Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– И где сейчас твой отец? – спрашивает Вадим.

– Он тоже умер. Несколько лет назад. Несчастный случай.

Авдеев молчит, просто смотрит на меня. И я абсолютно не понимаю, не могу даже предположить, о чем он думает. Есть ли у этой не проницательности на его лице какой-то подтекст или он просто… спросил для галочки, и поэтому ему не особо интересно слушать про драму всей моей жизни?

Я мысленно выдыхаю, потому что он не спешит продолжать в том же духе, но радость оказывается преждевременной.

– А мачеха? – Он все-таки решает копать дальше.

А мачеха помогла тебе убить моего отца, пока вы трахались.

Упоминание Виктории и того «маленького» факта, что он ее трахал несколько лет, пока я пыталась выжить, а не сколоться в канаве, ставит жирный крест на всем, что было «до» этого разговора. Разрушает атмосферу тепла, на которую я чуть было снова не клюнула.

– Мы с ней не особо ладили, – говорю с неохотой, именно так, как должна была бы сказать, если бы наш с Викторией «тяжелый багаж прошлого» ограничивался только взаимной неприязнью. – После смерти папы наши пути разошлись окончательно. Я уехала, она осталась. Понятия не имею, что с ней сейчас.

Я вру. И он, скорее всего, это чувствует. Но не давит. И больше не спрашивает. Просто кивает, как будто принимая мою версию событий.

– Сложно было выгребать одной?

Я пожимаю плечами, пытаясь изобразить безразличие.

– Нормально. Я справилась. Я всегда справляюсь.

Он смотрит на меня еще несколько секунд, потом его взгляд смягчается.

– Знаю, Барби, – на этот раз в его голосе задумчивость.

В моменте мне отчаянно хочется поверить, что он спрашивает не потому, что знает или подозревает, а потому что ему правда интересна та Кристина, которая существует за пределами его сексуального интереса. Хочется наивно придумать, что Тай видит во мне не просто очередную игрушку, «забавную и удобную» девочку. А что-то большее.

Но это, конечно же, блажь и розовые пони, которым в наших с ним «отношениях» абсолютно нет места. Но вырезать этих смешных коротконогих лошадок прямо сейчас все равно не поднимается рука.

– Отогрелась, Крис? – Вадим нарушает затянувшуюся тишину, вытирает пальцы салфеткой. – Можем вернуться в номер – не хочу, чтобы ты простыла.

Не хочешь, потому что беспокоишься или тебя просто будут раздражать мои сопли?

Я понимаю, что этими мыслями только сама все порчу, но отделаться от этой двойственности наших отношений с каждым разом все сложнее.

– У нас по плану прогулка по Бруклинскому мосту, – стреляю в него глазами, изо всех сил стараясь вернуть атмосферу, когда мы просто гуляли, взявшись за руки или в обнимку.

– Никаких мостов, Крис. – На этот раз, впервые за вечер, его голос звучит безапелляционно.

Я усмехаюсь, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает.

– Боишься растрогаться, Авдеев? – подкалываю и встаю из-за стола. Заяц, кажется, задремал на своем стуле.

– Крис, – Вадим сгребает меня в охапку, вдавливает в свое здоровенное твердое и пахнущее как мой личный ад тело, – на том чертовом мосту ветер. Не хочу, чтобы ты заболела. Так что можем просто еще немного побродить, если тебе так уж сильно хочется, но точно не на сквозняках.

Я послушно киваю, пару раз несильно стукнувшись лбом об его грудь.

Это не любовь, конечно же – просто забота о том, чтобы его любимая игрушечка не вышли из строя до конца поездки и не испортила ему калифорнийский кайф.

Но я все равно придумываю себе, что где-то между строк в этом всем есть капля заботы.

Глава тридцать девятая: Барби

Мы еле добираемся до отеля. У меня красный нос, пальцы окоченели так, что я их почти не чувствую. Я не жалуюсь, потому что идея гулять до отеля пешком, передвигаясь только на метро, целиком и полностью принадлежит мне. Вадим несколько раз предлагаю вызвать такси, но мне втемяшилось, что этот день должен закончиться вот так – без пафоса, «спасательного» зонтика его денег, просто он и я, как если бы мы были простыми людьми, которые приехали покорять Нью-Йорк с пустыми сумками и сотней баксов в кармане. Мне хотелось еще немного помечтать о нас как о чем-то нормальном: он просто любит, она – просто сходит от него с ума, и нет никаких скелетов в шкафу.

Вадим останавливался, грел мне ладони и растирал щеки.

Купил стаканчик с кофе, чтобы я согрелась.

Хмурился на мое упрямство, но делать по-своему, наперекор моим капризам (откровенно – идиотским на двести процентов) не стал. Хотя ему ничего не стоило запихнуть меня в первое же попавшееся такси, и я бы даже пикнуть не успела, а на следующий день (завтра), скорее всего, признала бы его правоту.

Я запрещаю себе думать, что ему не безразлично мое мнение. Это было бы… слишком. Но останавливаюсь на том, что ему просто тоже понравилось гулять с гидом в моем лице – в конце концов, я правда показала ему тот город, о существовании которого он до моего появления, даже не догадывался.

Дурацкий серый заяц, которого Вадим все-таки дотащил до отеля, кажется, единственное теплое существо в этой вселенной (не считая нас с Авдеевым). Его плюшевые уши щекочут мне плечо, когда Вадим придерживает меня за талию, почти внося в теплый, пахнущий дорогим парфюмом и какой-то неуловимой роскошью холл. Сердце колотится как сумасшедшее – не то от холода, не то от предвкушения. Скорее, от всего сразу. Потому что вечер получился… странным. Настоящим. И это пугает до усрачки.

Мы молча заходим в лифт. Я вжимаюсь в угол кабины, пытаясь унять дрожь, которая бьет уже не столько от февральского мороза, сколько от повисшего между нами напряжения. Вадим тоже не делает никаких резких движений, только откидывается на массивные бронзовые перила, медленно моргает, глядя куда-то в потолок.

Как будто просто устал.

Как будто ему абсолютно похер на то, что я сейчас готова взорваться от переполняющих меня эмоций.

– Крис… – его голос почему-то заставляет дернуться.

– Я знаю, что была на высоте, – зачем-то перебиваю, потому что боюсь услышать, что-то вроде «Все, Золушка, время вышло – теперь ты просто моя потешная игрушечка».

Понятия не имею, откуда эти мысли. Поведение Вадима никак не изменилось – он такой же, как и на прогулке.

– Ты даже не представляешь, как я тебя хочу сейчас, – его признание звучит куда-то в пространство, хриплое и низкое. Он все так же смотрит куда-то поверх моей головы, но я чувствую, как его близость обжигает даже через одежду.

Я перестаю дышать. Кажется, стены лифта начинают сдвигаться, сжимая нас в этом маленьком, замкнутом пространстве.

– Прямо здесь? – слова срываются с моих губ раньше, чем я успеваю подумать. Пытаюсь съязвить, разрядить обстановку, но голос предательски дрожит.

Он медленно поворачивает голову.

И я тону. Тону в его синеве, которая сейчас не ледяная, а темная, почти черная. Как чертов омут, где я готова добровольно утопиться.

В его взгляде нет ни тени усмешки.

Там тьма.

Глубокая, незнакомая.

– Прямо здесь, Крис, – выдыхает он, и от этого шепота я ощущаю «полный комплект» – и табуны мурашек, и долбаных бабочек. – Пытаюсь дотерпеть до номера.

Но вопреки своим намерениям, делает шаг ко мне.

Всего один. Но этого достаточно, чтобы между нами не осталось и сантиметра свободного пространства. Я инстинктивно отступаю. Только на полшага – дальше некуда. Спина уже прижата к холодной зеркальной стене, а он нависает надо мной, огромный, сильный, пахнущий морозом, кожей и собой, от чего у меня подкашиваются колени. Его руки ложатся мне на лицо, большие, чуть шершавые ладони обхватывают щеки.

– Вывезешь, Барби? – Наклоняется к моему лицу, сгибаясь немилосердно сильно.

Обычно я становлюсь на носочки, чтобы ему не пришлось так сильно тянуться, но сейчас мое тело просто замирает. Или просто хочется посмотреть, на какие неудобства он готов ради меня?

– Что, Тай? – пытаюсь не зацикливаться на его немного приоткрытых губах, но все равно пялюсь.

– Большого дурного мужика, – еле заметно дергает уголком губ.

– Собираетесь устроить мне финальный реванш за мои неосторожны сомнения в вашей мужской силе, Вадим Александрович? – Я хочу звучать игриво, не выдать свою зависимость ни интонацией, ни поведением. Но палюсь, кажется, только еще сильнее, потому что Авдеев растягивает губы в хищной улыбке.

Я уже знаю, что она означает.

И предательски сжимаю колени, чтобы удержать рвущееся наружу желание раздвинуть для него ноги прямо здесь.

– Типа того, коза, – прищелкивает языком.

Вдавливает мое тело в немилосердно твердую поверхность одним плавным движением.

И целует.

Так, что у меня в голове перегорают все предохранители. Это не тот нежный, почти целомудренный поцелуй, который я получила возле пиццерии как награду за то, что Его Грёбаному Величеству весело.

Это дурной шторм. Голодный, яростный, требовательный. Его губы сминают мои, язык вторгается в мой рот, властно, без спроса, исследуя, подчиняя, забирая остатки моего дыхания. Руки на моей талии – сильные, сжимающие почти до боли. Без шансов на мое сопротивление.

Но я сдаюсь без единой попытки вырваться.

Я тупо плавлюсь. Растекаюсь под ним, как воск. Он касается моих губ, языка, нёба так, будто бы уже знает каждую мою реакцию, каждый мой стон, каждое движение моего тела. Как я выгнусь, инстинктивно подаваясь ему навстречу, как сожму бедра, пытаясь удержать эту волну, которая уже готова накрыть меня с головой, как заскулю, не сдержавшись, когда его рука скользнет ниже, под мою толстовку, обжигая кожу своим прикосновением.

Двери лифта открываются с тихим шелестом, но мы этого почти не замечаем.

Вадим не отпускает. Только на секунду – чтобы позволить мне, дрожащей, почти невменяемой, сунуть ключ-карту в замочную скважину. Пальцы не слушаются, я никак не могу мазнуть по магнитному считывателю.

Сердце бешено колотится.

Авдеев тихо ругается от нетерпения, забирает у меня карту, одним движением открывает дверь, и я буквально вваливаюсь в темный номер, даже не пытаясь отдышаться.

Он сразу за мной. Закрывает дверь ногой, щелкает замок. Прислоняет меня к ней спиной, его тело – раскаленная стена, от которой некуда деться. Обнимает так, что я чувствую каждый изгиб его мышц, каждый удар сердца.

– Снимай. Всё, – выдыхает мне в губы, его горячее дыхание смешивается с моим. – Или я сделаю это сам. Надеюсь, эти шмотки не очень тебе дороги.

Я судорожно тяну за молнию на своей куртке, но пальцы не слушаются. Он уже сбрасывает на пол свою кожанку.

Дальше – вспышки, обрывки ощущений.

Мой шарф летит следом, толстовка «AMERICAN LUXURY» оказывается на полу рядом с его черной футболкой. Я тянусь к пряжке ремня на его джинсах, но он перехватывает мою руку, прижимает ее к стене рядом с моей головой, целует в дрожащее запястье, потом в изгиб шеи, там, где пульсирует жилка. Я стону – уже не от холода, а от дурного, сводящего с ума желания.

Вадим хватает меня на руки, как обычно совершенно легко, будто я ничего не вешу.

Несет к кровати.

Бросает.

Я отскакиваю, как мячик, от роскошного, мягкого, словно облако, матраса. Падаю на спину, раскинув руки и ноги, тяжело дыша, чувствуя, как все тело горит. Он смотрит на меня сверху вниз. У него какой-то другой взгляд. Убийственно-голодный.

Медленно, мучительно медленно, стягивает с меня джинсы вместе с кедами, потом ложится между моих ног, его тяжесть вдавливает меня в постель.

– Последний шанс сбежать, Барби.

Я хочу сказать что-то колкое. Защититься от его размазывающей меня темной энергетики шуткой, язвительным комментарием. Но вместо этого из раскрытого рта раздается только стон – низкий, зовущий. Такой… сучий, как будто этот странный, другой Вадим, разбудил для себя другую меня.

Ту, которая точно все вывезет, даже если в конце от меня останется только лужица.

Его темная голова – у меня между ног. Я успеваю только взвизгнуть, когда разводит бедра одним безапелляционным движением, раскладывая меня так, что колени почти касаются простыни.

Я приподнимаюсь на локтях.

Да, блядь, хочу смотреть.

Боже, так хочу…

Его язык скользит по внутренней стороне моего бедра, оставляя за собой влажный, обжигающий след. Потом – ближе, у сгиба.

Я сжимаю грудь ладонью.

Замечаю, что на секунду Вадим поднимает взгляд – уже абсолютно на хрен черный.

Вспоминаю, как он любит.

Сжимаю «штангу» пальцами, оттягиваю.

Он в ответ, проезжается языком по моим припухшим мокрым складкам.

Я вою – просто от того, как он в эту минуту выглядит.

Господи, пусть просто сожрет – а там вообще по хер.

Он проталкивает язык глубже, обводит клитор по кругу. Не задевает. Дразнит так мучительно прицельно, что я начинаю дергаться и толкаться ему навстречу, требуя то, что мне так остро необходимо.

Вадим в ответ вдавливает пальцы мне в бедра. Намеренно сильно, заставляя взвыть от вспышки боли, которую он тут же гасит языком.

– Да, блядь… – выскакивает из моего рта, когда я, наконец, чувствую первую сладкую судорогу.

Выгибаюсь дугой, пальцы впиваются в простыню, пытаясь удержаться в этой реальности, которая стремительно расплывается вокруг меня.

Он лижет меня остро, жестко, глубоко.

Втягивает в рот, посасывает, как любит делать с игрушкой в моем соске.

В какой-то момент становится так слишком, что хочется инстинктивно убежать (хотя я бы убила его, клянусь, если бы он хотя бы дернул головой!), но мужские руки держать намертво, не давая сдвинуться.

И сладкая пытка продолжается.

Мои ноги дрожат. Меня трясет, как в лихорадке.

Я задыхаюсь от собственного нетерпения. Пытаюсь закрыть глаза, спрятаться, потому что ощущений слишком много, но вместо этого из последних сил вскидываю руку, запускаю пальцы в темные жесткие пряди.

– Блядь, кончить хочу… – стону сквозь зубы.

Мы перекрещиваемся взглядами ровно в тот момент, когда он прищелкивает по мне языком.

Как будто дает, наконец, отмашку.

Можно, господи!

И я кончаю. Так сильно, так яростно, что на секунду глохну, слепну и теряю себя.

Меня просто вырубает на пару мгновений.

Я больше не чувствую своего тела.

Я просто крик и просто сгорающий изнутри воздух.

А когда я снова начинаю что-то ощущать, медленно возвращаясь в реальность, как реанимированный – в свое физическое тело – то первое, что чувствую – сильные авдеевские руки, которые тянут меня за собой, разворачивают, ставят на колени.

– Чур не хныкать, Барби, – приказывает хриплым шепотом, от которого я снова завожусь.

Я подчиняюсь. Безропотно. Встаю на колени, прижимаюсь грудью к прохладной, чуть смятой простыне. Он гладит меня по спине, медленно, почти нежно, целует в поясницу, посылая по телу новую волну мурашек.

Я пошире расставляю ноги, выпрашиваю член.

Но получаю только звонкий шлепок по заднице, от которого поджимаются пальцы на ногах.

И вместе с ним – теряю остатки благоразумия, которое из последних сил подсказывало, что именно сегодня, сейчас – мне нельзя нырять в него так глубоко, потому что я утону в этом Авдееве. На этот раз – без шансов на то, что все-таки выплыву.

– Ты блядь такая мокрая… – слышу рваный мужской голос одновременно с тем, как его пальцы трогают меня между ноги и не сильно проникают внутрь.

Я в ответ подаюсь сама, пытаюсь насадиться глубже, потому что ощущение пустоты буквально причиняет физическую боль.

Я чувствую ладони у себя на талии – он как будто одними пальцами может без труда меня обхватить. И я люблю, когда делает именно так, потому что тогда я превращаюсь в игрушку в его руках – и он делает хорошо нам обоим. А сегодня мне по-особенному сильно хочется принадлежать ему.

Вадим вставляет член неожиданно резко.

Вдалбливает его, не давая мне даже пошевелиться.

Я сжимаю простыню в кулаках, пытаюсь придержать крик, но он все равно прорывается через подушку, в которую я отчаянно вгрызаюсь.

Так глубоко, блядь.

Перед глазами мошки, и фейерверки, и даже долбаные розовые единороги.

После пары пробных толчков – еще сильнее.

И краешком отъезжающего от этой реальности сознания, я все-таки фиксирую, что ДО этого он был крайне аккуратным. И что он на самом деле имел ввиду, когда спрашивал, вывезу ли я.

– Давай, Барби, ебись об меня.

Ладонь отвешивает ещё одну звонкую «пощечину» моей ягодице, и я буквально врубаюсь в эту игру.

Я кричу – не от боли.

От того, насколько это… сильно.

И правильно.

Он трахает меня без всякого пафоса. Без притворства. Без вымученной, фальшивой нежности. Вадим просто имеет меня, как хищник имеет свою добычу.

Берет то, что хочет. Жестко. По-настоящему.

Дает мне поиграть с ним пару минут, а потом ладонь вдавливает мою грудь в подушку, фиксирует, пока вторая сжимает бедро.

И, блядь, натягивает.

Двигается глубоко и беспощадно.

Быстро.

Бросает грязные, возбуждающие слова.

Говорит, какая я пиздецкая, какая горячая, как охуенно растягиваюсь на его члене.

Я чувствую себя и абсолютно покоренной, и невероятно свободной одновременно. Хочу отдаться ему полностью, без остатка.

Отвечаю на его ярость своей страстью, на грубость – податливостью.

Я кричу, стону и царапаю шелк под руками.

Теряю себя.

Вадим сжимает меня сильнее, его движения становятся еще более злыми и глубокими.

Его пальцы опускаются мне между ног, находят мой клитор, начинают ласкать – грубо, но так, сука, правильно. Я не успеваю подготовиться к следующему оргазму – просто ругаюсь какой-то бессвязной чушью, пока меня укрывает.

Бьюсь в его руках. Из глаз брызжут слезы, из горла вырывается только один, протяжный, почти звериный вой.

И он снова задает темп – без передышки, наполняя собой целиком каждым жестким толчком сверху вниз. Так, чтобы мое бедное горло учит новую октаву, а затраханное тело выпрашивало еще один оргазм.

Я не знаю, кто из нас кончает первым.

Наверное, это случается синхронно.

Я чувствую, его последние толчки – жесткие, в самый упор.

Как горячая сперма выплескивается в меня струями, а мой живот отвечает сладкими спазмами.

Меня продолжает трясти от кайфа, когда Вадим падает рядом на спину, увлекает меня себе на грудь, обнимает, горячо дышит мне в макушку.

Я как будто превращаюсь в фабрику по производству мегатонн эндорфинов – мне так сладко, боже.

Хорошо, как в раю.

– Я люблю тебя, – шепчу, выцеловывая его грудь. Признание срывается само собой, я даже не сразу понимаю, что его произносит мой рот. Что этот тихий голос на грани потери сознания – мой. – Люблю…

Я пытаюсь приподнять голову, чтобы заглянуть ему в глаза, но сама же обрубаю попытку.

Что ты, дура наивная, хочешь там увидеть?

– Больно не сделал? – Авдеев скользит руками по моей талии, задерживает ладони на ягодицах, несильно сжимает. Совсем не так, как пару минут назад.

Ответить нет сил. Кажется, если открою рот – неважно для чего – снова вывалю на него какое-то очередное идиотское признание. Поэтому просто мотаю головой. А потом закрываю глаза – и подаюсь к нему. Буквально наощупь нахожу его жесткие губы, на которых еще сохранился мой собственный вкус.

– Еще хочу, Тай. Мало потрахал.

Мы занимаемся сексом еще несколько раз. Уже не так дико, но кончаю я с каждым разом все ярче. В последний это даже немного больно, потому что между ног у меня припухло и каждое движение ощущается запредельно остро.

Потом я все-таки отключаюсь. Ненадолго. На час, возможно. Проваливаюсь в сон, а когда выныриваю обратно, первое, что чувствую – руку Вадима на моей талии. Тяжелый, собственнический жест, от которого мне максимально кайфово. И от его ровного, спокойного дыхание у меня на затылке – тоже.

Он спит. А я – нет.

Я сказала ему, что люблю.

Господи. Твою мать.

Я сказала это. Я, блядь, произнесла это вслух.

Просто взяла и бросила ему под ноги свое сердце – растоптанное и кровоточащее.

А он… он просто промолчал.

Просто трахнул меня еще раз. И еще. Как будто ничего не произошло. Как будто мои слова – пустой звук, не стоящий даже какого-то объяснения.

Чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Не физическая. Другая. Липкая, мерзкая, от которой хочется вывернуть себя наизнанку.

Мне адски неуютно.

До дрожи.

Хочется просто исчезнуть, испариться, лишь бы не чувствовать этой его руки на своем теле. Не слышать, как спокойно бьется его сердце. Не осознавать – хотя я уже это делаю – что его сердце лупило как сумасшедшее, пока он с азартом вгонял в меня член, но не дрогнуло в ответ на мое «люблю тебя».

Осторожно, стараясь не разбудить Авдеева, выползаю из-под его руки. Перебираюсь на самый край этой огромной, чужой кровати. Он что-то бормочет во сне, поворачивается на другой бок, но не просыпается. А я сижу, обхватив колени руками, и смотрю на его спину – широкую, сильную, такую, блядь, желанную.

И абсолютно чужую.

Взгляд натыкается на его телефон, небрежно брошенный на тумбочку. Экран темный. Но в следующую секунду он вдруг загорается, освещая комнату призрачным светом. Входящее сообщение. Я вижу это даже отсюда.

Сердце делает кульбит. Кто может писать ему в такой час?

Колеблюсь. Всего пару секунд. Это неправильно. Это низко. Это… не я.

Но все равно в миг сползаю с кровати, на негнущихся ногах подхожу к тумбочке.

Беру телефон. Руки дрожат так, что я едва могу сфокусировать взгляд на экране.

«Лоли».

Одно слово. Одно, сука, имя.

И короткое сообщение под ним: «Насчет Калифорнии – все в силе?»

Лоли. Та самая Лоли, из-за которой он тогда, в кафе, вышел поговорить, оставив меня одну. Та самая, при упоминании которой его голос теплеет так, как никогда не теплел для меня. Очевидно, он собирается встретиться с ней в Майами. Она летит туда? Или уже ждет его там?

Меня накрывает. Лавиной. Дикой, иррациональной, всепоглощающей ревностью. Такой черной и удушающей, что я едва могу держать это под контролем.

Чувствую себя использованной. Грязной. Как дешевая шлюха, которую трахнули, заплатили (пусть и не деньгами, а иллюзией близости) и выбросили. Как будто все это – его нежность, его страсть, его слова – просто игра.

Прелюдия к встрече с ней. С настоящей. С той, которую он, возможно, действительно любит.

А я… я просто удобная. Забавная. Та, с кем можно хорошо провести время, пока ждешь чего-то бОльшего.

Тошнота возвращается, на этот раз – настоящая, физическая. Желчь подкатывает к горлу, и я, зажимая рот рукой, бросаюсь в ванную. Меня беспощадно рвет в унитаз. Снова и снова. Пока из меня не выходит все, до последней капли. Но легче не становится. Наоборот. Тело сотрясает крупная дрожь, перед глазами плывут круги. Липкая и холодная паника сдавливает грудь, не давая вздохнуть.

И тут же – вспышка. Яркая, слепящая.

Картинка из прошлого. Мне лет десять. Я прячусь под лестницей в нашем старом доме. Слышу крики. Глухие удары. И голос. Папин голос. Такой спокойный, такой… обыденный.

«Если бы ты была хорошей девочкой, ничего бы этого не было».

Я зажимаю уши, качаюсь взад-вперед, повторяя про себя дурацкую считалочку: «Жил на свете человек, скрюченные ножки…»

А потом – снова его слова. Другие. Падают на меня тяжелым градом.

«Ты должна быть послушной, сука. Только послушных любят».

«Улыбайся, не делай вид, что тебе больно. Никто не любит грустных».

«Хорошие сучки всегда говорят «да». Всегда делают то, что им говорят».

И снова – удар. Хлесткий звук ремня. И женский плач. Тихий, задавленный. Мамин? Или…

Меня снова выворачивает. Я сползаю на холодный кафельный пол, обнимая себя за плечи, пытаясь унять дрожь, которая разрывает меня на части. Голова раскалывается. Я не понимаю, где реальность, а где эти проклятые воспоминания. Они смешиваются, переплетаются, душат.

С трудом, цепляясь за стены, я добираюсь до гостиной. Ноги ватные, не слушаются. В теле такая слабость, что у меня не хватает сил даже открыть дверцу мини-бара, чтобы взять оттуда бутылку воды. Я просто падаю на диван, сворачиваюсь калачиком, пряча лицо в подушку.

Почему он меня не любит? Я же старалась. Я была хорошей. Я делала все, что он хотел. Я отдавалась ему полностью, без остатка. Я даже сказала ему, что люблю его. Почему этого недостаточно? Почему он все равно выбирает ее? Эту Лоли? Чем она лучше меня?

Паника. Страх. Отчаяние. Боль. Унижение.

Захлестывают, топят, не дают дышать. Я цежу воздух сквозь плотно сжатые судорогой губы, но в легких все равно пусто.

Мне кажется, что я умираю. Медленно. Мучительно.

– Крис? Что случилось?

Резкая вспышка света от включенной лампы режет по глазам. Я вскрикиваю, закрываясь руками.

– Выключи! Выключи свет! Убери!

Вадим слушается. Свет гаснет, комната снова погружается в полумрак. Я слышу его шаги. Он подходит ближе. Я чувствую его запах. И от этого становится еще хуже.

– Крис, – он пытается дотронуться до моего плеча, но я отшатываюсь, как от огня.

– Не трогай меня! – шиплю и забиваюсь дальше, почти что в обивку. – Уйди! Оставь меня в покое!

Он отходит. На несколько шагов. Я слышу, как достает воду, наливает воду в стакан. Потом снова подходит, но уже не так близко. Протягивает его мне.

– Выпей. Тебе станет легче.

Я смотрю на него сквозь пелену слез. Его лицо в полумраке кажется незнакомым. Чужим. Но в его глазах нет ни злости, ни раздражения. Только какая-то растерянность?

И еще… беспокойство?

Дрожащей рукой я беру стакан. Вода не холодная, но все равно обжигает горло. Пью маленькими, судорожными глотками.

– Уйди, – повторяю, когда стакан пустеет. Собственный голос кажется мерзким – слишком сухо и до противного безжизненно. – Пожалуйста, Тай. Просто уйди.

Он смотрит на меня долго, потом вздыхает. И садится на пол напротив меня. Между нами – пара метров пустого пространства. Он опирается спиной на стену, вытягивает свои длиннющие ноги.

– Я никуда не уйду, Крис. – Его голос спокойный и твердый. – Тебе что-то нужно? Вызвать врача? Позвонить кому-нибудь? Принести плед?

Мотаю головой, стараясь одновременно незаметно вытереть с лица слезы.

Хочу закричать, чтобы он убирался к черту. К своей Лоли. К кому угодно. Но сил нет. Я просто лежу, обхватив колени, и смотрю на него. И мне все еще больно от его присутствия. Но одновременно… одновременно это каким-то странным, извращенным образом успокаивает. Он здесь. Он большой. Сильный. И даже если он любит не меня, а какую-то другую, он все равно здесь. Рядом. И это дает мне силы дышать.

Я не знаю, сколько мы так сидим. Минуты? Часы? Время теряет всякий смысл. Я просто смотрю на него, а он – на меня. И в этой тишине, в этом молчаливом противостоянии есть что-то такое, чего я не могу понять. Что-то, что одновременно пугает и притягивает.

Постепенно дрожь утихает. Паника отступает, оставляя после себя только тупую, ноющую боль в груди. И дикую усталость.

Я чувствую, как смыкаются веки. Я борюсь со сном, но он сильнее.

Последнее, что я помню – это как Вадим осторожно, почти невесомо, берет меня на руки, как маленького ребенка, и несет в спальню. Как укладывает на кровать, накрывает одеялом. Я хочу что-то сказать, но губы не слушаются. Я просто проваливаюсь в темноту.

И в этой темноте его нет. Он не ложится рядом.