Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Москве труппе во главе с Мейерхольдом суждено было

сделать театр снова желанным и нужным для поэта.

В некоторых воспоминаниях о Блоке говорится, что

поэт бывал за кулисами, вращался в кругу актеров. Мно

гим это должно показаться случайным: молодой человек

развлекался театральными представлениями, веселился в

кругу интересных женщин.

«Болтали... Много хохотали...» – пишет М. А. Бекетова

мимоходом. На самом деле это было несколько не так.

В театре Коммиссаржевской создалась особая атмосфе

ра, подходящая для поэта Блока. Перед открытием се

зона устраивали собрания по субботам, на которые при

глашались все наиболее значительные новые литераторы

и поэты, для того чтобы актеры, общаясь с ними, нахо

дились в сфере влияния нового искусства 2.

Театр ремонтировался, и гостей пришлось принимать

на Мастерской <улице>, в помещении Латышского клуба,

там же, где шли репетиции. Художника Н. Н. Сапунова

попросили как-нибудь украсить нескладную длинную

комнату с узкой эстрадой. Он удивил всех своей изобре

тательностью. Голубое ажурное полотно, напоминающее

сети или, скорее, паутину, окутало стены. Это была часть

410

декораций для «Гедды Габлер». Невзрачная дешевая ку

шетка закрылась ковром. На покрытом сукном столе

стояли свечи. Комната преобразилась. Труппа собралась

заранее. У актеров было приподнятое настроение, но вели

себя все очень сдержанно.

Вера Федоровна Коммиссаржевская, трепещущая и

торжественная, как перед первым представлением, ждала

гостей.

В этот вечер Сологуб читал свою пьесу «Дар мудрых

пчел». Я не заметила, когда вошел Блок, только после

чтения я увидела его, стоявшего у стены рядом с женой,

Любовью Дмитриевной, одетой в черное платье с белым

воротничком. Она была высокого роста, с нежным розо

вым тоном лица, золотыми волосами на прямой пробор,

закрывающими уши. В ней чувствовалась настоящая

русская женщина и еще в большей степени – героиня

северных саг.

Наружность Блока покорила всех. Он был похож на

германских поэтов – собирательное из Гете и Шиллера.

В тот вечер, по примеру других поэтов, он читал стихи

в знакомой нам манере, но с совершенно индивидуаль

ными интонациями и особенным металлическим звуком

голоса. В нем чувствовалась внутренняя сила и большая

значительность.

Блок приковал к себе общее внимание, хотя героем

вечера должен был быть Ф. К. Сологуб. Сергей Городец

кий делил успех с первым. Оригинальный и обаятельный,

он стал нам близким как-то сразу. Из всех стихов, про

читанных Блоком, «Девочка в розовом капоре» 3 пленила

меня больше всего; мне так захотелось прослушать еще

раз это стихотворение, что я обратилась к Блоку с доволь

но странной просьбой – прочитать мне его. Александр

Александрович охотно и просто согласился на это. Мы

стали оба за полуоткрытой дверью, и поэт прочел мне со

всей проникновенностью «Девочку в розовом капоре».

Собрание было многолюдно. Все присутствующие

читали свои стихи. Кузмин пел «Александрийские пес

ни». Вера Федоровна пела и декламировала. Кажется, в

первую же субботу был поставлен «Дифирамб» Вячесла

ва Иванова 4. Все наши актеры, скрытые занавесом,

изображали хор. Я читала слова пифии. В промежутках

между декламацией и пением весело болтали группами,

завязывались знакомства. Мелькали женские улыбки, ло

коны, шарфы... Вихреобразные движения Филипповой,

411

скользящая походка Мунт, пылающие глаза Волоховой,

усталые, пленительные движения Ивановой и, как горя

щий факел над в с е м , – сама Коммиссаржевская; все эти

женщины приветливо слушали, восхищались и восхища

ли, переносясь от одной группы писателей к другой.

Конец вечера Мунт, Иванова, Волохова и я провели

в компании Блока и Городецкого. Они оба мне вспомина

ются как-то нераздельно. Тут началось наше дружество.

Я попросила обоих поэтов дать мне стихи для чтения, и

оба охотно исполнили мою просьбу.

В следующую субботу я получила от Городецкого

собственноручно переписанную «Весну монастырскую» и

от Блока – «Вот явилась, заслонила всех нарядных, всех

подруг...» 5. Почему-то впоследствии Блок изменил в этом

стихотворении строки, которые особенно мне нравились.

Вместо напечатанных теперь – «золотой твой пояс стя

нут» и т. д., там было следующее: «Так пускай же ветер

будет петь обманы, петь шелка, пусть вовек не знают

люди, как узка твоя рука...» В такой редакции я всегда

и читала это стихотворение 6.

На втором собрании 7 Блок читал свою пьесу «Король

на площади». И еще более неотразимое впечатление он

произвел на нас. Поэт сидел за столом, голова его прихо

дилась между двумя красными свечами. Лицо, не скло

ненное над рукописью, только опущенные глаза. Я ду

маю, что та радость, которую я испытывала при ощуще

нии гармонии в существе поэта, охватывала и других

присутствующих.

Блок сам, его внешность, голос, манера чтения гар

монировали с его стихами. Пьеса, навеянная современ

ностью, получилась все же неожиданной и далекой от

надоевшей повседневности. Во время перерыва я услы

шала, как Блок сказал кому-то: «Зодчий и его дочь —

это кадеты». Я рассмеялась про себя, потому что мыслен

но поставила рядом с образом Зодчего думского говоруна

в визитке. Тогда я еще не привыкла к отображению дей

ствительности в стихах Блока. Всякий действительный

факт преображается в его творчестве. Такое же недоуме

ние вызвала у меня другая фраза Блока, тоже в самом

начале знакомства. Разговор зашел о стихотворении

«В голубой далекой спаленке твой ребенок опочил...»

Я спросила: «Ребенок умер?» – и получила ответ: «Мать

его задушила». Помню, что у меня вырвалось: «Не может

быть! Тут нет убийства!» Александр Александрович

412

улыбнулся и сказал: «Ну, просто умер, можно и так».

Несомненно, что в данном случае какое-то происшествие

из газет попало в мир блоковской поэзии и было выра

жено таким образом 8.

После небольшого перерыва, во время которого об

суждалась прочитанная пьеса 9, автора и других поэтов

попросили опять читать стихи. На этот раз Блок прочи

тал «Незнакомку» 10. H. Н. Волохова была тут, не подо

зревая, что сама явится ее воплощением 11. «По вечерам

над ресторанами...» имело наибольший успех. Этот вечер

можно считать началом тесной дружбы Александра Бло

ка с небольшой группой актеров, которая впоследствии

принимала участие в его «снежных хороводах»: H. Н. Во

лохова, Е. М. Мунт, В. В. Иванова, В. П. Веригина,

В. Э. Мейерхольд, Б. К. Пронин, позднее А. А. Голубев,

Случилось это, вероятно, потому, что мы больше всех

других хотели постоянно соприкасаться с миром Блока,

относились ко всему, что было связано с ним, с наиболь

шим азартом. Я вспоминаю Александра Александровича

в черном сюртуке, торжественного, но без всякой напы

щенности, и с ним рядом Городецкого – славного, во

всем настоящего, веселого, изобретательного и ориги

нального. От него веяло «древними поверьями» 12, сла

вянской Русью. Эти оба стали сразу близкими, быть мо

жет, оттого еще, что они были самыми молодыми.

Поэтов и художников приглашали не только в гости,

но и на генеральные репетиции. После первого представ

ления «Гедды Габлер» все собрались в фойе театра 13.

Потом мы уже небольшой компанией начали собираться,

по субботам, у Веры Викторовны Ивановой.

ПОЭТ И ТРИ АКТРИСЫ. ШУТКИ И СЕРЬЕЗНОЕ

К нашим сказкам, милый рыцарь,

Приклоните слух...

И влюбленность звала – не дала отойти от окна,

Не смотреть в роковые черты, оторваться

от светлой мечты.

А. Блок

К нам в театр чаще других поэтов приходил Блок и

каждый раз появлялся в нашей уборной. Волохова, Мунт

и я гримировались в общей уборной. Обычно он проводил

413

в антракте некоторое время внизу, перехваченный Мейер

хольдом или Ф. Ф. Коммиссаржевским. Несмотря на мо

лодость, Александр Александрович всем импонировал, все

дорожили его словами, его мнением. Иногда он разгова

ривал с Верой Федоровной и затем сейчас же отправлял

ся наверх. Мы встречали его с неизменной приветливо

стью, хотя и не так почтительно, как те, внизу. Я угадала

как-то сразу за плечом строгого поэта присутствие его ве

селого двойника, который мне стал так близок. Не знаю,

когда и как это случилось, но очень скоро у нас устано

вилось особое юмористическое отношение друг к другу.

На длинном узком столе – три зеркала, перед каждым

по две лампы, на белой клеенке грим, пуховки, лапки,

растушевки. Если шла пьеса Юшкевича «В городе» —

за столом сидели: Дина Гланк с лицом врубелевского

ангела (Волохова), большеглазая Ева с голубоватым тоном

лица (Мунт) и безумная Элька, вся в ленточках (Вери-

гина). Если шла «Сестра Беатриса» – тут были игу

менья и три голубых монахини (третья – В. В. Ивано

ва). В вечер «Балаганчика» – голубая средневековая

дама, розовая маска и черная маска в зловещем красном

уборе и черно-красном костюме. Мы подправляли грим,

перебрасываясь словами. В дверь стучали, появлялась

высокая фигура поэта.

Раздавалось звенящее: «А-а-а!» – приветствие Мунт.

Волохова молча улыбалась своей победной улыбкой. Блок

почтительно целовал руку у моих подруг, затем здоро

вался со мной, отчеканивая слова: «Здравствуйте, Вален

тина Петровна!» (Ударение делалось на первом слове.)

У этой фразы был неизменно задорный оттенок. Между

нами как бы произошло соглашение. При каждой встре

че посмотрим друг на друга быстрым, ускользающим

взглядом и потянется цепь смешных слов.

На генеральных репетициях и первых представлениях

Александр Александрович прежде всего высказывал свое

мнение о постановке, о нашей игре, затем уже шла бол

товня – вдохновенный вздор, как я это называла. Во

время рядовых спектаклей мы не говорили о пьесах и

вообще не вели никаких серьезных разговоров. При звуке

колокольчика спускались вниз. Александр Александрович

шел за нами и иногда оставался у двери, ведущей на

сцену, дожидаясь, когда кто-нибудь освободится. Тут

говорили шепотом; часто к нам присоединялся Мейер

хольд и другие актеры или кто-нибудь из художников.

414

Больше всего, особенно первое время, Блок говорил

со мной, и H. Н. Волохова даже думала, что он приходит

за кулисы главным образом ради Веригиной, но однаж

ды во время генеральной репетиции «Сестры Беатрисы»

она с изумлением узнала настоящую причину его частых

посещений.

Блок зашел, по обыкновению, к нам в уборную. Когда

кончился антракт, мы пошли проводить его до лестницы.

Он спустился вниз, Волохова осталась стоять наверху и

посмотрела ему вслед. Вдруг Александр Александрович

обернулся, сделал несколько нерешительных шагов к ней,

потом опять отпрянул и, наконец, поднявшись на первые

ступени лестницы, сказал смущенно и торжественно, что

теперь, сию минуту, он понял, что означало его пред

чувствие, его смятение последних месяцев. «Я только что

увидел это в ваших глазах, только сейчас осознал, что

это именно они и ничто другое заставляют меня прихо

дить в театр» 14.

Влюбленность Блока скоро стала очевидной для всех.

Каждое стихотворение, посвященное Волоховой, вызыва

ло острый интерес среди поэтов. Первые стихи ей он

написал по ее же просьбе. Она просто попросила дать

что-нибудь для чтения в концертах. 1 января 1907 года

поэт прислал Волоховой красные розы с новыми стиха

ми: «Я в дольний мир вошла, как в ложу. Театр взвол

нованный погас, и я одна лишь мрак тревожу живым

огнем крылатых глаз».

H. Н. была восхищена и вместе с тем смущена этими

строками, но, разумеется, никогда не решалась читать их

с эстрады. Вокруг выражения «крылатые глаза» между

поэтами возник спор: хорошо ли это, возможно ли глаза

называть крылатыми и т. д. Стихотворение обратило на

себя исключительное внимание потому, что оно явилось

разрешением смятенного состояния души, в котором на

ходился Блок, естественно очень интересовавший своих

собратьев. Этот интерес был перенесен теперь и на Во-

лохову.

Всякому, кто хорошо знал Наталью Николаевну,

должно быть понятно и не удивительно общее увлечение

ею в этот период. Она сочетала в себе тонкую, торжест

венную красоту, интересный ум и благородство харак

тера.

Разумеется, увлечение поэта не могло оставаться

тайной для его жены, но отнеслась она к этому необыч-

415

но. Она почувствовала, что он любит в Волоховой свою

музу данного периода. Стихи о «Незнакомке» предрекли

«Прекрасной Даме» появление соперницы, но, несмотря

на естественную в данном случае ревность, она отдавала

должное красоте и значительности Волоховой, к тому же,

может быть, и безотчетно знала, что сама непреходяща

для Блока. Действительно, близ Любови Дмитриевны он

остался до самого конца. Тут была не только литература,

а настоящая привязанность, большая человеческая лю

бовь и преклонение. В разговорах с нами о ней

Александр Александрович часто говорил: «Люба мудрая».

Не надо забывать, что она стала его первым увлечени

ем – «розовой девушкой, в которой была вся его сказ

ка» 15.

Вскоре после нашего знакомства Л. Д. Блок пригла

сила Волохову и меня к себе, и мы сделались частыми

гостями на Лахтинской, где тогда жили Блоки. Там

иногда мы встречали Анну Ивановну Менделееву, мать

Любови Дмитриевны, Марию Андреевну Бекетову, тетку

Блока, и Александру Андреевну. Существует мнение, что

у большинства выдающихся людей были незаурядные

матери, это мнение лишний раз подтверждается приме

ром Блока. Как-то Любовь Дмитриевна говорила мне:

«Александра Андреевна и Александр Александрович до

такой степени похожи друг на друга». Мне самой всегда

казалось, что многое в них было одинаковым: особая ма

нера речи, их суждения об окружающем, отношение к

различным явлениям жизни. Многое слишком серьезно,

даже болезненно принималось обоими. У сына и у мате

ри все чувства были чрезмерны – чрезмерной была у

Александры Андреевны и любовь к сыну, однако это

нисколько не мешало ей быть справедливым судьей его

стихов. Она умела тонко разбираться в творчестве Блока.

Свои произведения он читал ей первой и очень считался

с ее мнением. В конце сезона Александра Андреевна

уезжала из Петербурга, и я лично познакомилась с ней

ближе гораздо позднее. В 1915 году у нас произошел

разговор, который я привожу теперь для характеристики

ее созвучности с сыном. Мы говорили о стихотворении

«На поле Куликовом», о его пророческом смысле.

И вечный бой, покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль.

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

416

По поводу этих строк Александра Андреевна мне ска

зала: «Саша описал мой сон. Я постоянно вижу во сне,

что мчусь куда-то и не могу остановиться... Мимо меня

все мелькает, ветер дует в лицо, а я лечу с мучительным

чувством, знаю, что не будет покоя».

Мы бывали у Блоков обычно после спектакля и про

сиживали до 3-х и даже до 4-х часов вчетвером. Говори

ли о литературе, главным образом о стихах, о наших

театральных делах и, наконец, шутили, просто болтали.

Блок в своем существе поэта был строг и даже суров,

но у него был веселый двойник, который ничего не хо

тел знать о строгом поэте с его высокой миссией. Они

были раздельны. Вдохновенный вздор, словесную игру

заводил с нами этот другой Блок, который был особен

но близок мне. Ему самому тоже всегда хотелось шу

тить и смеяться в моем присутствии. H. Н. Волохова и

Любовь Дмитриевна говорили, что мы вдохновляем друг

друга.

Иногда мне кажется непростительным, что я не запи

сывала наши диалоги, иногда, наоборот, думаю, что это

не важно. В конце концов, все дело заключалось в тоне,

в смешной, неподражаемой манере произносить фразы.

Когда большой актер умирает, с ним гаснут интонации,

которыми он волновал зрителя, и в рассказе нельзя дать

никакого понятия о них.

Теперь, когда Блока не стало, так же безнадежно

трудно передать его веселость, его творческое дурачество.

«Вот оно, мое веселье, пляшет и звенит, звенит, в кустах

пропав» 16.

Отзвенело веселье, звук умер, но он еще дрожит в

ушах тех, кто его слышал.

Я слышала звон его веселья и видела тогда только его

снежный образ. Известно, что жизнь Блока не была без

грешной, и все же никогда в его существе не запечатле

вались соприкасания с низменной землей. Я видела его

всегда затянутым «лентой млечной» 17, отвлеченным и

чистым. H. Н. Волохова сказала однажды: «К Блоку тя

нулось много грязных рук, многим почему-то хотелось

утянуть его в трясину, но с него все соскальзывало, как

со льда, и он оставался прозрачным». В начале нашего

знакомства я положительно не хотела верить в его мно

гочисленные увлечения, и однажды, когда он, читая нам:

«Открыли дверь мою метели», дошел до слов: «И женщин

жалкие объятья знакомы мне, я к ним привык» 1 8 , – я

15 А. Блок в восп. совр., т. 1 417

расхохоталась: эти слова в устах Блока мне показались

странными и совсем не подходящими. Я заявила ему это

совершенно откровенно, когда он с удивленной улыбкой

спросил меня, чему я смеюсь. Александр Александрович

и Любовь Дмитриевна, в свою очередь, начали смеяться

надо мной. Она упрекнула меня за то, что я смотрю на

Блока как на гимназиста. Разумеется, я не смотрела на

него так, но он мне казался всегда бесконечно далеким

от земли. То, что я бывала почти ежедневно па Лах-

тинской и видела его в повседневности, нисколько не ме

шало этому. В квартире Блоков жили Поэт и Прек

расная Дама – настоящие, без тени того декадентского

ломанья, которое было свойственно тогда некоторым поэ

там и особенно их дамам. Безыскусственность, скром

ность и предельная искренность отличали обоих от

большинства.

Наши посещения Лахтинской давали нам много цен

ного. Общение с Блоком способствовало духовному

росту – не одно лишь веселье мы черпали там. Путь к

Блокам через Неву на Петербургскую сторону радовал.

Снежный Петербург и наш друг – поэт были нераздели

мы. Погружаясь в снежную мглу, мы уже вступали

в царство Блока. Я приезжала на Лахтинскую всегда в

приподнятом настроении. Помню момент, когда на наш

звонок обычно открывал дверь сам Александр Александ

рович. Неизменно в темно-синей блузе с белым отлож

ным воротничком. При виде Волоховой он опускал на

мгновение глаза, но я тотчас же разбивала «трепетное»

настроение какой-нибудь неожиданной фразой, которая

его смешила. Он преувеличенно вежливо снимал с меня

пальто. Часто юмористический тон появлялся не сразу.

Иногда мы говорили о чем-нибудь насущном для нас в

данный момент, обсуждали что-нибудь достаточно серьез

ное, вдруг в Александра Александровича «вступало».

Передавая мне чашку чая, он говорил напыщенно, ка

ким-то пустым звуком: «Как я счастлив передать вам

это». Обычно я сентиментально вздыхала, а Любовь

Дмитриевна со смешком на низких нотах говорила: «Ну,

начинается!» И уж раз началось, не скоро кончалось.

Иногда Блок дурачился до изнеможения. Волохова гово

рила, что ее начинала беспокоить в таких случаях напря

женная а т м о с ф е р а , – я не замечала этого, меня несло в

веселом вихре шуток вслед за Блоком. Впрочем, некото

рую чрезмерную остроту ощущала иногда и я, это бывало

418

главным образом в разговорах о Клотильдочке и Морисе,

которые появились уже на второй год нашего знакомст

ва. Однажды Александр Александрович сказал мне:

«Мы должны с вами породниться, Валентина Петровна.

Давайте женим наших детей». Я возразила на это, что

у нас нет никаких детей. «Ничего, будут. У вас будет

дочь Клотильдочка, а у меня сын Морис. Они должны

пожениться». Через несколько дней после этого разговора

мы с Волоховой пришли к Блокам. Я забыла о Клотиль-

дочке. Александр Александрович неожиданно ушел к

себе и через некоторое время возвратился с довольным

видом, держа больших, вырезанных из газеты кукол.

Одну он поднес мне со словами: «Вот ваша Клотильдоч-

ка, Валентина Петровна, у нее ножки как у вас, смотри

те». Я нашла этих детей прелестными, но с большой на

клонностью к дегенерации. Блок, смеясь, защищал их и

уверял, что Клотильдочка – мой портрет. Его Морис был

с кудрявыми волосами и невероятно тонкой шеей. Алек

сандр Александрович повесил кукол на отдушину печки

и во всех рассказах о них изощрялся один. Тут я только

слушала вместе с другими и хохотала. «Саша доходит до

истерики с этими Клотильдочками», – говорила Любовь

Дмитриевна.

Одновременно с шутками и шалостями моя дружба с

Блоком шла и по другой линии. А. А. был для меня тем,

кто знает больше всех. Я ощутила это сразу почти с пер

вой встречи, поэтому он имел на меня самое большое

влияние из всех моих значительных друзей. В серьезном

он относился ко мне строго, с предельной правдивостью.

У Блока совершенно отсутствовала манера золотить пи

люлю.

Во время знакомства с Александром Александровичем

мы находились в сфере еще других влияний. В литера

турных и отчасти в артистических кругах говорилось

много такого, о чем, в сущности, за чайным столом и в

гостиных говорить легкомысленно. Словами «мистиче

ский анархизм», «неприятие мира», «третье царство»,

«преображенный мир» и т. п. часто просто жонглировали.

Но у Блока не было слов без глубокого содержа

ния, причем у него они рождались из уверенности в их

значимости, поэтому он очень сердился на всех тех, кто

в словах находил лишь внешность. Когда поэт веселился

и шутил, он шутил в области, где можно было быть

15*

419

легкомысленным, в противоположность, например, Мейер

хольду, который мог шутить всем. Так, Мейерхольд ино

гда увлекательно развивал какую-нибудь идею, казался

влюбленным в нее и через короткий промежуток времени

мог издеваться над любимым. Я знала, что Александр

Александрович такого отношения не прощал, но сама я

невольно прощала это Мейерхольду, потому что в нем —

художнике и режиссере – я не видела никаких недостат

ков, была совершенно покорена его театральными замыс

лами. Блок относился к нему по-разному. В некоторых

постановках он видел черты гениальности, другие отвер

гал. Мейерхольд говорил мне полушутя: «Я всегда ношу

маску», и мне кажется, что в те моменты, когда на нем

бывала маска, которой он овладевал до конца, Блок при

нимал его, когда же он примерял какую-нибудь новую

и чувствовал себя в ней неуверенно, Александр Александ

рович отшатывался от него. Когда я говорю о масках

Мейерхольда, я не хочу порицать его, это его природа —

подлинно театральная.

Несмотря на огромную разницу в характерах, Блок и

Мейерхольд иногда соприкасались в сферах творчества.

Примером этого может служить постановка «Балаганчи

ка», о котором я буду говорить дальше.

Я уже говорила, что у нас с Блоком были не только

шутливые отношения. Со всем наиболее существенным,

касающимся моей внутренней жизни, и некоторыми во

просами, в плане театральной работы, я обращалась к

Александру Александровичу, который всегда был готов

помочь разобраться во всех затруднениях, возникавших

вследствие моей неопытности. Привожу его письмо ко

мне от 25 ноября 1906 года:

Многоуважаемая Валентина Петровна!

Спасибо за Ваше письмо. Непременно приду к Вам

завтра часа в 4, как Вы пишете. Постараюсь передать

Вам все, что сумею. Искренне Вам сочувствую и пони

маю Ваше настроение: и со мной случается, но обыкно

венно к лучшему: когда тоскую об утрате себя, это зна

чит, что стихи лучше напишу, а когда доволен собой,

обречен на бесплодность.

Искренне уважающий Вас Александр Блок,

25-XI-06 19

СПБ.

420

Блок зашел ко мне, как обещал, в четыре часа. (Он

вообще был чрезвычайно точен.) Я рассказала ему о

своих сомнениях, и он помог мне несколькими ценными

замечаниями, помог главным образом тем, что заставил

внутренне подобраться.

Нередко рядом с обыкновенными разговорами при

наших встречах возникали неожиданно интересные темы.

Помню ясно один из разговоров о Библии. Я была в го

стях на Лахтинской. Мы сидели в кабинете, Александр

Александрович – в кресле перед столом. В одной руке он

держал папиросу, другая лежала на ручке кресла, голо

ва с приподнятым подбородком была чуть-чуть склонена

набок. Он улыбался – разговор был веселый.

Внезапно мне пришла в голову мысль спросить его

мнение о Библии. С этим вопросом я давно собиралась

обратиться к нему, по как-то не было подходящего случая.

Я знала, что Библия считалась многими великими людь

ми книгой книг и вообще превозносилась как книга прак

тической мудрости, а я почему-то чувствовала к ней от

вращение. Напрасно я старалась проникнуться мрачной

поэзией книги пророков – их трагический вой наводил на

меня только тоску. Я сказала об этом Александру Алек

сандровичу, прибавив, что все жульничества Иова и

Иакова вызывают во мне отвращение. Полуулыбка Бло

ка перешла в улыбку, он повел слегка головой и почти

серьезно заметил: «А я ведь тоже не люблю Библии».

Тогда у меня вырвалось: «Отлично, теперь я буду ненави

деть ее с легким сердцем». Он засмеялся и сказал кате

горически: «И ненавидьте».

Через некоторое время Библия выплыла опять (ка

жется, во втором сезоне).

Александр Александрович, Любовь Дмитриевна,

H. Н. Волохова и я отправились в Религиозно-философ

ское общество на доклад В. В. Розанова. У автора была

плохая дикция, и за него читал кто-то другой, а сам он

сидел за столом спиной к аудитории. Это бросалось в гла

за, мы переглянулись и сразу пришли в веселое наст

роение.

В докладе Розанов доказывал, что Христос никого не

спас, а принес с собой только печаль, что Евангелие —

книга мрачная, а Библия, наоборот, радостная, проник

нутая смехом. Улучив минуту, я шепнула Блоку, что не

заметила там никакого смеха: «Один раз, правда, хихикнула

421

Сарра...» Блок быстро повернул ко мне лицо – задор

ное, по-детски веселое, и начал меня упрашивать:

«Скажите, скажите это вслух». Разумеется, я на это не

решилась, но Александру Александровичу очень хоте

лось, чтобы я огорошила почтенное собрание своим заяв

лением.

Вообще иногда Блок относился к окружающему с не

выразимым юмором. В иные периоды веселость сопровож

дала нас всюду. Даже на средах Вячеслава Иванова и на

воскресеньях Сологуба она находила себе пищу.

К Вячеславу Иванову Мунт, Волохову и меня возил

всегда Мейерхольд. Блоки приезжали туда всякий раз,

когда бывали и м ы , – мы сговаривались. Надо сказать,

что раньше Любовь Дмитриевна почти не появлялась

вместе с Блоком: она не любила, чтобы на нее смотрели,

как на «чучело» – жену поэта (ее собственное определе

ние). Но с нами она подружилась и вошла в наш «хоро

вод».

У Иванова собиралось всегда очень много народу,

Вячеслав Иванов пользовался большим авторитетом.

На его средах поэты читали свои новые стихи, пьесы (Блок

читал «Незнакомку» и «Снежную маску»), делали докла

ды. Тему вечера давал сам Вячеслав Иванович. Например,

был вечер, посвященный Эросу, затем помню вечер, на

котором М. А. Волошин читал доклад на тему о Вечной

Женственности, Премудрости-Софии.

Тут произошел некий потешный инцидент. Сначала

все шло благополучно, было серьезно и торжественно.

Правда, мы явились, как всегда, в веселом настроении.

С Блоком встретились еще у подъезда, и я вошла с ним

вместе. Я заявила, что сяду от него подальше, чтобы не

впасть в легкомысленное настроение. Он посмотрел на

меня с победоносным видом, сделал едва заметное движе

ние подбородком, как бы желая сказать: «Берегитесь!»

Я села на край сундука у самой двери рядом с Мунт и

принялась с интересом слушать. Мое внимание довольно

долго было занято докладом, но в какое-то мгновение я

вспомнила о Блоке. Мне неудержимо захотелось взгля

нуть в его сторону. Внутренний голос говорил, как Хоме

Бруту 20: «Не гляди!», а я все-таки посмотрела. Ужас!

Блок сидел у стены с торжественным лицом, нелепо дер

жа перед собой указательный палец. Глаза его смотрели

на меня с безмятежным спокойствием. Я не выдержала

422

этого испытания и, чтобы скрыть душивший меня смех,

спряталась за Мунт.

По докладу первый выступал Вячеслав Иванов, кото

рый говорил всегда совершенно замечательно. Все слу

шали его с большим вниманием, но после его речи про

изошло нечто неожиданное (инцидент, о котором я упо

минала). Поднялся некий думский депутат из Одессы

(неизвестно, кто привел этого человека, потом, кажется,

так никто и не сознался). В его манере не было заметно

ни тени смущения, н а о б о р о т , – вид у него был самый ре

шительный. Депутат с необыкновенным темпераментом

обрушился на докладчика и самого Вячеслава Иванова.

Он наивно издевался над ними, как над сумасшедшими.

Восхваления вечной женственности, рассуждения о Пре

мудрости-Софии привели его в полнейшее негодование;

женщина – существо второстепенное, в синагоге она не

имеет права даже молиться вместе с мужчинами, и

какая у нее может быть мудрость, когда она нело

гична.

Все были озадачены этим выступлением. Мне показа

лось, что Вячеслав Иванович смущен: как любезному хо

зяину, ему неудобно было осадить оратора, который,

в сущности, сорвал настроение вечера. Мы с Е. М. Мунт

содрогались от сдерживаемого смеха. Было очевидно, что

депутат с Премудростью-Софией отождествлял каких-

то известных ему женщин.

Спасла положение жена Вячеслава Иванова – Лидия

Дмитриевна Зиновьева-Аннибал. Она заявила: «Женщина

нелогична потому, что гениальна». Все зааплодировали,

расхохотались, и смелому оратору пришлось стушеваться.

Во время его замечательной речи я не решалась взгля

нуть на Блока. Только когда явилась возможность откры

то смеяться, я посмотрела в его сторону. У него были ве

селые глаза, он искал ими оратора. Рот по-мальчишески

был полуоткрыт. По-видимому, депутат вызвал в нем

интерес, смешанный с жалостью и некоторым отвраще

нием к его чрезмерной смелости. Когда через несколь

ко минут мы оказались рядом, Блок сказал по его

адресу:

– Да, уж...

Это все, что заслужил от него злополучный про

винциал.

423

«БАЛАГАНЧИК». ВЕЧЕР БУМАЖНЫХ ДАМ

Идеальной постановкой малень

кой феерии «Балаганчик» я обязан

Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду,

его труппе, художнику Сапунову и

М. А. Кузмину.

Блок

Благословенный час театров и

концертов – это час их праздника.

И все окружающее их в этот час —

это убранство праздника.

П. Муратов. Образы Италии

В период до постановки «Балаганчика» 21 спектакли,

концерты, литературные журфиксы, ночные беседы у Бло

ков продолжались. Мы приближались к настроениям

«Снежной маски». Подошли к постановке «Балаганчика»,

который был написан для предполагаемого театра-журна

ла «Факелы» и Мейерхольду сразу стал желанным. Впол

не понятно, что при первой возможности он предложил

пьесу театру Коммиссаржевской. Как раз Вере Федоров

не необходимо было отдохнуть, она играла почти еже

дневно, и предложение было принято. Решили ставить

«Балаганчик» Блока вместе с «Чудом святого Антония».

Роли в первой пьесе распределились так: Коломбина —

Русьева, Пьеро – Мейерхольд, Арлекин – Голубев. Пер

вая пара влюбленных – Мунт и Таиров. Вторая пара

влюбленных (вихрь плащей) – Веригина и Бецкий 22.

(Мейерхольд сказал, что Блок сам назначил мне роль

«черной маски».) Третья пара влюбленных – Волохова и

Горенский. Мистики – Гибшман, Лебединский, Жабров-

ский, Захаров. Председатель – Грузинский, Паяц —