Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)
Глава тридцать четвертая: Барби
Предстоящую поездку в Нью-Йорк мы с Авдеевым обсуждаем уже в переписке, к которой возвращаемся с понедельника, потому что в его «башне» начинается тяжелый период всяких отчетов.
Ни у него, ни у меня нет времени на встречи. Мы живем в таком режиме почти две недели, хватая друг друга только напечатанными словами и редкими непродолжительными разговорами по телефону.
Работа пожирает меня целиком, без преувеличений. Я сама так хочу, потому что перепроверяю каждый отчет, каждую аналитику, придираюсь даже к мелким ошибках и гоняю своих подчиненных, как детей в первый класс. Любви ко мне это точно не добавляет – в их глазах я теперь не просто выскочка, занявшая не свое место в обход по чужим головам, но и тиран. С Лазаревой было проще. А со мной – я хочу, чтобы было идеально. Чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что статус хозяйской любовницы дает мне какие-то преференции. Хотя в мире красивых игрушек богатых мужиков – это нормально, это правило, это аксиома.
На работу я приезжаю чуть ли не самой первой, домой ухожу в числе последних. Пару раз замечаю авдеевский «Бентли» на стоянке, пару раз, когда я выхожу – его уже нет.
В среду мы сталкиваемся в переговорной, но он ведет себя сдержано и профессионально. Настолько безупречно демонстрирует свое «мне похуй на тебя, пока ты в офисе», что после собрания я все-таки пишу ему, что он бессердечный мудак. Он не обижается. Вставляет только короткое: «Берегу твою репутацию». А мне иногда хочется, чтобы схватил при всех в охапку и поцеловал. Даже если через секунду мы оба об этом пожалеем.
Отвлекают от всего этого только мои поездки к нему на конюшни.
Вадим сдержал обещание – господи, как будто бывает как-то иначе – и предупредил обо мне. Потому что каждое мое появление меня встречают как маленькую принцесску. Теперь у меня здесь есть свой свои личные розовые – да, блядь, – резиновые сапожки, чтобы без проблем шастать по грязи, экипировка для верховой езды, хотя идея взобраться на лошадь до сих пор кажется мне чистым безумием. К моему приезду всегда готовят вкусный чай и перекус, а повар – милая женщина лет шестидесяти – всегда угощает пирогом с ягодами.
Я стараюсь вести себя максимально незаметно и никому не доставлять неудобств.
Просто беру книгу – сопливое девчачье фэнтези про невозможную любовь ангела и демона – сажусь рядом с вольером на скамейку и читаю вслух. Читаю либо пока не замерзну, либо пока не заболит горло. Хочу верить, что однажды мой голос Маруся будет встречать не злым шипением, а хотя бы молча. Но пока что не изменилось ровно ничего.
И да – идея назвать бедную израненную кошку «Марусей» целиком и полностью моя. Когда случайно упомянула ее имя в телефонном разговоре с Вадимом, он посмеялся и сказал, что такое могло прийти в голову только мне. А я сказала, что если бы он был чуточку внимательнее, то увидел бы, что имя «Маруся» буквально написано у нее на морде.
Вылет в Штаты в воскресенье, через три дня.
Вадим не говорит, зачем туда едет, но у меня в руках достаточно информации, чтобы иметь более-менее ясное представление о том, что именно «MoneyFlow» собирается сожрать в ближайшее время. Это сделка с отелями. Та самая, информация о которой по непонятной причине вдруг оказалась в моей рабочей почте. Подробности я знаю только по верхам, но полчаса гугла и мои гениальные мозги делают свое «грязное дело» – отели на побережье, офис теперешнего владельца в Нью-Йорке.
Я ненавижу себя за то, что копаю это.
Все равно ведь не использую. Во-первых, сейчас это уже бессмысленно – на этапе подписания главного договора, никто и ничего уже все равно не переиграет, потому что на кону не деньги, а репутация. И никакие сладкие бонусы не перекроют тот маленький факт, что отказавшаяся подписывать сторона станет абсолютно нерукопожатной.
А во-вторых – я не могу вот так с моим Хентаем.
С Авдеевым бы точно смогла, а с ним – не могу. Потому что люблю. Какой-то отбитой сучьей любовью, как собачка, потому что даже сейчас, когда он вырвал мне зубы и посадил на цепь, я готова следовать за ним абсолютно добровольно даже на переломанных лапах.
Хентай: Не бери много вещей, Барби, все что тебе будет нужно – купишь на месте.
Я читаю его сообщение, пока водитель везет меня в студию танцев. Почти восемь, она закроется через час, но я все равно хочу позаниматься хотя бы полчаса, чтобы выдрать з своего слишком сильного тела остатки жизнедеятельности, вернуться домой и вырубиться мордой в подушку.
Чтобы не думать о том, что завтра у меня «свидание» с Дэном.
И что где-то в этом мире существует дядя Боря. Гельдман. И я буквально жопой чувствую, что он должен вот-вот всплыть в моей жизни. Чуйка на проблемы у меня всегда работала безупречно – пару раз это избавляло меня от тотальной херни.
Я: Предлагаешь тебя разорить?
Хентай: Вперед, коза. Ты же помнишь – я до сих пор жду, когда ты хотя бы начнешь пытаться.
Я прикусываю губу, вспоминая, как начались «мы».
Своими волшебными пластиковыми картами я не пользуюсь.
Не хочу. Не могу. Тошнит от мысли, что он дал их еще в те дремучие времена, когда я планировала превратить его драгоценную репутацию в половую тряпку на пороге общественного туалета. Мне ничего от него не нужно. Только бы просто… влюбился, можно?
Хентай: Была у врача?
Это он по поводу противозачаточных. Не давит, абсолютно. Первой тему снова подняла я, пару дней назад – сказала, что помню его просьбу и подыскиваю хорошего специалиста, который назначит мне что-то адекватное, а не «как и всем». Уверена, если бы я сказала, что передумала и нам придется и дальше пользоваться резинками, он бы ни слова не сказал против.
Я: Завтра иди ну прием.
Я разглядываю экран и «зеленые галочки», которые появляются на моем сообщении почти мгновенно. Сейчас он читает сообщения без длинных пауз, максимум – через час, и то я была в курсе, что он умотал из офиса на какую-то встречу. Вариант «на встречу к крестной Лоли» я придушила в зародыше. Даже если и так… я подписалась не тявкать на эту тему.
В студии торчу почти до закрытия, девочки уезжают раньше. Полина ворчит, что меня мой «папик» (боже, как меня мутит от этого слова!) явно эксплуатирует, раз я уже второй раз отказываюсь от предложения сходить куда-то потусить. Но я отыгрываю правильную роль, смеюсь и шучу, что в наших с ним отношениях крепостное право еще не отменили. Потому что иначе придется рассказать, что я отказываюсь сходить потанцевать из-за того, что лечу на неделю в Штаты. Мне кажется, даже эта информация уже избыточна. Хотя Авдеева она по-прежнему никак не палит.
Из студии я выхожу последней – и за дверью, в свободном, но плохо освещенном холле натыкаюсь на долговязую мужскую фигуру. От неожиданности вскрикиваю, инстинктивно пячусь обратно к стене, но успеваю сунуть руку в сумку, в которой по старой привычке всегда таскаю перцовый баллончик. Хотела бы еще и электрошокер – в Штатах меня эта штука очень выручала – но здесь на него нужно получить столько разрешений, как будто это оружие массово поражения.
– Кристина Сергеевна? – Мужчина выныривает из тени, показывая, без проблем, свое лицо – лет тридцать с небольшим, типичная морда бойцовской собаки.
Я молчу. Держу вид «только попробуй ко мне сунуться, урод». Улица научила выживанию, так что в вопросах самозащиты я точно не кисейная барышня, и если нужно – не побрезгую откусить яйца. Не_фигурально.
– Лев Борисович хочет с вами поговорить, – передает послание «бойцовский пес».
Мне должно бы стать легче, потому что в таком раскладе моей жизни ничего не угрожает.
Но мне становится только еще страшнее. И это не тот страх, который я запросто перемолочу своим фирменным «я сильная – я вывезу». Это паника загнанного в угол, потому что послать Гельдмана на хер я просто не могу.
С той встречи на аукционе прошло две недели.
Он за мной следил?
Держал на контроле все передвижения, иначе как его человек нашел меня здесь? И не просто нашел, а подкараулил момент, когда ко мне можно подойти без свидетелей? Не на улице, где это увидит водитель Авдеева, а здесь.
– Вряд ли нам есть о чем говорить, – все-таки предпринимаю слабую попытку отделаться. Знаю, что не поможет, но прикидываюсь шлангом. – Я ничего не знаю о делах своего отца и ничем не смогу по…
– Завтра Лев Борисович будет ждать вас в Grand Mirage, вечером.
Он намеренно перебивает, потому что в его обязанности не входит выслушивать мои капризы – он просто гонец.
Я отмечаю, что крестный Боря оставил мне немного «воздуха», очертив довольно широкие временные рамки размытым «вечером».
– Вам нужно обязательно прийти, Кристина Сергеевна, – добавляет «пес». Ноль эмоций на морде, только конкретика. – Для вашей же безопасности. Лев Борисович будет ждать.
Для моей безопасности?
Я жду, пока он уйдет – мой ответ ему не нужен, потому что «да» вшито в приглашение по-умолчанию – и только потом делаю что-то похожее на вдох. И тошнота снова моментально подкатывает к горлу.
От паники бросает в липкий пот.
Ботинки врастают в гранит под ногами.
Я бы здесь и осталась, ей-богу, но охранник ходит между этажами и нарочно гремит связкой ключей. Приходится экстренно брать себя в руки, выталкивать за порог, на крыльцо.
В феврале, наконец, шарахнули морозы. А я стою в распахнутой куртке и надеюсь, что этот собачий холод просто меня прикончит. Превратит в сосульку как крион, и тогда мне просто ничего не придется делать. Нет человека – нет проблемы.
Но стоять так долго не получается – Игорь, водитель, идет ко мне навстречу, накидывает свой пиджак прямо поверх моей куртки, ведет до машины, помогает сесть на заднее сиденье. Я замираю в позе прилежной ученицы – просто кладу ладони на колени и смотрю в спинку переднего пассажирского сиденья.
– Кристина Сергеевна? – решается обратиться обычно молчаливый Игорь. За все время, что я с ним катаюсь, мы обмолвились едва ли парой десяткой слов. – Может, помочь что-то?
Я ловлю его взгляд в зеркале заднего вида и с опозданием начинаю слишком энергично мотать головой.
Ничего не произошло, просто я, блядь, доигралась с огнем.
– Домой? – уточняет он на всякий случай.
– Да, да.
Я до сих пор не знаю, рассказывает ли он Вадиму, куда меня возит. Хотя это не имеет значения, потому что у меня довольно тривиальный маршрут – работа, фитнес, пилон. Во все остальные места я езжу на метро – не потому что хочу что-то скрыть (хотя Вадим бы очень удивился, если бы узнал, что я встречалась с его лучшим другом), а просто чтобы не привыкать к слишком красивой жизни.
Думала, что у меня в запасе хотя бы пара месяцев, прежде чем начнется ад, но у реальности, как оказалось, на меня другие планы.
В квартире я наваливаюсь спиной на закрытую дверь и еще долго-долго сижу в темном коридоре полностью одетая.
Бежать?
Прокручиваю в голове варианты. У меня на карте есть деньги, хватит на билет куда-то к черту на рога, и даже на первое время, пока устроюсь на работу. Или пока меня не найдет Дэн. Он дал понять, что лучше даже не пытаться, потому что достанет из-под земли. Или самое время добавить и Гельдмана в этот список?
Господи.
Я прячу раскаленное лицо в ледяных ладонях, пытаясь погасить жар по кожей, но работает ровно наоборот – через несколько секунд ладони тоже раскаляются.
В сумке вибрирует телефон.
Я смотрю на висящие на экране сообщения от Вадима и до крови прикусываю нижнюю губу, чтобы не закричать. Давлю в себе страх и боль.
Открываю, читаю, размазывая под носом слезы и сопли, потому что от него – красивая фотка с тренировки, где он в мешковатом худи, свободных темных штанах, капюшоне и наушниках. Лица не видно, тело упаковано максимально прилично, но он все равно адски красивый.
Я пишу ему длинно сообщение, состоящее из двух повторяющихся слов: «брось меня брось меня брось меня брось…». Десяток строк. Это сразу решит все мои проблемы. Потому что сама я не смогу – у меня силы не хватит. Любовь к нему сделала меня слишком слабой и зависимой.
Настолько ничтожной, что даже собственные пальцы перестали меня слушаться. И вместо того, чтобы отправить крик о помощи – просто стирают его. Пишут: «Ты же нарочно так вырядился, чтобы на тебя все тёлки слюни пускали?!»
Сижу с горящим экраном и жду, когда прочитает и ответит.
Несколько минут, но я бы подождала и целую Вечность.
Хентай: Не ревнуй, коза))
Я: Не льсти себе!
Добавляю закатывающий глаза смайлик и сую кулак в рот, чтобы не завыть.
Слава богу, он не предлагает увидеться. Перед поездкой на неделю, проводит все вечера с дочерью (пару раз вскользь об этом упомянул, хотя про «все» – это уже моя фантазия) и наши свидания пока отошли на задний план. Хотя за две недели без его поцелуев у меня уже такой тотальный пиздец в голове, что каждая минут «без» кажется пыткой. Даже сейчас, когда моя психика явно не вывезет встречу, сердце и гормоны отчаянно требуют найти предлог, чтобы выманить его ко мне хотя бы на час.
Но я держусь. Даже каким-то чудом нахожу в себе силы написать короткое сообщение, что у меня адски болит голова и я пораньше лягу спать.
Хентай: Ты не заболела? Температуры нет?
Я: Все в порядке.
Это вранье набираю одним пальцем, потому что второй кулак продолжает торчать во рту. Следы от зубов там останутся, кажется, до самой смерти.
Хентай: Если утром не станет лучше – оставайся дома.
Хентай: И на этот раз, Барби, только попробуй не послушаться.
Блядь, зачем ты такой!
Теперь даже на электронные чернила сил нет – просто влепляю берущий под козырек смайлик.
Ночью я почти не сплю.
На работу, конечно, иду, потому что там у меня статистика и я планирую хотя бы на какое-то время убить ей голову. Вадиму в ответ на его утреннее сообщение о моем самочувствии, пишу, что в порядке и в строю.
В обед выхожу пройтись, потому что от мыслей о предстоящей встрече начинается трясучка. Нахожу телефон Дэна в списке контактов, несколько раз прокручиваю в голове заранее подготовленный разговор. Полчаса назад все казалось таким простым: «Дэн, привет, спаси меня, я влипла, хнык-хнык, я честное слово не знала, что творю, хняк-хнык…» Сейчас, за минуту до звонка, моя история кажется полным бредом. Я даже заранее знаю, что он скажет. И даже – каким тоном он это сделает.
Убираю телефон обратно в сумку.
Гуляю весь час – мысли о том, чтобы перекусить, превращают желудок в совершенно непригодный для пищеварения орган. Пока хожу – снова гуглю название места, в которое должна явиться с повинной. Хотя мне целой бессонной ночи хватило, чтобы рассмотреть казино со всех сторон. Наверное, мою любознательность проще всего объяснить той же тягой, которая заставляет убийц, вопреки логике и инстинкту самосохранения, возвращаться на места преступлений.
Но сколько бы раз я не рассматривала красивый фасад на фото – легче не становится.
И время после обеда словно тоже играет против меня – стрелки просто вращаются в сумасшедшем беге: пятнадцать ноль-ноль, семнадцать ноль-ноль, восемнадцать…
Я выхожу из офиса точно последней – даже охранник смотрит на меня как на буйнопомешанную. Иду до метро, на всякий случай, проезжаю пару станций и вызываю такси. Если водитель настучит Вадиму, что я не уехала их офиса на машине, придумаю, что встречалась с девочками в кафе – он никогда не контролирует и не проверяет, где я бываю, когда и с кем. Раньше меня это всегда бесило, а теперь…
– Перед смертью впрок не надышишься, Кристина, – говорю себе под нос, потому что мнусь перед красивым сверкающим входом лучшего в нашей стране казино, которое для меня выглядит как пряничный домик злой колдуньи.
Эти слова любил говорить папа.
Очень символично, что я вспомнила о них в тот момент, когда ценность моей собственной жизни стремительно катится к нулевой отметке.
Делаю глубокий, рваный вдох, от которого легкие царапает ледяным февральским воздухом. Еще один. И еще. Бесполезно. Сердце колотится где-то в горле, готовое выпрыгнуть и ускакать прочь, оставив меня одну разбираться с последствиями своих же идиотских решений. Но хрен ему, а не свобода. Мы в этом дерьме вместе. До конца. Каким бы он ни был, но маловероятно – что радужным.
– Я к Льву Борисовичу, – говорю огромному детине у входа. – Кристина… Таранова.
Собственная фамилия, от которой я два года назад отказалась с такой болью, сейчас звучит чужеродно. Но зато она работает как заклинание, открывающее вход в сокровищницу Али-Бабы. Хотя в моем случае – в склеп.
Охранник толкает передо мной тяжелую стеклянную дверь с позолоченной ручкой. В лицо ударяет волна теплого воздуха, смешанного с едва уловимым запахом дорогих сигар, какого-то сладковатого парфюма и… денег? Да, именно так пахнет это место. Деньгами. Большими, быстрыми и грязными. И еще отчаянием, замаскированным под азарт.
Меня никто не встречает. Никаких «псов» с мордами бойцовских собак. Видимо, предполагается, что я сама найду дорогу в ад. Оглядываюсь, пытаясь сориентироваться. Игровые залы, полумрак, яркие пятна света над столами с зеленым сукном. Люди – мужчины в дорогих костюмах, женщины в вечерних платьях, с идеальными укладками и хищными улыбками. Все они кажутся персонажами «Одиннадцати друзей Оушена», и только – статист, случайно забредший на съемочную площадку.
Интуиция подсказывает двигаться вглубь, туда, где свет приглушеннее, а ставки, вероятно, выше. Прохожу мимо рулеток и покерных столов. Стараюсь не смотреть по сторонам, не встречаться ни с кем взглядом. Просто иду, словно действительно знаю, куда.
В дальнем конце одного из залов, за массивной колонной, обнаруживаю более уединенную зону. Несколько столиков, утопающих в мягком свете бра. И за одним из них, спиной ко мне, сидит мужчина. Даже со спины я узнаю эту сухую фигуру и манеру всегда держать голову немного наклоненной.
Подхожу на негнущихся ногах. Сердце все еще пытается пробить грудную клетку.
– Лев Борисович? – голос звучит на удивление ровно. Наверное, так действует шок.
Он медленно поворачивается. На лице – сама любезность. Улыбка, правда, не доходит до глаз. Глаза у него всегда были холодные, внимательные, оценивающие. Как у хищника, присматривающего добычу.
– Крисочка! А я уж думал, ты заблудилась в моих скромных чертогах!
Выходит из-за стола мне навстречу, подчеркнуто используя хорошо знакомое «Крисочка».
А ведь раньше мне нравилось, когда он так меня называл. Нравилось, когда приезжал с подарками и одной и той же шуткой, что мне нужно было родиться на пять лет раньше, чтобы стать не его крестной, а его невесткой. Его сына я видела всего дважды и во второй раз он показался мне еще более безобразно жирным и обрюзгшим, чем в первый.
– И ради бога, ну какой я тебе «Лев», – он отодвигает меня на вытянутых руках, делая вид, что рассматривает, прищелкивает языком. – Дядя Боря, помнишь? Ну или просто Лёва – ты ведь уже выросла. И ай какой красавицей стала, Крисочка… Присаживайся, что ты как не родная, в самом деле.
Жестом указывает на кресло напротив. Бархатное, глубокое. Сажусь на самый краешек, готовая в любую секунду сорваться и бежать. Сумку ставлю на колени, пальцы до боли сжимают ремешок. Перцовый баллончик все еще там.
Наивная дура. Против таких, как Гельдман, он точно не поможет.
– Спасибо… Лёва, – выдавливаю из себя.
Официант, возникший словно из-под земли, уже стоит рядом.
– Что будешь пить, крестница? Шампанское? Вино? Или что покрепче, для храбрости? – в его голосе сквозит неприкрытая ирония.
– Можно мне просто минеральной воды? С лимоном.
Именно так всегда пьет Вадим. Я уже на память выучила. Понятия не имею, зачем это делаю. Возможно, раздолбанная психика цепляется за любую возможность усадить авдеевский фантом третьим в наш разговор. Как будто это как-то мне поможет.
Гельдман заказывает коньяк. Официант бесшумно исчезает.
Наступает тишина. Тягучая и напряженная.
Он рассматривает меня совершенно не стесняясь. Как лот на аукционе, где мы столкнулись. От этого взгляда хочется съежиться и стать невидимой.
– Хорошо выглядишь, Кристина. Похорошела. Потрахушки с Авдеевым тебе к лицу.
Его намеренное уничижительное «потрахушки» заставляет до боли сжать челюсти.
Ну вот, первый звоночек. Игры в милого старого крестного закончились, наступило серьезных разговоров, даже если на первый взгляд вопрос звучит невинно и как будто без подвоха. Ну правильно и логично, что мужчины с определенным статусом на закрытые мероприятия водят не абы кого попало, а своих красивых куколок.
– Слышал, ты у него работаешь, – прицельно бьет Гельдман. – Ну и как тебе?
«Слышал» для таких людей – это просто курам на смех. Он точно прицельно наводил справки. Как? Вопрос на миллион.
– Обычная работа, Лев Борисович. – Нарочно говорю с ним по имени отчеству. – Цифры, отчеты. Ничего особенного.
– Ну да, ну да, – он кивает, делая вид, что верит. – Вадик всегда умел подбирать… ценные кадры. Особенно женского пола.
Приносят напитки. Делаю несколько жадных глотков, потому что горло пересохло, будто я пешком шла через пустыню.
– Я не совсем понимаю, зачем вы хотели меня видеть, – решаю взять быка за рога. Терять мне все равно нечего. Ну, почти.
– Как это зачем, Крисочка? – Гельдман мастерски изображает искренность. – Соскучился. Давно не виделись. Ты ведь ко мне после смерти отца так ни разу и не заехала. Пропала совсем, забыла, что я же тебя еще вот с такого помню. Нехорошо, крестница. Не по-родственному.
От упоминания отца внутри все сжимается.
Особенно – от контекста.
Потому что на его похоронах Гельдмана не было. Вообще никого не было, кроме меня и моих соплей. И мачехи, которая свалила, как только гроб опустили в яму.
– У меня было много… дел, Лев Борисович. – «Пыталась выжить и не сдохнуть от голода», – добавляю про себя.
– Верю, – он отпивает коньяк, смакуя. – Особенно в последнее время. Дела, связанные с Авдеевым, они такие… затягивающие. Он вообще человек увлекающийся. И увлекающий.
Он даже не скрывает, что просто водит меня как овцу на поводке. Ходит вокруг да около, щупая и нагнетая. Хочет довести до точки кипения, чтобы я на нервах начала нести что попало?
– Лев Борисович, давайте не будем тратить время друг друга. – Иду на опережение, все еще немного наивно веря, что это просто болтовня. – У вас ко мне какое-то конкретное дело? Потому что если это просто светская беседа о моей неблагодарности как крестницы…
Он машет рукой, прерывая мой монолог.
– А ты нетерпеливая. Вся в отца. Сергей тоже не любил долгих прелюдий. Сразу к делу.
Гельдман наклоняется вперед, без прелюдии вторгается в воздух, которым я дышу, и даже стоящий между нами стол не сильно помогает. Улыбка исчезает с его лица, уступая место жесткому, внимательному прищуру.
– Рассказывай, Крисочка. В какие игры ты играешь с Вадиком?
Вот оно. Началось.
– Никакой игры нет, – стараюсь говорить спокойно, хотя внутри все дрожит. – Я просто работаю на него. Он мой начальник.
– Начальник? – Гельдман тихо смеется. – Деточка, ну не смеши мои седины. Думаешь, я не знаю, как Авдеев «работает» с красивыми девочками? Да я все понимаю, моя хорошая – красивый, богатый, щедрый.
– Я пришла по объявлению о работе. – Мой голос звучит на удивление твердо. Даже немного резко – поэтому Гельдман еще сильнее прищуривается, как будто предупреждает, что дальше грубить можно уже только под страхом смертной казни. – Подала резюме, прошла собеседование на общих основаниях.
– А когда он предложит раздвинуть ноги – ты поняла, что это любовь, – иронизирует Гельдман.
– Именно, – улыбаюсь пошире, но все равно чувствую себя несмешным клоуном. – Поэтому не очень понимаю, какую историю вы от меня ждете, Лев Борисович.
– Да все ты понимаешь, деточка, – отмахивается Гельдман. – Дай-ка угадаю – Вадик, лошок, не в курсе, кто на самом деле «Кристина Барр»?
Он знает. Он все знает.
Чуда не случилось.
А я даже не знаю, что ему сказать, потому что ответ на этот вопрос только один – нет, он, конечно, не знает.
– Ну и что – он уже развязал язык? – Гельдману, очевидно, по фигу на мой ответ, потому что он у него уже и так есть.
– Вы ошибаетесь, – мой голос дрожит, но я стараюсь придать ему хоть какую-то твердость. – У нас с Авдеевым просто секс. Ничего больше. Он мной не особо заинтересован. Я просто девочка для развлечения. У него есть кто-то более интересный, а я что-то типа перевалочного пункта.
Мне так адски больно это говорить.
Горло натягивается, слова выходят толчками.
Я знаю, что должна сказать именно это. Прикинуться дурочкой, которую вполне устраивает роль содержанки, потому что так есть хотя бы небольшой шанс убедить Гельдмана, что с меня взятки гладки. Но ведь… это правда, да? Есть же какая-то «Лоли». Без грязного прошлого. Без пауз для ответов на каждый звонок. И она, скорее всего, никогда не унизилась бы до того, чтобы привлекать его внимание провокационным внешним видом.
Гельдман слушает не особо внимательно. Даже не особо пытается делать вид, что верит.
Или это просто я разучилась быть хорошей лгуньей?
– Другая женщина? – он задумчиво повторяет. – Ну и кто же эта счастливица, не знаешь?
– Понятия не имею. Он не делится со мной такими подробностями. Да и мне это неинтересно. У нас все просто: он получает то, что хочет, я получаю деньги и подарки. Он правда не жадный. А мне больше ничего не нужно.
Мне кажется, на этот раз я более убедительна, но Гельдман сокрушенно вздыхает и качает головой.
– Не верю, Крисочка. Не верю. Ты всегда была умненькой девочкой. И очень амбициозной.
Несмотря на то, что он как будто хвалит, я чувствую себя щедро измазанной дерьмом каждый произнесенным словом.
– Пытаешься провернуть какую-то свою комбинацию? – размышляет вслух, поигрывая бокалом с коньяком, и стук льда внутри противно щелкает по моим раскаленным нервам. – Хочешь урвать кусок пожирнее? Авдеев сейчас на коне, империя растет. Многие хотели бы присосаться.
Его голос становится тише, но в нем появляется сталь.
– Или хочешь отомстить за смерть отца? – Гельдман подается вперед, его пристальный взгляд тисками хватает мое лицо.
Даже шея немеет – не отвернуться. У этого человека всегда была какая-то особенная аура – я и раньше ее чувствовала, но только сейчас по-настоящему осознала, что на самом деле это не про силу и не про власть – это про вседозволенность хозяина жизни.
– Отец не справился с управлением, его машина слетела с обочины. – Я поджимаю губы, делая вид, что, если бы не его слова – я бы с радостью не возвращалась к этой теме. – Это был несчастный случай.
– Ну хватит. – Он перестает изображать хорошего крестного и так резко ставит стакан на стол, что коньяк выплескивается наружу. – Ты думаешь, ты сама по себе что-то значишь? Думаешь, сможешь обвести его вокруг пальца? Крисочка, Вадик таких, как ты, щелкает как орешки. А если узнает, кто ты на самом деле… – Гельдман делает многозначительную паузу, – боюсь, одним «выбросит» дело не ограничится. Или, правильнее будет сказать – когда он узнает, из чьего помета его маленькая сука?
Паника снова подкатывает к горлу. Липкая, холодная и невыносимо горькая.
Я снова пью, но это абсолютно не помогает.
Гельдман выдерживает паузу, давая мне осознать всю глубину угрозы. Потом продолжает, уже более деловым тоном:
– Мне нужна информация. Конкретная информация. Про его логистическую сделку в Европе. Фамилия «Дёмин» тебе о чем-то говорит?
Эта фамилия снова всплывает, как акулий плавник на спокойной воде. И я ее, конечно, уже видела и слышала. И я в курсе, что это связано с логистическими маршрутами. Господи, если бы можно было вернуться в прошлое, я бы сама переворачивала авдеевский телефон экраном вниз, лишь бы не видеть, не слышать и не знать про проклятого «Дёмина».
– Нет, впервые слышу. – Отрицательно мотаю головой.
– Знаешь, ты правда вся в отца – пиздишь так же хуёво.
– Я ничего об этом не знаю, – решаю врать до конца, несмотря на сильно изменившийся не в мою пользу тон беседы. Если есть хоть малейший шанс, что Гельдмана удастся обвести вокруг пальца – я выжму из него максимум. – На работе я занимаюсь статистикой, у меня очень ограниченный доступ к информации. А в другое время… Авдеев не разговорчивый. Он покупает мое время для секса, а не чтобы болтать о делах.
Мы пару секунд пикируемся взглядами. И на этот раз я все-таки одерживаю маленькую победу – он и правда верит, что про пресловутого Дёмина и большие деньги я слышу впервые.
Но особенного облегчения это все равно не приносит.
– Значит, Крисочка, тебе придется узнать. – Гельдман говорит это так, будто не допускает и тени сомнения, что я это сделаю. – Ты умная девочка. Найдешь способ. Ты спишь с ним, а в постели мужчины становятся очень разговорчивыми. И неосторожными. Оставляют без присмотра всякие документы, ноутбуки и телефоны…
Слова и ухмылка Гельдмана поднимают во мне волну отвращения. И к нему, и к себе – за то, что я здесь, слушаю все это вместо того, чтобы просто послать его нахуй.
– Я не буду этого делать, – отказываюсь тихо, но твердо. – Я не шпионка.
– Будешь, – отмахивается с подчеркнутым пренебрежением. – У тебя нет выбора, Крисочка, потому что это не предложение, а приказ.
– Я ни черта в этом не смыслю, я даже не понимаю, что должна искать! – во мне просыпается злость. Отчаянная, бессильная.
– Вот это уже совсем другой разговор, девочка.
Он прикладывает к уху телефон, говорит что-то в динамик, но я почти не слышу слов. Через минуту появляется тот самый мордоворот с песьей мордой, который подкарауливал меня в танцевальной студии и напугал до усрачки. Протягивает Гельдману бумажный пакет, но тот жестом переадресовывает его на мой край стола.
Я достаю лежащие внутри листы.
– Не торопись, вникай, – вальяжно предлагает Гельдман, и даже откидывается на спинку дивана, как бы давая понять, что эта часть нашего разговора тоже входила в его планы.
Быстро пересматриваю содержимое – распечатки писем, заметки, контракты.
Тотальный пиздец.
Потому что обозначает он только одно – в «башне» Вадима уже кто-то крысятничает в пользу Гельдмана. Без вариантов, что все эти документы могли попасть к нему в руки каким-то другим способом кроме непосредственного прямого «слива».
Мне хватает и пары минут, чтобы понять общие детали и нюансы, но я намеренно хмурюсь и делаю вид, что мне нужны все вычислительные мощности моего мозга, чтобы понять, в чем дело. Намеренно тяну время, придумывая, что делать дальше. Очевидно, Гельдман хочет, чтобы я помогла добыть недостающие кусочки пазлов – всякие разные неучтенные мелочи, которые можно узнать только если крутиться рядом. Корчить дуру уже не получится – он ясно дал понять, что такими дешевыми фокусами его не облапошить. Послать его на хер? Сколько минут пройдет после того, как я это сделаю, прежде чем Гельдман сольет Вадиму мою грязненькую правду?
