Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)
Глава сорок седьмая: Барби
Неделя после возвращения из Калифорнии превратилась в размытое пятно из бессонных ночей и дней, прожитых на автомате. Моя уютная квартирка, которая раньше казалась убежищем, начинает ощущаться как клетка. Роскошные вещи, привезенные с нью-йоркского шопинга, сиротливо висят в шкафу, не вызывая ничего, кроме глухого раздражения.
Они как будто из другой жизни. Из жизни, на которую я не имею права, потому что все это – подарки для другой «Кристины». О существовании которой Вадим даже не догадывается.
Теперь я каждую ночь засыпаю и просыпаюсь с одним и тем же образом в голове.
Это всегда – отец.
Его искаженное яростью лицо. Звук ремня, рассекающего воздух. И тихий, задавленный плач Виктории.
Этот ядовитый осколок памяти, вонзился прямо в сердце, торчит там и отравляет все вокруг. Разрушает по кусочку уверенность в том, что я поступила правильно, когда выстроила план своей праведной мести. Вера в то, что я имею право на справедливую ярость, в конце концов, разрушается до самого фундамента. А что там, дальше? Ложь, которую я сама себе придумала, когда сделала из отца мученика, а из Вадима – монстра.
А что, если все ровно наоборот?
Эта мысль невыносима. Она лишает меня опоры, превращает годы моей одержимости в пустоту.
Но самое страшное не это. Самое страшное, что каждый день я все сильнее вспоминаю свой детский, животный страх. Помню, как сидела под лестницей, зажав уши, и повторяла дурацкую считалочку, лишь бы не слышать ее плач. Я была там. Я все знала. И я ничего не сделала.
Теперь кошмары приходят каждую ночь. Они разные, но суть одна. Иногда я снова та маленькая девочка под лестницей. Иногда я вижу маму. Я не помню ее лица, но почему-то точно знаю, что эта красивая женщина – моя мама. Она лежит на диване, в том самом платье, в котором я помню ее с фотографии, которую нашла случайно, уже после ее смерти. Глаза у нее стеклянные, пустые. А на руке, безвольно свесившейся на пол – темное, липкое пятно. Я не знаю, что это, но в воздухе пахнет солью и железом. И каждый раз просыпаюсь в холодном поту, с криком, застрявшим в горле.
Я пытаюсь забыться. С головой ухожу в работу, засиживаюсь в офисе допоздна. Перепроверяю каждую цифру, каждый отчет, гоняю своих подчиненных так, что они уже, наверное, ненавидят меня лютой ненавистью. Но мне плевать. Работа – это единственное, что еще хоть как-то держит меня на плаву, не дает утонуть в этом болоте из вины и страха.
После работы – спортзал. Убиваю себя на тренажерах, бегаю до тех пор, пока легкие не начинают гореть, а ноги – подкашиваться. Потом – танцевальная студия. Я кручусь на пилоне, изгибаюсь, делаю самые сложные трюки, доводя тело до полного изнеможения. Боль в мышцах – единственная вещь в моей жизни, которую я еще могу контролировать.
Я много трещу с девчонками в нашем чате. Мы обсуждаем какую-то ерунду – новые платья, смешные видео, планы на выходные. Я стараюсь шутить, быть легкой, беззаботной. Той Крис, которую они знают. Но это все – маска. Фальшивка. Как и вся моя жизнь.
Единственное, что настоящее – это Вадим.
У него много работы. После возвращения он с головой ушел в свою новую сделку. Мы не видимся. Но он пишет. Каждый день. Короткие, иногда односложные сообщения, которые для меня – как глоток свежего воздуха. Как спасательный круг.
Хентай: Как твоя голова, Барби? Не раскалывается?
Я: Только от количества отчетов, которые вы на меня свалил, Вадим Александрович.
Хентай: Считай это тренировкой перед тем, как я свалю на тебя себя.
Эти сообщения, короткие глотки адреналина для моего ослабевшего сердца – единственное, что не дает окончательно провалиться в депрессию. Я перечитываю их десятки раз в день. Я засыпаю с телефоном в руке, вцепившись в него, как в последнюю надежду.
Мне его отчаянно не хватает. Присутствия, голоса, запаха.
Я не настаиваю на встрече. Я понимаю, что он занят. Я знаю, что должна быть терпеливой.
Хорошей девочкой.
Но с каждым днем это становится все труднее.
Тревога не отпускает. Она сидит во мне, как заноза. А еще – тошнота. Теперь она стала моей постоянной спутницей. Меня тошнит по утрам, после еды, иногда – просто на ровном месте. Я знаю, что это нервы, последствия панической атаки. Я помню, что у меня уже было такое раньше. Давно. После маминой смерти. И потом – когда отец впервые привел в дом мачеху.
Виктория.
Ее образ, который раньше вызывал во мне только злость и презрение, теперь отзывается тупой, ноющей болью.
Я не думала о ней все это время. Старательно вытесняла из своей памяти. Но теперь мысли о мачехе возвращаются снова и снова. Ее лицо, искаженное страхом. Ее молящие глаза, тихий, задавленный плач.
«Крис… помоги… пожалуйста…»
А я не помогла. Струсила. Сбежала. Спряталась.
И это осознание – как яд. Медленный, разъедающий душу.
Я понимаю, что больше так не могу, что не вывожу, когда просыпаюсь в субботу после очередного кошмара в три часа ночи и от раскаленного чувства вины становится больно даже дышать. Очередной приступ тошноты выворачивает меня буквально до кишок. На секунду кажется, что очередной рвотный позыв просто вывернет меня наизнанку.
Это глупо и до смешного наивно, но пока я пугаю унитаз звуками глухих спазмов совершенно пустого желудка, я понимаю, что должна встретиться с Викторией.
Не для того, чтобы выяснять отношения. Не для того, чтобы обвинять.
Просто чтобы попросить прощения.
За свою трусость и молчание.
Я не знаю, простит ли она меня. Скорее всего, нет. Я даже не знаю, что буду делать дальше.
Но, кажется, пока добровольно не исторгну из себя эту правду – она будет и дальше токсить меня постоянной, теперь уже почти непрекращающейся рвотой.
Я решаю встретиться с ней лицом к лицу. Уже тысячу раз пожалела, что не взяла у Виктории телефон – в тот мой перформанс на рождество казалось, что уйти в закат без конкретики, но с послевкусием «я еще всплыву на твоем горизонте, любимая мачеха, рано расслабляться» – лучшее, что могло прийти мне в голову. А теперь… так гадко. Потому что я действительно всплываю, но не как победоносный авианосец, а как обосранная ржавая консервная банка.
Субботний вечер просто как издевается – встречает меня серым, заплаканным небом.
Я стою на противоположной стороне улицы от галереи Виктории, прячась за кофейным киоском. Понятия не имею, здесь ли она – шансов, что субботний вечер моя одинокая мачеха проводит в работе, а не в ресторане в компании потенциального жениха, ничтожно мало. Но я просто приехала. Потому что если бы дала себе время на раздумья, то снова забралась бы под ту чертову лестницу.
Стою уже минут двадцать. Мерзну. Внутри все скручено паникой. Смотрю на стеклянные двери галереи и не могу заставить себя сделать шаг. Что я ей скажу? С чего начну? «Прости, что я испугалась?» Разве такое можно простить? А я бы простила? Никогда.
Дверь галереи открывается – впервые за все время моего невидимого «дежурства».
Рефлекторно делаю шаг навстречу, но замираю. Глаза еще только осознают, а ноги уже врастают грязный заснеженный асфальт.
Моргаю, чтобы избавиться от галлюцинации – потому что это не может быть правдой.
Что он тут делает…?
Вадим.
Выходит, поправляет воротник модного короткого пальто. Бросает взгляд на часы, достает телефон, что-то набирает. Я зачем-то тянусь к своей сумке, но мой телефон молчит – Вадим пишет не мне. Заглядываю в нашу переписку утром: я набралась наглости и намекнула, что хотела бы увидеться хотя бы просто потрахаться, если он совсем-совсем занят. Он ответил: «Не получится, Крис – я весь день буду с дочерью загородом». Перечитываю. Пытаюсь придать словам какой-то другой смысл, но как бы не старалась, прочитать в них «Я собираюсь вечером трахнуть свою бывшую» не получается.
Время замирает. Мир сужается до его фигуры.
Он стоит еще примерно минуту, как будто собирается с мыслями. А потом идет к своему «Бентли», припаркованному буквально на стоянке, и тачка исчезает из вижу уже через минуту. Почему я сразу не заметила знакомую машину – понятия не имею. Была слишком увлечена попытками не сбежать от собственноручно принятого решения?
Авдеев был у нее? У Виктории. Весь день? Или вчерашнюю ночь и бонусом – субботу? Или просто заехал поебаться на часик, как он умеет?
Я чувствую, как подкатывает тошнота, на этот раз такая острая и жгучая, что горло как будто ошпаривает серной кислотой. Хватаюсь рукой за холодный металл киоска, пытаясь удержать равновесие, но все равно расшатывает. Хочу подбежать вслед за его машиной, остановить – почему-то сейчас это кажется возможным – вывалить все это дерьмо прямо ему под ноги: про его ложь, про мое одиночество, про то, как мне страшно и больно. Схватить его колючие щеки ладонями, заставить посмотреть мне в глаза и проорать: «Почему ты так, я же была хорошей девочкой?!»
Взгляд рефлекторно цепляется за снова открывшуюся дверь Галереи Я жмурюсь – конечно, выйти оттуда еще раз Вадим точно уже не может, я своими глазами видела, как он только что уехал. Но все равно боюсь. Но на улицу выходит «всего лишь» Виктория.
Виктория и ее фирменный взгляд победительницы. Когда она вышвырнула меня из дома – смотрела точно так же. Я на всю жизнь запомнила, как и каждое сказанное ею тогда слово.
Она как всегда идеальна: стильная укладка, безупречный макияж, роскошная меховая «автоледи». В руках – роскошный букет кремовых роз. Без пошлой обертки, просто в лентах и лаконичном куске газетной бумаги. Букет очень… в стиле Вадима.
Виктория замечает меня почти сразу, так быстро и прицельно, что я даже не успеваю спрятаться или хотя бы попытаться сделать вид, что просто проходила мимо.
На ее лице – удивление, быстро сменяющееся знакомой, чуть высокомерной усмешкой.
Она переходит дорогу. Подходит ко мне.
– Кристина? Что ты здесь делаешь? – со слишком непрозрачным намеком, что она не сомневается, по какой причине я тут околачиваюсь.
Я непроизвольно втягиваю голову в плечи.
Чувствую себя плевком на асфальте, потому что контраст между нами снова не в мою пользу. Я шла к ней извиняться, а не в очередной раз унизить тем, что снова на вершине жизни, поэтому оделась просто – джинсы, ботинки, дутая куртка. На моем фоне она выглядит просто как королева. Но дело даже не в шмотках. Что-то в выражении ее лица – другое. Острое, колючее. Как будто я снова в чем-то виновата, хотя, блядь, мы буквально видимся с ней второй раз за несколько лет.
Я молчу. Просто смотрю на ее сжимающие букет ладони.
На кольцо на безымянном пальце.
Огромный, ослепительно сверкающий камень. Помолвочное. Без сомнений.
– Красиво… – говорю на автомате. Голос звучит чужим.
– Спасибо, – Виктория лениво рассматривает свою руку. – Мне тоже нравится.
– Кто…?
– Боже, Кристина, тебе не кажется, что ты ни черта не имеешь права на такие вопросы?! – обрывает она. А потом, всмотревшись в мое лицо и, видимо, что-то там увидев, добавляет с издевкой: – Хотя… почему нет? Мне сделал предложение очень влиятельный, очень состоятельный человек. Мужчина, умеющий ценить настоящих женщин. В отличие от твоего ублюдочного отца.
Она не называет имя, но мой пульс прекрасно справляется с этим сам, выстреливая в висок контрольным – Вадим…
Но… как, господи?
Зачем ты возил меня в этот блядский отпуск, Тай, если собирался нацепить ей на палец эту пошлую побрякушку? Что со мной не так, если ты все равно выбрал ее?! Я же была хорошей девочкой!!!
Тошнота подкатывает к горлу с новой силой. Я зажимаю рот рукой. Мир перед глазами плывет.
– Кристина, господи, что с тобой? – Я не вижу лица, но высокомерность в ее голосе сменяется брезгливостью. – Ты… что-то принимаешь?
– Мне… мне нужно идти, – бормочу я, пятясь назад. – Прости… прости, пожалуйста…
Я разворачиваюсь и бегу. Куда – не знаю.
Просто на край света. От нее. От этой правды. От этой боли.
Даже не очень разбираю дорогу – только краем сознания фиксирую, что асфальт под ногами сменяется, на брусчатку, а потом – на ярко-оранжевую тротуарную плитку. Слезы застилают глаза. Я спотыкаюсь, чуть не падаю, но меня ловит чья-то сильная рука. Отшатываюсь, вдруг увидев в томном пятне на месте лица, знакомые любимые черты. Но это не Вадим, конечно, нет. Пожилой мужской голос заботливо интересуется, все ли в порядке и чем помочь. Я мотаю головой, отхожу, прижимаюсь к стене и жадно хватаю воздух, как будто это последнее, что я еще могу сделать, прежде чем моя жизнь окончательно пойдет по пизде.
Когда взгляд фокусируется на окружающей обстановке, первым делом в глаза бросается яркий неоновый «крест» аптечной вывески. Захожу внутрь. Меня так часто тошнит, что какой-то чертов регидрон кажется спасением.
Опираюсь на прилавок, выдыхаю, давлю очередной спазм и прошу порошок и бутылку воды.
Фармацевт смотрит на меня с сочувствием. Я размешиваю тут же, не слишком хорошо встряхиваю и жадно пью, пытаясь унять дрожь. Девушка по ту сторону стекла зачем-то спрашивает, не нужно ли мне что-то от отравления. Тест на беременность – тоже предлагает.
Я закатываю глаза, потому что делаю их буквально каждые две недели. Даже если нет ни единой причины для залета, а моя тошнота – это просто «бонус» постоянных панических атак.
Но все равно зачем-то беру – сразу несколько, как обычно.
Наверное, это уже просто агония. Желание добить себя окончательно.
Домой иду пешком, несколько часов как будто. Медленно, едва переставляя ноги. Как чертова сомнамбула, и пакет из аптеки кажется адски тяжелым хотя в нем всего пара невесомых коробок.
В кармане вибрирует телефон. Резко тянусь, но потом медленно вытаскиваю пальцы наружу. Это Вадим – больше некому. Мне больше никто не пишет. Для общения с подругами у нас есть наша болталка в «телеге». А Дэн, кажется, окончательно осознал бесперспективность ухаживаний за мной и отвалился.
А еще есть «любимый крестный», Кристина. А срок – выходит, тик-так, так-так…
Сжимаю зубы, проверяю сообщения. Это Вадим. Впервые в жизни не радуюсь. Что он может написать после того, как вместе с красивым букетом вручил моей мачехе жутко пошлое помолвочное кольцо? «Детка, ничего личного, пока-пока»?
Вадим: Давай вечером ко мне? Пришлю за тобой водителя.
Я останавливаюсь. Смотрю на его сообщение. И чувствую, как внутри все умирает.
Ты, блядь, прикалываешь что ли, Авдеев?! Хочешь напоследок меня трахнуть? Будешь скучать по своей любимой игрушечке у меня в соске?
Я: Не хочу. Плохо себя чувствую.
Вру. Мне не просто плохо. Мне пиздец.
Я хочу спросить. Про Викторию. Про кольцо. Про его ложь.
Но не могу, потому что боюсь услышать ответ.
И тут же, как будто синхронно – новое сообщение от «Марина-ноготочки»: «Время вышло, курочка. Где информация? Или мне напомнить, что бывает с девочками, которые меня разочаровывают?»
Я плачу. Прямо на улице. Беззвучно. Слезы текут по щекам, смешиваясь с колючей снежной крупой.
Господи, почему нельзя просто исчезнуть и проснуться где-нибудь на песке на берегу океана с амнезией или хотя бы просто без сердца? Чтобы ничего не болело.
Как прихожу домой – вообще не помню. Просто маленькая, еще не затуманенная болью часть разума фиксирует знакомый интерьер и запах. Долго сижу на холодном полу, не в силах отдышаться. Голова кружится. Иду в ванну на автопилоте.
Меня снова безобразно тошнит – просто водой. Я уже даже не помню, когда в моем желудке была еда, потому что любая попытка проглотить хоть что-нибудь, моментально превращается в «цыганочку с выходом» из моего рта.
Заливаю в себя воду – много, сколько могу.
Потом, на автопилоте, достаю тесты – все три. Почему-то всегда беру их по три. Что за сакральное число такое?
Все делаю по инструкции. Кладу палочки на край раковины и смотрю в потолок. Проклятый бриллиант на пальце Виктории преследует меня даже там.
Меня снова тошнит. Блядь, боже, да когда же это кончится…!
Понятия не имею, сколько времени спазмирую в обнимку с унитазом, но в себя прихожу когда до слуха доносится эхо настойчивого звонка в дверь. Вытираю губы, морщусь, потому что сухая потрескавшаяся кожа неприятно царапает ладонь. В это время ко мне может приехать только Вадим или псина Гельдмана. Ну и, конечно, есть еще небольшой шанс на старуху с косой.
Иду до двери осторожно, придерживаясь ладонью за стену.
Щелкаю замками – пальцы реально не слушаются.
Если это от Гельдмана или даже он сам – пошлю нахуй. Вот так просто. И пусть меня грохнет – только порадуюсь, что весь этот бесконечный пиздец, наконец, закончится.
Но там – Вадим.
Я глухо выдыхаю. На нем то же пальто, и когда Авдеев переступает порог и ловит мое бескостное как желе тело, инстинктивно стараюсь задержать дыхание, когда нос тонет у него в плече. Хотя, может, и стоило бы вдохнуть – приторный запах моей мачехи на его одежде, точно меня прикончит.
– Кристина, ну-ка давай…
Почему не Крис?
Почему я цепляюсь к словам?
Чувствую, как подхватывает на руки, несет в комнату. Хочу послать его на хрен, но вместо этого кое-как цепляюсь слабыми руками в крепкую мужскую шею. Он приземляет меня на кровать – осторожно, почти заботливо. Укладывает голову на подушку, потому что сама я не могу.
– Где болит, Кристина?
– Кто такая Кристина? – еле-еле, потому что правда не понимаю, какого хрена я вдруг стала «Кристиной», если всю жизнь была «Крис, Барби и коза». Это потому, что так официальнее? Послать нахуй Кристину не так зашкварно, как Барби? – Я в порядке… съела салат из доставки… На вкус был как будто его достали из мусорного ведра.
– Ни хуя не смешно, давай в больницу собираться.
Я хватаю его за запястье. Удерживаю – откуда только силы берутся.
– Не надо, сейчас пройдет.
Синие глаза смотрят с недоверием.
Выдавливаю улыбку – прямо как умница на школьном концерте, выкладываюсь на все сто.
Смотрит все равно с недоверием. Киваю, типа, да хватит уже, все в порядке.
Вадим сбрасывает пальто на кресло, подтягивает до локтей рукава мягкого белоснежного свитера. Викторией от него не пахнет. От него пахнет… ним. И тошнота потихоньку отступает, как от дозы мощного детокса.
– Сделаю тебе чай, ладно?
– Ты зачем приехал? – «Скажи – и закончим эту агонию».
Вместо ответа показывает на экране телефона нашу переписку, и мое последнее сообщение, где я сама признаюсь, что плохо себя чувствую.
Просто киваю. Не знаю зачем.
Вадим уходит на кухню. Лежу, уставившись в потолок, слышу доносящийся оттуда щелчок закипевшего чайника, легкий цокот ложки. Он соврал мне. Был с ней. Подарил кольцо. А теперь приехал ко мне. Зачем? Чтобы потрахаться напоследок? Чтобы убедиться, что его игрушка все еще на месте?
Боль скручивает сердце колючей проволокой. Боль от его лжи, от ее торжествующей улыбки, от этого проклятого кольца на ее пальце. И от собственного бессилия.
Вадим возвращается с чашкой чая. Протягивает, выразительно ждет, когда подую и сделаю первый маленький глоток. Качает головой, когда мой живот начинает неприлично громко урчать.
– Что у тебя с рукой? – замечаю его перебинтованную ладонь и из живота поднимается горячее и острое прямо к горлу.
– Тебе нужно поесть, Кристина, а у тебя в холодильнике мышь повесилась. – Мой вопрос Вадим игнорирует. Снова набрасывает пальто, поправляет воротник точно так же, как пару часов назад на пороге Галереи. – Возьму ключи, ладно?
Киваю, а в голове как заевшая пластинка: «Да почему Кристина, блядь?!»
Возвращается примерно через час – я, кажется, даже успеваю немного задремать. Рассеянно смотрю на пакет в одной его руке, и ноутбук под подмышкой. Вадим бросает его на кровать рядом со мной.
– Чай остыл, – напоминает. Ждет, когда выпью все залпом, забирает чашку и уходит.
Через десять минут ноздри щекочут ароматы куриного бульона и гречневой каши.
А еще через полчаса приносит в супнице бульон, а на тарелке – кашу, салат и кусок отварной курицы. Все просто, но слюна моментальной затапливает мой рот.
Себе делает кофе и просто пьет, пару раз взглядом давая понять, что мне лучше следить за тем, чтобы еда не остывала, а не за содержимым его чашки. А я все равно смотрю на него и чувствую, как хрупкая надежда снова пускает ростки в душе. Может, я все себе надумала? Может, то кольцо – вообще не от него? Может, Виктория вообще сама его купила, и никакой это не бриллиант, а просто побрякушка? Такая же подделка, как и тот чекер, который я подарила ей на Рождество? Может они с Вадимом встречались по каким-то делам?
Пока я ужинаю и пытаюсь делать вид, что смотрю какой-то фильм, Вадим открывает ноутбук, сосредоточенно читает что-то на экране. Потом берет телефон, пишет. Снова переключается на экран.
Когда замечает мой взгляд, слегка кривится:
– Прости, Кристина, это важно. Буквально на полчаса.
Я киваю. Конечно, я все понимаю. Мне достаточно уже того, что он здесь – заботится обо мне как обычно, воздух наполнился его запахом и теперь мне не хочется выблевать каждый его глоток. Я даже с тревогой начинаю потихоньку справляться, хотя откуда она (кроме того, что перед мысленным взглядом то и дело маячит Виктория с бриллиантом) я до сих пор не понимаю. Списываю на последствия панической атаки – я сейчас на нее вообще все списываю.
Несколько минут, пока Авдеев что-то энергично набирает на ноутбуку, набираюсь смелости, чтобы предложить ему остаться на ночь, и когда, наконец, решаюсь, лежащий под подушкой телефон начинает вибрировать. Я достаю его, пряча экран от Вадима.
Марина-ноготочки: Ты, сука, решила поиграть со мной? Думаешь, я не знаю, где ты? Я даю тебе последний шанс, курочка. Или ты даешь мне то, что нужно, или я сам приеду за этим. И поверь, тебе это очень не понравится.
Меня снова накрывает паника. Я сую телефон под подушку. Руки дрожат.
– Что такое? – Вадим поднимает на меня взгляд.
– Ничего, – вру, пытаясь улыбнуться хоть как-нибудь. – Просто спам какой-то дурацкий.
Он смотрит на меня еще несколько секунд, потом снова возвращается к работе.
И телефон пищит снова, но на этот раз уже у него.
Прикладывает к уху, бросает пару сдержанных фраз, хмурится, бросает взгляд на часы, потом – на меня.
– Да, хорошо, сейчас буду, – бросает в динамик как будто слегка раздраженно. Убирает телефон в карман, тянется за лежащим на спинке кресла пальто. – Мне нужно в офис. Это важно, Кристина.
– Вернись… пожалуйста, – прошу я, когда Вадим захлопывает крышку ноутбука, явно собираясь взять его с собой. Так я понимаю, что он уже точно не вернется. – Пожалуйста…
Он секунду смотрит на меня, как будто оценивает каждую мелочь – как я выгляжу, как смотрю, достаточно ли умоляющим звучит мой голос. На мгновение кажется, что сейчас мотнет головой, но нет – просто кивает
– Хорошо, только ключи возьму, чтобы не будить. Поспи, ладно?
Ноутбук оставляет на кофейном столике. И уезжает.
Я лежу в кровати. Одна. Выключаю телевизор, потому что каждый лишний звук буквально режет нервы. А в тишине внезапно снова становится тошно.
И когда на телефон снова «прилетает» от Гельдмана, даже звук вибрации кажется слишком громким. Способным довести до безумия. На этот раз он присылает откровенную угрозу: «Я знаю, где ты живешь, сука. Если через час я не получу то, что нужно – я приеду и тогда ты все равно скажешь все, что я хочу, но, боюсь, способ развязать тебе рот, будет малоприятным».
Кажется, мой «любимый крестный» даже не допускает вариант, что я действительно могу ничего не знать. А я допускаю все, особенно то, что он выполнит угрозу.
Страх стремительно подкатывает к горлу.
Парализует.
Дезориентирует.
Я не понимаю, что происходит, все смешивается в один замкнутый круг: Виктория, кольцо, ложь Вадима и его нежность, Гельдман, Дэн, тошнота, отец, мама, кошмары…
Все смешивается в один безумный, удушающий клубок.
Я должна потянуть время.
Я вспоминаю про ноутбук.
Марина-ноготочки: Ну так что, Крисочка, мне уже выезжать?
Я сползаю с кровати. Подхожу к столику. Открываю крышку.
Пароля нет. Конечно. Он же мне доверяет.
На рабочем столе – несколько файлов. Один из них – с именем Дёмина.
Открываю его. Переписка. Цифры. Названия компаний. «Аргос». «PortLink». Я ничего не понимаю. Мне плохо. Снова тошнит, приходится зажать рот ладонью, чтобы не блевануть прямо себе под ноги.
Я не могу это сделать.
Одергиваю пальцы от ноутбука и почти захлопываю крышку… но понимаю, что Гельдман все равно не оставит меня в покое. Он действительно приедет – он понял, что я тяну время и вожу его за нос. И когда он приедет – они с Вадимом столкнутся.
И тогда – все. Безоговорочное, совершенно окончательное, как крышка на гроб со всеми моими надеждами «все».
Трясущимися руками делаю несколько фотографий на свой телефон. Обрывки фраз, названия, суммы. Отправляю Марине-ноготочки: «Вот. Это все, что я смогла найти. Он сейчас вернется».
Ответ приходит минут через десять: «Умница, курочка. Видишь – совсем не сложно»
Я выдыхаю, забираюсь в кровать, скручиваю вокруг себя кокон из одеяла.
Отсрочка. Теперь у меня есть отсрочка.
Я зарываюсь носом в подушку и мгновенно засыпаю, измотанная, опустошенная, но с одной-единственной мыслью – теперь все будет хорошо, я его не отдам, никому, никогда.
Кажется, мне впервые за неделю не снятся кошмары, не снится вообще ничего. Только пустота, в которой нет ничего, вакуум, благословенный полной тишиной. Но когда он начинает медленно заполнятся странным едким запахом, я все-таки просыпаюсь и резко, хлопая сонными глазами, сажусь на кровати.
Пахнет сигаретным дымом.
Комната погружена в полумрак, горит только тусклый ночник.
Вадим сидит в кресле напротив.
С сигаретой в руке. Выглядит так, словно все это время смотрел только на меня.
Я впервые вижу его с сигаретой. И он выглядит… иначе. Хищно. Опасно. Как… человек, которого вижу впервые, хотя он точная копия моего любимого Хентая.
Инстинктивно подтягиваю одеяло к груди.
В его взгляде – ничего. Абсолютно ничего. Ни злости, ни обиды, ни нежности.
Вадим выпускает струйку дыма в мою сторону – медленно, как будто находит особое удовольствие в том, чтобы смотреть на меня через сизое облако.
Хочу спросить, что случилось, но язык намертво прилипает к нёбу – оторвать его теперь можно как будто только по живому.
После очередной затяжки, губы Вадима кривятся в усмешке.
В оскале, если точнее.
– Отличная работа, – слышу родной, но совершенно чужой голос, и сердце с разбега влетает в ребра, превращаясь в мясной фарш. – Умница, Таранова.
Мамочки, боже, господи… Мамочки…
