Текст книги "Шипы в сердце. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)
Глава двадцать восьмая: Хентай
Амстердам. Пятьдесят восьмой этаж. Офис перегрет, как мои нервы.
Я отстегиваю часы, кладу на стол рядом с телефоном и сажусь обратно за переговорный стол. Мы уже третий день бьемся за одну и ту же формулировку в контракте – и все еще не можем сойтись.
– Вас не устраивает термин «гарантированная пропускная способность»? – уточняет представитель портового управления.
С такой, сука, рожей, как будто реально забыл, что уже спрашивал эту херню ровно час назад.
– Меня не устраивает отсутствие внятного алгоритма, как вы ее будете обеспечивать. – Я не повышаю голос. Не сегодня. Сегодня у меня и так болит все – от глаз до шеи. – Давайте не играть в термины. Мне нужна прозрачная логистика и точные цифры. Иначе мы не закрываем сделку и вы просто идете на хер.
Миллион тут, миллион там. По итогу – на девять больше, чем я рассчитывал. Вроде бы херня, потому что основная сумма – сто. Но есть две проблемы: я, блядь, до сих пор не вижу ясной картины, за что я должен заплатить эти девять миллионов сверху. И второе – именно из-за этого сижу тут уже третий день, хотя обычно я таких несговорчивых посылаю нахуй, а потом жду, через пару месяцев – с контактом в лапках и унылыми рожами.
Мне нужен этот хаб, потому что он идеально вписывается в маршрутные листы и позволит разгрузить цепочки доставки другого – гораздо более крупного проекта, на который я делаю большую ставку, потому что через пару лет он не просто окупится – а начнет давать хорошую прибыль.
И, возможно, я наконец перестану чувствовать, что все держится на моих собственных костях.
Мой телефон мигает. Я мельком смотрю на экран – уведомлений нет. Я же писал ей вчера. Вроде не поздно. Ответа – нет.
Ладно.
В комнате пахнет кофе, но пить его уже невозможно. Горький до одури, как будто вместо воды добавили спирт. Один из юристов шепчет в ухо, что голландская сторона готова уступить, если мы откажемся от пени за просрочку. Я беру планшет, пролистываю документ. Переписываю абзац. Протягиваю обратно.
– Вот. Или так – или сделка рассыпается. Я пообещал своей четырехлетней дочери прочитать сегодня сказку на ночь – а я не нарушаю свои обещания.
Намек на то, что я собираюсь свалить и оставить их без своих ста миллионов действует магически. Через час мы жмем руки, и я отхожу в сторону, снимая пиджак и наконец позволяя себе сесть на подоконник.
Черт, как же я вымотан.
На экране – по-прежнему ничего.
Разблокирую телефон, открываю диалог. Последнее сообщение – мое.
Она не ответила.
Наверное, я заслужил.
Да, я мог бы написать раньше. Ответить быстрее. Я мог бы не выглядеть как ублюдок, которому на нее наплевать. Но когда одновременно тянешь на себе контракт, команду, сроки, суммы, точки на карте и мой «золотой транзитный проект», в голове не остается места для того, чтобы чувствовать.
Но я скучаю по ней.
Не как идиот с букетом. Не как по воспоминаниям о теле. А как по чему-то… живому и дикому. Выворачивающему меня наизнанку. Даже если я не сразу понимаю, что именно меня бесит – ее молчание или понимание, что именно оно меня и бесит.
Я печатаю: «Ты обиделась? Я правда не хотел, чтобы ты это так восприняла. У меня здесь ад, Крис. Но сегодня все закрылось, прилетаю в семь, но вечер обещал дочери. Хочешь – давай куда-нибудь сходим завтра. Выбирай куда»
Отправляю.
И убираю телефон.
Взлет по графику – мягкий, как по маслу. Я откидываюсь в кресле, срываю галстук и впервые за сутки позволяю себе закрыть глаза.
В салоне тихо. Только легкий гул турбин, и голос бортпроводницы, спрашивающей, принести ли кофе. Я отказываюсь. Мне не нужно больше кофе. Мне нужно сорок минут тишины. И, возможно, сон – хотя бы по верхам, чтобы не ощущать собственного тела.
Пытаюсь не думать. О сделке – больше не нужно, она закрыта. О планах на следующую неделю – рано. О Барби… тоже не нужно, но она все равно возникает. Вскользь. Как остаточное послевкусие – капризное и злое, застрявшее ко мне своим молчанием даже сильнее, чем теми пошлыми фотографиями, которыми она так любит меня дразнить.
Мне все-таки удается задремать и проснуться за полчаса до посадки. Умываюсь, переодеваюсь. Собран, спокоен, по-деловому холоден. Крис не писала. Уже почти сутки. Приземляемся в восемнадцать двадцать. Обычно я люблю рулить сам, потому что люблю, но сегодня даже на это нет сил. Поэтому меня встречает водитель.
После секундного колебания, спрашиваю Игоря, отвез ли он уже Кристину домой. Сегодня пятница, до шести в офисе сижу только я и еще парочка таких же трудоголиков. И Барби как раз в их числе. Но если она уже дома – плюну и поеду к ней. Ненавижу телефонные молчаливые истерики.
– Игорь, ты уже отвез Кристину домой?
– Вадим Александрович, Кристина Сергеевна не пользуется машиной.
Замечаю его слегка дернувшиеся плечи.
– Давно? – предполагаю, что пару дней точно, но чисто чтобы охуеть окончательно.
– Еще с прошлой недели.
Я ловлю напряженный взгляд Игоря в зеркале заднего вида. Никаких указаний насчет того, что он должен отчитываться, куда, откуда и во сколько он возит и забирает Кристину я ему не давал. Мне такая херня, как ебучий тотальный контроль просто даже в голову не приходила никогда – как-то всегда надеялся на женское здравомыслие. Барби казалась мне именно такой – дерзкой и оторванной, с определенно социальной ролью в образе, но в целом здравомыслящей, способной отличить нормальные отношения двух взрослых людей от подросткового эмоционального токсикоза.
– Все в порядке, Игорь, если ты не нужен Кристине – ок.
Откидываюсь на спинку.
Голова гудит просто как улей. Я железный дровосек, но когда нужно выбирать между необходимым моему телу отдыхом, чтобы оно и дальше могло нормально функционировать, и истериками маленькой девочки, на которую я, по ходу, сделал слишком большую ставку, то…
Короче, в пизду. Разбираться с этим сейчас я точно не собираюсь.
Дома тепло. Стаська выбегает встречать меня в пижаме с фламинго, бросается на руки, прижимается щекой. Как всегда, пахнет детским шампунем со вкусом жвачки, и я изображаю голодного тигра, пытаясь откусить у нее кусочек пузика. Она смеется, пищит и мое сердце моментально оттаивает, потому что ее глаза светятся, как фонарики.
– Папа, у нас будет сказка про ведьму и кота? – спрашивает строго, глядя на меня синими, абсолютно такими же, как и у меня глазами. Мистика.
– Конечно, будет, – отвечаю и поднимаю ее на руки.
– А что ты мне привез? – тут же ловко выкручивается и спрыгивает на пол, бегая вокруг сумки как любопытный лисенок.
– А ты себя хорошо вела, м? – Смотрю сначала на нее, потом на няню, но та только нервно поджимает губы. – Ладно, вопрос риторический. Пойдем, посмотрим, что я там не глядя схватил с полки.
Вопрос подарков дочери – он всегда только на мне, никаких перепоручений помощнице, даже если работа ебёт, не переставая, три дня подряд.
Барби я тоже кое-что привез.
Следующих несколько часов – только она. Кубики, пазлы, глупые истории, много смеха и немного молока с печеньем. Укладываю ее около десяти, читаю сказку и когда Стаська начинает зевать, укрываю и просто лежу рядом пару минут. Дочка просит не выключать ночник и ерзает, намекая, что меня в ее кровати слишком много, чтобы она там разместилась в своей любимой позе – поперек. Мысленно выдыхаю, потому что спать вот так, не боясь оставаться одна в комнате, она начала не так давно. Да и подаренный Лори ночник просит отставлять включенным, кажется, просто потому что любит засыпать под россыпи звезд на потолке.
Я остаюсь у двери, пока Стася не начинает дышать ровно. Смотрю. Вдыхаю. Держу внутри себя чувство, что ради ее спокойного безмятежного сна я бы выкопал Таранова из могилы и еще раз туда его уложил, даже собственными руками, если бы это был единственный способ избавить мир от такой мрази.
Принимаю душ, выхожу оттуда в одних трусах и заваливаюсь на кровать.
Проверяю телефон еще раз, но Барби продолжает упрямо играть в молчанку.
Ладно, хули там. Она же реально… маленькая. До этой выходки я как-то вообще болт забил на ее возраст и нашу разницу в годах в целом. Кому какое дело на этих тринадцать лет, если нам в остальном ок, и самое главное – нам есть о чем поговорить, а не существовать в рамках встреч для секса. Охуенного, кстати, секса. Даже сейчас, заёбаный в край, я все равно чувствую, как мой внутренний Цербер скребет лапой под дверью и пускает голодную слюну. Типа, ну давай, хозяин, рванем, поебёмся, она же тоже хочет…
Набираю ее номер. Гудки. Гудки. Гудки.
Вдох-выдох.
Спокойно, Вадим, она просто слишком много намечтала насчет тебя, а ты недостаточно ясно объяснил. Надо объяснить еще раз.
Хентай: Я же просил не устраивать молчаливые протесты, Барби.
Жду. Минуту. Три.
На часах почти одиннадцать, но она читает сообщение и… все равно тянет время.
Барби: А ты, видимо, устраиваешь квест «угадай, с кем я в постели»?
Щёлкает что-то внутри. Не от злости – от разочарования. Потому что больше всего на свете после предательства, я не переношу, когда из меня делают несмешного, неспособного держать свое слово клоуна.
Хентай: Я максимально затраханный работой, Крис. Если ты в состоянии справиться с детскими обидками и спокойно поговорить – набери меня. Если хочешь устроить сцену – не сейчас.
На этот раз она отвечает почти мгновенно.
Барби: А ты хочешь, чтобы я сидела и ждала у моря погоды? Чтобы ты вспоминал обо мне между полетами и сделками? Или пока у тебя есть более приятная кандидатура для времяпрепровождения?))))))
Хентай: Я хочу, чтобы ты не устраивала детский сад.
Барби: А я хочу, чтобы ты перестал вести себя так, будто я просто леденец, который ты достаешь из кармана только когда случайно запускаешь туда руку!!!
Я вдыхаю. Закрываю глаза. Не хочу втягиваться в абсолютно лишенную смысла переписку, хотя прекрасно пониманию, что Крис провоцирует. Но спорить с ней по телефону я точно не буду.
Хентай: Поговорим завтра, Крис.
Барби: Конечно! Идеальная отговорка – на все случаи жизни!
Хентай: Крис, мне нужен воздух. И тебе, похоже, тоже.
Отправляю, блокирую экран и убираю телефон на тумбу.
Больше не смотрю и не проверяю. Потому что если сейчас влезу снова – тормоза точно слетят. А я держусь ради нее. Потому что какой бы крепкой эта мелкая коза не выглядела и какой-то бессердечной стервой не пыталась казаться, мою изнанку она точно не вывезет.
Тринадцать лет, Вадим. Оно тебе точно надо?
Глава двадцать девятая: Барби
Суббота.
Семь сорок три утра, а я уже на беговой дорожке.
Не потому что хочу, а потому что иначе сойду с ума. Тело пыхтит, как старая паровая машина, но я не сбавляю темп. С каждым шагом, с каждым ударом подошвы об прорезиненное полотно, как будто вытаптываю из себя остатки стыда. Бешеного и липкого, налипшего на меня как токсичный ливень, в который я попала без зонта. И который сама же нашаманила.
Вспоминаю нашу переписку, хотя не хочу. Не открывала ее, но перед глазами стоит каждый долбаный абзац, каждое выплюнутое в Авдеева слово. И от одной только мысли, что он читал всё это с холодным лицом, а может, даже с насмешкой – хочется снова ускориться. Разорваться пополам на этой чертовой дорожке, лишь бы забыть.
Я сорвалась. Размазалась. Вывалила все, как истеричная девочка, которой не хватило внимания.
И теперь… тишина.
Он ничего не написал с ночи. И не позвонил. И я не позвонила. Потому что… ну а зачем? Чтобы добить остатки достоинства? Чтобы положить себя на тарелочку и подать под приправой: «Любимая игрушечка снова готова раздвинуть ножки – только прости»?
В зале пахнет потом и пластиком. Я поднимаю волосы в хвост, вытираю лоб.
После кардио – гантели, штанга, жим. Потом растяжка, потом душ. Автоматически, по графику, как будто это поможет выжечь изнутри все то, что бурлило ночью и продолжает выплескиваться до сих пор, как будто даже еще более ядовитое, чем вчера.
После зала иду в кафе. Беру свой обычный завтрак: омлет с овощами, черный кофе без сахара, апельсиновый фреш. Сажусь у окна. Погода мерзкая, пасмурная, мокрая. Как, блядь, идеальный mood к моему сегодняшнему настроению. Сфоткать, запостить и подписать: День, когда все пошло по…
Смотрю на людей за столиками: смеются, обсуждают что-то, симпатичный парень завтракает в компании любимой мелкой собачки, семья с тремя детьми бурно обсуждают меню. А я – одна. Даже с подругами потрещать не о чем, потому что они до сих пор хором болеют и в сообщениях в нашей болталке только вялые шутки на тему соплей.
Я уговариваю себя, что ситуация кажется такой драматической только из-за погоды. И если бы было солнце – я бы просто пошла гулять по городу с включенной камерой и сделала бы миллион красивых снимков своего родного города, который люблю до безумия. А сейчас эта серость душит меня даже пока просто иду домой.
Квартира встречает тишиной. Одеяло сбито, плед валяется на полу, чашка со вчерашним кофе на прикроватной тумбе.
На подоконнике – кактус. Маленький, скрюченный, с двумя уродливыми пупырками. Поливаю, испытывая жуткие угрызения совести, потому что, кажется, в последний раз делала это в тот день, когда купила его с рук у той бабульки.
– Прости, – бормочу и вздыхаю. – Я тоже, кажется, немного… пересохла.
Потом просто брожу по квартире. Перекладываю вещи с места на место. Протираю полки. Выкидываю просроченный йогурт. Застилаю постель. Снимаю простынь и кидаю в стирку, просто чтобы чем-то заняться.
В ванной торчу час, наслаждаясь теплом и тем, как вода стекает по коже. Слушаю музыку, но не понимаю ни одной строчки, потому что мысли разлетаются в голове, как мячик от пружинистых стен.
Что я вообще хочу?
Позвонить? Извиниться? Притвориться, что ничего не было?
Не так, Крис, что ты должна сделать.
У меня же есть чертов план вендетты. Я не имею права на эту долбаную рефлексию, я должна держать рот на замке, слушать, вникать и запоминать. И если для этого придется терпеть какую-то Лори (или хрен не пойми кого еще) – значит, нужно делать вид, что я ничего не понимаю и не замечаю. А я, вместо этого, веду себя как влюбленная дура.
С досады грубо, немилосердно натягивая кожу на голове, отжимаю волосы и выхожу.
Пока сушу (сегодня – тупо как попало) волосы, представляю, как он смотрит в экран и решает – писать или нет. Думаю, он просто забил, потому что давно принял решение. Он же такой до хрена резкий и конкретный, он даже на многомиллионных сделках может позволить себе посылать всех налево и направо, и выкатывать условия. Что ему какая-то истеричка, даже если мой пирсинг в соске явно претендует на медаль года.
Писк входящего раздается где-то в гостиной. Я бросаю фен, стараясь поймать выстрелившее где-то в районе горла сердце.
Сообщение. От Авдеева.
Хентай: Если ты успокоилась – заеду за тобой через полчаса.
Смотрю в экран. Не дышу. Боюсь, что если вдруг позволю себе каплю облегчения – все исчезнет. И окажется, что это просто злая шутка моего мозга, а на самом деле там просто пустота или «Иди ты на хер».
Но сообщение никуда не девается.
Я: Есть пожелания к моему дресс-коду, Вадим Александрович?
Хентай: Оденься потеплее, Барби.
На сборы трачу пятнадцать минут – собираю волосы в растрепанный пучок на макушке и оставляю «на свободе» выбившиеся пряди, надеваю теплый костюм и удобные ботинки. На макияж нет времени, хотя час в душе немного освежил мой бледный невыспавшийся вид.
Выхожу, когда Вадим пишет, что подъехал.
Не жду – сама запрыгиваю в салон «Бентли» и складываю руки на коленях, чувствуя себя приглашенной, но не прощенной. Хочется, чтобы он как-то разбавил это напряжение – притянул к себе, поцеловал. Просто…
– Привет, – начинаю первой, ненадолго взяв под контроль свою внутреннюю обиженку и вспомнив о своих наполеоновских планах разрушить ему жизнь точно так же, как он разрушил мою.
– Привет, Крис. Пристегнись.
Я послушно исполняю команду, отданную совершенно спокойным, без намека на раздражение голосом.
Он уверенно рулит, без единого намека на то, что наша вчерашняя переписка вообще существует в этой реальности. А мое сердце колотится так, что я слышу его в ушах. Хочется что-то сказать. Любую ерунду, но я не знаю, с какой стороны к нему подступиться. И ненавижу себя за эти чувства, потому что раньше все было гораздо проще – я писала ему что хотела и как хотела, и даже не задумывалась, правильно ли подбираю слова.
Машина мягко выруливает на дорогу. Свет фонарей расползается на мокром асфальте.
Краем глаза скольжу по профилю Его Грёбаного Величества: собранный, уверенный, адски красивый. У него даже щетина на подбородке и скулах идеальная, и губы, одного взгляда на которые мне хватает, чтобы рефлекторно смочить свои языков в ожидании поцелуя.
Вадим рулит одной рукой, вторая свободно лежит на подлокотнике. Ни одного лишнего движения, ни одного напряженного мускула на лице. Только слегка хмурится, когда на экране закрепленного на подставке телефона всплывает входящий от абонента «Дёмин». Я уже второй раз вижу эту фамилию – зачем-то фиксирую у себя в голове. Но основной фокус на том, что Авдеев по-прежнему не прячет телефон и не скрывает, кто ему звонит. Хочет показать, что ему действительно нечего скрывать? Или подчеркивает, что ему плевать на то, что я могу там увидеть?
Пока он обменивается с Дёминым парой ни о чем не говорящих для меня реплик (но это, очевидно, очередная многомиллионная сделка), не выдерживаю и бросаю взгляд через плечо – на заднее сиденье, откуда оглушительно пахнет цветами. И там действительно лежит букет – белые и фиолетовые тюльпаны, аккуратно перевязанные тонкой лентой, без пошлой многослойной бумажной обертки. Корзинка для пикника, из которой торчит термос и пара глиняных кружек, плед. И ещё коробка. Небольшая, из плотного картона, перевязанная бледно-серой ленточкой. Возможно, я просто надумываю, но мне кажется, что именно из нее раздается аппетитно смешивающийся с ароматом цветом запах шоколада.
Я кусаю губу изнутри. Хочется спросить для кого это. Для меня? Хочется спросить, зачем. Хочется спросить, почему он вообще за мной заехал, если я вела себя как истеричка.
Но я молчу.
Он молчит тоже.
Ровно ведет машину сквозь мелкую морось, уверенно обгоняет, переключает поворотники. Абсолютно невозмутимый. Как будто все в порядке.
– Куда мы едем? – все-таки спрашиваю, когда нервное напряжение становится просто невыносимым.
– Расслабься, Барби, – коротко отвечает он. – Я же сказал – оденься тепло.
Только и всего. Без улыбки. Без поддевки. Просто факт.
– Цветы – мне? – Сглатываю и напяливаю свою потрепанную, но еще не до конца раздавленную маску похуистки.
– И цветы, и коробка.
Я перегибаюсь через заднее сиденье, забираю свои подарки, как будто нашла их под елкой на Новый год. Не хватает рук, потому что хочется одновременно держать нос в ароматном букете и развязывать вкусно пахнущую коробку. На ней характерный узнаваемый пейзаж знаменитого амстердамского моста над каналом. Открываю крышку – и по салону моментально разносится одурительный насыщенный запах черного шоколада. Это трюфели – их всего десять штук, но каждый выглядит так, словно сделан вручную. Сразу сую одну в рот, откидываю голову на спинку и урчу от наслаждения.
– Охренеть… – Стараюсь сдержать полный рот слюны. – Господи, это почти как оргазм.
Ловлю тихий смешок и все-таки успеваю заметить довольную Авдеевскую ухмылку, прежде чем он снова переключится на разговор.
Пока он рулит куда-то в сторону пляжа, успеваю съесть еще пару конфет. Интересно, а в термосе кофе или чай?
Терплю и не задаю лишних вопросов, потому что Вадим заканчивает разговаривать почти одновременно с тем, как «Бентли» выруливает на маленькую закрытую базу отдыха, куда нас пропускает охрана. Оставляет машину на парковке, выходит и забирает с заднего сиденья корзину и плед. Я выхожу следом, тяну с собой цветы и уже наполовину пустую коробку.
– Можешь оставить букет в машине, – предлагает Авдеев, но я упрямо мотаю головой.
Подстраиваюсь под его уверенный спокойный шаг, пока мы идем до беседки.
Молча смотрю как Вадим бросает плед на стол, ставит корзинку на скамейку… а потом, вдруг, поворачивается ко мне, берет за талию и уверенно сажает на стол. Я ерзаю, понимая, к чему здесь этот плед.
– Беспокоишься о моей заднице? – смотрю на него все равно снизу вверх из-за головок тюльпанов, которые торчат у меня в области носа.
– Должен же хоть кто-то о ней заботиться, раз хозяйка умеет только выпрашивать, – усмехается Вадим.
Я покрепче прижимаю довольно тяжелый букет к груди одной рукой, а второй, неожиданно осмелев, беру его ладонь и завожу сзади себе на ягодицу.
– Так лучше. – Секунду жду, пока его пальцы в ответ очень по-собственнически сомнут мою попу, и довольно жмурюсь. – Что, блин, было в тех конфетах, Тай? Специальная начинка из страны, где все разрешено? Чувствую себя пьяной.
Он ничего не говорит. Но когда убирает ладонь, чтобы взять термос из корзины, я недовольно капризно ворчу. Протягивает мне наполовину полную чашку – аромат кофе с приятно щекочет ноздри и это как раз то, что нужно, чтобы запить шоколадный Армагеддон у меня во рту.
Вадим тоже пьет, изредка поглядывая на меня – спокойно, но изучающе.
Я мысленно набираю в грудь побольше воздуха, потому что, очевидно, он дает мне возможность начать – и задать тональность.
– Прости, что устроила безобразную сцену в переписке на три акта, – говорю как будто спокойно, но чувствую, что в горле предательски дребезжит.
– У нас ничего не получится, если ты не сможешь мне доверять, коза, – в свою очередь отвечает он.
Делает глоток кофе, убирает чашку на скамейку. Становится ближе, позволяя букету быть моим щитом от его слишком очевидного вторжения за рамки личного пространства. Протягивает руку и убирает одну, самую непослушную прядь, мне за ухо. Когда смотрит вот так сверху – его темные густые ресницы кажутся почти бесконечными, а глаза – самого идеального синего цвета на свете.
Мое сердце снова подло предает и грохочет как будто навылет, так сильно и очевидно, что вибрация покачивает головки несчастных тюльпанов. Я знаю, что сейчас будет сложно и, возможно, до крови. Знаю – и поэтому хочу малодушно броситься к нему на шею, закрыть рот поцелуем и не дать сказать слова, которые наверняка размажут меня по этому столу, как масло по бутерброду.
Но я молчу и жду.
И он ждет – пока я едва заметно моргну, давая понять, что подготовилась держать удар. Хотя на самом деле ни хрена подобного, и мои пальцы холодеет совсем не от того, что я держу в их мокрые стебли тюльпанов.
– Крис, я хочу, чтобы сейчас ты послушала очень внимательно. – Его голос ровный и без намека на раздражение. – Послушала и услышала, потому что я больше не буду возвращаться к этому разговору.
Я киваю, цепляясь за букет как за спасательный круг.
– Мне хорошо с тобой, – продолжает Авдеев. – Мне нравится, что нам есть о чем поговорить и о чем посмеяться. И трахаться до такой степени, что ты просачиваешься мне под кожу как заноза.
Я нервно хмыкаю, но быстро осекаюсь. Он не шутит.
– Но, Крис… Я не влюбленный идиот. – Твердо и безапелляционно. – И мне казалось, что тогда за ужином я достаточно четко дал понять, какие у нас будут отношения.
– Более чем, – признаю, хотя вряд ли в моменте ему нужны мои комментарии.
– Я взрослый человек. У меня есть работа – ты прекрасно знаешь какая, я ничего от тебя не скрываю. У меня есть обязательства. Я не всегда на связи. Не всегда доступен. И это не потому, что мне плевать. Просто так устроена моя жизнь.
Его глаза смотрят прямо в меня, как будто он чувствует, что сейчас это для меня куда хуже слов – потому что синева беспощадно и безоговорочно плавит все мои защиты. Казалось, что я лепила их из стали и бетона, а оказалось – из восковых кирпичей.
Ты знаешь, что будет дальше, Крис. Что он скажет.
Я сглатываю, надеясь, что Авдеев хотя бы этого за цветами не видит.
– Я могу дать тебе заботу. Заботу, верность и себя, Крис. Но если ты рассчитываешь на романтические сопли – их, очевидно, не будет.
– Он говорил языком фактов, – не могу сдержать едкую иронию – единственное оружие, которое меня до сих пор не предало. Все, что у меня осталось, против того, что наполняет мое сердце каждую секунду, пока я дышу с ним одним воздухом.
Капитуляция, Кристина. Так это называется – грёбаная капитуляция.
– Не надо строить иллюзий, Барби. – Он подается вперед, осторожно притрагивается лбом к моему лбу, как будто снова точно угадывает, как меня добить. – И у нас все будет хорошо. Я выбрал тебя – тогда. И сейчас тоже выбираю тебя. Трахать другую тёлку – значит, не уважать свой выбор, не уважать то, что у меня уже есть. Сейчас это ты, Барби. На… какое-то время, хорошо? Пока так.
Каждое его слово – как будто уверенное и не предполагающее разночтений – разносит мое несчастное сердце. Вонзается в него иглой как в воздушный шарик, и он просто чудом не лопается кровавыми ошметками.
У меня дрожат кончики пальцев.
У меня кровоточит от его правды – кристальной, но убийственно беспощадной.
– Поцелуй меня… – с трудом узнаю в этом тихом стоне свой собственный голос. – Поцелуй меня, Тай… пожалуйста.
Я скорее чувствую, чем осознаю, потому что на это уходят считанные секунды – его пальцы поверх моих, вырывающие букет, шелест опадающих вокруг тюльпанов, его пальцы, вздергивающие вверх мой подбородок.
Язык на моих губах.
Нажим, властно размыкающий мой рот.
Поцелуй, от которого меня замыкает до самого копчика – сразу всю, по каждому нерву, внутрь, в кровяные тельца, перепрошивая, перенастраивая на этого мужика…
Просто один ёбаный поцелуй, от которого мои руки сами взлетают вверх, зарываются в его охуенные волосы и тянут меня вперед – как будто для полного падения мне осталось только бесстыже размазаться по нему своей превращенной в ваниль и сахарную пудру плотью.
Ты влюбилась, дура… Ты влюбилась в своего палача Крис.
Я протестующе хнычу, когда он мягко заводит ладонь мне на затылок и легонько, но настойчиво оттягивает голову, пока наши губы не размыкаются с влажным звуком моей безоговорочной потери себя.
– Сосредоточься, Барби, – а у самого в глазах такие черти пляшут, что я готова прямо сейчас отдать им себя на растерзание.
– Я тебя неделю не видела, мудак… – шепчу нашпигованным болью голосом. – Меня сначала нужно выебать, а потом разговоры со мной разговаривать. Хреновый вы какой-то бизнесмен, Вадим Александрович.
– Я инвестор, Барби. – Дергает уголком рта, сжимает пальцы сильнее, так что кожа на голове натягивается и сладко ноет. Прикусывает в уголок рта, дразнит, не давая себя в ответ вонзить в него зубы.
– Отлично, вложи в меня сначала свой член.
– Хуй тебе, пока не услышу твоего согласия.
– Я согласна – видишь, ноги уже раздвинула. – Ерзаю, развожу колени как долбаная балерина у станка.
– Больше никаких сцен, Крис, – отчеканивает Авдеев, демонстративно – да, блядь, именно демонстративно! – пряча вторую руку в карман пальто. – Я с тобой, маленькая, ничего через еблю решать не буду, поняла? Я хочу видеть, что ты понимаешь на что соглашаешься. Мы вместе в этом, и ты должна взять на себя ответственность – за свои эмоции, за ожидания, которых не будешь строить по крайней мере в ближайшее время, и за доверие мне. Потому что я больше не собираюсь бодаться с твоими фокусами каждый раз, когда не отвечаю на сообщение через две минуты или улетаю из страны.
– Или…? – я спрашиваю и тут же прикусываю язык, потому что мне не нужен этот вопрос.
Потому что я не хочу, чтобы он ответил. Не хочу знать это долбаное «или».
Хотя уже знаю.
– Или все, Крис.
Я чувствую себя такой ужасно глупой и безобразно смешной.
Беспомощной.
Маленькой девочкой, которая сидит под той лестницей и повторяет детскую считалочку, потому что не хочет слышать, но все равно слышит. Только сейчас я понимаю абсолютно все, на что подписываюсь.
Это билет в один конец.
«Мы» не про любовь. «Мы» – про мое разъёбанное сердце.
Хочешь, чтобы я положила его к твоим ногам, Тай?
Бери, видишь, мой белый флаг в крови.
Если бы во мне была хоть капля ума – я бы послала его нахуй, как других до него.
Встала, гордая и дерзка – и осталась бы в его жизни яркой кометой со штангой в соске, от которой у него встает, как по команде.
Но я сдохну, если уйду.
Сделаю три шага от него – и истеку болью и кровью.
Прости, папочка… Умоляю, пожалуйста, прости…
– Я согласна, Тай, – тянусь к нему снова, и на этот раз получаю все – обнимающие меня до хруста костей руки, горячее тело, запах, отравляющий и воскрешающий одновременно, жадный поцелуй и хозяйничающий в моем рту язык.
Счастливо смеюсь в его губы.
Даже если мое счастье – это зыбучий песок, и он уже прямо сейчас начал затягивать меня в медленную мучительную агонию.
– Ты охуеть какая шоколадная на вкус, – лыбится в ответ Авдеев, мягче, игривее.
– Это все конфетки. Признавайся – купил их в какой-то дорогущей кондитерской, за цену хорошей шоколадной фабрики?
– Неа, тупо в дьюти-фри, – дергает уголком рта, и жмурится, потому что видит – я бешусь, даже зная, что это чистой воды стёб. Наклоняется к моему уху, задевая его теплым дыханием. – Правый карман, Барби.
– Собираешься трахнуть меня здесь, пока моя задницы не примерзла к столу? – намекаю на то, что удивить меня презервативом еще раз точно не получится.
Но презерватива там нет.
Сначала мои пальцы вообще ничего не находят, и только подталкивающий взгляд Вадима заставляет опустить пальцы еще ниже. Пока они не натыкаются на тонкую цепочку.
Вытягиваю ее за край.
Разглядываю, как на изящной белой нитке из белого золота болтается тяжелый, размером с ноготь большого пальца, прозрачный камень. Он раскачивается от вибрации моих дрожащих пальцев, потому что даже в тусклом свете я отчетливо вижу на застежке клеймо известного «бирюзового» ювелирного дома.
Это бриллиант.
СтОит, блядь, как вся моя жизнь с авансом на сто лет вперед.
Даже если выглядит подчеркнуто просто и изящно. Статусно.
– Завтра закрытый благотворительный аукцион, Крис, – Вадим наслаждается моим молчаливым замешательством, поэтому позволяет себе еще немного смягчить тон. – Я хочу, чтобы ты пошла со мной.
Пока я что-то невнятно мычу, забирает цепочку из моих рук, ждет, пока до меня дойдет, что он собирается сделать и я, чертыхнувшись, отведу волосы с шеи.
Застегивает.
Изучает, как этот бриллиант смотрится на мне.
Ты знал, что я соглашусь? Купил красивый строгач своей болонке?
Трогаю камень кончиками пальцев, ощущая, как он теплеет от контакта с моей кожей.
– Отказ принимается, Вадим Александрович? – заглядываю ему в глаза.
– Отказ не принимается, Кристина Сергеевна.
– Разве ты не хотел пока не афишировать? – Делаю то, о чем мечтала всю неделю, нет – каждую минуту с тех пор, как он прошел мимо меня в офисе, даже не взглянув – забрасываю руки ему на плечи и тянусь к его телу, словно к самой огромной планете в моей Вселенной.
