Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)

сандра Александровича часто видели верхом, ездившим

вокруг Боблова, где он сдерживался бывать слишком

часто, но его туда постоянно тянуло – там жила его су

женая, его любовь. Когда Андрей Белый в первый раз

увидел вместе Александра Александровича с его женой,

у него вырвалось: «Царевич с царевной». В дни репети

ций белый конь со своим всадником поворачивал к боб-

ловскому дому, где его поджидала «царевна» со своими

милыми подругами. После обычных приветствий все спе

шили в сенной сарай – импровизированный театр.

Старый бревенчатый сарай видел настоящее священ

нодействие – столько вкладывалось вдохновения, чувств

и благоговения к искусству. Репетиции и приготовления

76

к спектаклю давали артистам много наслаждения и инте

реса: костюмы, декорации, устройство сцены, зрительного

з а л а , – все делали сами или под своим надзором. Во все

было вложено много любви, находчивости и таланта.

Но самые спектакли иногда приносили большие огорче

ния. Публику, кроме родственников и соседей, составляли

крестьяне ближних деревень. Репертуар совершенно не

подходил под уровень их развития. Происходило следую

щее: в патетических местах ролей Гамлета, Чацкого,

Ромео начинался хохот, который усиливался по мере

развития спектакля. «Представление» в понятии деревни

того времени должно было непременно потешать, сме

шить; так как в стихах вышеупомянутых авторов, произ

носимых спокойно, не было ничего смешного, то когда

наступало волнение, ж е с т ы , – они думали, что вот тут-то

и начинается, и разряжали свою скуку взрывами хохо

та, что очень смущало артистов. Чем патетичнее была

сцена, тем громче был смех. Другие забывали, что это

представление, – видели в артистах знакомые им лица:

«Шахматовский барин-то как к нашей барышне-то, толь

ко, шалишь, не на таковскую напал», и так далее,

и опять смех. Женская половина зрителей, наоборот, ви

дела все со слезливой стороны. Раз одна из зрительниц

на другой день после представления Гамлета делилась

своими впечатлениями с другой: «Он, милая моя, гово

рил-говорил, говорил-говорил, а тут как замахал рука

м и , – вишь, драться хотел, а Маруся-то и утопилась».

Офелия превратилась в Марусю. Свежо предание, а ве

рится с трудом.

Артисты огорчались, но не унывали. Их художествен

ная совесть могла быть спокойна – игра их была талант

лива. Александр Александрович, как исполнитель, был

сильнее всех с технической стороны. Исполнение же

шестнадцатилетней Любовью Дмитриевной роли Офелии,

например, было необыкновенно трогательно. Она не зна

ла тогда сценических приемов и эффектов и жила на сце

не. Офелия ее не была английской девушкой или рус

ской, а просто девической душой. Как трепетно, вдум

чиво слушала она монолог Гамлета и не делала жесты,

а они выходили у нее бессознательно, были полны роб

кой полудетской грации, так же как и выражение лица.

Александр Александрович находил все больше и боль

ше вдохновения в Боблове, что видно из его стихов. Так

проходила весна жизни Александра Александровича

77

Блока и его будущей жены – красиво, радостно, богато

внутренней жизнью.

Зимой он продолжал бывать у нас; своих стихов не

читал, хотя и писал их в этот период очень много. Раз,

впрочем, прочел юмористическую пьеску, забавную и

остроумную.

В конце зимы он сделался женихом. Свадьбу решено

было сделать летом в деревне. Быстро пролетело время.

Весной, как всегда, переехали в наше милое гнездо

Боблово, но настроение уже было не беззаботное, а не

много грустное. Люба жила в родной семье последние

дни. Белый конь со своим всадником все чаще и чаще

показывался из Дубровок и направлялся к нашему дому;

поэма достигала своего полного развития.

Настал день свадьбы. Александр Александрович и

Любовь Дмитриевна венчались в старинной церкви близ

Шахматова 4. Стоит она одиноко, белая, с отдельной

звонницей; кругом несколько старых могил с покосив

шимися крестами; у входа два больших дерева. Внутри

мрачная; на окнах железные решетки; очень старые

тусклые иконы, а на самом верху иконостаса деревян

ные фигуры ангелов. Церковь построена далеко от де

ревни. Богослужения в ней совершались редко; таинст

венное и мистическое впечатление производила она.

Не буду описывать подробности последнего дня перед

венчанием невесты; скажу только, что в подвенечном

наряде невеста была хороша: белое платье, вуаль, цветы

еще больше оттеняли ее нежность и свежесть, слезы не

портили, а скорее шли ей. Александр Александрович

давно заметил ее сходство с мадонной Сассо-Феррато,

приобрел фотографию этой картины и до последних

дней жизни имел ее в своей комнате на стене 5. Свою

невесту в церкви Александр Александрович встретил

очень бледный, взволнованный. Вдвоем с ней они долго

молились; им хотели уже напомнить, что пора начинать

обряд, по Дмитрий Иванович остановил, сказав: «Не ме

шайте им». Шаферами у Александра Александровича

были Сергей Михайлович Соловьев, племянник Влади

мира Сергеевича Соловьева, и младший брат невесты

Иван Дмитриевич Менделеев (теперь философ-матема

тик). У Любови Дмитриевны – Развадовский (теперь ка

толический монах) и Вениамин Смирнов, друг ее детства.

Провожатых собралось много: были родственники, сосе

ди по именью, доктор и другие; пришли крестьяне, всегда

78

дружно жившие с семьями Менделеевых и Бекетовых.

Бывшие в церкви говорили, что никогда не забудут кра

соты юной пары, выражения их лиц и гармонии всего

окружающего. Сергей Михайлович Соловьев тут же в

церкви сочинил стихи; помню только последние две

строки:

И видел я, как голубица 10

Взвилась в воскрылиях орла 6.

После окончания обряда, когда молодые выходили из

церкви, крестьяне вздумали почтить их старинным мест

ным обычаем – поднести им пару белых гусей, украшен

ных розовыми лентами. Гуси эти долго потом жили в

Шахматове, пользуясь особыми правами: ходили в цвет

ник, под липу к чайному столу, на балкон и вообще

везде, где хотели.

После венца молодые и гости на разукрашенных

дубовыми гирляндами тройках приехали в Боблово. Ста

рая няня и крестьяне, знавшие «Любу Митревну» с дет

ских лет, непременно хотели выполнить русский обычай,

и только что молодые вошли на ступеньки крыльца, как

были осыпаны хмелем.

Дома стол уже был готов, обед вышел на славу.

Дмитрий Иванович, очень расстроенный в церкви, где он

во время обряда даже плакал, успокоился. Обед прошел

весело. Крестьянки ближних деревень – Боблова, Семи-

чева, Ивлева, Мишнева собрались во дворе и пели под

ходящие к случаю песни; конечно, их угощали. За сто

лом провозглашали обычные тосты за молодых, говорили

«горько». Дмитрий Иванович развеселился – шутил и

смешил. Оживлению способствовало и то, что за обеден

ный стол посадили и младших – брата и сестру (близне

цов) невесты и их ровесников-друзей. Маленькая еще

сестренка Муся расхрабрилась до того, что, подняв

бокал, как делают большие, провозгласила своим звонким

голоском: «За всех гостей!», на что почтенный доктор

наш, Иван Иванович Орлов, с комической торжествен

ностью ответил: «За вашу храбрость». Это еще больше

подбодрило юную компанию и разогрело их веселье.

После обеда подана была тройка. Молодые простились

со всеми (невеста со слезами), их усадили в экипаж,

ямщик гикнул, лошади тронулись, звеня колокольчиками.

Александр Александрович увозил Любу из-под роди

тельского крова в новую жизнь.

79

Молодые стали жить у матери поэта Александры

Андреевны и ее второго мужа – Кублицкого-Пиоттух.

Александр Александрович был еще студентом универси

тета. Летом по-прежнему жили в Шахматове, куда меня

тянуло теперь еще больше. Поселились они, по своему

желанию, не в большом доме, а в очень маленьком фли

гельке, бывшем раньше конторой или сторожкой. Обста

вили и устроили его своими силами; как птицы, свивая

свое гнездо, таская все нужное из большого дома, с чер

дака и откуда попало. Гнездышко вышло прелестное.

Когда я подъезжала к Шахматову, глаза мои нетерпе

ливо обращались в одну сторону, туда, где стоял малень

кий домик, заросший до самой крыши розами (rose de

Provence) и сиренью, оттуда на колокольчики показыва

лась юная пара – «царевич и царевна»; поэма продол

жалась.

Через несколько времени Александр Александрович,

окончив курс университета, переехал с Любой на само

стоятельную квартиру. Но тут заря их жизни уступила

место загоравшемуся дню, юность – зрелости.

На этом я закончу мои воспоминания об А. А. Блоке.

MAP. ГРИБОВСКАЯ

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ

Вот вижу я его десятилетним мальчиком среди бла

гоуханных полей и лугов родного Шахматова – подмос

ковного имения дедушки, профессора А. Н. Бекетова.

Этих двух существ – белокурого мальчика с голубыми

глазами и старика-ботаника с пушистыми, серебряными

кудрями – можно было почти всегда видеть вместе,

дружно беседующими.

«Сашура» был кумиром всех: и матери своей, и ба

бушки, Елизаветы Григорьевны Бекетовой, которая как

раз в эту пору заканчивала перевод книги «Стэнли в

дебрях Африки». Мальчик не на шутку увлекался рас

сказами об отважном путешественнике и в высокой тра

ве старого шахматовского сада воспроизводил особенно

поправившиеся ему местности.

Пришла пора отдавать «Сашуру» в гимназию, и сту

дент В. М. Грибовский, близко знавший семью Бекето

вых, предложил для облегчения зимних занятий теперь

же, летом, приступить к латинскому языку. Жадно при

нялся мальчик за новый предмет, восхищая порой своего

учителя меткими сравнениями, блестящей памятью.

Рим с его героической историей, с его походами, с

его дивными архитектурными памятниками не давал

мальчику покоя. Стали замечать, что Сашура куда-то

исчезает. Приехали как-то раз соседи: профессора Фа-

минцын и Менделеев со своей маленькой дочкой, сделав

шейся впоследствии женой поэта. Все разбрелись по са

ду искать мальчика, а он в выпачканном матросском

костюме, весь потный, в овраге, усердно проводит рим

ские дороги и акведуки.

– Мне еще нужно в стороне от терм Каракаллы за

кончить «Via Appia», сейчас п р и д у , – пояснил будущий

поэт. <...>

81

Ф. А. КУБЛИЦКИЙ

САША БЛОК

Из воспоминаний детства и юности

Стройный мальчик, с вьющимися светлыми волосами,

веселый, шаловливый, в детстве общительный, а с года

ми все более замкнутый, чуждающийся «пошлой» житей

ской обстановки, порой у г р ю м ы й , – вот портрет Саши

Блока. Открытая, ясная улыбка сменилась несколько

грустным, даже ироническим выражением лица; с иро

нией глядел он на все окружающее и на большинство

окружающих. Характер у Саши был в юности мягкий

и сдержанный; резкость проявлялась редко.

В детстве и ранней молодости у Саши не было

настоящих близких товарищей. Сперва участниками его

игр были мы, его младшие двоюродные братья, и другие

родственники нашего возраста. Товарищ по гимназии

Н. В. Гун едва ли мог быть действительно близок Блоку,

так как по всем своим привычкам и вкусам был далек

от духа и интересов, господствовавших в бекетовской

семье. Точно так же случайна и кратковременна была

неожиданно возникшая дружба с кадетом, а затем моло

дым офицером В. В. Греком. Нелюдимость Блока начи

нала сказываться уже в довольно ранних годах.

Зимой в Петербурге мы жили довольно далеко друг

от друга и видались не часто. Обычно Саша приезжал

к нам по субботам, и мы затевали возню. Сначала это

были просто детские шалости, затем в моду вошли

«представления». В Мариинском театре шел тогда балет

«Синяя Борода», на который нас возили 1. И вот мы

втроем – Саша и мы, братья, стали изображать этот

балет. Особенно смешон был Саша в роли одной из жен

Синей Бороды: он влезал на шкаф в нашей детской и

82

оттуда махал руками и длинными уже ногами, изобра

жая, как заточенная в башне жена Синей Бороды взы¬

вает о помощи.

Большинство наших воспоминаний о Саше Блоке

связано с Шахматовом, небольшим имением нашего деда

А. Н. Бекетова, куда нас троих привозили каждый год,

примерно в мае, и где мы оставались до конца августа

или начала сентября. Первой приезжала в деревню ба

бушка. Затем понемногу съезжались прочие члены семьи.

Вновь приезжающих выходили встречать на дорогу, жда

ли, прислушивались к колокольчику. Когда усталая

тройка лошадей в забрызганной коляске въезжала на

двор, яростно лаяли дворовые собаки, раздавались шум

ные приветствия, а мальчики тотчас бежали в сад, во

флигель, в любимые места, наслаждаясь деревенским

привольем после городской зимы. Начиналась счастливая

для детей летняя пора: никаких занятий и уроков, пол

ная свобода, все удовольствия деревенской жизни.

Дедушка и бабушка Бекетовы, приезжая на лето в

деревню, стремились к полному одиночеству и отдыху от

людей, которые надоедали им за зиму в Петербурге.

Всегда подчеркивалось, что мы живем «в деревне», а не

на даче. Дачная жизнь считалась синонимом пошлости.

В отношении одиночества особенно требовательна была

бабушка Елизавета Григорьевна, весьма строго и остро

умно, но не всегда справедливо оценивавшая людей.

Гостей в Шахматове бывало всегда очень мало, а с со

седями почти совершенно не знались. В этом сказывалась

бекетовская исключительность, строгость и требователь

ность к людям, проявившаяся впоследствии так остро и

в характере Саши Блока.

В деревне Гудино, в одной версте от Шахматова, ряд

лет подряд жили летом какие-то французы или швейцар

цы, какой-то мосье Эбрар с женой, преподаватель фран

цузского языка в одной из московских гимназий, недур

ной пейзажист-любитель, дальний родственник довольно

известного парижского журналиста, редактора газеты.

Дедушка А. Н. Бекетов очень любил французов и все

французское и превосходно говорил по-французски, как,

впрочем, и вся вообще семья Бекетовых; все ее симпатии

всегда были на стороне французов, к немецкому же и к

немцам относились враждебно, иронически, презритель

но, делая исключение только для немецкой музыки. Тем

не менее Эбраров не только никогда не приглашали, но

83

даже избегали встречи с ними на прогулках. Однажды

мы встретились с ними чуть ли не лицом к лицу; маль

чики, по-своему выражая настроения старших, бросились

в сторону и спрятались от «французов» за поленницу

дров.

На дворе в Шахматове была большая куртина из

кустов шиповника, сирени, корнуса и спиреи. В этой

куртине мы устроили ряд извилистых ходов, площадок и

укрытий «для защиты от разбойников», чем вызвали не

удовольствие бабушки. Она говорила, что куртина может

служить действительно хорошим укрытием, но только для

кур и цыплят от коршунов; мы же распугали всех кур.

Тогда мы перенесли нашу деятельность в сад, где за

«дальней кленовой дорожкой» была заросшая канава,

отделявшая сад от леса. В окружающих кустах Саша

задумал устроить укрепления для защиты от неприятеля;

мы усердно трудились над расчисткой ходов и площадок

под корнями и деревьями, обрубали верхи у деревьев и

устраивали естественную «лестницу» на сосну, где был

«наблюдательный пункт». Все это сооружение называлось

«Нэ», по первому случайному слову, сказанному кем-то

из нас троих.

Во всех этих затеях Саше, самому старшему из нас,

принадлежало обычно первое место как в отношении за

мысла, так и в смысле выполнения.

В раннем детстве одной из любимых наших игр была

игра в поезда. Все скамейки в саду были названы по

имени больших буфетных станций б. Николаевской, ны

не Октябрьской железной дороги, которую мы хорошо

знали и любили. Первая, ближайшая к дому, скамейка

под кустом акации называлась «Любань», далее шла

«Малая Вишера», две скамейки посреди главной липовой

аллеи изображали Бологое, затем шли и другие станции

на дальней дорожке, в березовом кругу и т. д. Игра за

ключалась в том, что, прижав к ребрам локти согнутых

рук и выбрасывая их вперед наподобие поршней, мы бе

жали по дорожкам, останавливались у станций-скамеек,

маневрировали, встречаясь друг с другом, гудели дикими

голосами.

Одно время очень сильно увлекались крокетом, но по

том он всем надоел.

Устроенная на лужайке «гимнастика» привлекала

Сашу: он любил проделывать упражнения на кольцах и

на трапеции.

84

Мы часто катались верхом. На деревенских лошадках

изъездили мы все окрестности на расстоянии десяти —

пятнадцати верст от Шахматова. У каждого было свое-

английское седло с особым потником, уздечкой и стеком.

Саша всегда старался забраться куда-нибудь подаль

ше, в новые места, на глухие лесные дороги. Он любил

открывать новые виды и дали, которыми так богата эта

часть Московской губернии. Большей частью эти поездки

совершались под вечер, когда спадала жара и лошадей

меньше беспокоили мухи и слепни. Домой возвращались

уже почти в темноте. Вставала красная полная луна, ту

ман белой пеленой стлался вдоль реки и подбирался к

усадьбе. Приближаясь к дому, мы любили устраивать

скачки, не щадя усталых лошадей. Саша, на своем сером,

более крупном Мальчике, обычно обгонял нас с братом.

Конь этот был с норовом: в молодости его долго держа

ли в темной конюшне и потому зрение его было испор

чено; он пугался всего и шарахался в сторону, но Саша

привык к его замашкам и справлялся с ним довольно

хорошо.

Высокий белый конь, почуя

Прикосновение хлыста,

Уже волнуясь и танцуя,

Его выносит в ворота 2.

Саша необычайно хорошо относился к животным.

Особенно любил он собак, и они его любили. Ирландский

сеттер Марс, погибший от чумы в Шахматове, был од

ним из его любимцев. Позднее он постоянно возился а

гулял с таксой своей матери Крабом.

У дедушки была такса Пик. Умная и веселая собака

горячо любила своего хозяина. После смерти дедушки

Пик сделался угрюмым. Он привязался к Саше и охотно

всегда гулял с ним. Когда Пик издыхал от сердечного

припадка, лежа на полу в гостиной, при этом присутст

вовали все шахматовские обитатели, в том числе и Саша.

Пик взглянул на Сашу, завилял хвостом и опрокинулся

на бок. Его похоронили в саду и на могилу положили

камень.

Саша не любил общих прогулок. Охотно гулял лишь

с дедушкой Бекетовым. Это стремление к уединению

росло с годами. Позднее он совершал далекие прогулки

вдвоем с женой. Собаки всегда его сопровождали.

В свежие или дождливые вечера мы втроем после чая

забирались в гостиной («голубой комнате») на старинный

85

красного дерева диван, где по бокам лежали два мягких

валика и было много подушек. Мы бросались ими и

били ими друг друга. Наши матери и тетушки наблюда

ли за нами со смехом, но не без страха, опасаясь, чтобы

подушки не попали в окно или лампу, Саша необычайно

ловко и метко тузил нас с братом, швырял в нас подуш

ками и тяжелым валиком с такой стороны, откуда мы

не ждали. Это занятие приводило нас в такое неистов

ство, что унять нас и отправить спать бывало трудно.

Саша не чуждался физической работы, а временами

даже увлекался ею. Рубил кусты, пилил деревья, расчи

щая заросли в саду, к ужасу бабушки, не любившей

«чрезмерную», по ее мнению, культурность садовой при

роды и считавшей, что надо оставить все, как было

раньше и как само растет. Саша собственноручно с од

ним из нас свел небольшую, но очень хорошую березо

вую рощицу под садом. Взрослые приходили в ужас от

такого вандализма, но впоследствии сами были очень ему

рады, так как благодаря этому открылся далекий и ши

рокий вид с балкона и из дома:

И дверь звенящая * балкона

Открылась в липы и сирень,

И в синий купол небосклона,

И в лень окрестных деревень 3.

С крестьянами Саша умел разговаривать без той

искусственной, фальшивой «простоты», которой часто

страдала русская городская интеллигенция, но, в силу

своей прирожденной необщительности, он не искал

встреч и бесед с ними.

В 1896 году летом мы с моей матерью и с Сашей

Блоком ездили на Всероссийскую выставку в Нижний-

Новгород. Поездка в провинцию была для мальчиков

новостью: кроме Петербурга и Шахматова, они почти не

знали России. И дорога и город на берегу Волги возбуж

дали любопытство. Нарядные выставочные павильоны,

толпа, обеды в ресторанах – все это было ново и при

влекательно. Помнится, с большим вниманием осматри

вали мы с Сашей железнодорожный отдел. В большом

прохладном павильоне стояло множество чистеньких ва

гонов и паровозов. Мы с Сашей беспрепятственно лазили

* Дверь из столовой на балкон действительно открывалась с

каким-то звенящим звуком. ( Примеч. Ф. А. Кублицкого. )

86

по ним и с большим удовольствием осматривали всевоз

можные подробности 4.

Кроме посещений выставки, прогулок по городу и на

гору с видом на Волгу и Оку, мы побывали в драмати

ческом театре. Играла труппа московского Малого театра

с Южиным и Лешковской. Шла пьеса Вл. И. Немирови

ча-Данченко «Цена жизни». Мы сидели в ложе. При вы

ходе на сцену каждого артиста Саша вполголоса, но

весьма авторитетно, пояснял мне, кто выполнял бы эту

роль в Александринке (например, Савина, Аполлонский

и др.). Его знание театра производило на меня большое

впечатление.

Саша с детских лет увлекался декламацией. Он ни

сколько не стеснялся посторонних и никогда не застав

лял себя упрашивать. С удовольствием декламировал

шекспировские монологи Отелло, Гамлета, Юлия Це

заря, читал Апухтина («Сумасшедший»), даже в том

случае, если среди присутствовавших некоторые нахо

дили это «несколько смешным».

Страсть к театру проявилась у Блока очень рано и

усердно культивировалась его матерью. Бесконечны бы

ли разговоры об «Александринке», восторги перед Сави

ной и Коммиссаржевской, резкие порицания других арти

стов. Суждения высказывались строгие и безапелляцион

ные. Признавалась только русская драма, но посещались

и спектакли иностранных гастролеров: Сальвини, Тины

ди-Лоренцо и др.; о них бывало много разговоров и

толков.

Деревенские спектакли были одним из проявлений

этой театральной склонности. В ранней юности мы со

чинили с Сашей трехактную комедию «Поездка в Ита

лию». Сюжет был заимствован из какого-то нехитрого

английского или французского рассказа. Представление

было дано на балконе шахматовского дома, причем зрите

ли сидели внизу, в саду, а мы действовали на балконе,

как на сцене 5.

К еще более раннему детству относится другое пред

ставление, разыгранное в шахматовском саду, на лужай

ке. Ставился «Спор двух древних греческих философов

об изящном» Козьмы Пруткова 6. Прутков в то время

постоянно читался, цитировался нами и возбуждал все

общее восхищение. Отдельные его словечки повторялись

всей семьей, в том числе и Сашей Блоком, сохранившим

привязанность к нему на всю жизнь.

87

Более совершенное театральное представление с на

стоящей декорацией, занавесом, с костюмами и гримом

состоялось в Петербурге, у нас на квартире. В двух ма

леньких французских пьесках, которые мы разучивали

под руководством нашей гувернантки Marie Kuhn, Саша

исполнял видные роли. Хорош он был в пьесе Скриба 7,

где изображал археолога мосье Пуатрина, откапывавшего

разный хлам у себя в саду и выдававшего черепки горш

ков за фрагменты римской керамики.

Бобловские спектакли относятся к более позднему пе

риоду. Они достаточно подробно описаны М. А. Беке

товой. Приготовлений, разговоров и воспоминаний о них

было очень много. Окрестные крестьяне наполняли боб-

ловский сарай и смотрели, как «наша барышня» и «шах-

матовский барчук» исполняют Шекспира, Пушкина,

Грибоедова. Зрители слушали внимательно, но иногда

раздавался смех и возгласы удивления. Это были спек

такли для участников, а не для зрителей.

После «Гамлета» в чудную июльскую ночь ужинали

на большом балконе бобловского дома. Отец «Офелии»

Дмитрий Иванович Менделеев, у которого в нижнем эта

же построенного им дома была устроена лаборатория и

которому, очевидно, мешали шумные гости, не присутст

вовал на ужине. К концу ужина он вышел, запахивая

свой широкий кафтан, и сказал, обращаясь ко всем:

– А вы скоро кончите?

Впрочем, тут же, видя, что до конца далеко, он при

гласил одного из гостей сыграть с ним в шахматы, что

тот немедленно и исполнил.

Еще позднее, в Петербурге, пришлось видеть Сашу на

сцене какого-то любительского театра, кажется, в Зале

Павловой. Роль совершенно ему не подходила. Он изо

бражал молодящегося старичка, и выходило это у него до

вольно плохо. Да и пьеса была изрядно пошла и скучна 8.

К драматическому искусству Саша был мало спосо

бен, но отличался большой наблюдательностью и уменьем

комически передразнивать разных известных лиц, а

также родных и знакомых.

Так, изображал он артистов Аполлонского, Юрьева,

Далматова, Бравича, Дальского, поэтов В. Я. Брюсова,

З. Н. Гиппиус и др.

Вспоминаются приезды в Шахматово Б. П. Бугаева

(Андрея Белого), одного или с А. С. Петровским и с

С. М. Соловьевым, студентом Московского университета.

88

В один из своих приездов Бугаев поразил всех своим

необычайным костюмом. На нем была надета белая

длинная блуза из очень прозрачной материи, сквозь кото

рую просвечивало тело и которая от ветра заворачива

лась сзади. На груди был большой черный крест на чер

ной цепи, как у богомольца. Бугаев был изысканно

вежлив и любезен. Целые дни и ночи шли у него с

Блоками разговоры на мистические и литературные темы.

Сережа Соловьев, наш троюродный брат, тоже не

сколько раз приезжал в Шахматово и вел долгие лите

ратурные разговоры с Сашей и его женой.

Саша очень редко посещал своих родственников, жив

ших под Москвой, близ Шахматова. В Дедово (близ

ст. Крюково) к Соловьевым он ездил всего раз или два,

но главную роль играли тут не родственные связи, а

литературно-философские интересы. Бывал он также и в

маленьком именьице тетушки Софии Григорьевны Каре

линой (тети Сони) – Трубицыне. Она, между прочим,

пыталась ввести его в семью своих соседей и приятелей

Тютчевых, живших в Муранове, но Сашу не удалось

уговорить съездить к ним.

В связи с Тютчевыми вспоминается такой случай.

У тети Сони в доме жила дальняя родственница «тетя

Лена», тоже старушка, не имевшая никаких средств.

Сама тетя Соня часто бывала у Тютчевых; естественно,

что они гостеприимно приглашали к себе и тетю Лену,

но она всегда отговаривалась, и на одно из таких при

глашений ответила следующими стихами:

Чтобы ехать к вам в Мураново,

Надо быть одетой заново.

У меня ж на целый год

Старый ваточный капот.

Так меня к себе уж лучше вы

Не зовите в гости, Тютчевы.

Эта шутка имела большой успех и часто повторялась

в бекетовской семье, в частности, и Сашей, и его

женой 9.

Одной из отличительных черт Саши была искренняя

и глубокая любовь ко всему русскому и недружелюбное,

иногда даже неприязненное чувство к «загранице».

В этом не было ничего похожего на «квасной патрио

тизм», который жестоко осуждался и презирался в беке-

товской семье. Неприязненное отношение к иностранному

поддерживалось в Саше его матерью, но не вполне соот-

89

ветствовало взглядам деда А. Н. Бекетова, горячего по

клонника французской культуры.

В немецкий курорт Наугейм Саша ездил с большой

неохотой, исключительно ради больной матери. В связи

с этими поездками высказывалось немало острых и яз

вительных суждений о немецкой аккуратности, скупости,

безвкусице, филистерстве и т. п.

Несколько ироническое отношение к поездке в Гер

манию видно из сохранившейся у меня его открытки.

Я доехал из Петербурга вместе с Александрой Андреев

ной и Сашей до Берлина, а там наши маршруты разо

шлись, и мы должны были расстаться, причем это раз

деление было проделано немцами так стремительно, что

мы не успели проститься. Поздравляя меня с днем рож

дения, Блок пишет 13 июня 1903 г.:

«Поздравляю тебя, брат мой, внезапно утраченный

мною в Берлине. Ходил и искал тебя, но т щ е т н о , – на

верх не пустили. Некоторые немцы уже начинают изред

ка удовлетворять мои желания, когда я объясняюсь с

ними на туземном наречии. Будь весел и здоров. Твой

Сашура».

Глубоко понимал и любил Саша русскую деревню

и русскую природу, мирную, кроткую, тихую природу

средней и северной России, природу Пушкина, Тургене

ва, Фета. Про него можно было сказать словами Бара

тынского:

С природой одною он жизнью дышал,

Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье.

С. H. ТУТОЛМИНА

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ

Александр Блок приходится мне двоюродным братом:

его отец, Александр Львович Блок, профессор Варшав

ского университета, был родным братом моей матери,

а мать их, наша общая с Александром Блоком бабушка,

редкий по душе человек, жила всегда у нас.

Александр Львович несколько раз в год приезжал из

Варшавы к нам навещать свою мать и жил у нас по

нескольку дней. Ясно помню его удивительно красивое

лицо, немного напоминающее лицо Гейне, всегда грустные,

куда-то устремленные глаза и тихий, красивый, но одно¬

тонный голос. Часто он садился за рояль и играл по па

мяти Шопена (любимый его композитор), а затем декла

мировал Мицкевича. По вечерам у него бывали длинные

и грустные разговоры с бабушкой, после которых бабуш

ка всегда плакала.

Мы с Александром Блоком (Сашурой) родились в

одном году – 1880-м. Когда нам исполнилось по семи

лет, мы с ним затеяли переписку (его мать не бывала

у нас 1, а он сам начал бывать уже значительно позже,

с 1895 года, когда наша семья после долгого отсутствия

опять поселилась в Петербурге). Переписывались мы и

прозой и стихами. К сожалению, эта переписка у меня

не сохранилась; помню только две строчки из одного

стихотворения:

Ужин был у нас прекрасный

И кисель из клюквы красный.

С 1895 года Ал. Блок начинает навещать нас, сначала

редко, а потом все чаще. Помню его в гимназическом

91

мундирчике, тоненьким, с нежным румянцем, с чудными

курчавыми волосами, когда он приходил поздравлять ба

бушку в различные праздничные дни. Он был всегда ти

хим, но не печальным; наоборот, от него всегда веяло

каким-то душевным равновесием и ясностью.

Когда он сделался студентом, а мы с сестрой одновре

менно кончили гимназию, мы стали чаще видеться с

Сашей. По субботам у нас собиралась молодежь, по пре

имуществу студенческая (мой отец был тогда директором

Электротехнического института), и у нас было много му

зыки, пения и декламации. В то время Ал. Блок увле

кался Шекспиром и летом в имении Шахматово на

ст. Подсолнечная играл Гамлета и Отелло вместе со сво

ей будущей женой (Любовью Дмитриевной Менделеевой).

На наших вечеринках он любил декламировать моно

логи Гамлета, Отелло, а также Дон-Жуана (из пьесы

А. Толстого). Кроме того, он прекрасно читал «Сума

сшедшего» Апухтина, и я никогда с тех пор не слышала

никого, кто бы читал это стихотворение так хорошо, как

Ал. Блок.

В 1898 году устроилась у нас на святках «украинская

колядка». Компания наша (около сорока человек) разу

чила несколько народных украинских песен, «колядку»

из оперы «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова,

застольный хор из оперы «Русалка» Даргомыжского и в

крытых дилижансах (так называемых «кукушках»)

разъезжала по знакомым с мешками для колядования.

Конечно, был с нами и Саша, в украинском костюме,

но отнюдь не поющий: как мы ни старались, но не мог