Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)
– Закрытые аукционы тем и хороши, что туда не пускается пресса, а гости не станут украдкой щелкать тебя на камеру телефона. – Авдеев в ответ плотнее притягивает меня к себе, и я мурлычу, когда его ноги оказываются между моими широко раскинутыми бедрами.
– Тогда я пойду туда в охуенно красивом платье, Тай… – Выпускаю облачко раскаленного воздуха из моего рта прямо ему в губы. – И ты обязательно выебешь меня в туалете.
Он прикусывает нижнюю губу, его глаза называют меня сучкой или стервой, или маленькой игрушечкой, которая всегда готова ему отдаться.
Прости, папочка…
Я сдаюсь.
Глава тридцатая: Барби
Я стою перед зеркалом в спальне и снова задаюсь вопросом: о чем я только думала, когда на это соглашалась?
На кровати разбросаны платья. Десяток вариантов – от черного мини до красного макси, и ни одно не кажется правильным. Вадим не уточнил дресс-код, но коротко написал: «Что-то классическое. Без цирка, Барби».
Тем самым сократив варианты практически… никак.
В итоге я выбираю то, что оставила на самый крайний случай: элегантное длинное платье глубокого синего цвета, без лишнего блеска, с открытыми плечами и аккуратным вырезом на спине.
Смотрю на себя в зеркало.
Выгляжу… взрослой.
И совершенно ненастоящей. Как будто влезла в чужую жизнь.
С волосами пришлось помучиться. Хотела в салон – сделать укладку, идеальные волны, как у див на красной дорожке. Но в последний момент плюнула. Просто вымыла голову, высушила феном и уложила крупные локоны сама. Но в итоге получилось идеально – живые, небрежные, блестящие, как будто после дорогой салонной процедуры. Волосы меня никогда не подводили.
Макияж – мягкий: тон, немного бронзера, тени в серой гамме, растушеванные стрелки, чтобы сделать «лисьи глаза». И акцент на губы – глубокий винный цвет. Чуть дерзко, но в рамках.
Подаренный Вадимом бриллиант висит на шее, и я все время трогаю его подушечками пальцев, потому что мне нравится дотрагиваться до этой маленькой искорки, как будто однажды она превратится в волшебный ключик к сердцу Его Грёбаного Величества.
На телефоне всплывает входящее от Вадима: «Буду у тебя через десять минут».
Предупреждает, чтобы заканчивала со сборами, хотя я в этом плане абсолютно не классическая женщина – терпеть не могу опаздывать и всегда начинаю собираться с запасом времени на случай, если в последнюю минуту передумаю и решу кардинально сменить образ.
Еще раз смотрю на себя в зеркало.
Потом снова заглядываю в телефон, листаю новости об аукционе, на который мы идем.
Господи, блядь, и о чем я только думала, когда соглашалась?!
Даже если Авдеев сказал, что отказ не принимается – я могла бы выкрутиться. Придумать что-то, потому что он не настолько откровенное мудачье, чтобы заставлять меня силой. А теперь я буду в кругу людей, среди которых могут быть друзья моего отца, которые могут меня узнать. Хотя это маловероятно, так что из всех хреновых вариантов вечера, этот беспокоит меня меньше всего.
Там может быть моя обожаемая мачеха.
Там, в конце концов, может быть Дэн (хотя он как будто не очень вписывается в тусовку богатой элиты, но все же).
А вот Виктория вполне может заявиться – просто чтобы напомнить Вадиму о своем существовании. И том «маленьком факте», что она всегда готова раздвинуть для него ноги.
Как и ты, Крис.
Ровно через десять приходит короткое: «Выходи».
Надеваю простое черное пальто, короткое, чтобы платье выглядывало снизу, и босоножки на тонком ремешке и высоком каблуке. Открытая обувь в такую погоду – сумасшествие, но зато в них абсолютно нереально смотрится щиколотка. Вадиму мои ноги очень нравится – я буквально вижу, как он жрет их глазами при любом удобном случае. А сегодня я хочу, чтобы в толпе разодетых женских тел, половина из которых точно будет по нему течь, он смотрел только на меня.
Я спускаюсь вниз.
Вадим уже ждет меня возле машины, поворачивает голову на цоканье моих каблуков.
Обводит взглядом с головы до ног, и я не спешу спускаться – стою на крыльце как на маленьком пьедестале, давая ему столько, сколько нужно, чтобы еще раз всерьёз обдумать мое предложение потрахаться в туалете, прямо за спинами скучных снобов.
Он в костюме. Черный, строгий, под него – белая рубашка, стильные, элегантные не кричащие запонки, серо-синий галстук с почти незаметным узором. На запястье – часы. По случаю решил сменить свой любимый «Наутилус» на массивный и роскошный «Ролекс» в золоте.
Но волосы тоже оставил небрежно растрепанными.
Ему на вид – лет тридцать с небольшим, вот реально.
Пока я беспомощно в него залипаю, Авдеев подходит ближе, выразительно вздергивает бровь, разглядывая мои пальцы в босоножках.
– Зато красиво, – фыркаю.
– И не поспоришь, – соглашается, берет меня на руки и усаживает в «Бентли» как сокровище.
Я задерживаю его за руку, потому что балдею от его немного шершавых ладоней с длинными крепкими пальцами, и вен – тугих, немного острых, вздутых под смуглой кожей. Больше всего на свете я люблю, когда он вставляет их мне в рот, пока ебёт.
– Признавайся – тебя кто-то шантажирует? – стучу ногтем по «Ролексу», намекая, что это не совсем в его стиле. – Или ты просто решил сразить всех наповал?
Он задерживает взгляд на моих губах.
Очень очевидно трогает их пошлым взглядом. Он так умеет – просто смотреть из-под ресниц, расплавляя к чертям мое терпение, благоразумие и белье.
– А ты решила толкнуть меня сегодня на убийство?
В груди растекается сладкая волна маленького триумфа. Это, конечно же, не ревность. С таким-то самомнением он вряд ли вообще знает, что это такое. Но ему нравится то, что он видит. А мне нравится, как он смотрит.
Но я, конечно, до последнего делаю вид, что мне все равно на его трахающий меня взгляд.
– Сначала галстук и безобразно золотой «Ролекс», – морщу нос, – потом трупы моих невинных воздыхателей. По страшной дорожке идете, Вадим Александрович.
– Расслабься, коза. Там все такие. – Ухмыляется. Такой красивый, что это почти больно.
– Все такие ублюдочно красивые? – парирую и придаю своему тону оттенки пофигизма.
– Все такие, кому нужно показать, что они могут себе это позволить.
Его спокойствие и реальный (а не вымученный, как у меня) похуизм, обволакивают и дают моим издерганным нервам немного покоя. Если сегодня и случится катастрофа всей моей жизни – я, по крайней мере, буду красивой.
Вадим садится в машину, заводит двигатель.
Мы едем через вечерний город. Дороги пустеют, в окнах домов зажигается свет. Я смотрю на свои ладони, сложенные на коленях и никак не могу унять дрожь.
И в моменте даже не знаю, чего боюсь больше – увидеть там Викторию или, что ему будет стыдно за меня.
– Крис, – Вадим обрывает мои мысли, не отрывая взгляда от дороги. – Это просто вечер. Просто мероприятие. Просто благотворительность.
Я молчу.
– И да, – добавляет с легким оттенком улыбки в голосе. – Ты – самая красивая женщина, которую я сегодня увижу. Даже если размажешься на лестнице или съешь половину фуршета.
Я издаю разочарованный стон и закатываю глаза, потому что эйфорию от первой половины его фразы, убила вторая ее часть.
– Прекрасное напутствие, Вадим Александрович.
– Просто расслабься, Крис, – говорит уже серьезнее. – Держи в голове, что мы придем туда покупать лицемерие за очень большие деньги.
Я украдкой смотрю на него. Челюсть четкая, пальцы на руле сильные, движения уверенные. И вдруг понимаю, что он действительно ничего от меня не ждет. Ни соответствия, ни безупречности. Он просто… взял меня с собой. Как часть своей жизни.
Мы сворачиваем к особняку.
Большое здание с колоннами, ограда, охрана на въезде. Несколько машин уже припаркованы вдоль дорожки: люксовые марки, элегантные силуэты. Кто бы сомневался.
Вадим показывает приглашение.
Охранник, кивая, пропускает нас к входу.
Я глубоко вдыхаю, крепче цепляюсь в его локоть.
– Последний шанс сбежать, – шепчу себе под нос.
– Ты для этого явно ошиблась обувью, – ухмыляется Вадим.
И я смеюсь. По-настоящему. Выдыхая.
Интерьер зала гасит меня с первого взгляда. Высокие потолки с лепниной, мягкий свет из хрустальных люстр, скользящий по лакированным стенам и расставленным в центре зала подиумам. Фуршетные столы по периметру, безупречно одетые официанты, ровный фон живой музыки, который не давит, но подчеркивает: ты не дома, детка, даже не в ресторане, ты – в их мире.
Мой отец был далеко не бедным человеком, у меня было все, о чем может мечтать девушка моего возраста, но мир Авдеева – это совершенно другой уровень денег.
Я держусь за руку Вадима, как за поручень. Он идет уверенно, спокойно, поздоровавшись с парой мужчин у входа, кивает кому-то в другом углу. А я стараюсь не споткнуться об собственное чувство неловкости.
На нас смотрят. И это не паранойя. Женщины – на него. Мужчины – на меня.
Многие дамы в платьях на порядок роскошнее моего. Я чувствую себя чертовски неловко из-за того, что уперлась в мысль не тратить его деньги с карты, а свои собственные зажала на покупку платья, которое, скорее всего, буду надевать раз в год.
Вадима жрут глазами. Я чувствую это как легкие нотки роскоши в воздухе, даже если конкретно в эту минуту на него никто не пялится. Но он определенно привлекает внимание. Я сжимаю челюсти, делаю глубокий мысленный вдох, в который раз напоминая себе, что так было и будет всегда – даже если однажды он перестанет быть чертовски завидным холостяком, вряд ли это сильно сбавить его ценность для желающих получить в добавок к тугому кошельку еще и красивое тело.
Но один женский взгляд все-таки ловлю – блондинки с теми самыми «голливудскими волнами». Мысленно радуюсь, что все-таки уложила волосы сама. Блондинка пялится на Вадима совершенно открыто, не отворачивается даже когда я даю понять, что заметила ее интерес. Только задирает свою идеально уложенную гелем бровь с выражением «мне-на-тебя-по-хуй» на лице. Я инстинктивно прижимаюсь к Вадиму плотнее, завожу руку так, чтобы положить пальцы ему на запястье.
Он моментально чувствует.
– Все хорошо, Барби?
Я хочу сказать, что никаких, блядь, проблем, не считая того, что для некоторых он просто главное блюдо сегодняшнего фуршета. Но вовремя прикусываю язык, вспоминая свое обещание.
Никакой ревности, Крис. Никаких прав собственности. Ты просто транзитный пассажир.
Мы находится здесь от силы десять минут, а у меня уже в глазах рябит от украшений, причесок и пропитанных фальшью улыбок. И взглядов, которые я периодически на себе ощущаю – оценивающих, как будто прикидывающих, насколько я вписываюсь в круг. И только Вадим ведет себя совершенно спокойно: обменивается фразочками с кем-то из гостей, кому-то кивает, кому-то коротко жмет руку.
Наверное, моя нервозность начинает слишком фонить, потому что он наклоняется ко мне и говорит:
– Не напрягайся, Барби. Здесь половина пришла по приглашению, а вторая – чтобы потусоваться.
– А третья? – интересуюсь в ответ.
– Купить что-нибудь, чтобы отъебались.
– Например, ты? – поднимаю бровь, слегка оттаивая от его едва заметной, абсолютно точно предназначенной только мне, улыбки.
– Мы, Барби.
– О, так я тоже могу что-то купить? – Осматриваюсь по сторонам. – Прикуплю вон тот зажим на шторе, всю жизнь о таком мечтала.
Он поджимает губы. Всего на секунду, но я неплохо научилась читать его «лицо». Конечно же, только в те моменты, когда он не превращает его в совершенно нечитаемую маску.
Ему весело. Я его смешу. Такое мое предназначение в его жизни.
Мы поднимаемся на второй этаж. Здесь, в основном зале, начинается аукцион. На сцене – ведущий, за ним экран с лотами. Слева небольшой подиум с выставленными заранее работами. Картины. Скульптуры. Один витраж, кажется.
– Ты знаешь правила? – спрашивает Вадим.
– Я только в фильмах видела, – честно признаюсь.
– Ведущий объявляет лот. На экране отображается стартовая цена. – Он объясняет спокойно и четко, без пафоса и без попыток оформить происходящее в обертку «эксклюзивно, за большие деньги и не для всех». – Ты поднимаешь табличку, если хочешь участвовать. Каждый шаг – определенная сумма. Последний, кто держит – победитель.
– Звучит… не страшно.
– Страшно выкупать чей-то бизнес под угрозой потери лицензии. А это просто понты.
Аукцион начинается. Первая картина – абстракция. Кто-то поднимает табличку. Потом еще. Цена растет. Кто-то перебивает. Победа. Аплодисменты. Легкие, приличные, даже немного снисходительные. Без истерии.
Потом скульптура – бронзовая женская фигура. Вадим чуть прищуривается, оглядывает зал и табличку. Кто-то отвечает. Играют втроем. Потом вдвоем. Потом только он.
Побеждает спокойно, без пафоса.
– Зачем она тебе? – шепчу.
– Совершенно незачем, Барби. Это просто ритуал – на таких мероприятиях нужно тратиться или все подумают, что ты на мели.
На сцене меняется третий или четвертый лот – я уже сбилась со счета. В зале периодически звучат вежливые, но скучающие аплодисменты. Кто-то покупает большую инсталляцию из стекла и металла. Вадим поднимает табличку еще один раз, но цену перебивают почти сразу – и он не участвует дальше.
Он даже не расстраивается.
– Зря не взял, – не могу удержать щекочущую язык остроту, – сдал бы на металлолом – неплохо бы заработал.
– Не люблю острые углы, – дергает бровью.
– Боитесь порезаться, Вадим Александрович?
– Нет, просто предпочитаю делать это об твой острый язык.
Вот же самовлюбленная скотина.
Но я все равно улыбаюсь, хоть и закатываю глаза со своим фирменным «о, боже…!»
Потом объявляют техническую паузу. Люди встают, направляются к фуршету. Мы – тоже.
Фуршет выглядит как выставка золота. Хрустальные бокалы, закуски, уложенные пинцетами, тарталетки с икрой, устрицы, миниатюрные горячие канапе. В центре – стойка с шампанским и вином. Вадим берет для нас два бокала.
– Что это? – спрашиваю, глядя на розоватую жидкость.
– Французская истерика за триста евро. На вкус как газировка из самолета, но зато красиво пузырится.
– Газировку я люблю, особенно за триста евро.
Я смеюсь. Он всегда умеет сбить пафос.
Я беру шампанское, а потом тянусь за мини-брускеттой. С лососем, авокадо и, кажется, зернами черного кунжута. Вадим смотрит, как я ем, и сдержанно улыбается. На этот раз я не жду его комментарий и солирую первой:
– Как говорил один мудрец: женщина в маленьком черном платье и с канапе в зубах – это вид отдельный искусства.
– Хороший, наверное, мудрец был.
– Ага, Кристина… Барр, кажется.
Он усмехается, как будто гордится моими формулировками. Или просто тем, как я выгляжу, когда расслабляюсь.
Но расслабление длится недолго.
К нам подходит мужчина. Лет пятидесяти с небольшим, с импозантными седеющими висками и дорогим кашемировым шарфом поверх смокинга. На лице – светская полуулыбка, в глазах – прицельная оценка.
– Вадим Александрович, добрый вечер.
– Николай, – Вадим поворачивается, жмет руку, кивает. – Как подготовка к выборам?
– Всё так же: моя жена и пиар-менеджер контролируют все процессы, от банка до температуры чая. А ты, я смотрю, пришел не один.
Он переводит взгляд на меня. Я автоматически выпрямляю спину.
– Кристина, – говорит Вадим, не уточняя больше ничего. Ни фамилии, ни статуса. Просто имя.
– Очень приятно, – тянет Николай.
Я уже собираюсь что-то ответить, но к нам буквально вплывает она – блондинка с идеально уложенными волнами. Та самая, с которой мы перекинулись взглядами в зале.
– Вадим Александрович, добрый вечер.
В ее голосе – сладость и провокация. Взгляд скользит по Вадиму, потом на секунду цепляется за меня. Без стеснения, без попытки замаскировать антипатию. Как будто я вообще не фактор в уравнении.
– Илона, – ровно говорит Вадим. – Рад видеть.
– Взаимно, – мурлычет она. – Мы все никак не пересечемся для разговора без желающих непременно пожать вам руку. Надеюсь, скоро это исправим.
Он смотрит на нее как на стену, но я все равно придвигаюсь плотнее, буквально – и даже нарочито выставляя это напоказ – потираясь об него бедром. Правда, Илона слишком увлечена попыткой строить Авдееву глазки, так что мой перформанс, скорее всего, проходит мимо.
– Может, в пятницу? Это по поводу фонда, который…
– Не думаю, – отбривает он. Вежливо, но так, что беззвучное «пошла нахуй» буквально материализуется в воздухе. Но чтобы это понять, нужно обладать хотя бы зачатками интеллекта, чего об этой курице явно не скажешь.
– Жаль, – Илона улыбается с легкой надменностью. – Может, на следующей? Я умею убеждать, Вадим Александрович.
– Не сомневаюсь. – Он берет меня за талию. Коротко. Но достаточно. – Хорошего вечера, Илона.
– И вам хорошего вечера, Вадим Александрович. – Улыбка не сползает с ее лица, но глаза холодеют. – Была рада увидеться.
Мы уходим первыми, и как только поворачиваемся спинами, я с облегчением морщу нос – забитый ее слишком терпким парфюмом.
– Твое лицо сейчас – это шедевр, Барби, – комментирует Вадим.
– Я бы не разрешала людям покупать парфюмерию без справки от психиатра, – фыркаю.
– Устала? Еще пять минут – и мы свалим отсюда, ладно?
Я киваю. Мне уже легче. Я снова прижимаюсь к его руке. Мы поворачиваемся к стойке с кофе – я уже мечтаю о нормальной температуре и пледе на ногах – и именно в этот момент слышу мужской голос за нашими спинами:
– Вадик… Какая встреча.
В первую секунду моя спина натягивается как будто к лопаткам приставили тонкое, как волос лезвие, и любое неосторожное движение будет стоить мне жизни.
Я не понимаю, что происходит, но в эту первую секунду мой мозг отчаянно, как кнопка на атомной электростанции, пульсирует красным и орет: «Беги-и-и-и!» Но вместо этого я инстинктивно плотнее обвиваю руку вокруг локтя Вадима, и жмусь к нему настолько плотно, насколько это вообще возможно, даже если выходит за рамки приличия. Потому что, несмотря ни на что, рядом с ним я чувствую себя в безопасности, даже если это – самая абсурдная вещь на свете.
Мы оборачиваемся.
– Гельдман, – слегка лениво тянет Вадим. Не так, как до этого здоровался с остальными.
Я смотрю на стоящего перед нами высокого сухощавого мужчину, с глазами похожими на канцелярские кнопки, которыми он сразу меня пришпиливает. На нем дорогой черный костюм, белая рубашка, галстук в тон – дресс-код соблюден. Но несмотря на это, его поведение выбивается из общей тональности. Потому что он ведет себя точно так же, как и Вадим – не пытается произвести впечатление, не заискивает перед присутствующими, пытаясь выхватить «правильную» руку для рукопожатия.
«Гельдман…» – пульсирует у меня в голове. Пока глаза-кнопки вгрызаются в мое лицо уже с заметным интересом.
А для меня – дядя Боря, хотя, конечно, я в курсе, что он – Лев Борисович.
Друг отца. Мой… крестный.
Мой мозг в ступоре, но я все равно фиксирую, что они не пожали друг другу руки.
И почему-то это кажется мне важным.
– Решил прикупить себе парочку ненужных картинок? – интересуется Гельдман, но его взгляд при этом снова соскальзывает на меня.
– Открытку, – поправляет Вадим, – собирался тебе отправить с пожеланиями всего.
– Я из-за него влетаю на миллионной сделке, а он мне – открытку, – обращается ко мне Гельдман. – Хотя, если бы рядом со мной была такая очаровательная спутница, я бы тоже потерял где-то свои мозги.
– Кристина – это Лев Борисович Гельдман, Лёва – это Кристина. – Вадим явно нехотя представляет нас друг другу.
– Кристина…? – Гельдман наклоняется, берет мою руку, чтобы чмокнуть воздух над костяшками пальцев. В это паузе даже не вопрос. Там – целое невысказанное предупреждение. Такое жирное, что оно почти липнет ко мне даже через полметра свободного пространства между нами.
– Кристина Барр, – говорю быстро, потому что от страха, что сейчас он сам озвучит, что я «Таранова», немеют кончики пальцев и боль пронзает низ живота.
– Вадик, поздравляю, – он, наконец, отпускает мою ладонь, напоследок чуть сильнее сжав пальцы, так, что мизинец до сих пор чувствует холодное прикосновение метала его перстня с большим черным камнем в окружении маленьких бриллиантов. – Наконец-то у тебя появился вкус на женщин.
Я помню этот перстень. Он его до сих пор носит, потому что что-то фамильное и важное для него. Я помню, что он всегда был у него на пальце, когда они с отцом пожимали друг другу руки – сразу двумя ладонями, как лучшие друзья, как будто каждый раз клялись друг другу в этой дружбе. Но на похоронах отца его не было, как, впрочем, и всех тех богатых и влиятельных людей, которые часто бывали у нас дома.
Когда мы виделись в последний раз – три года назад, на моем Дне рождения – дядя Боря толкнул красивый тост о том, что когда-нибудь он лично попросит моей руки для своего сына. Даже если для этого придется избавиться от его теперешней жены. Мне стало неловко, но всем остальным почему-то весело.
А сейчас он смотрит на меня с замерзшей улыбкой на губах, которая и меня саму давно превратила в кусок льда. Без шансов, что Гельдман меня не узнал – я не настолько изменилась за три года. Но он не сдает меня с потрохами. Собирается сделать это позже? Хочет получить какие-то плюшки за то, что откроет Вадиму мой маленький секрет? Они явно не любят друг друга.
– Я слышал, дела с отелями пошли в гору, Вадик? – переключается на Авдеева, и я украдкой медленно сцеживаю из легких отравленный страхом воздух.
– Лёва, ну-ка напомни – когда я с тобой свои дела обсуждал? – В голосе Вадима появляется покрытая изморозью металлическая стружка. Что-то абсолютно для меня новое и незнакомое. Без намека на тепло и хотя бы оттенок вежливости. Таким голосом неподготовленного человека запросто можно свести в могилу.
– Все когда-то бывает в первый раз, – прищелкивает языком Гельдман.
Они точно по разные стороны баррикад, и он этот тон слышит не впервые, потому что, хоть и не лезет грудью на амбразуру, но и голову в плечи не втягивает и на полусогнутых не отползает. А я, если вдруг Вадим заберет у меня свою руку – просто размажусь по полу как слишком быстро сдувшийся шарик из фольги.
– Нам пора, Крис.
Вадим говорит это мне, но доходит с опозданием и на секунду, когда он уже разворачивает корпус, я еще стою с вросшими в пол ногами. И меня ведет, не сильно, но слегка заворачивает на бок, как будто я дерево, которое качнул слишком быстрый порыв ветра.
Гельдман перехватывает мою руку у локтя.
Помогает удержать равновесие.
Оказывается слишком рядом на долю секунды, так близко, что касается рукавом пиджака моей руки. И для меня это словно наждачкой по коже. Мы схлестываемся взглядами. И я вижу, как его сухие губы беззвучно произносят: «Молодец, девочка…»
Гельдман успевает разжать пальцы до того, как Вадим сбрасывает с меня его руку.
Одергивается, язвительно шутит, что если бы я была его спутницей, он бы тоже отрывал руки каждому, кто попытается ко мне дотронуться. Вадим оставляет его реплику без ответа, но на этот раз придерживает меня за талию, сам фиксирует рядом, как будто делает продолжением себя.
На улице я снова втягиваю прохладный воздух, но все равно не могу надышаться.
«Молодец, девочка…» – бьется в голове, хотя сейчас я совсем не уверена, что он сказал это даже губами. Возможно, это говорил только страх в моей голове.
Вадим подхватывает меня на руки, несет до машины, потому что на улице явно слишком холодно для дефиле в босоножках. В салоне я мгновенно вжимаюсь в спинку.
– Крис, все в порядке? – Авдеев не спешит закрывать дверцу, смотрит на меня сверху вниз, хотя для этого ему приходится немилосердно согнуть спину.
– Да, – слишком быстро, поэтому дублирую уже легче, без «ни хуя не в порядке!» в голосе. – Да, просто… очень неприятный тип этот… как его…
– Забудь, что ты его вообще видела.
Захлопывает дверцу, обходит машину спереди, садится в салон. Пока мотор урчит, готовясь к рывку, снимает галстук, бросает его мне на колени, и я с отчаянием хватаюсь в еще хранящую тепло его тела полоску дорогущего шелка. Сжимаю ее пальцами, стараясь успокоить до сих пор бьющую тело панику. Я, наверное, даже встречу лоб в лоб с Викторией переварила бы легче, чем Гельдмана.
Потому что пятой точкой чувствую – это начало конца.
Или, правильнее будет сказать – пиздеца.
– К тебе или ко мне? – выдергивает меня голос Вадима, а потом его пальцы разворачивают мое лицо за подбородок, вдергивают, пока синий взгляд требовательно ждет ответ. – Ресторан?
– Полет на луну? – пытаюсь шутить.
– Ну, в некотором роде я и это могу тебе организовать, Барби. – Посмеивается с той самой хриплой пошлостью в голосе, от которой у меня моментально мокнет белье. А тело сразу врубает режим готов спариваться самки.
– Тогда ко мне, – тянусь к нему, нахожу руками его плечи, цепляюсь, заземляюсь и только теперь чувствую, как холод отступает. – Хочу посмотреть, как ты будешь страдать на моей крохотной кукольной кроватке.
