Текст книги "Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)
Егор, – произнесла беззвучно. Е-гор. Егорчик. Гошик.
Непривычно.
Не раздался гром с небес, и память не озарилась воспоминаниями о подробностях уединения в подсобке «Вулкано», но я вдруг почувствовала: Мэл действительно дал обещание, получив ответное «да» о принятии обязательства. Вот так просто и с уверенностью поняла, что он не покривил душой, и в моем сердце установился штиль.
Мэл заворочался, собираясь вот-вот проснуться, и я смежила веки, притворившись спящей.
Колебания постели и прочие звуки рассказали, что он потянулся, позевал, протирая глаза, полежал немного и встал, аккуратно перелезши через меня. Вороватое подглядывание за парнем сквозь сощуренные ресницы выявило, что он натянул брюки и вышел из швабровки. С его уходом в кровати стало гораздо просторнее, и я оценила прелесть одиночного спанья на узких панцирных койках.
В голову пришло, что с появлением Мэла перестал сниться сон о лесе и о таинственном хозяине. Наверное, потому что перемены в жизни закончились, если следовать объяснениям Аффы, или потому что сегодня не удалось толком выспаться, а вчерашней ночью я, наоборот, вымоталась до невозможности.
При мысли о соседке вспомнились ее грубые слова, и опять нахлынул вчерашний стыд.
Мэл вернулся – с влажными волосами и, стянув брюки, перелез через меня, снова заняв кровать, отчего я скатилась к нему под бок. Судя по руке, закравшейся под мою майку и поползшей вверх, парень выспался.
– Эвочка, – раздался тихий голос, – ты же не спишь.
– Сплю. – Голос дрогнул, когда пальцы добрались до груди. – Крепко.
– Спи-спи, не помешаю, – сказал Мэл, и, развернув меня на спину, навис сверху и задрал майку.
– Мэ-эл, – протянула я сдавленно, пытаясь вернуть ее обратно.
– Приподнимись. – Парень шлепнул по моему бедру, и когда я машинально выполнила требование, ловко стянул пижамные штанишки вместе трусиками.
– Не на-адо, Мэл...
Какое там. Его «хочу» говорило само за себя.
Некоторое время прошло в моих попытках уклониться от нетерпеливой настойчивости Мэла. Наконец, ему надоело.
– Эва, что происходит?
– Ничего. Не хочу здесь.
– Почему? – нахмурился он.
– Здесь хорошая слышимость, – пояснила, смущаясь. – Мне неудобно. Вся общага узнает, как мы... как я...
– Та-ак... Ясно. Кто сказал? Чеманцев? – спросил Мэл, вглядываясь пытливо в мое лицо.
Кошмар! Если бы еще и Капа поделился впечатлениями от невольного подслушивания, я бы сразу сбежала из общежития, куда глаза глядят.
– Нет, не он.
– Тогда кто? – допытывался Мэл.
– Разные люди... Все говорят... – ответила уклончиво.
Парень помолчал, соображая.
– Соседушка, значит? – догадался он.
– Вовсе нет... Просто на самом деле громко. И все знают. И в институте не промолчат, – сказала я, отведя взгляд к стене.
– Больше не скажут ни слова, – пообещал Мэл, и его рука сжалась в кулак. – А кто попробует, тот останется без языка. Скрепки есть? Или кнопки?
– З-зачем? – удивилась и испугалась, что Мэл надумал отомстить моей соседке за излишнюю разговорчивость. – Нету.
– Значит, veluma cilenche* не растянуть, – заключил он и, привстав, начал выделывать пассы в воздухе.
– Что это? – Я приподнялась на локтях, наблюдая за отрывистыми движениями. Не видя волн, трудно навскидку угадать создаваемое заклинание.
– Cilenchi*.
Теперь понятно. Как написано в учебнике, необходимо взять несколько волн – чем больше, тем эффективнее – и, растягивая их, добиться пружинного сокращения, гасящего звуковые колебания. Радиус действия заклинания невелик и не поглощает полностью звуки, но громкость уменьшает.
Я сглотнула. Мэл не отказался от намеченного, потому что никогда не сворачивает в сторону.
– Ну? – спросил, устраиваясь надо мной. – Продолжим?
– Не поможет, – пискнула, сопротивляясь, когда руки и губы Мэла снова активизировались.
А потом мне стало все равно, слышал нас кто-нибудь или нет.
***
Veluma cilenche*, чтоб его.
Ни одна вошь не смеет указывать, как ему следует заниматься любовью со своей девочкой, и он будет делать это так, как посчитает нужным: тихо, заглушая стоны, которые издает ее охрипшее горло, или выбивать мольбы о том, чтобы он любил сильнее и быстрее. Он будет упиваться ее голосом, ее чувственностью и лихорадочной пылкостью.
Сilenchi* – сносное заклинание и хорошо работает в небольшом диапазоне расстояний, но в некоторых случаях оно бесполезно.
Спинка кровати ритмично ударяет по межэтажному стояку отопления. Вот так, прекрасно. Чтобы все общежитие знало, кому принадлежит та, чья страсть охватывает тебя жидким пламенем удовольствия.
Хорошая кровать, и четыре этажа прислушиваются к монотонному металлическому стуку.
Еще, еще...
Он уверен, что получит согласие.
Цель оправдывает средства, а именно:
– сделанный в магазине звонок однокурснику с расспросами о житье-бытье и вываленная между делом новость о том, что незаметная девчонка с потока, подрабатывающая в институтском архиве – дочь нового министра экономики. Нужно знать, кому звонить, и тогда сплетня разлетится быстрее одуванчикового пуха на ветру;
– искусственное нагнетание возможных последствий популярности и театральный надрыв в голосе заставляет девочку прижиматься к нему, дрожа, и смотреть с надеждой – он защитит;
– «жучок» во внутреннем кармане куртки позволяет слышать разговор с желторотиком от и до. Спасибо техническим средствам из арсенала службы отца, которые всегда под рукой.
Соседка – редкостная язва, но тоже помогла, того не подозревая. Но её «помощь» не означает, что он благодарен. К тому же подруженька настроена против него и постоянно подзуживает. А коли проблема возникла, надо ее решать.
***
Отличное начало дня.
– Это было великолепно, – прижалась я к Мэлу, утопая в расслабленной неге. – Егор...
– О! – взглянул он удивленно. – Оказывается, у меня есть имя.
– Егорчик...
Парень фыркнул.
– Жорик?
Он шутливо шлепнул меня, выражая недовольство.
– Гошик?
Мэл скривился.
– Твое имя никак не уменьшается, – надулась я.
– И не нужно меня уменьшать, – рассмеялся он.
– А мне хочется. Чем плох Гошик, к примеру?
– Вроде бы ничем, – задумался Мэл. – Но как-то... По-детски, что ли...
– Сам ты дитё, – обиделась я. – А «Егор» звучит официально и по-взрослому.
Мимика Мэла выдала нечто невообразимое.
– Ладно. Как тебе хочется меня называть?
Я задумалась.
– Гошик... – мяукнула томно, поцеловав его. – Или Егор! – перешла на повышенный тон и возмущенную интонацию.
– Лучше быть Гошиком, – согласился он. – Эва, я давно хотел спросить...
– О чем? – обняла его, разве что не размурлыкавшись.
– Понимаешь... – замялся Мэл. – Ты же девушка...
– Логично, – хмыкнула я на верное замечание.
– Ну, и когда мы с тобой... в квартире... словом...
Мне стало смешно от его невнятности и явного смущения.
– Словом?
– Ну... у тебя же был кто-то до меня...
Благодушие слетело, и я, отбросив руку парня, села на кровати, прикрывшись простынкой.
– Значит, вот как, – сказала глухо.
Выходит, всё это время Мэлу не давала покоя мысль, о том, кто оказался первым, опередив его. А также был ли второй, третий и так далее по нарастающей.
– Это плохо? – В моем голосе прозвучал вызов. – Ты тоже не похож на невинного ангелочка.
Мэл сел рядом.
– У парней другое отношение к этому. Проще, что ли... А когда девушка решается впервые, значит, она... Черт! – взъерошил он волосы. – Для каждой девушки этот шаг важен... как и человек, с которым она... И, наверное, этот человек до сих пор важен для тебя... Наверное, он много значил в твоей жизни. Ты... – застопорился Мэл, – часто думаешь о нем?
Что ответить? Сказать, что не важен – значит, признать свою распущенность, мол, потеряла девичью честь с тем, кто попался под руку. Сказать, что важен – значит, предать себя. Я шагаю по жизни с грузом однажды принятого решения, которое не забуду никогда.
– Наверное, постоянно сравниваешь его со мной, – продолжал Мэл, и в его голосе сквозила неуверенность. – С ним было круто?
– Круто с тобой, – ответила, внезапно устав от разговора. Радости утра померкли. – Тебя никто не переплюнет... Егор. А с тем... с ним было всего лишь раз. И я ненавижу и тот единственный раз, и его, – сказала, отвернувшись к окну.
– Эва! – Мэл опустился передо мной на корточки, всматриваясь в мое лицо, а я изучала цветочки на шторке, избегая встречаться взглядами. – Эва! – сжал он мои ладони. – Я убью его, – заключил он, придя к каким-то своим выводам. – Даже если не скажешь, кто, я сам найду его.
– Не надо никого искать, – сказала глухо. – Он умер.
– То есть? – растерялся Мэл. – А как же...? Значит, это ты его?... Тьфу, что несу! – стукнул себя по лбу. – В смысле, взял и умер? Сам по себе?
– Сам по себе. Проехали.
Мэл пересел на кровать, по-прежнему не отпуская мою ладонь, и гладил её.
– Я рад, – признался, но не стал развивать тему и объяснять причину внезапного оптимизма.
Мы сидели и молчали. Расспросы парня разворошили неприятные воспоминания, пробудив угрызения совести, и мое настроение упало вниз.
– А каким был твой первый раз?
– Обычным. Так себе. Плохо помню, – пожал плечами Мэл.
Еще бы. У него этих разов – первых и вторых и последующих – бесконечная лента Мебиуса.
– Будешь завтракать?
– Буду, но кашу можешь сразу выбросить в помойку.
– Привереда, – обиделась я за неприготовленную кашу. Хотя крупа закончилась, но все равно было делом принципа оскорбиться за свой вполне питательный рацион.
Завтрак состоялся в пищеблоке. Мэл крутился поблизости, изучив все уголки общежитского закутка, и лицо парня излучало скепсис. Извините, нам не до стерильности, – насупилась я, водружая сырный ломтик на бутерброд.
– Жаль, нет зубной щетки и станка, – подосадовал Мэл, изучая ветхую оконную раму, и отковырнул кусок отслаивающейся краски.
– Купи и носи с собой.
– Я бы носил, но ты ведь подумаешь: «Ага, если у него при себе щетка, значит, ему не впервой ночевать вне дома».
Точно! Я и не догадалась взглянуть на ситуацию в ракурсе, расписанном Мэлом. Невинная зубная щетка и заодно станок тут же были отнесены в разряд неопровержимых улик. Если замечу, что парень носит их с собой, значит, есть основание для подозрений и ревнивых обвинений.
– Тогда купи и оставь у меня, – предложила ему.
– Зачем, если ты и так ко мне переедешь? – пожал плечами Мэл, чем вызвал мое смущение. Как он догадался, что его предложение заочно принято?
Пока закипал чайник, Мэл успел сходить в душ, воспользовавшись моим полотенцем и содержимым пары флаконов из числа расставленных на тумбочке, и теперь от него пахло смесью шоколада и лимона. Парень вел себя прилично и не вышел из общественного места голым или с полотенцем, намотанным на бедрах. Покуда он плескался в душевой, я успела изучить себя в зеркало и порадовалась уплаченным не зря денежкам за косметический чудо-гель: темные следы на шее исчезли за ночь.
Пить чай со сгущенным молоком пришлось из одного стакана с подстаканником-грифоном. Как ни странно, Мэл покривился не из-за того, что совместное питие некультурно и невоспитанно, а потому что привык употреблять по утрам приличную порцию крепкого молотого кофе со сливками и тремя кусочками сахара, который выдавал специальный автомат на его кухне – лишь засыпай ингредиенты и подставляй кружку.
– Откуда у тебя это? – я коснулась небольшого шрама над бровью.
– Брат оставил на память.
Ничего себе, любящий родственничек. Получается, кроме сестры Басты у моего парня есть брат.
– Ого! Не поделили машинку?
– Нет, он уже вышел из детского возраста, когда я играл в игрушки. Мне тогда было четыре. Теперь уж не помню точно: то ли я разозлил Глеба чем-то, то ли случайно рассказал отцу, не сообразив, что наябедничал, но брат пришел в мою комнату и дал хорошего пенделя, а за то, что сопротивлялся, добавил паровозиком от железной дороги. Кровищи было немерено. Мать перепугалась, да и брат струхнул. Это позже я понял, что мог потерять зрение, а тогда воспринимал больницы и врачей как новую игру.
– А почему не убрали шрам? При наличии денег удалить его проще простого.
– Отец не разрешил. Специально оставил как напоминание Глебу, что тот поднял руку на единокровного родственника.
Да уж. Папаша у моего парня – жесткий воспитатель.
– Но сейчас-то вы с братом живете мирно?
– Нет, – ответил Мэл. – Он умер.
– Как так? – рука с бутербродом замерла у рта. – То есть... прости. Я не знала.
– Не извиняйся. Это случилось давно. Восемь лет назад.
– Ужасно терять близкого человека, – сжала я руку Мэла. – Твой отец, должно быть, чуть с ума не сошел от горя.
– Не сошёл, как видишь. Пережил. Он сильный.
– А ты?
– А что я? Знаешь, что меня больше всего поразило тогда? Мой брат – сильный, способный, у него потенциалы зашкаливали – и абсолютный, и относительный, и без фамильёзов* никогда не выходил из дома... Фамильёзы – семейные реликвии или артефакты, – пояснил Мэл, заметив мое удивление. – Не знала?... В общем, носил амулеты, обереги, мощный дефенсор*, а погиб обычно, и никакие волны не спасли. Возвращался домой и поскользнулся на обледенелой лестнице. С размаху ударился затылком – и мгновенная смерть.
Я молчала.
– Знаешь, почему растаивают снег? – спросил Мэл.
– Слышала, лет семь назад власти напали скопом на город и лишили его зимы, – пошутила плоско.
– Это отец пробил законопроект об обязательном растаивании снега в столице, хотя ему не удалось протолкнуть в полном объеме таблицу штрафов для уклоняющихся. Поэтому на окраинах, где живет народ попроще, на улицах лежат сугробы, как всякой нормальной зимой, зато в центре – затянувшаяся поздняя осень.
Или ранняя весна.
Смерть брата Мэла – скоропостижная и абсурдная – заставила задуматься над тем, клубок какой длины отмотала нам судьба. Все мы ходим под солнцем, и в любой момент нелепая случайность может оборвать жизнь. Кого винить в нечаянной гибели своего ребенка? Оттепель и последующее похолодание, превратившее лестницу в каток, или нерадивого дворника, вовремя не отдолбившего лед со ступенек? Или во всем виновата зима?
Страшно, когда родители хоронят своё дитя.
– А твоя мама? Как она пережила этот удар?
– Поддержала отца. Глеб был неродным ей, – сказал Мэл и снова пояснил: – Отец женился дважды. Когда его первая жена умерла, он выбрал мою мать.
Вот как. У Мелёшинского родословного древа запутанные хитросплетения, и за каждым листочком кроются чьи-то трагедии или счастье.
– Получается, Баста и ты...
– Мы – дети второй волны, – усмехнулся Мэл. – Есть еще старшая сестра от первого брака отца. Она давно замужем, и моей племяннице скоро десять.
– Мэл... Егор, – исправилась я и погладила его руку. – Это тяжелая история. И все равно мне завидно. У тебя сестры, брат...был. Должно быть, здорово иметь большую семью.
– Кому как. С Маськой мы поначалу постоянно цапались, но потом отношения стали помягче... С братом после того, как он запулил мне в бровь, общались так себе – ни горячо, ни холодно. У него были другие интересы, как и у Альбины... у старшей сестры, – добавил Мэл.
Получается, Мэл – единственный сын Мелёшина-старшего, не считая двух дочерей. После гибели старшего брата он наследует фамилию или как там принято у принцев? Мэл – преемник титула.
Приехали.
Его отец съест меня живьем и не подавится, потому что посмела перейти дорогу драгоценному сыночку и увела с пути истинного.
________________________________________
veluma cilenche* , велюмa силенче (перевод с новолат.) – покров тишины
cilenchi* , силенчи (перевод с новолат.) – тишина. Упрощенный аналог veluma cilenche (покров тишины)
фамильёзы* (жарг.) – старинные семейные артефакты, реликвии, передающиеся из поколения в поколение
defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) – защитник
16. Взаимоотношения полов
Поскольку консультацию по матмоделированию вис-процессов мы пропустили, решено было поступить так: Мэл отправится на лабораторный практикум по снадобьеварению, отработанный мной ранее, а я потрачу время, бегая между стеллажей в архиве. Потом парень планировал отвезти меня в банк.
Привычную и невзрачную одежду – свитер со штанами – освежили ажурные сапожки на каблуках. Вива оказалась права: в удобной обуви ноги не уставали, и походка была уверенной, как у без пяти минут модели.
Печалившаяся полосатая шубка вызвала у меня приступ жалости к потраченным деньгам и к запорченному меху. Неужели продавец обманул, сказав, что модель с улучшениями? При случае спрошу у стилистки, можно ли восстановить былую красоту. Я бы и у Аффы поинтересовалась, но теперь уж и не знала, стоило ли заводить разговор с девушкой. Она дала ясно понять, что не желает общаться.
Помимо испачканной шубки встал вопрос о макияже. По сравнению со мной вчерашней сегодня в зеркале отражалось бледное невыразительное существо, и даже помада Вивы не спасала положение. Осознав, что при желании из меня можно сделать сногсшибательную красотку, я испытала острое недовольство теперешней внешностью. Следовало срочно устранять проблему, но декоративной косметики у меня не было. Бегать каждый раз к Виве неудобно, к тому же она сейчас наверняка в институте. Чтобы быть красивой в любое время суток и не зависеть от различных обстоятельств, мне пришло в голову попросить девицу об участии в покупке разных женских штучек и о консультации по макияжу.
Собираясь в институт, я заодно подсунула Мэлу старую сумку, чтобы он определил неисправность и сказал, стоит ли отдавать ее в починку или не жалеть и выбросить на помойку. Парень поводил бегунком туда-сюда, заглянул внутрь, повертел со всех сторон, покусал губы в задумчивости и вынес заключение:
– Здесь навязали наузы*. Топорно и небрежно, потому что спешили. Отложи в дальний угол, и может быть, через месяц или два они расползутся. А лучше выброси. Сумка исчерпала себя.
Что верно, то верно. Улучшения давно стерлись, и каждый килограмм складываемых вещей, похоже, теперь утраивался. Таким образом, судьбинушка сумки, послужившей мне верой и правдой с интернатских времен, была предрешена. Хватит держаться за прошлое, нужно смело глядеть в будущее.
– И кто же тебя так любит, а, Папена? – прищурился Мэл. – Можно сказать, уделяет особое внимание.
Я успела приметить, что когда он называл меня по фамилии, это означало очередную обвиняющую вспышку ревности, только не поняла, при чем здесь подлое покушение на старую сумку.
– Тоже хотелось бы знать. И главное – за что «меня любят».
– Иди сюда, – притянул меня Мэл, устраиваясь на кровати, и когда я села к нему на колени, сказал: – Запомни, услышу что-нибудь на тему «меня любят» – сразу оторву башку тому любителю. Понятно выразился?
– Я же сказала с противоположным смыслом! – возмутилась его ультиматумом.
– В любом смысле. Разбираться не буду.
Временами моего парня чересчур заносит. А ведь может быть человеком, когда хочет, – вспомнилось его мирное согласие о разговоре с горнистом. Кстати, Мэл не задал ни одного вопроса о встрече на чердаке, и это удивляло. Или ему была неинтересна суть беседы с Агнаилом, или он не рассчитывал, что я поделюсь информацией – личной и сокровенной, и поэтому не лез, докучая.
– Вот и помоги найти того, кто посылает «подарочки», – разозлилась я. Угрожать мы все горазды. – Ой, то есть помоги разоблачить того, кто строит козни, – исправилась, заметив красноречивый взгляд Мэла.
– Козни строит баб... Здесь чувствуется женская рука. Это месть или предупреждение. Как думаешь, за что?
Вот и говори прямо, к чему юлить? Без сомнений, поклонницы профессора не дают мне житья и покоя, наплевав на то, что их кумир несвободен. И ведь Мэл давно догадался о причине злопыхательств, но хочет получить ответ из моих уст.
– Замок клеем залили – раз, сумку вывели из строя – два... – размышлял Мэл. – Что еще?
– Crucis* запустили в волосы, – поведала с неохотой.
– Значит, поэтому постриглась, а не из-за жевательной резинки?
Я промолчала и в глазах Мэла прочитала упрек: «Ты, Папена, соткана из лжишки, лжи и лжищи, и любое твое слово нужно перепроверять на сто раз». Не признаю обвинение! – вскинула голову. В ту пору мы были никем друг для друга, поэтому я была вольна недоговаривать и врать напропалую.
– Значит, crucis* – это три, – посчитал парень. – Еще?
– Возможно... В субботу у пакета оторвались ручки. Прочный, между прочим, был пакет. Рассчитанный на двадцать килограмм продуктов.
– Это четыре, – продолжил считать Мэл. – Наверняка были и другие попытки, но ты их не заметила. Тебе что-нибудь дарили?
– Нет. Разве что внутренники сделали плафончик... ну, и портрет нарисовали, – показала я на подоконник, на котором лежал свернутый бумажный рулончик. – Еще перед приемом Петя дал цветы, но я их забыла в торжественном зале. – При этих словах Мэл скривился. – Особо и дарить-то некому.
– Теперь понимаешь, что тебя нельзя оставлять одну? «Доброжелатель» устроит очередную гадость, а ты не увидишь.
Я надулась на его слова. Сказал бы напрямик, что слепошарая, и не нужно изображать воспитанность. Хотя парень прав. Из-за того, что не вижу волн, могу спалиться на любой мелочи.
– Ты говорила, что немножко подумаешь о переезде, – напомнил Мэл, надевая пуловер. – И «немножко» закончилось секунду назад.
– Кто сказал?
– Я. Разве ты не слышала, как оно закончилось? – удивился он искренне, чем вызвал у меня хихик.
– И как же? – спросила, подойдя к нему и обняв.
– Лопнуло как воздушный шарик. Говори! – потребовал Мэл, обнимая в ответ.
В голове снова пронеслись расписанные Мэлом ужасы, ожидавшие меня в институте и вне его стен, а также слова Аффы, не постеснявшейся назвать некоторые вещи своими именами. Вдобавок напугало предположение парня о новых «покушениях». Кто знает, какие пакости придумают фанатки профессора?
– Хорошо. Давай попробуем. Я переночую у тебя сегодня, а там поглядим.
– Отлично! – просиял Мэл и закрепил согласие поцелуем. Сладко и туманит голову, но опять придется подкрашивать губы.
К дальновидной стилистке улетело мысленное спасибо за аренду тюбика, отражение в зеркале кивнуло мне в последний раз, и мы отправились в институт – Мэл и я. Шли и обнимались, потому что теперь вместе, а у меня тряслись поджилки, и дрожал голос.
– Слушай, Мэ... Егор, – произнесла непривычное имя, – а Петя так и сидит в отделении?
– Почем мне знать? – ответил он грубовато.
– А... можно вызволить его оттуда?
Тон Мэл сменился, став насмешливым.
– Папена, на этот раз ты меня разочаровала. Я еще вчера ожидал, что рванешь выручать бедолагу, позабыв обо всем на свете. Так вот, до спортсмена мне нет никакого дела. Пусть как хочет, так и выкручивается. Он заслужил.
Я поняла, что Мэла не удастся уговорить и упросить. А ведь он мог бы помочь: позвонил, кому нужно, прощупал почву, разузнал, что с Петей, и не убили ли его на допросах.
– Ой, Мэл... Егор, а арестованных не избивают? – пришла в голову жуткая мысль, навеянная разыгравшимся воображением.
– Не избивают. Успокойся. Возможно, его уже отпустили. Наверняка позвонил предкам, и те вызволили сыночка. Внесли залог или дали поручительство. И больше не напоминай о нем, Эва. Мне хватило того, что он обнимал тебя на приеме, – закончил раздраженно Мэл.
Чем ближе к институту, тем страшнее.
– Расслабься, – сказал вполголоса Мэл, погладив меня по спине, когда мы приблизились к крыльцу. У калитки было оживленно, на аллее тоже, и на ступеньках толпились студенты.
Народ считал минуты до звонка, и нам пришлось присоединиться к ожидающим. Мэл заключил меня в объятия, и мы укрылись за колонной, куда долетали лишь голоса, смех и далекий птичий гомон. Из-под козырька осыпались лепестки иллюзорных цветов.
Мэл заставил меня повторить от начала до конца маршрут предстоящих передвижений, который ничем не отличался от вчерашнего, за исключением визита на чердак. Парень решил проводить меня до архива и вернуться за мной после звонка.
Беспокойство росло, и я дрожала, но не от мороза.
– Вдохни глубже, – посоветовал Мэл. – Вспомни прием. Четыре тысячи гостей, и ты уделала их всех.
Слабое утешение, вернее, вдохновение. Хотя на папашу я точно произвела впечатление.
– Твой отец не звонил? – переключилась на другую тему, старясь унять волнение.
– Нет. А зачем?
– Как зачем? Его сын куролесит второй день, а ему и дела нет?
Мэл нахмурился.
– Я сказал ему о своем выборе. Думаю, он понял. А не звонит, потому что у него проблемы в департаменте. А твой откликнулся?
– Тоже нет, и это странно. Если он решил, что я звонила с чужого телефона, то мог бы назначить встречу через Стопятнадцатого.
– Не паникуй. Мы справимся, – сказал Мэл твердо, и его голос вселил уверенность.
Я практически не запомнила, как мы вошли в холл, влившись в толпу студентов, как мой парень помог раздеться и проводил до архива, точнее, до стола выдачи, где опять поцеловал в щеку и отдал сумку. На нас глазели, кивали вслед и переговаривались. Перед нами расступались, когда Мэл уверенно вел меня к подъемнику. Уж не знаю, то ли у парня был пугающий вид или повлияло что-то другое, но сегодня мы спустились в подвал вдвоем, и очередь пропустила нас. Правда, один второкурсник высказался о нахалах, лезущих напролом, но тут же примолк, когда Мэл посмотрел на него.
Зато неподалеку от постамента со святым Списуилом я заметила Радика, глядевшего на меня и на Мэла... с изумлением? Значит, наши зверюги вытворили нечто из ряда вон выходящее, если у парнишки было ошеломленное лицо. Ох, не сдержусь и потрясу Радика за шкирку, чтобы узнать, как выглядит наш зоопарк.
В архиве опять приключилось вавилонское столпотворение, но на этот раз начальник избрал другую тактику, видимо, намучившись с раскладыванием папок, накопленных за вчерашний день. Сегодня мы с Штуссом выдавали и принимали документы, сразу же расставляя по нужным полкам. Времени уходило больше, но работа упорядочилась. Единственным и основательным минусом осталось внимание студентов – не меньшее, чем вчера, и навязчивое. Я дергалась, нервничала и боялась лишний раз поднять глаза на очередного заказчика.
И тут случилось чудо.
Распихивая локтями толпу, к столу выдачи приблизился... Мэл!
– Дай «Трактат о популярных снадобьях в средневековье», – сказал, обратившись ко мне.
Массы зароптали на повышенных и скандальных тонах, но Мэл осадил четверокурсника, который возмущался громче всех:
– У кого блат в архиве, тот и первый, понял?
Студенчество захихикало, закхыкало, но не стало выражать недовольство, а я сделалась, наверное, ярче алой папки, которую принес начальник, чтобы выдать очереднику.
Мэл получил заказанный трактат и, внаглую потеснив парней за первым столом, уселся нога на ногу, взявшись перелистывать странички. По-моему, он вообще не смотрел, что читал, а поглядывал по сторонам и на меня, отчего моя нервозность усилилась.
Наконец, терпение иссякло, и я бросилась к сумке, чтобы достать «Приму».
– Алё, ты почему не на лабораторке? Уже сдал? – спросила тихо, прикрыв рот и динамик рукой, и мой парень, сидевший в паре шагов за перегородкой, ответил по телефону, не таясь и без стеснения:
– А я с инспекцией.
Пауза была эффектной, как и мой ступор.
– Расслабься, – хмыкнула трубка. – Ромашка перенес сдаточную на вечер.
В присутствии Мэла на меня меньше пялились и не так активно обсуждали, занявшись тем, за чем пришли – изучением и анализом материалов. Сегодня и прощание с архивариусом состоялось по-человечески, не в пример вчерашней суете, и мужчина признал, что заданный ритм работы – наиболее благоприятный для здоровья и нервов.
При выходе из помещения я разглядела и омертвелый ствол обсыпальника, и оперившиеся нежными листочками кустики мыльнянки, и вообще, мне показалось, что жизнь не такая уж страшная штука. Ведь Мэл шел рядом и ограждал от неприятных новшеств.
Хорошести длились ровно до того момента, пока в холле, у одного из зеркал, я не заметила Эльзушку со своей белобрысой свитой. Девица, словно сошедшая со странички из модного журнала, смотрела на меня со снисходительным презрением, которое не истребил даже новый статус дочки министра, а болонки переговаривались и посмеивались, поглядывая в мою сторону.
Ну и пусть обсуждают мою личную жизнь в общежитии! – задрала я нос. Пусть завидуют. Я теперь с парнем, который первоклассный специалист по изучению удовольствий, как подметили однокурсники на одной из консультаций у Теолини. Однако статус повысился, а внешность осталась на прежнем уровне, – вздохнула тяжко. Нужно что-то предпринимать, и поскорее – для собственного спокойствия и уверенности.
В обществе Мэла чужое любопытство напрягало гораздо меньше. Думаю, приди я в институт в одиночестве, меня разорвали бы не слабее, чем Монтеморт. Взгляды липли, парни оценивали, девчонки обсуждали между собой, но в целом, народ сохранял дистанцию. Мэл же выглядел безмятежным.
– Отвезу тебя в банк, а потом заедем в «Инновацию». Обедать хочу, – заявил, когда мы подошли к раздевалке.
– Может, в столовую? – кивнула в сторону коридора, ведущего к общепиту.
– Забей.
– Неужели не наелся? – расстроилась я. Вроде бы завтрак был сытным, и Мэл не стал вредничать, отказываясь от еды. Может, ему не понравились бутерброды?
– Эвочка, – приобнял он меня, – запоминай: из довольного мужчины можно выжать что угодно. А когда он доволен? Когда сыт и когда...
