Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)
Я должна согласиться – это единственный выбор.
Согласиться – и попытаться потянуть немного времени. Чтобы что? Для начала – хотя бы просто выдохнуть и подумать над всем этим еще раз, но уже с холодной головой.
– И что мне сов сем этим делать? – Выдерживаю еще минуту и устремляю на Гельмана вопросительный взгляд. Корчу приправленное раздражением смирение. Типа, я, конечно, в деле, но потому что у меня нет другого выбора. Так в моем быстром согласии будет больше правдоподобности.
– Просто держи ушки на макушке и запоминай, – он удовлетворенно качает головой. – Любые детали, суммы, сроки, маршруты, партнеров. Все, что так или иначе связано со всем этим. Любая мелочь может быть важна.
– Он правда не обсуждает при мне работу, – дергаю плечом. – Так что не могу ничего обещать.
– А ты постарайся, курочка. Ты же красивая девочка – вот и разговори его. Не мне тебя учить. Просто в следующий раз, когда будет обрабатывать его член, выпрашивай не бабки на очередную побрякушку, а… ну, допустим, спроси про его амбиции, куда и к кому он летает, что обсуждает.
Я втягиваю губы в рот, чтобы не выплюнуть в лицо «дяде Боре», какой он кретин, если думает, что Авдеев ответит хотя бы на один такой вопрос. Не говоря о том, что это автоматически сведет мою роль в его жизни до нуля. Мне удалось обвести его вокруг пальца только потому, что я ни о чем никогда не спрашивала и делала вид, что работа – это последнее в списке моих, связанных с ним интересов. Да, я планировала что-то разнюхать, но явно не таким топорным способом, потому что у меня никогда не было иллюзий на счет его проницательности и таланта молниеносно принимать даже самые неприятные решения. Любой мой вопрос «не по теме» Авдеев раскусит на раз.
– Ты же знаешь, что между ними случилось? – Вопрос Гельдмана резко переключает меня на другие мысли. – Между Вадиком и твоим отцом?
– Авдеев украл у него деньги.
Сейчас это даже просто вслух смешно произносить, но до встречи с Вадимом я свято верила именно в эту версию событий. Просто два бизнесмена, просто один не захотел уступить другому свое место у кормушки, просто другой в отместку трахнул его жену, а потом – его бизнес. А чтобы правда осталась где-то там, просто избавился от него как от самого главного свидетеля. Но что Авдеев мог забрать у моего оцта? Десять, может быть, двадцать миллионов? Это для него так же унизительно, как тырить мелочь у попрошайки на паперти.
– Нет, девочка, деньги вообще не при чем. По крайней мере, не Серегины деньги. Твой отец, Крисочка, чуть не лишил Вадика самого дорогого, что у него есть – его драгоценной дочурки. Буквально.
Я чувствую боль от слишком острых мурашек на коже.
Как будто из меня наружу лезут иглы – каждая ощущается как натуральный прокол.
Гельдман рассказывает и рассказывает – про похищение, про то, гранату, про то, что девочка только чудом не превратилась в мясной фарш.
Я смотрю на свои аккуратно сложенные на коленях ладони – совсем как у прилежной школьницы. Но не потому, что так себя ощущаю – просто не могу пошевелиться. Как будто из всех органов, которые еще не подняли против меня бунт, остались только слух и зрение. Я даже мизинцами пошевелить не могу, хотя пытаюсь.
Не чувствую ни рук, ни ног.
Тошнота подступает с новой силой.
– Как думаешь, что Вадик сделает, когда узнает, что Красавица Кристина Барр, которая греет ему постель и насасывает для вдохновения, и Кристина Таранова – дочка человека, который чуть было не лишил его самого драгоценного – это одна и та же хитро выебанная сука? – Гельдман смотрит на меня с откровенным садистским удовольствием. – Он тебя уничтожит, курочка. Медленно и со вкусом. И никто ему слова поперек не скажет. Потому что… Авдеев будет в своем праве – око за око, зуб за зуб, дочку за дочку.
Вместо мыслей в моей голове звенящий вакуум.
Я знала, что играю с огнем. Но даже не представляла масштабов пожара.
– И, кстати, в отличие от Серёги, Вадик не дилетант и умеет красиво убирать неугодных людей. Так что, если вдруг ты когда-то решишь совершить большую глупость, наебать меня и свалить – очень не советую этого делать. Длинные руки Вадимки дотянутся до тебе в любой точке мира, потому что тогда у меня не останется ни единой причины хранить твой маленький сучий секрет.
– Так что, крестница, – Гельдман вальяжно откидывается на спинку кресла, его голос снова становится почти добродушным, – не советую играть в свои кукольные игры с людьми, которые таких как ты щелкают как семечки. Помогаешь мне – и никто не узнает твой маленький секрет. А я, так уж и быть, помогу тебе свинтить до того, как Вадик узнает, кто у него крысятничал.
– Дядя Боря, вы же только что сами сказали, что у Авдеева длинные руки, – сглатываю, подавляя уже третий по счету приступ рвоты, от которого в гортани остается противный кислый, режущий как бритва, привкус.
– Ну так и я не хер с горы, – фыркает Гельдман. – Тоже кое-что умею, кое-кого знаю.
«Просто первый тебя уберу, чтобы замести ведущие ко мне следы», – вот так на самом деле звучат его слова.
Но я же тупорылая курочка с мозгом как у аквариумной рыбки – поэтому делаю вид, что меня устраивает такой обмен.
– Просто информация? – уточняю «для галочки».
– Все, что сможешь достать. – Кивает. Тянет свой дорогущий коньяк. – Принесешь мне. И будешь делать это регулярно. А я, в свою очередь, позабочусь, чтобы Вадик оставался в святом неведении относительно некоторых… интересных фактов твоей биографии. А потом – ты просто филигранно испаришься со всем баблом, которое успеешь насосать своим хорошеньким ротиком.
Я ненавижу Гельдмана так сильно, как никогда никого не ненавидела. Ненависть к Вадиму (которую я вынашивала в себе два года – как беременная слониха), просто ни о чем, в сравнении с тем, как мне хочется выцарапать «любимому крестному» его поганые глаза.
Но вместо этого я киваю. Медленно, почти незаметно.
Внутри все кричит: «Нет! Никогда! Я не предам его! Я не смогу!»
Но губы шепчут:
– Хорошо. Я попробую.
«Попробую». Какое жалкое, ничтожное слово.
Гельдман доволен, получил, что хотел – еще одну марионетку, еще один рычаг давления в своей грязной игре.
А я… Я просто выиграла немного времени. С которым я пока даже не знаю, что делать.
– Вот и умница, Крисочка. Я всегда знал, что ты девочка сообразительная. Не зря Сергей тобой гордился. – Он сально усмехается, уже даже не скрывая, что пялится на мои ноги. – Ну, по-своему, конечно.
Я первой дергаюсь на ноги, слишком резко.
Гельдман следит, снова хмыкает, допивает коньяк и поднимается следом.
– Запиши номер, – выразительно ждет, пока я достану телефон, под диктовку запишу проклятые цифры. – Скидывай туда любую информацию, но если будет что-то важное – лучше звони и мы договоримся о встрече.
Я подписываю номер первым, что приходит в голову – Марина-Ноготочки. Вадим никогда не предпринимал попыток залезть ко мне в телефон, но хотя бы в чем-то я стараюсь быть осторожной.
– Это номер моего секретаря, – как будто читает мои мысли Гельдман. – Анжелочка умная девочка, она научена отвечать так, чтобы не вызывать подозрений.
Я с трудом выуживаю из себя что-то похожее на облегчение, хотя с каждой проведенной рядом с ним минутой мне становится только еще больше душно. Как будто объем моих легких за полчаса разговора скукожился до размеров теннисного мячика.
– Просто будь хорошей курочкой, – он наклоняется и почти по-отечески треплет меня по щеке холодной, как лед, ладонью, – не пытайся меня обмануть – и все пройдет гладко и безопасно.
А между строк читается очевидное: «Вздумаешь меня наебать – и тогда тебе точно пиздец».
– Кстати, Крисочка, – Гельдман делает широкий приглашающий жест, – можешь развлечься, если хочешь. Для моей любимой крестницы все напитки и закуски за счет заведения.
И с барского плеча толкает мне в ладонь гладкую черную фишку, номиналом в целую сотню. Она ощущается раскаленной, как будто вот-вот прожжет кожу до мяса и кости.
Он уходит, оставляя меня одну за столиком, в этом сверкающем, позолоченном аду. Я сижу еще несколько минут, не в силах пошевелиться.
В ушах все еще звучат его слова. Про отца. Про то, что он хотел убить маленькую, двухлетнюю дочку Вадима. Дочку, чей самодельный браслет из пластмассовых бус он носит на запястье рядом с золотым «Ролексом» и именно его, а не часы за несколько десятков тысяч евро считает главной своей главной драгоценностью. Авдеев меня за то, что я просто одной крови со своим отцом – размажет и не поморщится, а когда узнает, что я сменила фамилию и намеренно к нему просочилась…
Поднимаюсь, ноги ватные, но я заставляю их двигаться. К выходу. На морозный воздух. Понятия не имею, куда девается фишка – потому что на улице в ладони ее уже точно нет. Наверное, просто разжала пальцы и позволила «гельдмановской щедрости» упасть под ноги какому-то счастливчику.
Хочу просто как можно скорее убраться подальше от этого пряничного домика, в котором обитают настоящие чудовища.
И я только что заключила сделку с одним из них.
Или сделала вид, что заключила?
Под слоями страха и отчаяния, уже зарождается холодная, упрямая уверенность, что я никогда не смогу этого сделать. Не смогу предать своего Тая. Даже если это будет стоить мне жизни.
Потому что, как бы отбито и по-сучьи это ни звучало, я его люблю.
И эта любовь вообще единственное и настоящее, что у меня еще осталось.
Глава тридцать пятая: Барби
Вылет в Нью-Йорк в тринадцать ноль-ноль.
Как и все, что касается Авдеева, это не обсуждается – просто факт, вбитый в камень. Он прислал сообщение еще вчера вечером, с кратким уточнением: «Не бери с собой весь гардероб – я обещал тебе шопинг, помнишь? Дай мне шанс разориться». Я тогда хмыкнула в подушку, представляя, как он это пишет – с той самой едва заметной усмешкой, которая одновременно и бесит, и заставляет сердце делать кульбит. Разорить его. Звучит как вызов, который я когда-то бросила ему в лицо, но теперь… Теперь это целиком и полностью его игра, правила которой устанавливает и меняет в одностороннем порядке тоже только он один.
Я, конечно, помню про минимум вещей. Но все равно почти до самого утра стою перед распахнутым шкафом в чертовом смятении, перебирая вешалки и втолковывая себе, что двух комплектов одежды, пары удобных ботинок на смену кедам и дорожной косметички мне более чем достаточно на ближайшие дни. Маленькая дорожная сумка, сиротливо стоящая у двери, в этот момент кажется мне либо символом обретенной взрослости и умения путешествовать налегке, либо предвестником надвигающейся катастрофы. Скорее второе – рядом с Авдеевым любая «взрослость» слетает с меня, как дешевая бижутерия.
После вчерашней встречи с Гельдманом меня дважды тошнило посреди ночи. Я почти не спала. Кончилось тем, что в четыре утра побежала искать ночную аптеку. Купила еще пару тестов на беременность и сделала сразу все. Отрицательные, абсолютно каждый. Но утром меня снова беспощадно вывернуло наизнанку уже просто водой, которую я заливала в себя между приступами панических атак, которые посыпались одна за другой почти без остановки. К десяти утра я была готова послать Авдеева к черту и отказаться от поездки. Но мысль о том, что мы не увидимся еще неделю, подействовала как волшебная пилюля от всего.
Игорь заезжает за мной ровно в одиннадцать тридцать. Молчаливый, как всегда, он просто прячет мою сумку в багажник, и в его взгляде нет и тени удивления моему минимализму.
Всю дорогу до какого-то неизвестного мне терминала я смотрю в окно, силясь унять внутреннюю дрожь. Это не страх полета. Это страх неизвестности, страх снова потерять контроль, который я с таким трудом пытаюсь удерживать в своих руках. И еще это глупое, почти детское волнение перед чем-то огромным и неизведанным. Частный джет. Возвращение в Нью-Йорк, но теперь в статусе «собачонки миллионера».
Мы встречаемся в ангаре. Огромном, стерильно чистом, пахнущем чем-то техническим и дорогим. Джет – не просто самолет. Это произведение искусства. Хищный, обтекаемый, строгий, идеально чистый, он уже ждет нас, сверкая свежей краской под яркими лампами. Вокруг него бесшумно передвигаются несколько человек в одинаковых темных жилетах и с отточенной до автоматизма координацией. Никакой суеты, никакой спешки. Только молчаливая эффективность. Вадим стоит у трапа, разговаривая с пилотом – высоким мужчиной в безупречной форме. Авдеев одет просто – темные брюки, кашемировый свитер, но даже в этой простоте сквозит такая уверенность и власть, что меня снова накрывает волной осознания пропасти между нами.
Мы не виделись лицом к лицу две грёбаных недели.
Я вообще не понимаю, как выжила целых четырнадцать дней без него – без рук, без поцелуев, без толчков, которыми он так охуенно вколачивает мое тело в кровать или вообще без разницы в какую поверхность. Продержалась только на наших сообщениях, видеозвонках и редких встречах в «башне», где я, плюнув на все предосторожности, вообще бессовестно таращилась на него и пускала слюни.
Стоять и не шевелиться, пока он увлечен важным разговором – выше моих сил, но каким-то образом все равно держусь.
Вадим замечает меня, коротко кивает и заканчивает разговор. Идет навстречу, захватывает рукой, пока я на цыпочках тянусь к нему, выпрашивая поцелуй.
Задыхаюсь от того, как его губы вдыхают в меня порцию сил и мурашек россыпью по коже и даже костям.
– Соскучилась, Барби? – спрашивает вместо приветствия. В его голосе слышатся знакомые насмешливые нотки, когда я протестующе мычу, не давая разорвать поцелуй.
– Ни капельки, – вру, завожу руки ему на шею и наклоняю к себе. – Откуда ты только взялся на мою голову – так хорошо без тебя было, Тай.
– А я пиздец соскучился, – уже без намека на веселье, а только с нажимом губами на мои губы. Раскрывая меня и трахая языком как будто в наказание за то, что за неправильный ответ это – максимум, на что я могу рассчитывать в ближайшее время.
Внутри самолета – идеальная тишина, нарушаемая лишь тихим гулом систем жизнеобеспечения. Мягкий, рассеянный свет льется откуда-то сверху, создавая ощущение уюта, но не интимного полумрака. Салон – просторный и лаконичный до аскетизма, если аскетизм может стоить как годовой бюджет небольшой страны. Полированное темное дерево, глубокие кожаные кресла с высокими подголовниками. Пара диванов у боковых стенок, обитых той же мягчайшей кожей, и массивный журнальный столик между ними. Все в сдержанных, благородных оттенках графита и слоновой кости. Никакого золота, никаких показных «цацек» – только безупречный вкус и качество, кричащие о статусе громче любых бриллиантов. На столике – ваза со свежими ягодами, орехи в хрустальной пиале, несколько бутылок дорогой воды, стопка влажных салфеток в индивидуальных упаковках. Идеальный порядок, не пафос, а именно статус. Тот самый, который не нужно доказывать.
– Ты все-таки решила не разорять меня с порога, – комментирует Вадим, кивая на мою сиротливую сумку, которую один из служащих уже незаметно унес куда-то вглубь салона. Он опускается в одно из кресел, и оно тут же принимает его, словно было создано специально под его великанские габариты.
– Оставляю себе пространство для маневра, – стараюсь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно. Сажусь напротив, и кресло действительно невероятно удобное. Черт, даже слишком удобное. – Вдруг ты будешь плохо себя вести, и я назло потрачу все в первом же бутике на Пятой авеню. На какую-нибудь совершенно бесполезную, но очень дорогую ерунду.
Он усмехается, откидываясь на спинку и вытягивая длинные ноги. Уголки его губ чуть приподнимаются, а в глазах пляшут знакомые смешинки. И я снова, уже в который раз за эти несколько минут, чувствую этот невероятный, почти болезненный контраст: он – абсолютно спокойный, расслабленный, будто летает на личных самолетах каждый день (что, по сути, так и есть, идиотка!), а я – девочка из разбитого прошлого, которая впервые садится в частный джет и до сих пор подсознательно уверена, что ее высадят за неправильную осанку.
Появляется стюардесса – молодая женщина с приятной улыбкой и четко поставленными движениями. Безупречный макияж, строгий, но элегантный костюм. Она предлагает напитки, и я, как последняя дура, снова прошу просто воды. Хотя внутри все колотится так, будто я лечу не в Нью-Йорк, а еду на очередной допрос к Гельдману.
От этой мысли по спине пробегает холодок, и я незаметно сжимаю кулаки.
Нужно расслабиться. Нужно хотя бы сделать вид, что я в своей тарелке.
– У тебя вид, будто это как минимум допрос с пристрастием, а не перелет, скажем так, в повышенном комфорте, – замечает Вадим, не отрываясь от планшета, который успел материализоваться у него в руках. Он даже не смотрит на меня, но чувствует мое напряжение так, будто оно висит в воздухе плотным облаком.
– Это не «повышенный комфорт», – фыркаю я, пытаясь скрыть нервозность за сарказмом. – Это как минимум «кресло Бога». Или его очень богатого заместителя. У меня стойкое ощущение, что если я нажму не ту кнопку, то случайно отсоединю крыло.
– Не бойся, даже мне не доверяют управление такими кнопками, – его ответ прилетает мгновенно, без тени улыбки, но я слышу в его голосе скрытую насмешку. – Для этого есть специально обученные люди. И автопилот. Расслабься, Барби. Постарайся… м-м-м… получить удовольствие.
Последнее все-таки приправляет мимолетным взглядом, даже не пытаясь делать вид, что намеренно провоцирует.
Я закатываю глаза, изображая вселенскую обиду, но внутри немного отпускает. Его спокойствие, его умение вот так, парой фраз, снять напряжение – это как якорь. Даже когда хочется нервно хихикать, как психованная школьница на первом свидании, или забиться в угол и сделать вид, что меня здесь нет.
Двери закрываются с тихим шипением, отрезая нас от внешнего мира. Самолет плавно трогается, выруливая на взлетную полосу. Я цепляюсь пальцами в подлокотники, хотя и стараюсь делать это незаметно. Вадим по-прежнему поглощен своим планшетом. Взлет почти не ощущается – лишь легкое ускорение, плавно переходящее в набор высоты. Никакой тряски, никакого рева двигателей, как в обычных самолетах. Только мягкое, уверенное движение вверх.
В небе все иначе. Когда мы набираем высоту и облака остаются где-то далеко внизу, салон наполняется ярким солнечным светом. Полет почти невесомый. Стюардесса предлагает обед – меню выглядит как в мишленовском ресторане. Я выбираю что-то легкое, почти не чувствуя вкуса. Вадим ест с аппетитом, изредка бросая на меня короткие взгляды. Мы почти не разговариваем. Тишину нарушает лишь тихий гул двигателей и шелест страниц моей книги – я предусмотрительно взяла с собой сопливое фэнтези, чтобы хоть как-то отвлечься.
Через несколько часов полета, когда за иллюминатором простирается бескрайняя синева океана, я действительно немного расслабляюсь. Убаюканная монотонным гулом и невероятным комфортом, прижимаюсь щекой к теплому кожаному подголовнику и, кажется, даже немного дремлю. Сквозь сон чувствую, как Вадим укрывает меня легким пледом. Даже в полудреме на глаза наворачиваются слезы от того, какой он чертовски идеальный.
– Разбудишь меня за полчаса до посадки, – бормочу сонными губами. – Хочу успеть потрахаться в воздухе.
Но в итоге он будит меня уже когда за стеклами иллюминаторов сгущаются сумерки.
– Ты проспала почти всю Атлантику, Барби. Через пару часов будем есть крабов с видом на Манхэттен. – Он улыбается, протягивает мне чашку с ароматным кофе.
Я все еще в расфокусировке – сонно моргаю, пытаясь зацепиться за него взглядом, но почему-то первым делом «цепляюсь» за аромат парфюма, посаженный на его собственный офигенный запах.
– А можно мне просто огромный гамбургер и шаурму где-нибудь на Таймс-сквер? – зеваю и делаю первый глоток, почти сразу приводящий меня в чувство. – И чтобы вокруг много людей, шума и огней. Крабы – это, конечно, прекрасно, но как-то слишком… предсказуемо для тебя. Спорим, ты дальше пятизвездочных кирпичей и дорогих ресторанов вообще нос не высовывал? А я знаю места, где уличных собак готовят так, что пальчики оближешь.
Тай тихо усмехается, качает головой.
– С тобой, конечно, все не как у людей, Крис. Романтика в стиле «Криминального чтива». Но ладно, я подумаю над твоим скромным запросом. Возможно, после крабов.
Мы начинаем снижение. За иллюминатором сквозь разрывы в облаках проглядывают огни большого города – бесконечное ожерелье, рассыпанное по темной земле.
Нью-Йорк. Я прожила здесь почти два года. Я люблю этот никогда не спящий город. Я планировала вернуться сюда, как только разрушу Авдеевскую красивую жизнь – и потеряться, чтобы меня больше никто никогда не нашел. А теперь мне адски страшно сюда возвращаться – и в голове ноль причин, откуда взялась эта паника.
Приземляемся мягко, почти неощутимо, в семнадцать с небольшим по местному времени. За иллюминатором – серое небо, влажный, прохладный воздух, который чувствуется даже через стекло, и тянущаяся до самого горизонта суета огромного аэропорта.
Город встречает нас так, как и должен – огромным, чуть усталым, но все еще энергичным дыханием мегаполиса. Когда колеса касаются посадочной полосы, я снова цепляюсь в подлокотники, чувствуя, как ладони мгновенно становятся липкими. Вадим этого, конечно, не видит. Или, как всегда, делает вид, что не видит, чтобы не смущать меня еще больше.
Мы на месте.
От аэропорта до отеля едем чуть меньше часа. Нью-Йорк встречает влажным, хмурым воздухом, плотно запакованным в пробки, шум и мелькающие огни. За окном мелькают вывески – знакомые, почти родные. Я узнаю перекресток у Мэдисон-авеню, вижу вывеску в Soho, где когда-то покупала любимые джинсы. Площадь Колумба, выглядывающую из-за машин тень Центрального парка.
Еще несколько месяцев назад я ходила по этим улицам с телефоном, постоянно вибрирующим от сообщений, строила планы на триумфальную месть и не менее триумфальное возвращение. Тогда я думала, что лучшей цели в жизни и придумать нельзя. Видела все в очень удобном черно-белом цвете и не испытывала мук совести. Была уверена, что вернусь сюда другой – сильной, без груза прошлого за плечами и чертовски богатой. На своих условиях. А не как любовница мужчины, которого должна уничтожить.
А теперь я…
– Устала? – Вадим отвлекается от телефона, по которому начал разговаривать сразу после приземления.
– Да ты что, я проспала часов восемь, – фыркаю.
Ловлю момент и прислоняюсь головой к его плечу. Не лезу обниматься, потому что – ну, конечно! – он снова погружается в телефонный разговор и мои телячьи нежности совершенно неуместны. Просто кладу голову на него, опираясь поудобнее, чтобы продолжать наслаждаться видом через панорамную крышу машины.
А теперь я готова есть из твоих рук даже грязь и битое стекло.
Вадим сидит расслабленно. Без привычной маски сосредоточенного хищника. Он даже немного улыбается, когда я кидаю взгляд на огромный билборд с рекламой чего-то фешн. Или когда я хмыкаю, заметив знакомую кондитерскую на Лексингтон-авеню, и обещаю сводить его туда даже если придется за шиворот оторвать от дел. Мы обмениваемся взглядами: он вздыхает и качает головой, я снова – привычно – закатываю глаза с выражением: «Ладно, хорошо, поняла – развлеку себя сама». Я понимаю, что он не просто так сказал про шопинг, которым мне придется развлекать себя пару дней – его я, очевидно, буду видеть только поздно вечером.
– Нравится Нью-Йорк? – обращаю внимание, что Вадим тоже периодически смотрит то вверх, то в окно.
– Ага, мой размерчик.
– Где бы еще твои двести два сантиметра чувствовали себя комфортно как не в городе, с самым большим количеством небоскребов на квадратным метр. – Хотя он ему и правда подходит – такой же мощный, энергетически заряженный и беспощадный ко всему, что путается под ногами.
– А ты как будто притихла, – подначивает Авдеев.
Я вижу, что он набирает что-то в телефоне и нарочно сажусь так, чтобы ничего не видеть.
Дура.
Как будто если я отгорожусь от его дел, это автоматически снимет с меня задание Гельдмана. Но все равно даже знать не хочу, кому, зачем и о чем пишет мой Тай.
– Мне всегда казалось, что этот город меня рано или поздно сожрет, – говорю как есть, потому что какое-то время именно так себя и чувствовала. Особенно когда приходилось спускаться в подземку. – Перемолотит и даже косточек не останется.
– Ну теперь ты со мной, – он осторожно «подталкивает» ко мне плечо, помогая устроиться еще комфортнее. – Покушаться на твои кости имею право только я.
– Как самоуверенно, Вадим Александрович.
Он хрипло смеется куда-то мне в макушку и нарочно «чешет» колючим подбородком, превращая мою прическу в воронье гнездо. И я снова вляпываюсь в любовь к нему. Неважно, как он это делает. Просто факт: даже в чужом городе, в чужой машине, я чувствую себя как за каменной стеной. Потому что рядом с ним.
У Aman New York нет привычной отельной суеты. Вход – как у частной резиденции: стекло, дерево, матовый металл. Нас встречают у двери без фанфар и звонких приветствий, просто с легкой улыбкой и кивком. Никаких формальностей. Проводят мимо ресепшена, дальше лифт – персональный, работающий только по персональной карте на нужный этаж.
На этаже тишина. Стены будто поглощают звук. Мягкий свет, ароматы чего-то древесного и цитрусового.
Открывают номер. Хотя «номер» – это издевательство над языком. Это, блин, целая квартира. Минималистичная, но явно дороже, чем кажется. Просторная гостиная с камином, диван, обеденный стол, рабочая зона. Панорамные окна во всю стену, из которых вид на Центральный парк и светящийся горизонт Манхэттена. Спальня – за раздвижной перегородкой. Светло, комфортно, под ногами мягкий ковер. Стены цвета теплого песка, мебель, текстиль – все в сдержанной гамме графита и льна.
Я пару секунд просто стою на месте, чувствуя, как ступни медленно, но неумолимо врастают в пол.
Когда-то я просто ходила мимо этого здания – и просто смотрела, потому что фантазировала о том, что в нем живут разве что небожители, но точно не бывшая стриптизерша, даже если теперь она носит белую блузку и деловой костюм (с распродажи, но все же). А теперь я внутри, но радость от этой роскоши почему-то противно горчит на языке.
– Полагаю, это тот момент, где я должна выдать восторженное «вау», – с горем пополам «размораживаю» рот и выдаю что-то максимально подходящее моменту.
– Не обязательно, Барби. – Вадим проходит мимо, бросает ключ-карту на стол. Снова смотрит в телефон, хотя теперь я вижу, что под тонким свитером его спина выглядит напряженной. Бросает взгляд на часы. – Еще не очень поздно. Если тебе не комфортно – можем перебраться в какое-то более… подходящее место.
Господи, я чертова эгоистка. Он же не спал весь перелет. Это здесь семь вечера, а наш внутренний будильник показывает уже третий час ночи.
Сбрасываю с плеч пальто, иду к нему, обнимаю сзади и изо всех сил прижимаюсь губами к его спине. Дую, как маленькая, когда падала и царапала колени. Тогда казалось, что, если дуть изо всех сил – будет не так больно. Ни черта не помогало, но сейчас у меня есть только это.
– Мне все нравится, Тай. – «Мне с тобой даже в кипящем котле в аду будет ок».
Он немного подсаживается, закидывает мои ноги себе на талию, и я свешиваюсь с его спины как капуцин. Идем дальше, вглубь, останавливаемся возле кровати. Хотя это, блин, не кровать, а целый остров. Или футбольное поле.
– Это номер для многодетной семьи? – Кладу подбородок ему на плечо.
– Это просто комфортная кровать, – он не сильно «бодает» меня ухом, а когда прикусываю – в отместку рычит.
– Там же человек десять поместится, Тай, – продолжаю рассуждать вслух.
– Посмотри на это с другой точки зрения, Крис: ты – миниатюрная, как раз подходишь для того, чтобы трахать тебя здесь в любом направлении. И никаких ограничений для фантазии.
– Ты ненасытная скотина, Авдеев.
– Все еще никак не могу заштопать мое бедное уязвленное самолюбие после твоего беспощадного «пару раз в месяц».
– Будет мне урок – следить за языком, – делаю вид, что ворчу, но на самом деле я сама стала зависимой от нашего секса. Когда еще признаваться в этом самой себе, если не здесь, практически на крыше мира?
– Мне нравится твой язык, – Вадим переходит с рыка на мягкий, играющий тон, от которого у меня моментально перегорают все предохранители. – Не нужно ничего с ним делать, коза. И с собой – тоже, ладно?
Я задерживаю дыхание, потому что слишком боюсь давать волю фантазии.
Он же ничего такого не сказал. Просто обозначил, что ему нравится эта версия меня, что она его правильно веселит и отвлекает от рабочих миллионерских будней. Это совсем не значит, что он каким-то образом к ней привязался. И чем скорее я избавлюсь от сопливых иллюзий – тем лучше.
Особенно – теперь.
Мне кажется, что Вадим как будто поворачивает голову для поцелуя, поэтому начинаю ёрзать и буквально высачиваюсь из его рук. Делаю шаг назад, чтобы выдохнуть и смести под коврик очередную порцию разбитых иллюзий.
Вадим, слава богу, ничего не замечает. Отходит к гардеробной, уже стягивая свитер через голову, не торопясь и разминая плечи. Поворачивается ко мне спиной – и у меня снова коротит мозг от того, как легко он везде себя чувствует. Как будто действительно просто пришел домой. Никакого дешевого пафоса, ноль попыток утереть нос девчонке-замарашке, хотя я знала гораздо менее обеспеченных людей, с понтами до самой звезды. И это всегда выглядело жутко дешево.
Авдеев абсолютно другой.
– Я в душ, – бросает он через плечо, скрываясь в ванной. – А если будешь хорошей девочкой – позволю залезть ко мне.
– О, так теперь у нас стимулы – кнут и пряничек?
Но позволяю себе улыбнуться в полную силу только когда дверь за ним захлопывается.
И все-таки сажусь на край чертовой огромной кровати.
Подгибаю ноги, упираюсь подбородком в ладони и, наконец, позволяю себе сделать более-менее глубокий вход.
После встречи с Гельдманом не могла отделаться от мысли, что каждое сказанное ним слово и мое согласие будут слишком очевидно бросаться в глаза. Особенно для проницательного Авдеева. И просто чудо, что в итоге на мою слёзную просьбу перенести встречу на неделю, Дэн отреагировал на удивление спокойно, хотя в прошлый раз обещал чуть ли не из-под земли меня достать, если попытаюсь его динамит. Он даже не особо вникал почему я откладываю, хотя я старалась нести убедительную чушь про понос и золотуху. Я даже позволила себе слабую надежду на то, что ему начало надоедать играть в «Ну, погоди!», но на всякий случай все равно сделала с десяток «больных» фото, одно из которых отправила ему как раз перед вылетом.
Но на самом деле мне дико страшно, что как только Дэн меня увидит – он сразу поймет, что я продалась. Плевать, что не за деньги – а за время. Время, которое я украду у долбаной жизни, чтобы побыть с моим Грёбаным Величеством еще немножко.
