Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
Я не знаю, как это работает. Но парень, который еще секунду назад пытался меня облапать, вдруг замирает. Ухмылка сползает с его лица, как дешевая маска, сначала под не проступает растерянность, а потом – страх. Он что-то бормочет себе под нос, делает шаг назад, еще один, и просто растворяется в толпе. Как будто ветром сдуло.
И все пространство вокруг меня моментально становится свободным, почти пустым.
Я смотрю на Вадима, и мое сердце колотится как сумасшедшее. Он не сдвинулся с места, не сказал ни слова. Но мне кажется, что буквально весь зал понял, что я – его неприкосновенная собственность.
Или, может, драгоценное сокровище?
Я улыбаюсь.
Вспоминаю дурацкие романтические фильмы. Делаю вид, что у меня в руках лассо. Раскручиваю его над головой. И «забрасываю» на него, туда, наверх. А потом начинаю тянуть, как будто он – мой улов, моя добыча.
На секунду кажется, что он не поддастся. Что он просто усмехнется моей детской выходке. Что он слишком серьезен для таких игр.
Но Вадим поддается.
Медленно. Грациозно. Как большой, сытый хищник, который решил поиграть со своей жертвой. Оставляет стакан на столике и, не отрывая от меня взгляд, спускается вниз.
Толпа расступается перед ним, как море перед Моисеем. Идет ко мне – и с каждым шагом, который сокращает расстояние между нами, мое дыхание все чаще срывается.
– Поймала? – выдыхаю в него снизу вверх. Он такой красивый и убийственно сексуальный, что я готова отдаться ему прямо здесь – плевать на приличия.
– Поймала. – Его голос – низкий, бархатный, тонет в грохоте музыки, но я слышу каждое слово. И уже с усмешкой, с легким кивком в сторону Шутова и Лори: – Я как этот мелкий выёбываться не умею, Крис.
– Чё, блядь? – беззлобно огрызается тот, на секунду прекращая виться вокруг Лори так, будто в его теле реально нет костей.
Я забрасываю руки Вадиму на плечи, подтягиваюсь.
Он моментально подхватывает меня одной рукой под задницу, поднимает до уровня своих глаз. Таких синих и голодных, что у меня в голове растворяются даже остатки здравых мыслей.
– Арнольд не танцует, Арнольд даже ходит с трудом! – ржет где-то сзади белобрысый муж Лори.
Вадим на секунду отрывает от меня взгляд, зыркает на Шутова.
Скалится.
– Вот же пиздюк… – И тоже смеется.
Лори разворачивается к мужу спиной, его ладони тут же соскальзывают ей на бедра, раскачивают, прижимают. Она закатывает глаза, вздыхает.
– Обычно моя зверюга ведет себя прилично, но в этот раз мы пропустили прививку от бешенства, – прикусывает уголок рта, когда он прикусывает ее шею.
Я облизываю губы и мягко вращаю бедрами в ладони Вадима, которой он прижимает меня к себе. Ловлю его расплавленный от похоти взгляд. Тянусь к губам, выманиваю на поцелуй, но в последний момент отстраняюсь, заслуженно тая от недовольного рыка в ответ.
– А моя зверюга, – смотрю на него с неприкрытым намеком, – кажется, отрастила себе очень острые клыки. Собираешься загрызть кого-то, волчара?
– Ага. Порвать. – Хватает за затылок, подтягивает, и шепчет в губы. – Тебя, зайка.
Я снова выдыхаю ему в губы очень дрожащее «люблю».
Но на этот раз – без страха.
Я знаю, что однажды он ответит: «Я тебя тоже».
Просто нужно еще немножко времени.
Я справлюсь.
Глава сорок пятая: Барби
Обратный перелет всегда ощущается иначе. Двенадцать часов в замкнутом пространстве роскошного джета, который несется сквозь ночь над безмолвным океаном, должны были бы успокоить, убаюкать, подарить ощущение полета над суетой. Но для меня это двенадцать часов наедине с собственными мыслями, которые роились в голове, как встревоженный улей.
Вадим почти все время работает. Сидит напротив, в своем кресле, и на его лице застыла маска непроницаемой сосредоточенности – та, которую он, не снимая, носит в «башне», ни кали не похожая на того Авдеева, которого я увидела в нашем маленьком отпуске. Переключается с телефона на ноутбук, отдает по телефону короткие отрывистые приказы, без конкретики, но о чем-то важном. На этот раз – не о той своей «золотой сделке».
Он снова тот самый Авдеев – акула бизнеса, для которого цифры и контракты важнее, чем взъерошенная девчонка, сидящая напротив и делающая вид, что увлечена книгой.
Я и правда делаю вид. Потому что буквы расплываются перед глазами, а сюжет сопливого романа про эльфов и драконов кажется пресным и нелепым на фоне моей собственной жизни. Все больше напоминающей драму, но я пока не в курсе, с каким она будет концом.
Я снова и снова прокручиваю в голове наш отпуск, как заевшую пластинку.
Каждый взгляд Вадима, каждое прикосновение, каждое слово. Пытаюсь найти в них скрытый смысл, подтверждение своей шаткой, отчаянной надежде. А когда кажется, что нащупываю – запрещаю себе в это верить.
Чтобы не разочаровываться – не стоит очаровываться, так, кажется, гласит интернет-мудрость?
А еще мне жутко не хватает Лори, как бы странно это не звучало. За эти несколько дней она каким-то образом успела стать для меня… кем-то близкой подруги, которой у меня никогда не было. Мы обменялись телефонами, и Лори сказала: «Звони, Крис, просто так, даже просто поболтать». Она сказала это просто, спокойно и искренне – без единого намека на «это просто вежливость, ты же понимаешь?» Семья Шутовых осталась в калифорнийском доме Вадима еще на пару дней – он сказал, что они могут приезжать, когда захотят. Я смотрела, как они прощаются – и все равно чувствовала себя самозванкой, случайно забредшей на чужой праздник жизни. Но отчаянно не желающей с него уходить.
По прилету нас встречает Игорь. Сначала отвозит меня. Вадим выходит из машины, чтобы помочь с моими новыми чемоданами, которых теперь три – ровно на три больше, чем я брала с собой. Мы поднимаемся ко мне, и с каждой минутой предстоящего расставания, я все крепче цепляюсь пальцами в уродливого, но самого красивого на свете плюшевого зайца.
Вадим просто целует меня на прощание – коротко, почти целомудренно, но его рука на моей талии сжимается крепко и жестко, с головой выдавая его мысли. Как будто он такой молчаливый, потому что тоже не хочет прощаться.
Впереди выходные, я знаю, что Вадим проведет их с дочерью. И, скорее всего, все следующие вечера тоже будет с ней – я знаю, что он скучал, поэтому в ответ на его лишенное всякой конкретики: «Увидимся в понедельник в офисе», просто безропотно киваю, уже зная, что буду ждать это «увидимся» буквально через секунду после того, как он выйдет за дверь.
Оставшись одна, долго стою посреди комнаты, окруженная вещами, туфлями и сумками с логотипами, от одних названий которых у любой девушки моего возраста случился бы сердечный приступ. Но без него меня это не радует. Ни шелк, ни кашемир, ни запах новой кожи.
Я начинаю разбирать вещи, механически развешивая платья в шкафу, раскладывая белье по ящикам. Каждая вещь как напоминание. Вот это синее платье, в котором я танцевала в клубе, чувствуя на себе его взгляд. Вот та самая юбка, которую он просил «показать сзади».
Заяц занимает почетное место в постели – уже знаю, что буду спать с ним каждую ночь без Авдеева. От этого «каждую ночь» противные мурашки по коже.
Чтобы хоть как-то заглушить нарастающую внутри панику, набираю полную ванну горячей воды, добавляю какой-то пену с ароматом лаванды и погружаюсь в нее с головой.
Теплая вода обволакивает, расслабляет мышцы, но не может усмирить хаос в моей голове. Я снова и снова возвращаюсь мыслями к нашему отпуску. Как он заказывал еду мне в номер – чтобы я не чувствовала себя одинокой, когда он поздно возвращался. Как мы гуляли по Нью-Йорку, а он грел мне ладони и заворачивал все время соскальзывающий шарф. Как смотрел на меня, когда я вышла к нему в том блестящем платье. Как его пальцы сжимали мои, когда мы ехали в его «Феррари». Как он защитил меня от того придурка в клубе, даже не сдвинувшись с места.
Как предложил приехать и… добавить красок в дом.
Он не просто так взял меня с собой. Он не стал бы тратить свое время на игрушку, если бы она ничего для него не значила. Он заботился обо мне. Он беспокоился, когда я замерзла. Он… смотрел на меня не так, как на других. Я видела это. Я чувствовала.
И я убеждаю себя в том, что мне не показалось. Упрямо, отчаянно, как будто от этого зависит моя жизнь.
Я так отчаянно бегала от этой надежды, что теперь просто останавливаюсь, распахиваю руки и беру ее всю, сразу, с голодом и детской наивностью. Я ведь не просто очередная «Барби» в его коллекции. Я – особенная, уже немножко необходимая и чуть-чуть важная.
И если это так… если ему не все равно… то, может быть, у меня есть шанс?
Скоро он влюбится по-настоящему он влюбится по-настоящему, и я смогу все ему рассказать. Всю правду. Про отца, про месть, про Гельдмана, про Дэна. И Вадим обязательно все поймет и сможет меня простить. И уже не отпустит, потому что будет нуждаться во мне как в воздухе, точно так же как сейчас нуждаюсь в нем я.
Главное – еще немного времени. Вырвать еще несколько недель – у Гельдмана, у судьбы.
Нужно просто замылить Лёве глаза. Сделать вид, что я действительно пытаюсь что-то разнюхать. Сливать ему какую-то безобидную, ничего не значащую информацию, которую Вадим и так не особо скрывает. Пусть Гельдман и дальше думает, что я у него на крючке. А я буду тянуть время. День за днем. Неделя за неделей. Пока не буду уверена, что сердце моего Хентая принадлежит мне. Целиком и полностью.
Я откидываю голову на край ванной, закрываю глаза и позволяю себе насладиться первыми минутами облегчения. Это точно самый провальный план в моей жизни и самый бесконтрольный, потому что в нем от меня точно совсем ничего не зависит, но, может, в этом его прелесть? Все продуманные, которые я вынашивала месяцами, ни черта не сработали. Может быть потому, что я слишком полагалась на разум, но совсем исключила чувства?
Телефон, лежащий на краю ванной, пару раз настойчиво пиликает входящим сообщением.
Уже поздно, так что это наверняка Вадим.
Пока я вытираю мокрую руку о полотенце, придумываю себе, что увижу там, например, «я уже по тебе скучаю» или «к черту, завтра приеду на пару часов».
Но мои идиотские влажные фантазии разбиваются об «Марина-ноготочки».
Я смотрю на проклятое сообщение и уговариваю себя его не открывать. Как будто если не вскрывать плохое письмо – оно перестанет существовать. Но потом беру себя в руки и все-таки читаю: «Надеюсь, ты хорошо отдохнула, курочка. Пора возвращаться к работе. Жду тебя в «Grand Mirage». Через час».
Ледяные пальцы паники снова сдавливают мое горло.
На часах почти десять вечера. Я после двенадцатичасового перелета. Я хочу просто забиться под одеяло и не вылезать оттуда до понедельника.
Но у Гельдмана были другие планы.
Я быстро набираю ответ, пытаясь выиграть хоть немного времени: «Я только прилетела. Очень устала. Может, завтра?»
Ответ прилетает почти мгновенно. Как выстрел: «Я не спрашивал, как ты себя чувствуешь. Машина ждет тебя в квартале от твоего дома, на углу возле «Флоры». Черный «Мерседес». Если через десять минут тебя в нем не будет – можешь считать, что мое терпение лопнуло. Последствия тебе не понравятся».
Чтобы не орать от бессилия, прикусываю губу. Здесь меня никто не услышит, но если позволю себе эту слабость – точно развалюсь на кусочки, а перед встречей с Гельдманом мне нужны все силы. Чтобы смотреть в глаза этому ублюдку – и врать так, будто от этого зависит моя жизнь. Потому что так и есть – без Вадима я просто… не знаю…
Я кое-как сушу волосы, натягиваю первые попавшиеся под руку джинсы и свитер.
Смотрю на себя в зеркало и через «нехочу» репетирую пару выражений лиц, которые придадут моим словам большей убедительности. Получается ужасно, но я пробую еще раз, пару раз сильно хлещу себя по щекам, чтобы прийти в чувство.
Черный «Мерседес» подкатывает к сверкающему входу «Grand Mirage» плавно и бесшумно, как катафалк, в котором вместо трупа почему-то привезли живую меня. Водитель открывает дверь, и я выхожу в холодную февральскую ночь, чувствуя себя овцой, которую вежливо пригласили на заклание.
Каждый шаг по мраморным плитам к входу – пытка. Я заставляю себя держать спину прямо, подбородок – чуть вверх. На лице – маска скучающего безразличия, которую я репетировала перед зеркалом, пока по щекам текли слезы.
Ты – стерва, Крис. Ты – хищница. Ты ничего не боишься. Ты должна выиграть время – и потом все это уже не будет иметь никакого значения.
Я повторяю это про себя, как мантру, как заклинание, которое должно защитить меня ждущего внутри монстра.
Но внутри все равно все дрожит. Мелкой, противной дрожью, от которой сводит зубы.
Соберись, Крис!
Нужно убедить Гельдмана, что я на его стороне, что я его верная маленькая шпионка. Что я стараюсь, но чертов Авдеев – кремень. Осторожный, подозрительный, не подпускающий к своим делам даже на пушечный выстрел. Я должна сыграть роль дилетантки, напуганной, но старательной дурочки, которая что-то слышала, что-то видела, но не до конца понимает ценность информации.
Я должна врать. Звездеть так, чтобы Гельдман поверил и отсрочил свой приговор.
Охранник на входе провожает меня до той самой ВИП-зоны, где мы встречались в прошлый раз. Гельдман уже там. Сидит в том же кресле, в той же позе хозяина мира. В руке – неизменный стакан с коньяком. Он поднимает на меня взгляд, и его крохотные глазки впиваются в меня, как булавки.
– Крисочка, радость моя, – тянет он сочащимся фальшивым медом голосом. – А я уж начал волноваться. Думал, ты решила проигнорировать приглашение своего старого крестного.
Я сажусь в кресло напротив, ставлю сумку на колени. Руки впиваются в ремешок.
– Что вы, дядя Боря, – выдавливаю послушную улыбку. – Просто перелеты и смены часовых поясов плохо на меня влияют.
Он усмехается. Ему нравится видеть мой страх, мою покорность.
– Ну, рассказывай, курочка. Чем порадуешь? Вадик уже распустил перед тобой свой павлиний хвост?
Я делаю глубокий вдох, собирая в кулак остатки самообладания.
– Лев Борисович, я же говорила… Авдеев очень осторожен. Он не обсуждает со мной дела. Совсем. Я… я правда пыталась.
– Пыталась? – в голосе Гельдмана звучит напряжение. – Что-то я не вижу результатов, деточка.
– Он почти все время на телефоне, – начинаю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более искренне. – Но он никогда не говорит ничего конкретного. Какие-то обрывки фраз… цифры… Я не понимаю, что из этого важно.
Смотрю на него, пытаясь изобразить на лице смесь растерянности и усердия: «Я тупая курица, я не разбираюсь, но я очень стараюсь для вас, мой дорогой крестный».
– Он несколько раз созванивался с Дёминым, – бросаю как бы невзначай. – Говорил про какую-то сделку… что-то про то, что «понижать нельзя», что «нужны другие условия». Я не поняла, о чем речь.
Я замолкаю, наблюдая за его реакцией. Гельдман хмурится. Его пальцы нетерпеливо барабанят по подлокотнику кресла. Он недоволен. Эта информация для него – пустой звук, общие фразы, которые он, скорее всего, и так знает.
– Дёмин… – повторяет он задумчиво. – Это все, что ты смогла узнать, Крисочка? Жалкие крохи? Неделю ты терлась об Авдеева своей пиздой практически круглосуточно – и услышала только… это?
– Я правда старалась! – В моем голосе появляются нотки отчаяния. И они, черт возьми, абсолютно настоящие. – Я пыталась подслушать, задавать наводящие вопросы… Но он сразу закрывается. Говорит, что это не женского ума дело. Что мне лучше думать о платьях, а не о его контрактах.
Я опускаю глаза, изображая обиду и унижение. Разыгрываю партию: «Видишь, какой он мудак? Не подпускает меня к кормушке. А я так хочу быть для тебя полезной!»
Гельдман молчит. Мучительно долго молчит. Я слышу, как стучит мое собственное сердце. Кажется, он мне не верит. Сейчас скажет, что я вру. Что я просто тяну время. И тогда…
– Ладно, – наконец, произносит он. И в одном этом слове – весь спектр его эмоций: разочарование, раздражение и толика снисхождения. – Допустим, ты не врешь. Допустим, Авдеев действительно держит тебя на коротком поводке. Но время, Крисочка, уходит. Мне нужна конкретика.
Он подается вперед, его голос становится тише, злее.
– У тебя есть неделя. Не больше. Чтобы достать мне то, что нужно. Доступ к его ноутбуку, телефону, документам. Что угодно. Если через неделю ты придешь ко мне с пустыми руками… я решу, что ты решила поиграть со мной в свои игры. А я это очень не люблю.
Я судорожно киваю. Неделя. Всего неделя. Это не спасение. Это отсрочка казни.
– Я… я попробую, Лев Борисович. Клянусь.
– Вот и умница, – он снова откидывается в кресле, его лицо вновь принимает благодушное выражение. – Я знал, что мы договоримся.
Я чувствую легкое, почти тошнотворное облегчение. Получилось. Он поверил. Или сделал вид, что поверил. Неважно. У меня есть еще немного времени.
Домой приезжаю совершенно разбитая. Тело ломит, голова гудит. Я забиваюсь под одеяло и пытаюсь уснуть. Но сон не идет. Лежу в темноте, смотрю в потолок и снова, и снова прокручиваю в голове наш разговор. Каждое слово, каждый взгляд.
Я убеждаю себя, что все будет хорошо. Что я справлюсь. Что я смогу обмануть Гельдмана, смогу дождаться, пока Вадим… полюбит меня. И тогда…
Дрожь накатывает мощно, сразу. Валом, как лавина.
Без предупреждения. Без всякой видимой причины.
Сначала – легкое головокружение. Потом – нехватка воздуха. Я пытаюсь вдохнуть, но легкие будто сжимает ледяной обруч. Сердце срывается с цепи, колотится где-то в горле, в ушах, в висках. По венам растекается дикий, животный страх. Он парализует, сковывает, безапелляционно лишает воли.
Я сползаю с кровати на пол, задыхаясь. Тело бьет крупная дрожь. Мне холодно. Так холодно, что кажется, я превращаюсь в ледяную статую. Обхватываю себя руками, пытаясь согреться, но это не помогает.
Перед глазами вспыхивают картинки. Нечеткие, размытые. Пытаюсь отвертеться от них, но чем больше мотаю головой – тем настырнее они лезут в голову.
Темный коридор. Я снова маленькая, прячусь под лестницей.
Слышу крики. Глухие удары. Папин голос. Спокойный, почти равнодушный.
«Я же просил тебя быть хорошей…»
Удар. Хлесткий, страшный. И женский плач. Задавленный, полный боли и отчаяния.
Я зажимаю уши, качаюсь взад-вперед, как сумасшедшая.
Не хочу. Не хочу это видеть. Не хочу это слышать. Это не мой папа. Это не мой любимый папулечка…
«Улыбайся, сука! Я сказал, улыбайся!»
Я хочу убежать, но вместо этого иду вперед.
Ступнями – по битому стеклу, но боли почему-то совсем не чувствую, только противный хруст.
На этот раз я ее вижу.
Первые секунды лицо размытое, но я уже сейчас знаю, что это не мама.
Нет.
Это Виктория. Мою мачеха. Она стоит на коленях, с растрепанными волосами, в разорванном платье. На ее щеке – красный след от ремня, на спине – глубокие порезы и ожоги, некоторые совсем свежие. Она смотрит на меня. Прямо на меня.
С такой отчаянной мольбой, что это чувствуется даже сквозь время.
«Кристина… помоги… пожалуйста…»
Мачеха тянет руки.
Отец с размаху снова перетягивает ее ремнем – красный след ложится на плечи, моментально вспыхивает и набухает. В воздухе появляется запах крови.
Она орет, падает на пол, но продолжает ползти ко мне – ее скрюченные окровавленные пальцы со сломанными ногтями, цепляюсь в дорогое покрытие пола, оставляя на нем безобразные полосы.
«Кристина, умоляю… позови на помощь, прошу тебя!»
А я… я просто разверчиваюсь и бегу, чтобы спрятаться под лестницей.
Сжимаюсь в комок. Мне страшно. Так страшно, что я не могу пошевелиться. Я закрываю глаза, зажимаю уши, повторяю про себя дурацкую считалочку.
Я жду. Просто жду, когда все закончится.
И… все заканчивается. Наступает тишина. Я слышу шаги.
Это мой любимый папочка. Он подходит, садится на корточки, заглядывает мне в лицо.
Его глаза… они добрые. Ласковые. В них нет и тени той ярости, которую я видела мгновение назад.
«Ты моя хорошая маленькая девочка, – он гладит меня по голове. – Ты же не расскажешь никому, что здесь было, правда? Ты же будешь хорошей девочкой, и не заставишь меня расстраиваться?»
Я смотрю на него и отчаянно, судорожно киваю.
Обнимаю изо всех своих сил.
Вдыхаю его запах.
Запах силы, защиты, любви. Вот это – мой папа. Мой самый лучший, самый добрый папа на свете. А все остальное – просто страшный сон. Я сейчас закрою глаза крепко-крепко – и когда открою их, все снова будет хорошо. Потому что я – его маленькая хорошая девочка, и никогда не дам повод тому, другому… вернуться.
Я с трудом открываю глаза. Лежу на полу в своей спальне.
Дрожь давно утихла, но холод проник так глубоко, что ощущается даже в костях. Наверное, поэтому я совсем ничего не чувствую. Только пустоту. И огромную, черную дыру в том месте, где должно быть сердце.
Виктория.
Это была Виктория.
А я… ничего не сделала.
