щекам. – Что за чертовщина?
– Тише, – успокаивал Мэл. – Так и должно быть.
– Но почему-у?
– Кольцо приняло тебя.
– Оно, что, живо-ое?
Парень тихо рассмеялся.
– Оно фамильное. Раньше вещи наделяли ненужными ритуалами и заклинаниями, не несущими смысловой нагрузки, но призванными внушать страх и уважение. Так что в передаче колечка есть некоторые неудобства.
– Ничего себе неудобства! – помахала измученной рукой. – До кости прожгло.
– Это иллюзия. Мираж, – сказал Мэл. – Вставай. Пошли, обмоем.
До чего хорошо! И я чуть-чуть навеселе.
Мы сидим на одеяле, сброшенном на пол, и смотрим в окно на незасыпающий город. Рядом открытая бутылка шампанского и два фужера с шипучим напитком.
Мэл обнимает меня, привалившуюся к нему спиной. Все-таки он побрился. И еще на его безымянном пальце остался след от кольца.
– Болит? – спрашиваю, поглаживая розовую вмятину на коже.
– Чуть-чуть. Со временем исчезнет. Как-никак восемь лет носил.
– Перешло по наследству?
– Да, от брата, – говорит коротко Мэл и делает большой глоток шампанского.
– Мэл... Егор, а какие они – волны?
– Обыкновенные.
– Они тебе не мешают? Мне казалось, что все, кто видит волны, раздвигают их, чтобы не путались под ногами. – Я скопировала движения пловца брассом.
Мэл улыбнулся.
– В целом не мешают. Да ты и сама знаешь, что частота волн напрямую связана с активностью Солнца.
– Это в учебниках написано. А как в жизни?
Мэл схватил пустоту и притянул невидимую волну.
– С заходом солнца их количество уменьшается, но незначительно. Вот эта течет из-за спинки дивана и уходит в противоположную стену, но я дернул, и пошло возмущение. Волна колеблется. Хочешь – накладывай её на звуковые волны, хочешь – вводи в резонанс со световым излучением, хочешь – завязывай узлами и ограничивай пространство. А если вырвать кусок волны, то высвобождается энергия.
– А рукам не больно?
– Нет. В зависимости от времени года волны бывают разными. То жесткие как металлические струны, то рыхлые как пряжа, то упругие как пружины. Часто из-за их нестабильности срываются заклинания.
– Как же так? А вдруг волна попадет тебе в глаз? Или в живот? И пройдет насквозь.
Мэл рассмеялся.
– Как правило, они обтекают движущиеся объекты.
– А вообще? Не раздражают?
– Привык не замечать. И другие не обращают внимание. А как ты приспособилась?
– Не знаю. Быстро сообразила, что к чему, копировала жесты, слова, чтобы не выделяться.
Мэл разжал пальцы, отпуская пустоту.
– Волна стремится к первоначальному положению, и со временем возмущение утихнет. – Он потянулся влево и привлек невидимую волну, а затем другой рукой притянул волну справа. – Вот, зажми, – переложил невидимые волны в мои кулаки.
Я походила на пьяного кучера, который проснулся утром в конюшне в соломе, а руки по памяти сжимают вожжи.
– Я их держу?
– Держишь, – кивнул Мэл. – Волны натянуты, и началось возмущение. Их можно связать, оторвать, закрутить, сжать, растянуть. Можно работать с одной волной, но тогда результат не так эффектен. Чем больше волн, тем больше заклинание, но и отдача потом сильнее. Чтобы оно получилось, нельзя ошибиться. Самое малое – если тебя обольет водой или обожжет. А может долбануть током. Что сделаем с ними? – его ладони легли на кулаки, сжимающие невидимые волны.
Честное слово, я ощущала себя полной дурой. Из ничего получить что-то!
– Не знаю... Что хочешь.
– Ладно.
Мэл управлял моими руками как кукловод марионеткой.
– Смотри... Из левой руки перекладываем в правую... Теперь их две... Второй свободной рукой притягиваем ту же волну, которую отдали – получается петля. Просовываем в нее сжатые волны и затягиваем... Крепче!
Мэл рассмеялся и опустил руки.
– Что? – спросила я, замерев в нелепой позе.
– Упустили. Давай снова.
И снова парень водил моими руками, растягивая, завязывая и разрывая, пока в раскрывшейся ладони не появился крошечный кривокосый розовый огонек – мой первый gelide candi*. Он не обжигал, не морозил и колебался в воздухе как пламя свечки.
– А-ах! – только и воскликнула я от переполнявших меня чувств.
Мы смотрели на огонек до тех пор, пока он не побледнел, уменьшившись в размерах, а потом и вовсе растворился в воздухе.
Мэл поцеловал меня в щеку.
– Пошли спать.
– Ты здесь ночуешь? – замерла я у входа, не решаясь пройти дальше.
Комната выглядела пустой за исключением подиума посередине, на котором возвышалась огромная кровать, а в головах занимало ромбовидную нишу окно. По левой стене спальни тянулось зеркало. И опять над головой навис скошенный потолок, и ввергла в состояние робости белоснежность обстановки. Разве что пол, выложенный плашками, да кремовое постельное белье разбавляли медицинскую стерильность.
Мэл, снимая на ходу футболку, швырнул ее в изголовье кровати и, раздвинув дверцы встроенного шкафа, достал оттуда майку.
– Эва, проходи, – кивнул приглашающе. – На диване спать не будешь. Не надейся.
Присев на краешек кровати, я покачалась.
– Здорово пружинит.
– На досках не сплю. Устраивайся пока. Я скоро вернусь.
Мэл подхватил футболку и вышел, а я с размаху завалилась на атласное стеганое покрывало и раскинула руки. Вспомнив о кольце, поднесла ладонь к глазам.
Подарок Мэла прочно закрепился на безымянном пальце – не провернуть и не снять. Кожа вокруг слегка припухла и отзывалась легкой ноющей болью, если надавливать посильнее.
Теперь я при цацках, как говорили у нас в интернате. На правой руке – подарок Некты, а на левой – фамильное кольцо Мэла. Обычное, ничем не примечательное. Ни вязи старинных символов, ни вспыхивающих на ободке таинственных знаков. И, по-моему, даже не золотое. Может, медное? Говорят, изделия из меди имеют красноватый отлив.
Невероятно. Мэл предложил, и я согласилась. Наверное, подсознательно очень хотела и поэтому посопротивлялась для виду, наплевав на отговорки и увещевания совести. В конце концов, если потребуется, верну кольцо парню, а пока мы официально – пара. Крепче не бывает. Жених и невеста. Тьфу, до чего неловко звучит, но в груди щекотно, а на душе волнительно и тревожно.
Мэл не приходил, и мне стало скучно. Вскочив, я походила по спальне и полюбовалась отражением в зеркале, облаченным в пижамку, под которой прятался черный кружевной комплект. А потом ноги подвели меня к дверцам малозаметного шкафа-купе, сливавшегося со стеной.
Я прислушалась, хотя напрягай слух или не напрягай – все равно ничего не слышно, – и воровато раздвинула створки. Мэл не поступил бы так. Он порядочный и никогда не станет лазить по чужим вещам и нагло вторгаться в личное пространство. А я непорядочная, потому что захотела взглянуть, как живет столичный принц. Мой принц.
Костюмы в ряд – штук пятнадцать, не менее – серые, черные, темно-синие. Даже пижонский белый есть, причем с жилеткой. И галстуков – не перечесть. Интересно, Мэл покупает их сам, или ему дарят, к примеру, мама или сестра? Стопки рубашек заняли три полки, да еще на плечиках висит уйма наглаженных, и рядом свитера, пуловеры, джемперы, ветровки – и каждая вещь на отдельной вешалке. Вот аккуратист! Кто ему гладит? А кто стирает? Домработница? Носки занимают отдельную корзину. Не удивлюсь, если они тоже отутюжены и со стрелками.
Полки, полки, полки... Футболки, майки, тенниски... Внизу на подставке – начищенные до блеска ботинки и туфли разных цветов и фасонов, кроссовки... Внезапно захотелось заплакать от идеального порядка в шкафу. Вот и первое несовпадение в характерах. Мэл – чистоплюй, в отличие от меня. У него все вещи лежат каждая на своем месте – опять же, в отличие от моего условного порядка в швабровке.
Дверцы шкафа раздраженно захлопнулись, и я, отогнув край одеяла, забралась на кровать. Зеркало ответило мне насупленной и недовольной физиономией. И с какой же стороны любит спать Мэл? Наверняка только с правой. И встает по утрам с одной и той же ноги, иначе весь день окажется насмарку. Ладно, пусть спит, как любит, – передвинулась на левую сторону огромной кровати. Кстати, очень мягкий матрас, и подушка тоже удобная, нежесткая, и одеяло воздушное. Конечно, изнеженные принцы спят только на пуховых перинах, обмахиваемые опахалами, а придворный сказочник каждый раз рассказывает на сон грядущий новую небылицу, иначе голова с плеч, – полилось из меня раздражение.
Мэл пришел, запрыгнул на кровать и забрался под одеяло. Обнял – теплый, даже горячий.
– Не спишь? – уткнулся носом в шею.
– Ммм... – пробормотала, сделав вид, что еще чуть-чуть, и захрапела бы.
– Спи. Сон полезен, – он выпростал из-под одеяла мою руку с колечком и погладил ладошку. Потянулся к изголовью, и спальня погрузилась во мрак, а Мэл снова обнял меня. – Спокойной ночи, Эва.
Недовольство выветрилось как облачко, и я поцеловала руку парня:
– Спокойной ночи.
– Пожелай еще раз, – сказал он на ухо, и от его голоса по телу пробежали мурашки, и перехватило дыхание.
И я обернулась и пожелала.
***
В камине горели, потрескивая, дрова – настоящие, как и огонь. Хозяин кабинета не любил иллюзии.
Полено щелкнуло, и огненный уголек, отлетев, ударился о каминную решетку. Капля смолы потекла по торцу полена и сгорела голубой вспышкой.
Обстановка комнаты, обставленной с изысканной роскошью, кричала о немалой состоятельности владельца, который сидел в глубоком кресле у камина и, положив руки на подлокотники, рассматривал янтарное содержимое бокала на просвет огня.
– Егор ездил к Семуту, – сказал гость, стоявший у окна. Отдернув штору, он смотрел в темноту за окном, держа в одной руке аналогичный бокал с напитком, а вторую засунул в карман брюк.
Оба – и хозяин, и гость – несмотря на поздний час, были в костюмах и при галстуках, и обоих связывала та неуловимая схожесть, которая бывает обычно между близкими родственниками. Разве что волосы сидящего в кресле давно посеребрила седина, а лицо и руки испещрила сетка мелких морщин, но в целом и профили мужчин, и жесты, и манера общения были одинаковыми.
– Неужто малец сам рассказал? Не похоже на него, – хозяин отпил из бокала. – Или твои оперативно работают?
– Семут позвонил. Егор попросил его о конфиденциальном разговоре. Могу только догадываться, о чем была беседа.
– Не узнаю тебя. Подозрительное спокойствие, – поддел седовласый. – Хотя о чем это я? Ты же перестраховщик. Наверняка за унитазом мальца стоит новый «жучок».
– Уже не стоит, – ответил, не отвлекаясь от окна, гость. – Твой малец с завидной регулярностью вычищает квартиру. Столько техники загубил – хоть плачь.
– Наша кровь! – похвалил старший мужчина, показав в сдержанной улыбке ровные крепкие зубы. – И правильно делает. Дай ему пожить спокойно и не заглядывай в штаны каждую минуту. Он давно вырос.
– Ее мать с побережья.
– Мда... Удивил так удивил, – отозвался хозяин спустя минуту. – А Влашек-то каков! Оказывается, крутил интрижки по молодости. На ее происхождение можно закрыть глаза, если польза от союза перевесит недостатки. Радует, что девчонка пошла в папашу.
– Да, она висоратка. Потенциалы есть, но слабые. Вис-экспертиза в порядке, – заверил гость.
– А фамилия?
– Папена.
– Не помню таких. Из каторжных или из поздних?
– Среди уголовных нет. Всё прошерстили. Так что нужно искать по ссыльным.
– Первых поселенцев заставляли принудительно менять фамилии, а многие сменили и имена, – сказал седовласый. – Георгий видел эти списки. Жаль, участия не принимал.
Да, первый комендант побережья не забыл бы необычную фамилию, благо до сих пор находился в трезвом уме и прекрасной памяти, но в то время его перебросили на обустройство охранного периметра.
– Списки есть и хранятся в архиве Первого департамента, – пояснил гость и, насмотревшись в окно, устроился в кресле напротив хозяина. – Но Кузьма погладиться не дает и затаился из-за проверок, жук.
– Поспрашивай ненавязчиво его людишек. Может, кто-нибудь слышал.
– Знаю, – ответил раздраженно собеседник. – Уже приступили.
– Чем тебя Влашек не устраивает?
– Он из новых. Не люблю их.
– А сам-то из каких? – усмехнулся хозяин. – Забыл об инъекции?
– Наш род – не чета ему, – парировал гость самодовольно.
– Зато его жена с фамильным приданым. Хорошо бы раскопать настоящую фамилию девчонки. Заинтересовал ты меня. Я знавал многих из тех, кого ссылали. Среди них было немало достойных людей.
– Зачем? У меня своя игра. Без дочери Влашека.
– Потому что ты не знал о ней. Зачем Аксёнкина в расчет брал – не пойму. Ни рыба, ни мясо. За ним ничего нет, и никто не прикроет. А за Влашеком деньги и немалые.
– Деньги у финансистов.
– Пускай. А кто Рубле напевает в уши о круговороте денежных средств и об инвестициях? Так что будь гибче и уступи своим принципам. Сейчас Влашек в фаворе.
– Сейчас – да, – согласился гость, – а через три месяца? Не угодит и поедет на север зад морозить.
– Такие как Влашек не рухнут. Он за Рафикова всю работу тянул, так что опыт есть.
Собеседник хозяина скривился.
– Что еще не так? – спросил седовласый, наблюдая за ним с прищуром.
– Рубля меня тоже беспокоит. Чем-то ему приглянулась дочь Влашека. А тут Егор дорогу перебежал и все карты спутал. Неизвестно, как Рубля отреагирует на его прыть. Ясно, что не погладит по шерстке.
– Переживем. Не впервой. А Влашека можно взять за жабры. Что ни говори, а малец держит ухо востро, – заметил хозяин. – Обскакал всех и поймал жирную рыбку.
– Чтобы скакать да девок портить, особого ума не надо. Пусть покажет, на что годится, – заметил гость, отпив из бокала. – Поступит как мужчина – поговорим на равных. А если опять за ним придется расхлебывать – значит, недозрелый сопляк.
_________________________________________________
gelide candi*, гелиде канди (перевод с новолат.) – морозный сгусток
defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) – защитник
18. Коготь Дьявола
Сумрак укрывает, окутывает мягкой шалью. Толстые стволы, обломанные сучковатые ветви, кроны шумят в поднебесье, переговариваясь с ветром. Пахнет сыростью и свежестью недавнего дождя. Капли дрожат на листьях, паутина сверкает бриллиантовой россыпью на отяжелевших нитях.
Страха больше нет. Здесь меня не обидят, по мне скучали. Лес принял давно и бесповоротно: обнял мощными еловыми лапами, спрятал в густом малиннике, запутал следы между молодых осин, трепещущих серебристыми листьями-монетками.
Хозяин удивлен. Он напрасно прождал и оттого разочарован. Он хочет удостовериться.
Лес впитывает его недоумение, злость, гнев, растерянность, радость.
– – -
Хозяин срывается с места, чтобы настигнуть и наказать за дерзость гостью, вновь посмевшую появиться в его владениях, но останавливается.
Самочка выглядывает из-за ближайшего дерева и осторожно переступает по упругому влажному мху, стараясь не шуметь. Она испугана, но ровно настолько, чтобы почуять интерес другого рода. И срывается на бег. Мелькает между деревьев, оборачивается, дразнит, завлекает. Бегунья не догадывается, что в их игре победит лишь один, но выигрыш достанется не ей.
Хозяин не выпустит самочку из своих владений. Он заслужил компенсацию, прождав впустую две бесконечных ночи. Умело уводя от границы, он гонит долгожданную гостью вглубь леса. Хозяин чувствует, что она утомлена. Ее кожа горяча, а сердце колотится быстрее стрекота встревоженной сороки. Шалунья готова повернуть назад и сдаться на его милость, но в какой-то миг неловко спотыкается, и лес отпускает её. Ненадолго.
Хозяин доволен. Он не сомневается, что самочка вернется.
***
Одежда душит, стягивает петлей. Жалкие тряпочки – содрать их, разорвать. Может, станет легче?
Не стало. Тело горит. Пылает. Жар идет изнутри.
Нечем дышать.
Кто это напротив? Темная фигура смотрит на меня узкими черными полосками в янтаре. Облизывает высохшие губы. Наклоняет голову и проводит рукой по шее, копируя мои движения.
Ноет каждая клеточка. Жажда терзает и ставит на колени, порабощая. Как унять её?
Есть цель, а средство – рядом. Его вдохи едва различимы и размеренны.
– Ммм... Эва... – бормочет он сонно. – Эва? – и дыхание учащается. – Да, Эва...
– Эва, твой телефон...
Какой телефон? Утренний сон в разгаре, еще спать и спать.
– Играет и не затыкается, – пробормотал Мэл, накрываясь с головой одеялом.
Ничего не слышу. Кое-как поднялась, накинула пижамную рубашку на голое тело и побрела в зал как лунатик. Где же аппарат? Не помню, куда положила – в сумку или в куртку.
