Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)
Глава тридцать шестая: Барби
Утром Нью-Йорк всегда звучит немного по-другому. Он не похож на европейские столицы (хотя я видела вживую не так уж и много), но в нем даже на рассвете нет ни капли разнеженной французской липкости или испанской суеты. Нью-Йорк – это всегда только ритм и только амбиции. Даже воздух, кажется, вибрирует.
Вадим уходит рано, когда за окном только-только начинает светать серо-голубым. Без лишних слов и театральных прощаний. Просто целует меня в макушку и шепчет, чтобы к девяти меня ждет «вкусняшка» из его любимого ресторана в Мидтауне. Я что-то сонно мычу в ответ, кутаясь глубже в огромное одеяло, которое все еще пахнет им. Дремлю, пока он бесшумно передвигается по номеру, потом перемешаюсь в вертикальное положение на кровати, чтобы украдкой посматривать сквозь ресницы, как он надевает белоснежную рубашку, застегивает дорогие часы, прячет под запонками пол-жизни и выходит, так и не разбудив меня по-настоящему. И только когда тяжелая дверь номера закрывается с тихим щелчком, приходит это острое, почти болезненное желание – вскочить, догнать, схватить его за руку, прижать к себе и не отпускать. Затащить обратно в кровать и держать там весь день. Потому что он мой, а не чей-то еще.
На тумбочке, рядом с моим телефоном, – знакомая черная карта без имени. И короткая записка, написанная его резким, уверенным почерком на гостиничном бланке: «Разоряй. Без ограничений. Жду отчет в картинках».
Уголки губ сами собой ползут вверх. Отчет в картинках. Ну, разумеется.
И я иду. Сначала принимаю душ, смывая остатки сна и вчерашней усталости. Доставка из ресторана действительно впечатляет – лосось на гриле, свежие ягоды, какой-то невероятно воздушный омлет и кофе, от одного аромата которого можно сойти с ума. Ем медленно, наслаждаясь каждым кусочком и видом на просыпающийся город из панорамного окна нашего номера на заоблачном этаже.
А потом – Пятая авеню. Сердце мировой моды и безумных трат. Я в своем роскошном соболе – не могла не взять его с собой даже с оговоркой «не набирай много вещей» – волосы распущены и чуть вьются от влажности. Мне дико нравится, как я выгляжу в отражении огромных, сверкающих витрин. Я выгляжу именно так, как должна выглядеть девушка, у которой есть безлимитная черная карта и вся грёбаная Пятая авеню.
Я хожу по магазинам и делаю селфи в каждой примерочной, в каждом магазине, куда захожу, отправляя ему с подписями вроде: «Это пальто точно сделает в твоем бюджете дыру размером с Гранд-Каньон» или «Хочу что-то красное, но не могу выбрать оттенок. Их тут миллион».
Он отвечает не сразу. Иногда через полчаса, иногда через час. Я представляю его на совещаниях, серьезного, сосредоточенного, и как он мельком бросает взгляд на экран телефона, где моя очередная фотография – я шлю их пачками, просто без тормозов. И хочу верить, что мое Грёбаное Величество хотя бы на секунду тянется поправить воротник рубашки, когда их рассматривает.
Хентай: Поставь телефон сбоку, Барби. И чуть ниже нагнись. Хочу знать, как эта юбка сидит на тебе сзади.
Я смеюсь прямо в примерочной «Prada», привлекая удивленный взгляд консультантки. Делаю фото, где слегка приподнимаю край узкой юбки. Отправляю. Мысленно прикусываю губу от острого желания, чтобы он просто был рядом, здесь и сейчас, и сам дотронулся, сам проверил, сам посмотрел, как она сидит.
Из бутика выхожу с той самой юбкой и тончайшим шелковым топом к ней. Потом SoHo – с его богемной атмосферой, маленькими бутиками независимых дизайнеров и уютными кофейнями. Здесь я чувствую себя свободнее. Захожу в небольшой магазинчик с винтажными украшениями, долго выбираю и останавливаюсь на массивном серебряном кольце с непонятным камнем. Оно холодное и тяжелое. Мое. Подумав немного, выбираю Вадиму зажим для галстука.
Фотографирую и отправляю с припиской: «Классика «Красотки» – себе она купила пол магазина, а ему – галстук. Но ты не носишь галстуки, поэтому я купила тебе зажим».
Вадим присылает ржущий смайлик.
Покупаю еще пару платьев – одно длинное, вечернее, из струящегося темно-синего шелка, с абсолютно голой спиной. Другое – короткое, дерзкое, из тонкого черного кашемира, которое, для максимального эффекта, нужно носить строго без белья. Еще – замшевые ботильоны на высоченном каблуке, которые делают мои ноги абсолютно бесконечными. Несколько комплектов шелкового белья, такого дорогого и провокационного, что его запросто можно положить на депозит в швейцарский банк. Авдеев никогда ничего такого не просил и даже не намекал, но мне отчаянно хочется, чтобы у него перехватывало дыхание. Просто когда я встречу его вот так. Просто когда он посмотрит на меня и расправиться с дорогим шелком точно так же беспощадно, как когда-то с моими копеечными трусиками.
Пообедать иду в маленький итальянский ресторан в Гринвич-Виллидж, с клетчатыми скатертями и запахом свежей выпечки. Заказываю пасту с морепродуктами и грейпфрутовый сок. Делаю пару кадров и тоже скидываю Вадиму.
Я: Думаю, что рискую не влезть в обновки…
Хентай: Главное, оставь место для меня.
Я: Сомневаюсь, потому что у меня по плану еще десерт.
Еще час гуляю по Bergdorf Goodman, ощущая себя Алисой в стране модных чудес. Потом Balenciaga, где консультант с внешностью модели пытается убедить меня, что мне жизненно необходимы кроссовки за две тысячи долларов. Я вежливо отказываюсь, но покупаю у них идеально сидящие джинсы. Заглядываю в бьюти-угол на втором этаже Saks Fifth Avenue. Примеряю ароматы, долго думаю, какой бы он заметил первым – новый пудровый от Chanel или что-то более дерзкое, кожаное, от Tom Ford. Останавливаюсь на последнем. Пусть знает, что я могу быть разной.
Пакеты уже не помещаются в руках, приходится вызывать машину, чтобы вернуться в отель. И еще один забег на пару часов.
Вечером, уже в номере, я фотографирую ему эту огромную, без преувеличения гору – пакеты с одеждой, коробки с обувью, флакончики, маленькие упаковки с разной всячиной. Потом, поддавшись порыву, присылаю просто фото приоткрытых губ, чуть подкрашенных новой помадой, с припиской: «Здесь мог быть Ваш член, Вадим Александрович». Он не отвечает сразу. Я успеваю принять душ, переодеться в один из новых шелковых халатов. Но когда его сообщение наконец приходит – я выдыхаю с облегчением, которого сама от себя не ожидала.
Хентай: Неплохо, Барби. Почти разорила.
Хентай: А вот твои губы чуть не стоили мне испорченной репутации.
Я: Я старалась.
Я: Во сколько будешь? Я закажу ужин в номер.
Хентай: Буду поздно, Барби. Ужинай без меня.
Я обессиленно спускаюсь на пол, на колени. Растекаюсь вокруг разноцветной дорогой мишуры, которая моментально теряет вкус радости и превращается в груду хлама. Я бы все это вернула без сожаления, если бы взамен получила вечер с ним. Можно даже без секса – он же так чертовски устает, мой Хентай. Я бы просто… хотя бы побыла рядом. Чтобы он приехал прямо сейчас, вошел, уставший, снял пиджак и запонки. Чтобы провел рукой по моей спине, когда я подойду, поцеловал в шею, и я смогла бы свернуться калачиком у него на груди, слушая, как бьется его сердце.
Мне хочется выплакать ему все это в длинном-длинном сообщении. Сказать, что плевать я хотела на подарки и цацки.
Но я помню, что поклялась быть послушной куколкой – терпеть и ни о чем не просить. Принимать его целиком – вот с такой жизнью. И тихо радоваться, что в ней вообще есть место для меня – грязной маленькой суки.
Я: Тогда съем что-то жутко дорогое под жутко безвкусную «Красотку» в гордом одиночестве.
Но никакую «Красотку» я, конечно же, не смотрю. Прячу себя в новом огромном мягком худи с кричащей надписью «AMERICAN LUXURY», которое купила просто потому, что оно показалось забавным и уютным. Подтягиваю кресло к смотровому окну, забираюсь туда с ногами и пытаюсь делать вид, что читаю книгу, хотя на самом деле постоянно проверяю сообщения от него и прислушиваюсь к каждому звуку (в номере с идеальной шумоизоляцией), надеясь, что случится чудо и Тай вырвет для меня хотя бы час своего драгоценного делового времени. Когда через какое-то время в дверь номера и правда стучат, несусь открывать, даже если мозг подсказывает, что Вадим бы точно открыл своим ключом. На пороге – сотрудник отеля, с тележкой, на которой огромный – без преувеличения – сет суши в лакированной деревянной коробке. И красивые серебряные палочки. Несколько разноцветных моти на блюде, украшенном сахарной пудрой и какими-то розовыми лепестками. Холодный зеленый чай с лимоном в большом прозрачном стакане.
Я показываю, что лучше поставить все это к моему месту у окна, а когда сотрудник отеля уходит, пожелав мне приятного вечера, делаю пару фото и сбрасываю Вадиму с припиской: «Не удивляйся потом, если найдешь в своей кровати бегемота, а не стройную лань!»
Он не читает сразу – наверное, страшно занят. Хотя уже так поздно.
Он точно на деловых переговорах? И даже если так – может, там стриптизерши, эскортницы? Я же знаю, как устроена изнанка мира переговоров о больших деньгах, и что прилизанно там бывает только на фото в бизнес-журналах.
А может он все-таки со своей «не к ночи будь помянутой» Лоли?
Я отправляю в рот огромное по размеру суши прямо из самого центра «композиции», жую и пытаюсь заглушить вкус ядовитой ревности. Напоминаю себе, что сама согласилась, что должна верить, что у нас с ним – не про любовь до крышки гроба, а про «удобно и хорошо на данном этапе». Но это ни хрена не работает. Потому что… ну как его можно не захотеть себе, господи?! Да на Авдеева все тёлки шеи сворачивают в абсолютно любом месте, где бы он не появился!
Аппетита у меня нет, но я все равно ем, потому что это заказал Вадим (подумал обо мне даже где-то там, где его «сожрал» этот огромный город), разглядываю сверкающий огнями город очень далеко внизу. Включаю музыку на телефоне, но почти сразу и выключаю.
Время тянется мучительно медленно. Я перебираю покупки, развешиваю платья в шкафу. Снова пытаюсь читать, но буквы расплываются перед глазами. Мысли мечутся от «С кем ты сейчас, Тай?!» к Гельдману и его угрозам, а потом, на сладкое, всплывает еще и Дэн – потому что он как будто… слился. И меня это ни хрена не радует, потому что кажется слишком странным.
Я забираюсь в кровать прямо в худи – в номере тепло, но мне хочется лежать вот так, не знаю даже, почему.
Беру книгу, включаю диктофон и записываю несколько голосовых для Маруси – примерно по пятнадцать минут. Понимаю, что это глупо, но перед отъездом договорилась с Николаем Викторовичем, что он будет ей включать мою болтовню. Понятия не имею, сработает ли это (скорее всего, конечно, нет), но почему-то в голове торчит – мы в ответе за тех, кого приручили. Я эту кошку еще не приручила, но уже за нее в ответе.
Уже далеко за полночь, когда я слышу тихий щелчок замка. Сердце подпрыгивает. Я замираю, прислушиваясь. Шаги в прихожей. Его шаги. Усталые, тяжелые.
Я не выхожу. Жду.
Слышу, как Вадим идет в ванную, как шумит вода. Недолго, минут десять.
Потом я чувствую, как идет к кровати – уже тише, явно стараясь не шуметь.
Забирается под одеяло, притягивает меня к себе. Крепко, почти до боли. Утыкается носом мне в волосы.
– Я знаю, что ты не спишь, – говорит негромко и слегка охрипшим голосом. – Прости, что так поздно, Барби.
Пытаюсь принюхаться, уловить от него чужой женский парфюм. Но это бессмысленно, потому что сейчас он пахнет только гелем для душа – здесь каким-то другим, с ароматом соли как будто. Ненавижу себя за то, что несколько минут вообще никак не реагирую на его тепло рядом, потому что мысленно спрашиваю, пошел он в душ сразу, потому что хотел смыть с себя кого-то другого или просто потому, что делает так всегда?
А потом он устраивается удобнее, опускает нос мне в макушку.
Медленно, расслабляясь, выдыхает горячий воздух в волосы.
И мне становится дико стыдно за то, что веду себя как последняя конченая эгоистка.
Поворачиваюсь к нему, забрасываю ногу на талию, и он тут же подтягивает мое бедро выше, устраивая нас именно так, чтобы тела идеально совпадали даже несмотря на нашу разницу в росте.
Глаза уже привыкли к темноте, и я вижу маленькие морщинки усталости вокруг его глаз.
Вижу, что длинные ресницы подрагивают, потому что Вадим устал, явно хочет спать, но изо всех сил пытается держать их открытыми, чтобы уделить мне хотя бы эту каплю внимания.
– Суши были очень вкусными, – вру, потому что самое вкусное в сегодняшнем дне – вот этот момент.
Он что-то несвязно бормочет, сдается – закрывает глаза.
Его голова моментально становится тяжелой, давит подушку, но рука на мне все еще контролирует, как будто бережет от ночных кошмаров.
И только сейчас, чувствуя его тепло, его силу и его присутствие, я наконец-то расслабляюсь.
Вся сомнения и тревоги, которыми я так безбожно накручивала себя весь вечер, отступают.
Он же здесь, мой Тай. Со мной.
Глава тридцать седьмая: Барби
Следующий день начинается почти так же, как и предыдущий. С той лишь разницей, что Вадим, прежде чем исчезнуть в своих бесконечных делах, успевает заскочить в спортзал отеля – я слышу, как он возвращается, пахнущий потом и чем-то неуловимо хищным, принимает душ и снова испаряется, оставив после себя лишь легкий аромат своего парфюма на подушке и привычную черную карту на тумбочке. Записку на этот раз он не оставляет. Видимо, решил, что «разоряй» действует по умолчанию, как безлимитный абонемент на мои капризы.
Но сегодня мне не хочется ни шопинга, ни примерочных, ни ярмарки тщеславия под названием Пятая авеню. Вчерашний марафон по бутикам вымотал не столько физически, сколько эмоционально. Сегодня Нью-Йорк встречает меня ослепительным, почти весенним солнцем, которое заливает улицы, отражается в стеклах небоскребов и заставляет щуриться. И я решаю просто… отдыхать и гулять.
Но сначала нахожу в себе силы спуститься в спортзал и полтора часа выколачиваю из себя всю лишнюю энергию, потому что несмотря на усталость после вчерашнего забега, ее все равно много и она возвращает мои мысли к Гельдману, к «а у него точно переговоры?», к тому, что теперь в офисе все точно будут знать, что у меня роман с Авдеевым, потому что из всей небольшой команды которая поехала с ним, только я не полетела вместе с остальными и абсолютно никак не участвую в процессе. Хотя, строго говоря, мне с моей должностью и обязанностями здесь точно делать вообще нечего.
Но, конечно, больше всего я думаю о Гельдмане.
И «сладким бонусом» – о том, каким образом к нему в руки попали те документы. То, что кто-то крысятничает – это факт, но кто? У меня отличная память, и мне даже напрягаться не нужно, чтобы вспомнить, кто именно было слито. Много «вкусного», даже если с пробелами. Достаточно, чтобы примерно понимать размах Авдеевского логистического проекта, а остальное, по задумке Гельдмана, в клювике принесу я. Но кто «крысятничает»?
В смысле – кроме меня.
Я чувствую себя сукой только потому, что не могу прямо сказать: Тай, тебя сливают. Потому что, если я все расскажу – он успеет перехватить инициативу, найти «крысу», переиграть и вытащить свою драгоценную сделку без существенных потерь. Но тогда мне придется сказать, откуда я все это узнала. И это будет конец.
От одной мысли об этом меня скручивает под струями прохладной воды в душе, и я прижимаюсь лбом к стенке, чтобы остудить мысли и заморозить картинки моей жизни без него. Господи, мне даже думать об этом больно. А отпустить…
Я выбираюсь из душа, наугад переодеваюсь в обновки и заставляю себя идти гулять.
Чтобы проветри голову и не думать – хотя бы какое-то время – о том, что обратный отсчет уже запущен, и что время, которое мне отмеряно рядом с ним, уже заканчивается. И чем его меньше – тем больше мне нужно.
Сегодня я гуляю без цели, без маршрута, без обязательств перед его всемогущим «пластиком». Телефон в кармане пальто, но я достаю его только для того, чтобы фотографировать. Не себя в очередном зеркале примерочной, а город. Для воспоминаний. Угловатые пожарные лестницы, обвивающие старые кирпичные дома в Гринвич-Виллидж. Яркие граффити на стенах где-то в Бруклине, куда меня заносит почти случайно. Маленькие, уютные кофейни с запотевшими окнами. Людей – очень-очень разных, спешащих, смеющихся, спорящих. Я ловлю блики солнца на Гудзоне, щурюсь, глядя на статую Свободы вдалеке – она всегда казалась мне просто гигантской, а сегодня почему-то смахивает на забытую ребенком игрушку.
Мне странно пусто. Как будто вчерашняя истерика с пакетами и дорогими шмотками была не со мной. Как будто я снова та Крис, которая когда-то приехала в этот город с одной маленькой сумкой и огромными планами, уже сломленная предательством, но еще не испачканная грязными планами. Пытаюсь поймать то ощущение свободы, потому что оно должно быть. Я ведь теперь с волшебным безлимитным доступом ко всем радостям жизни. Но оно ускользает, оставляя после себя лишь горьковатое послевкусие. Потому что теперь я другая. И город другой. Или это просто я смотрю на него другими глазами – глазами женщины, которая безоговорочно влюбилась в мужчину, которого должна ненавидеть.
Возвращаемся Вадим как и вчера – поздно, почти к полночи. Снова уставший, снова пахнущий работой и этим огромным, давящим городом. Мы почти не разговариваем, потому что я «встречаю» его в кровати, очень топорно делая вид, будто сплю. Просто не даю себе повод для разговоров, чтобы не сболтнуть что-то лишнее и совершенно неуместное. Чтобы не сказать, что скучаю без него и что он может закинуть в меня хоть половину содержимого бутиков этого города – это все равно не утолит мой голод… по нему. Но я знаю, что он старается. Так, как умеет. Дает хотя бы то, что может – защиту, комфорт, абсолютно другой уровень жизни. Поэтому я просто лежу и пытаюсь «спать», когда Вадим забирается в кровать, обнимает меня со спины, и прижимает к себе. И только рядом с ним я могу, наконец, провалиться в настоящий сон, как в спасительную темноту, где нет ни прошлого, ни будущего. Только его тепло.
Третий день начинается иначе. Вадим все так же встает раньше меня, но сегодня как будто никуда не торопится. Я просыпаюсь от запаха кофе – сначала бросаю взгляд на пустую соседнюю подушку, и только потом, после секундного разочарования, вдруг понимаю, что не одна в номере. Он стоит у окна, уже одетый – свежая рубашка, идеально отглаженные брюки, – и пьет свой черный кофе, глядя на город, который только-только начинает просыпаться.
– Семь утра – а ты еще дома, – немного сонно ворчу, ползая в кровати так, чтобы поймать очередной удобный ракурс в его сторону. – Уже выжал из этих проклятых скряг все их деньги?
– Типа того, – усмехается Авдеев.
Нашу маленькую утреннюю словесную дуэль перебивает обслуживание номеров. Для меня приносят гору каких-то невероятных блинчиков с ягодами и кленовым сиропом, и свежевыжатый сок. Для него – омлет и салат с тунцом. Все это на красивом сервировочном столике, но Вадим перекладывает мою порцию на маленький, для кровати, и ставит рядом со мной. Сам усаживается рядом, с тарелкой. Еду забрасывает в рот как в топку – явно уже куда-то опаздывает, но я ценю, что он нашел для меня хотя бы этих десять-пятнадцать минут.
– Тай, я вообще-то не шутила, когда говорила, что превращусь в свинку Пепу, – урчу, разжевывая невероятно воздушный блинчик. А потом украдкой – точнее, внаглую – тащу вилкой кусок его омлета. – Еще немного – и просто не влезу ни в одно из купленных платьев, имей ввиду.
– У меня сегодня последняя встреча около четырех, – говорит он, попустительски позволяя мне это маленькое воровство. – Думаю, к пяти буду свободен. Вылет в Калифорнию завтра рано утром, так что… у нас будет целый вечер.
Я замираю с блинчиком во рту.
Вадим смеется, тянется, нависает сверху и игриво откусывает торчащий из моего рта край. Его колючки царапают кожу на подбородке, и я непроизвольно вздыхаю от сладкого удовольствия.
Жмурюсь.
Целый вечер. Вдвоем. Эти слова звучат в моей голове как музыка.
– Эй, Барби, глаза на меня, – слышу его мягкий приказ и тут же подчиняюсь. – Есть какие-то особые пожелания? Можем сходить в какой-нибудь пафосный ресторан с видом на весь Манхэттен. Или…
– Нет, – слишком резко перебиваю я, удивляясь собственной наглости. Сердце колотится, как сумасшедшее, но я уже не могу остановиться. Идея, внезапно родившаяся в голове, кажется одновременно и гениальной, и совершенно безумной. – Сегодня веду я.
– Ты? – заинтересовано приподнимает бровь. Но терпеливо ждет, давая понять, что я в своем праве предлагать даже самые безумные варианты.
– Хочу показать тебе настоящий Нью-Йорк, Тай. Тот, который ты точно никогда не видел.
Внимательно слежу за его реакцией. Удивлен? Заинтригован? Смесь и того, и другого.
– Настоящий Нью-Йорк? – переспрашивает Вадим, и в его голосе слышится неприкрытое любопытство. – Звучит… интригующе, Барби. Уверена, что твой «настоящий Нью-Йорк» не испугает такого скучного типа, как я, привыкшего к пятизвездочным ресторанам и стерильным офисам?
– Уверена, – я улыбаюсь, чувствуя, как внутри разгорается азарт. – Сегодня ты забудешь про свои миллионы, сделки и «Бентли». И увидишь этот город моими глазами. Если, конечно, не боишься испачкать свои дорогущие туфли.
Он смотрит на меня долго, изучающе. Потом уголки его губ медленно ползут вверх в той самой Авдеевской усмешке, от которой у меня абсолютно всегда при любых обстоятельствах подкашиваются колени.
– Испачкать туфли с тобой, Крис? – Ворует у меня блинчик и чмокает в нос с какой-то такой особенной нежностью, что у меня перехватывает дыхание. – Чутье подсказывает, что это самое безобидное, что может со мной случиться в твоей компании. Очень этого хочешь?
– Изо всех своих кукольных сил, – вкладываю в интонацию всю убедительность.
– Ок.
Я секунду таращусь на него, почти не моргая.
– Ок? – переспрашиваю с недоверием. – В смысле – ок, ты не против, или ок – иди ты на хер со своими дурацкими дешевыми забегаловками?
– Так, погоди, – он отодвигается и делает вид, будто только что, в самый последний момент, заметил странный и непонятный пункт в договоре на миллионы. – Ты обещала испачкать мне обувь, Барби. Про насилие над моим желудком не было ни слова.
– Это должен был быть сюрприз, черт, – подыгрываю и корчу застигнутую врасплох. – Хорошо, давай назовем это… гастрономическим забегам по блюдам национальной кухни. И по музеям альтернативной живописи. Но, прежде чем ты еще раз скажешь это волшебное, но не очень понятное «ок», на всякий случай уточню – у тебя же есть на связи грамотный адвокат, знающий все лазейки в законах штата Нью-Йорк?
– План на вечер перестает быть томным. – Вадим разделывается с кофе, оставляет чашку на моем подносе. – Адвокат есть, грязи я не боюсь, но тебе придется быть очень убедительной, если планируешь заставить меня есть тако с собачатиной.
– У меня есть парочка аргументов. – Отодвигаю столик, нарочно вытягиваюсь и позволяю одеялу соскользнуть с груди. Провожу по себе ладонью, захватываю пальцами «штангу», немного оттягиваю и отпускаю, давая груди спружинить. – Работают безотказно.
Взгляд Вадима темнеет.
Я знаю, как ему нравится эта «игрушка». И как прямо сейчас он проводит языком по нижней губе, явно вспоминая что любит держать ее во рту, пока я прыгаю на его члене.
Бросает взгляд на часы. Нетрудно догадаться, зачем.
Я поднимаю ставки – откидываю одеяло полностью, сгибаю ноги в коленях и развожу в стороны. Так, чтобы между ними не осталось никаких секретов. Чтобы он видел все. Каждую складочку, каждый изгиб. Чтобы его драгоценные часы и неотложные дела на мгновение показались максимально незначительной херней по сравнению с тем, что прямо сейчас лежит перед ним – готовое, влажное, ждущее.
Господи, у нас не было секса два дня, а я чувствую себя брошенной и забытой куклой, которой срочно нужно снова оказаться в любимых хозяйских руках. Лучший ответ на вопрос – куда бежать? Никуда. В этом мире или в любом другом нет места, где меня не догнала бы моя сучья любовь к нему.
Взгляд Вадима медленно, но безоговорочно темнеет. В нем появляется та самая хищная сущность, от которой у меня внутри все переворачивается и плывет. Он медленно – блядь! – так медленно, что это почти пытка, проводит языком по своим губам, как будто пробуя на вкус то, что видит. Я знаю, что ему нравится эта «игрушка». Поэтому снова пробегаю по ней пальцами, немного выгибаю спину, чтобы подать себя вперед. На тот случай, если у этой самодовольной скотины еще остались сомнения, что со мной нужно сделать прямо сейчас.
Он делает шаг к кровати. Один. Второй. Останавливается у самого края, нависая надо мной своей огромной, подавляющей тенью. Я чувствую его запах – не тот, который от парфюма, хоть он у него самый охуенный на этой планете – а его собственный, который мое тело ощущает на уровне инстинктов.
– Просто для протокола, коза, – его голос становится бархатным, чуть ниже, заставляя мои нервы вибрировать от одного колебания воздуха между нами, – ты сейчас пытаешься сделать так, чтобы я опоздал на встречу, которая может стоить мне пары-тройки миллионов.
– Какая… жалость, – я потягиваюсь еще больше, завожу руки за голову, откидываюсь на подушку в самой приглашающей позе. – Даже не знаю, как ты это переживешь.
Вадим ставит колено на кровать, одну руку – рядом с моей головой.
Наклоняется.
Я ощущаю раскаленное тепло его тела, и между ног уже буквально течет.
Синие глаза впиваются в меня, изучают, трогают.
Я выгибаюсь на кровати, как кошка.
Он не двигается – просто смотрит.
Считываю это как сигнал действовать дальше. Поднимаюсь на локтях, завожу руку ему на затылок, тянусь, выдыхаю ему в шею, чувствуя, как его кожа покрывается мурашками. Он помогает – свободной рукой берет за талию, подтягивает, вжимает в свое тело. Я чувствую, как его член, даже сквозь ткань брюк, упирается мне в бедро. Твердый. Горячий. Требующий.
– Коза, у тебя совести вообще нет, – дышит он мне в губы, но не целует. Дразнит.
– У меня терпения нет, – поправляю я, намеренно потираясь об его твердость своим телом. Триумфально улыбаюсь, потому что это движение заставляет уголок его рта дернуться даже сквозь маску непрошибаемого бизнесмена.
– До вечера вообще никак? – Ладонь отпускает талию, позволяет моему телу несильно шлепнуться на постель, но на этот раз Вадим поддается – дает утянуть себя ближе. Пальцы ныряют на внутреннюю сторону моего бедра, замирают у самого сладкого края.
– Неа, – отчаянно мотаю головой по подушке, и сама ёрзаю так, чтобы ему пришлось дотронуться именно там, где мне нужно и так хочется.
Я смелее обвиваю его шею руками, зарываюсь пальцами в его волосы на затылке. Они жесткие, но такие приятные на ощупь. Тяну его на себя, заставляя почти лечь сверху. Его вес давит, но это такая приятная тяжесть. Я трусь об него всем телом, чувствуя, как между нами нарастает напряжение, а воздух становится густым и наэлектризованным.
– Крис, – он еще сильнее сжимает пальцы на моем бедре, когда я начинаю медленно двигать бедрами, имитируя совсем другие движения. – Доиграешься, мелкая.
– Угрозы только какие-то, Тай, – я прикусываю мочку его уха, чувствуя, как он вздрагивает. – А кроме болтологии что-то будет?
Его ладонь, наконец, скользит выше. Пальцы грубо, но возбуждающе нахально проникают внутрь, начинают двигаться, дразня, растягивая, заставляя меня стонать и извиваться под ним.
Я уже мокрая. Готовая. Ждущая.
Ладно, его член мне сейчас не светит, но пусть трахнет хоть как-нибудь, боже. Два дня без него – это слишком. У меня ломка.
Пытаюсь поймать его губы, чтобы заглушить слишком очевидные похотливые стоны хотя бы поцелуем, но Вадим отстраняется. Ловит мой злой взгляд, прищуривается, еле заметно ведет головой. Вот же мудак – хочет видеть и слышать, как я тут превращаюсь в его послушную игрушечку.
Его пальцы внутри меня начинают двигаться быстрее. И в дополнение к этому большой надавливает на клитор, начинает мягко поглаживать, растирать влагу, которая из меня уже просто тупо льется. Голова окончательно вырубилась, но я почему-то вспоминаю про «синие кружки» в календаре цикла. Можно списать все на гормоны, на естественную потребность моего организма спариваться.
Только дело совсем не в этом, Крис, хватит заниматься самообманом.
Я чувствую, как приближается оргазм – волна жара, которая вот-вот накроет меня с головой. Цепляюсь в авдеевские плечи двумя руками, как утопающая, стону его имя, умоляю не останавливаться.
И в тот самый момент, когда я уже готова взорваться, он отстраняется.
Резко.
Оставляет меня на пике, дрожащую, задыхающуюся, с широко раскрытыми от шока и неудовлетворенного желания глазами.
– Тай? – шепчу, не веря. – Какого… хрена?
Он распрямляется, разглаживает рубашку, манжеты. Видит, что наблюдаю за ним и от бессилия бью кулаком по матрасу, и нарочно не спеша поправляет ширинку. В глазах уже хорошо знакомая мне деловая решимость, но и черти там тоже есть – такие же голодные, как и мои собственные.
– Вот теперь, Барби, все по-честному – мы оба друг друга поимели, – усмехается, намекая на то, что теперь стоит не только у него, и теперь не только ему мучиться с этим до вечера.
Абсолютно справедливо, если быть честной.
Я смотрю на него, и во мне борются два чувства – дикая злость на заслуженный урок от моего Грёбаного Величества, и еще более дикое желание сделать по-своему. Я могу даже попытаться – он до сих пор слишком близко, ничего не стоит запрыгнуть на него и использовать десяток хорошо изученных и всегда работающих на нем приемов. Но проблема в том, что этот гремучий взгляд я тоже достаточно хорошо изучила, и обычно он предупреждает, что любая попытка может – и будет – использована против меня.
– Ты невыносимый, самодовольный, эгоистичный ублюдок, Авдеев! – шиплю я, но даже мне слышно, как дрожит и предательски подводит собственный голос.
– Возможно, – он даже не спорит. – Но если я останусь сейчас, Барби, то обязательно проебусь. А я не люблю проёбываться.
Я хочу возразить, хочу закричать, хочу вцепиться в него ногтями и не отпускать. Но вместо этого просто смотрю на него и понимаю – он не шутит. Он правда уйдет. И никакие мои «аргументы», как бы соблазнительно они ни выглядели, его не остановят.
– Ну и вали! – фыркаю и нарочно натягиваю одеяло до самого носа.
Он поворачивается и уходит. Не оглядываясь. Я слышу, как щелкает замок входной двери.
И только тогда позволяю себе застонать от разочарования и рухнуть обратно на подушки.
Я еще долго лежу, вслушиваясь в тишину номера, которая теперь кажется оглушительной. Вот же сволочь! Ну вот как он это делает? Как умудряется каждый раз оставить меня с ощущением, будто я пробежала марафон, но за метр до финишной черты вдруг поняла, что бегу на месте.
