Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

Глава сорок восьмая: Хентай

Немного ранее

– Вадим Александрович, что же вы так… – причитает Ирина Михайловна, снимая повязку с моей ладони, – ой, батюшки, ну как же так…

Я ничего не говорю, потому что боли не чувствую. Единственное, что меня волнует – это чтобы моя ладонь сохранила функциональность. Она мне еще точно понадобиться. Например, чтобы придавить гниду Гельдмана.

Но то, что боли я не чувствую, не означает, что ее совсем нет. Просто она превратилась в фон, белый шум, на который я перестал обращать внимание еще вчера, когда Дэн обработал порез и забинтовал. Смеялся, что вспомнил молодость и навыки оказания быстрой медицинской помощи. Я тоже вспомнил, мы даже посмеялись, вспомнили пару баек, когда думали, что нам обоим уже пиздец и на этот раз точно не выберемся.

Настоящая боль – другая. Она не режет, только вымораживает.

Превращает кровь в венах в ледяную крошку, а сердце – в кусок антрацита.

Я провожу воскресенье, как и планировал. Утром отвожу Стаську за город, на конюшни. Она смеется, когда я подсаживаю ее на пони, и смех моей дочери, который еще вчера был единственным смыслом жизни, сегодня звучит как-то приглушенно, доносится до меня сквозь толщу вязкого, удушающего тумана. Я улыбаюсь в ответ, механически, как хорошо отлаженный андроид. Строю из себя идеального отца, пока внутри медленно и мучительно умирает что-то, чему я так и не успел подобрать правильное название.

Чувствую пиздец какую сильную вину перед дочерью, когда она, что-то понимая, вдруг просит ее снять, тянет руки и крепко-крепко обнимает за шею. Хотя такие приступы нежности с каждым днем случаются с ней все реже и реже. А сейчас… поддаюсь, прижимаю ее к себе изо всех сил, вдыхаю запах и пытаюсь расслабиться.

Но все равно ни хуя не получается, потому что рядом с образом Стаси в моей голове возникает другой.

Кристина.

Моя Барби. Которая оказалась Кристиной Тарановой.

Я закрываю глаза и вижу ее – в Калифорнии, на пляже, с волосами, растрепанными ветром. Смеется, и в ее глазах – солнце. Такая искренняя и настоящая, такая… моя. А потом картинка меняется – и вижу другую. Ту, что стоит рядом с Гельдманом, с заискивающей улыбкой на губах. Ту, что врала мне в лицо, пока я, как последний идиот, впускал ее в свою жизнь.

Какая из них настоящая? Или обе – просто маски, за которыми скрывается совсем незнакомая мне женщина?

Такой резкий диссонанс разрывает меня на части.

Я должен выкорчевать эту привязанность, чтобы начать мыслить трезво и жестко. Должен ампутировать Кристину из своей памяти, из своего сердца, пока не началась гангрена.

Я провожу эту операцию без анестезии, наживую. Вспоминаю ее смех – и тут же представляю, как она смеется с Дэном, дразня его, позволяя лапать себя. Вспоминаю ее стоны в моей постели – и тут же представляю, как она послушно кивает, заглядывая Гельдману в рот, ожидая нового приказа. Возможно, под ним она тоже стонет?

Это… неожиданно больно. Пиздец как больно.

Но все равно помогает. Лед внутри становится крепче.

После обеда я отвожу Стасю домой, передаю ее с рук на руки няне и, прежде чем уехать, долго стою у ее двери, просто слушая, как она увлеченно рассказывает Ирине Михайловне про косулю с перебитой ногой.

Долго верчу телефон в руках, прикидывая, как сделать следующий шаг, но в конце концов решаюсь пойти просто в лобовую атаку.

Набираю номер Виктории.

Мне нужна правда. Последний недостающий фрагмент этого уродливого пазла. Дэн рассказал версию Кристины: мачеха-стерва, вышвырнувшая ее на улицу без гроша, отобрала наследство. Сама же Виктория когда-то пела мне совсем другую песню: о неблагодарной падчерице, сбежавшей к богатому любовнику, как только запахло жареным.

Кто-то из них врет. Или врут обе. И я должен знать правду.

– Виктория, – говорю я, когда она берет трубку. – Есть пара нюансов по поводу твоего нового управляющего. Нужно обсудить детали.

– Вадим? – в ее голосе удивление и плохо скрытая радость. – Конечно. Когда тебе удобно?

– Буду у тебя в Галерее примерно через час.

Я приезжаю без предупреждения о теме разговора. Пусть у нее не будет времени подготовиться. Хочу увидеть первую реакцию, посмотреть ей в лицо, когда она услышит вопрос. Теоретически, хватит и этого, но… я уже ни в чем не уверен. Кристине удалось так мастерски водить меня за нос целых несколько месяцев, что я впервые за тридцать восемь лет засомневался в своей знаменитой «чуйке».

Галерея встречает меня тишиной и запахом масляных красок. Виктория ждет в своем кабинете. Почему-то взгляд сразу падает на яркий мазок помады на губах – она явно готовилась к другому разговору, и это почему-то приятно щекочет мою внутреннюю мразь.

Вика улыбается, предлагает кофе. Я отказываюсь.

– Я не займу много времени, – сажусь в кресло напротив ее стола, но она тут же занимает соседнее, нарочно опираясь на подлокотник так, чтобы быть ближе, хотя это явно не самая удобная поза. – Мы почти финализировали передачу твоих активов. Но есть пара вопросов.

Она напрягается.

– Каких?

– Этических, – роняю я. И снова закуриваю. Дал себе разрешение травить себя этим дерьмом, пока не поставлю точку в этой истории. – Хотел уточнить детали по поводу Кристины.

Я вижу, как меняется ее лицо. Улыбка исчезает, глаза становятся колючими.

– Кристины? – спрашивает она, пытаясь сохранить самообладание. – Причем тут она?

– Мне тут донесли интересные слухи, – я немного разворачиваю к ней корпус, подаюсь вперед, чтобы смотреть прицельно в глаза.

Вика тоже инстинктивно тянется ко мне, но тут же отшатывается, потому что, очевидно, видит там совсем не то, на что рассчитывала. Кажется, там прямым текстом написано: «Тебе пиздец, а насколько полный – зависит от тебя».

– Слышал, мачеха выставила ее за дверь. Без денег. Что ей пришлось… – Я намеренно говорю о Виктории в третьем лице – это всегда очень сильно сбивает с толку. А сейчас еще и паузу делаю, наслаждаясь ее реакцией, – …танцевать в стриптиз-клубах… кажется, чтобы закончить учебу. Потому что мачеха ей в этом тоже отказала.

Виктория поджимает губы, бледнеет.

– Это ложь! – выпаливает она. – Кристина ушла сама! Я ни черта не знаю, откуда ты… откуда у тебя эта информация, но имей ввиду, Авдеев – Кристина всегда врет! Она просто исчезла, я понятия не имею, куда! Я не обязана была за ней следить, она – не моя дочь! И если Таранов не позаботился о ее будущем, то причем тут я?!

Вика говорит быстро, сбивчиво. Слишком эмоционально для правды.

Я смотрю на нее без единой эмоции. Потому что слишком хорошо помню, что она рассказывала в нашу прошлую встречу, и даже то, что было пару лет назад, когда она пришла ко мне в слезах и синяках, показал свою исполосованную спину и попросила спасти ее от тирана-мужа в обмен на помощь. Тогда Кристина в ее истории была просто штрихом. Человеком, которого можно смело сбросить со счетов, потому что связь между ней и Тарановым давно разорвана, и девочка просто прожигает жизнь на деньги, которые тянет то с отца, то с очередного богатого любовника. Ни разу за все время я не услышал даже намек на то, что у девчонки могут быть финансовые проблемы.

А по словам Дэна… Кристине приходилось чуть ли не с помойки питаться – настолько все было запущено. Правда ли это или Кристина наебала его так же, как и меня? Не уверен, что сейчас мне это так уж сильно интересно.

– Вик, – мой голос становится тише, но жестче. – Не надо мне врать. Я ненавижу, когда мне врут. Я пришел сюда не за твоими сказками. Я пришел за правдой. И я ее получу. Так или иначе.

Мое терпение на исходе. Если бы на месте Вики был любой рандомный мужик – я бы уже давно вытер его рожей пол.

– Ты ничего не знаешь! – Вика срывается на крик, но на меня это все равно не производит никакого впечатления. Встает, начинает метаться по кабинету. – Ты не знаешь, каково это – жить с ним! С этим монстром!

– Ну почему же, знаю – ты рассказывала, – отвечаю совершенно безразлично.

Она останавливается, смотрит на меня безумными глазами.

– Она видела! – шипят ее алые, почему-то сейчас максимально тонкие губы. – Эта маленькая сука все видела! Как он меня избивал! Как таскал за волосы! Как…

Виктория замолкает, закрывает лицо руками. Начинает трястись от рыданий, громко всхлипывать, через крепко сжатые пальцы просачиваются то обвинения, то какое-то бессвязное бормотание. Истерика. Классика жанра.

Похуй.

– Он избивал меня, Вадим, – убирает ладони и на этот раз ее лицо покрыто тонким слоем гадливости. – Постоянно. Иногда это было каждый день на протяжении недель! Ты сам видел!

Вика пытается дернуть с плеч платье, но я останавливаю ее жестом.

– Вик, не надо – меня второй раз ты этим уже не разжалобишь.

– А она тебя чем разжалобила, а? – Виктория хрипло ядовито смеется.

– Ничем, – усмехаюсь. – Просто хорошо трахалась. Как я люблю.

Виктория так и замирает с открытым ртом.

А я на секунду фиксирую, что голос, которым я произнес эти слова, все еще мой, но того, другого Вадима. Который не страдает ебучей рефлексией, принимает решения сразу и резко, и никогда о них не жалеет. Я этого мудака пиздец как не люблю, но…

Привет, дружище, давно не виделись, блядь.

– Нет, – мотает головой Вика. – Только не говори, что вы…

– Я пришел сюда не мою еблю обсуждать, Вик. Нахуя напиздела, Вик? Ну вот просто – на хуя? Я бы и так помог, Кристина каким боком в наши с тобой претензии к Таранову?

Она еще пару секунд приходит в себя.

Всегда была страшно ревнивой, всегда этим все портила.

А я – мудачье. Я знаю, что ей сейчас пиздец больно, что ей предпочли молодую, резвую, красивую. Да еще и с таким «бэкграундом». Вообще плевать. Все мы платим за свои неоправданные ожидания.

– Она все знала, – ее голос окончательно превращается в змеиное шипение. – Она все видела, Вадим! Не раз и не два! Видела, как ее обожаемый папаша колотил меня, стегал ремнем так, что кровь с полов даже клининг не мог отчистить! Эта мелкая дрянь просто… стояла и смотрела. Молчала. Даже ни разу не попыталась мне помочь. Ни разу!

– Мелкая? – уточняю на всякий случай.

– Это все, что ты услышал?! – бесится Вика.

– Пытаюсь понять, о чем речь.

– Речь о том, что Кристиночка – папашино отродье! – Она выплевывает это так безапелляционно, как будто Крис стоит рядом. – Она получила ровно то, что заслужила! Хочешь правду, Вадим? Я ненавидела ее даже больше, чем его! Таранов хотя бы не прикидывался сладкой булочкой и не хлопал невинно глазками, когда брал в руки ремень! И когда он сдох, я поняла, что не хочу видеть ее рядом. Не хочу жить с ней под одной крышей, становиться хорошей великодушной мачехой. И да – я соврала про деньги! Потому что пожить в грязи, поваляться в собственной боли – это меньшее, что она заслуживала за свое молчание!

Виктория срывается в слезы. Плачет навзрыд, безобразно размазывая по лицу дорогую косметику и дешевую жалость.

А я сижу и смотрю. И не чувствую ничего. Ни сожаления, ни сочувствия.

Только какое-то в конец глухое, брезгливое равнодушие.

– Успокойся, Вик, мне, честно, плевать на твои слезы.

Возможно, она не сказала каких-то вещей открыто, но услышанного мне достаточно. Иногда хватает и обрывков, чтобы собрать общую картинку.

Ничего из этой Викиной истории ее не оправдывает.

Как, впрочем, не оправдывает и Кристину.

Я встаю. Затягиваюсь горечью и, прикинув, оставляю сигарету на краешке блюдца с чашкой ее почти остывшего кофе.

Поправляю пиджак.

Иду к двери, но окрик Вики заставляет остановиться.

– Ты зря думаешь, что эта сука говорит тебе правду, – догоняют в плечо ее предупреждение. – Зря ведешься на эти невинные глазки и сладкий рот. Она – Таранова, Вадим. Та-ра-но-ва! Эта гнилая кровь отлично умеет только одно – пробираться под кожу, отравлять, а потом – бить в спину. Если она залезла в твою койку, значит, ей что-то от тебя нужно.

Знаю, Вик, до сих пор детокс делаю, потому что Таранова, блядь, в крови.

– Хотя… – продолжает Вика. Даже мой предупреждающий вдох не заставил ее заткнуться. – Я, кажется, знаю, зачем она расставила для тебя ноги, раз ты вдруг появился здесь как рыцарь в сверкающих доспехах. Не ту принцессу спасаешь из башни, Вадим.

Когда женщины на эмоциях несут всякую чушь – это можно простить.

Я обычно пропускаю мимо ушей, не фиксирую мозг на том, что мелет не язык, а обида или раненое эго.

Но последние слова Вики – это ни хуя не про эмоции.

Это попытка сделать из меня идиота.

Очень прицельная. Очень… удачная, если разобраться.

– Кстати, – я открываю дверь, переступаю порог. – Чуть не забыл предупредить. С твоими счетами возникла небольшая заминка. Федеральная служба по финансовому мониторингу инициировала проверку всех активов. Обычная процедура, но… затяжная. Так что твои деньги зависли. На неопределенный срок.

– Что? Ты не можешь… – Виктория становится бледной, как смерть.

– Могу, Вик. Я все могу. – Усмехаюсь и пожимаю плечами. – На твоем месте я бы не рассчитывал, что дело решится быстро. Бюрократия. Сама понимаешь. Пара лет… Может, года три, м-м-м?

Именно столько было у Кристины.

Конечно, Вика не в такой безвыходной ситуации, но для нее этот удар намного сильнее.

Я выхожу, уже больше не оглядываясь. Оставляю ее наедине с разбитыми надеждами и истерикой.

Пусть захлебнется в них.

По дороге домой звонит Дэн. Отчитывается, что ноутбук готов.

– Нужна только твоя отмашка. Авдеев. – Слышу, как он там курит. – Если не передумал.

Дэн хочет, чтобы я передумал. Даже не особо скрывает, что, если бы решение было у него в руках – он бы передумал. Он бы даже не начинал все это, а просто дал ей уйти.

Я смотрю на огни проносящегося мимо города.

Злость подкатывает к горлу. Мне омерзительно от того, что я собираюсь сделать. От этой холодной, расчетливой игры. От того, что придется снова смотреть ей в глаза, касаться ее, целовать, зная, что все она вся – одна сплошная ложь.

На мгновение возникает желание все отменить. Приехать к ней. Схватить за плечи, встряхнуть, заставить посмотреть мне в глаза и вывалить всю правду. Увидеть хотя бы что-то похожее на правду, когда попытается выгородит себя.

Но это настолько смешно, что я буквально чувствую, как рот растягивается в шутовской улыбке.

Если я спрошу в лоб – Кристина снова солжет. Скорее всего, будет плакать, извиваться, клясться в любви. Она будет очень искренней и невыносимо настоящей.

Вспоминаю, как она лежала на пляже в песке и намекнула, что ее тело – просто инструмент, которому я могу легко подыскать замену. Хрен его знает, почему меня так цепанули именно эти слова. Видимо, на секунду показалось, что в них звучит смирение с чем-то необратимым.

Я вышвыриваю тот образ из головы. И так же избавляюсь от остальных – вот ее щека смешно расплылась по подушке, вот она прижимает к себе уродливого зайца, делая вид, что ей совершено не нравится романтический угар Дня Всех влюбленных. Вот она делает вид, что не замерзла, хотя пальцы у нее уже ледяные, таскает пиццу с заднего сиденья «Бентли». Усердно переименовывает себя в моем телефоне, встречает меня совершенно голая на консоли в прихожей, стонет, целует…

Генеральная уборка воспоминаний тянется до самого дома. Я не оставляю ничего, просто нажимаю на воображаемые «красные крести файлов памяти, избавляюсь без сожаления. Что-что, а убирать из себя все, что мешает высокоэффективно решать первостепенные задачи, я умею. Навык, выработанный годами.

В конце концов, образ Кристины превращается в красивую обертку без конфеты внутри.

Вот так, отлично. А теперь мне просто нужно железобетонное доказательство, чьи руки мне ее подкинули.

Ничего личного, Барби, просто немного правды, прежде чем я вышвырну тебя окончательно, мой маленький красивый пиздец.

Сообщение с предложением увидеться, я вишу ей из своей квартиры в «Престиже». Смотрю на серый город внизу, в перерывах поглядывая на экран. На секунду даже хочется, чтобы не ответила. Вообще больше никогда мне не ответила. Чтобы Дэн ее предупредил – и «Кристина Барр» исчезал из моей жизни так же показательно, как она однажды туда попала. Это поставило бы крест на нашей с ним дружбе, но, блядь…

Я смотрю на ее имя на экране – «Он мой, сучка!».

Кристина отвечает, что плохо себя чувствует.

Пиздит? Или правда валяется там с температурой или резями в животе?

Хороший звоночек – мне не хочется устраивать допрос с пристрастием, выяснять причину ее «не хочу». Плохой – это потому, что я просто не поверю вообще ничему, что она скажет, а не потому, что уже похуй. До идеального полного «похуй» мне еще пилять и пилять.

На секунду дергает что-то такое… как будто из прошлого, хотя всего лишь из тех дней, когда я был еще слепым лохом. Можно просто набрать ее номер и выплеснуть в лицо всю ту грязь, в которой я сейчас тону. Типа, ну блядь, Кристина, зачем ты в это влезла? Совсем берега попутала? Справедливости захотелось или денег? А билет на самолет в один конец ты уже приготовила? Спорим, Лёва тебе правила этой игры не объяснил, и «забыла» предупредить, что такие как я, делают с такими, как ты?

В башке по кругу слова Дэна: «Давай я ее просто уберу, ну ее нахуй, малолетка тупая, смысл, Авдеев?»

И мое, ответное, которое я не рискнул сказать ему в лицо. Не потому, что побоялся отхватить в табло, а потому что побоялся, что вслед за этим сам его отделаю.

«Переживаешь за то, что моя коза тебе не дала, дружище? Планируешь сыграть в благородство, а потом, когда все уляжется, воскреснуть на горизонте и все-таки получить свое?»

Я закуриваю хуй знает какую по счету сигарету и еду к Кристине.

Не потому, что беспокоюсь, как она там, и насколько ее «плохо себя чувствую», соответствует действительности.

Просто надо ставить точку.

Финальный аккорд в этой симфонии лжи.

Дверь она открывает не сразу. Когда я вижу ее на пороге – бледную, с огромными, испуганными глазами, в мешковатом худи, том самом с дурацкой надписью, который Кристина купила в Нью-Йорке – во мне на мгновение что-то екает. Какая-то тень воспоминания о моей Барби, о девчонке, которую хотелось укутать в плед и защитить от всего мира.

На секунду. Может даже меньше. А потом я давлю это чувство, как окурок. Безжалостно.

Она что-то лепечет про салат из доставки, про отравление. Делаю вид, что верю. Хотя выглядит реально хуево. Как будто еле стоит на ногах. Выглядит слегка похудевшей, щеки запали? Или просто с моих глаз спала пелена интереса? Подхватываю ее на руки, несу в комнату. Ее тело в моих руках – легкое, почти невесомое. И такое… доверчивое. Кристина цепляется за мою шею, утыкается носом в плечо. И от этого притворного доверия и напускной беззащитности начинает тошнить.

Укладываю ее в кровать, укрываю одеялом. Она смотрит на меня снизу вверх, и в ее глазах – надежда. Такая наивная, похожа на детскую.

Думаешь, что все еще играешь со мной? Контролируешь ситуацию, мой маленький красивый пиздец?

– Ты зачем приехал? – спрашивает шепотом.

Показываю на экране телефона ее же сообщение. Смотрю, как она кивает, как появляется облегчение во взгляде. Она думает, что я приехал, потому что волнуюсь. Потому что она для меня что-то значит.

Какая ирония.

Иду на кухню, делаю чай. Руки двигаются на автомате. Мысли – дурные. Она здесь, так близко, что приходится буквально уговаривать себя не предпринимать поспешных решений. Все время в башке – она на том пляже. Ее смех. Ее тело под моими руками, податливое и горячее. Признание в любви, которое Кристина прошептала в ту ночь, когда я впервые почувствовал, что готов… впустить ее не только в свою постель.

Пока смотрю на пузырящуюся в чайнике воду, медленно и методично выкорчевываю это дерьмо. С мясом. С кровью. Оставляю только выжженную, обугленную землю. Вот так – достаточно комфортно.

Когда возвращаюсь в комнату, Кристина уже почти спит. Я сажусь на край кровати, смотрю на бледное, болезненно осунувшееся лицо. Кажется такой невинной и безмятежной, как настоящая. На секунду даже хочется провести ладонью по волосам, погладить щеку.

Не могу. Потому что боюсь. Боюсь, что мои пальцы сами собой сомкнутся на ее тонкой шее.

Я ухожу, якобы за продуктами. Еду к Дэну, забираю «наживку». Последний раз вижу в его взгляде немое: «А может ну его нахуй…?» Мое такое же беззвучное «Хочешь пойти нахуй следом?» понимает безошибочно, натягивает на рожу маску бездушного профи.

Возвращаюсь примерно через час. В руках – пакет с простой едой, в которой нет и намека на пафос. Под подмышкой – ноутбук. Бросаю его на кровать рядом с Кристиной, нарочно небрежно. Пусть думает, что это просто рабочий инструмент, который я повсюду таскаю с собой.

– Чай остыл.

Жду, когда выпьет все залпом, забираю чашку и ухожу.

Через полчаса приношу ей поднос с едой. Все просто, почти аскетично.

Себе делаю кофе и просто пью, пару раз взглядом давая понять, что ей лучше есть, а не пялиться на меня.

Но Кристина все равно смотрит.

Так, блядь… испугано?

Что, малыш, проклюнулась чуйка на жопные проблемы?

Пока она ковыряется в тарелке и делает вид, что смотрит какой-то фильм, я открываю ноутбук. Сосредоточенно читаю что-то на экране, отвечаю на несуществующие письма. Создаю видимость бурной деятельности.

Она наблюдает. Я чувствую ее взгляд на своей спине.

Когда замечает мой, слегка кривлюсь:

– Прости, Кристина, это важно. Буквально на полчаса.

«Кристина». Я намеренно называю ее так. Отрезаю ее от «Крис», от «Барби», и даже от «козы». Мне так проще держать дистанцию

Кристина, блядь, Таранова. Приятно познакомиться, папина дочурка. Хочешь, расскажу тебе притчу про то, что на гнилой яблоне, яблоки всегда червивые?

На секунду кажется, что она все-таки прохавала причину моей отстраненности. Но нет, просто кажется – она просто кивает, типа, все поняла, не будет мешать.

Проходит еще несколько минут. Она предлагает остаться.

Практически одновременно с этим, мой телефон пищит.

Условный сигнал. Пора начинать.

Прикладываю его к уху, хмурюсь, бросаю взгляд на часы, потом – на нее.

– Да, хорошо, сейчас буду, – уверенно разыгрываю раздражение. Убираю телефон, тянусь за пальто. – Мне нужно в офис. Это важно, Кристина.

– Вернись… пожалуйста, – просит она.

Мелко дрожит. Такая…

Самая пиздатая ошибка в моей жизни.

– Хорошо, только ключи возьму, чтобы не будить. – с трудом выдавливаю из себя намек на улыбку. – Поспи, ладно?

Ноут оставляю на кофейном столике.

Далеко не уезжаю – просто спускаюсь на парковку, сажусь в машину и глушу двигатель.

Жду.

Минуты тянутся, как часы.

Я сижу в темноте, уставившись в экран телефона. Пустой экран.

В голове – вата.

Как я в это вляпался, бля-я-я…

Пытаюсь расковырять, понять. Сделать выводы на будущее. Чтобы больше – никогда.

Потому что Крис была слишком… дерзкой и резкой? Дергала меня за усы… как она?

И точно так же, как она делала вид, что мой член – единственное, что ее интересует в наших отношениях.

Сейчас у меня уже не болит. И смотреть на их с Шутовым семейное счастье было спокойно, без надрыва. С легкой меланхолией по тому, что не сложилось.

Я отпустил, потому что захотел – моя особенная, выдрессированная годами черта. Я умею «выключать» все, что мешает – злость, брезгливость, грусть, любовь. Вряд ли это делает меня нормальным с точки зрения классической психологии, но я – такой. Это единственный язык, на котором я умею разговаривать с миром. Если бы не научился – сдох бы где-то в канаве, обдолбанный в говно, чтобы забыться и не вспоминать, в какое дерьмо пришлось совать руки ради красивого будущего. Многие, кто был тогда со мной рядом – не вывезли, потому что не смогли вовремя отключить лишнее.

А я, блядь, просто молодец.

Бросаю взгляд на телефон. Возникает дурная мысль просто его выключить. Подняться к Кристине, посмотреть ей в лицо и сказать, что я все знаю. Не дать ей оступиться.

Разрешить просто уйти. Просто, нахуй, исчезнуть из моей жизни.

Не делай этого, коза.

Просто не делай.

Просто включи свой дурацкий фильм.

Просто дождись меня.

Просто ляг спать.

Просто не дай мне этот ебучий повод причинить тебе боль.

Но я знаю, что все это бесполезно, потому что она сделает.

Потому что она – дочь Таранова.

Потому что она – шпионка Гельдмана. Потому что она – хуй знает кто вообще такая.

Телефон в перебинтованной ладони вибрирует почему-то коротко и резко.

Как удар дефибриллятора по мертвому сердцу. Только не оживляет, а констатирует смерть.

На экране – одно слово.

«Контакт».

Я закрываю глаза.

Внутри что-то обрывается. С хрустом. Но уже почти не больно.

Я сижу в тишине еще… даже не знаю, сколько времени. Веду мысленную борьбу с моей внутренней скотиной, которая требует на прощанье максимально поглумиться над маленькой сукой. Но я молча и твердо накидываю на него намордник.

Ну нахуй.

Ну его все в пизду, блядь.

Когда захожу в квартиру, Кристина спит. Лежит, свернувшись калачиком, обнимая уродливого зайца.

Я закуриваю, стряхиваю пепел в чашку.

Едкий дым наполняет легкие и замерзает внутри.

Сажусь в кресло напротив кровати

Смотрю на нее.

Она – красивый, идеально сделанный сосуд. Но внутри него яд лжи и предательства.

Мне нужно выпить ее до дна. И постараться не забыть, что ломать ее слишком жестко – не очень гуманная история по отношению к женщине, в которую я вставлял член.

Кристина просыпается от запаха дыма. Садится в кровати, трет глаза.

Сонная. Растрепанная. Испуганная.

Видит сигарету в моей руке. Видит мой взгляд.

Мне кажется, что вот сейчас уже все понимает, потому что инстинктивно подтягивает одеяло к груди, как щит.

Я выпускаю струйку дыма в ее сторону. Медленно.

Не чувствую ничего.

Ни-че-го.

Охуенно, блядь.

Погнали.

– Отличная работа, – скалюсь каким-то мертвым голосом. – Умница, Таранова.