Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

сразу попал для меня в разряд «откровений». С кем же

откровением поделиться, как не с Блоком?.. Через год

же он пишет мне, что к Стриндбергу меня ревнует:

«Зачем не я, а Вы его «открыли»!» 23 Ревность не мешает

Блоку, однако, устроить мне знакомство с представителем

«Русского слова» А. В. Румановым и тем дать мне воз

можность съездить в Стокгольм к умирающему писа

телю в качестве корреспондента этой газеты. Не мешает

ему и затем настоять, чтобы на стриндберговском спек

такле в Териоках 14 июля 1912 года я говорил речь

о Стриндберге.

Забегая вперед, ввиду упоминания о Териоках, рас

скажу здесь же об этом эпизоде блоковской жизни,

В организации териокской труппы 1912 года, с Мейер

хольдом как режиссером, доктором Кульбиным как глав

ным декоратором и Прониным – по хозяйственной час

т и , – Блок принимал самое важное, хотя и вполне заку

лисное участие. Он был вдохновителем ее осуществления.

Благодаря его воле, главным образом, это предприятие не

осталось в числе мостящих ад благих намерений. Сам он

ездил в Териоки редко; приезжая, останавливался не в

общей огромной комедиантской даче, но в гостинице; тем

не менее как-то чувствовалось, что он именно тот «шки

пер» (ср. коротенькую «Встречу с Блоком» П. Стори-

цына в газете «Жизнь искусства» 2 4 ) , кем «движется»

корабль этого дела 25.

«Под знаком полной автономии, больше того – само

стоятельности Финляндии – будет вестись это д е л о » , —

передавала мне как-то, в Териоках, слова мужа участ

ница труппы, Л. Д. Блок.

379

Мне, автору стихов, где Русь я называю «Финляндии

соседкой» 26 (в 1912 же году), бальзамом ложатся на

сердце блоковские тогдашние настроения.

Когда мы были в Териоках вместе, Блок познакомил

меня с художником H. Н. Сапуновым, последнего месяца

жизни которого (в то лето, как помните, Сапунов в Те-

риоках утонул) Блок был главным, наиболее близким

свидетелем. К нему покойный живописец, смерть свою

предчувствовавший, ходил в это время чаще всего с ис

поведью, с рассказами о самом интимном и заветном.

Сапунов вел очень «рассеянную» жизнь. Много пил

и кутил и страдал от этого – по Достоевскому. Нисколь

ко не хочу сказать, что художник следовал литературным

образцам в своей жизни. А только то, что жизнь его

было бы под силу описать Достоевскому, и, пожалуй,

великий романист от этого бы не отказался.

Помню шведский пунш, выпитый нами втроем на

веранде териокского казино. В тот наш приезд в Терио

ки туда же приехали поэты Борис Садовской и Вл. Кня

жнин, познакомившиеся друг с другом на обратном пути.

Как сейчас помню площадку вагона, на которой это со

бытие имело место, и А. А. Блока, деловито переходив

шего с нее в купе, где мы имели с ним р а з г о в о р , – уже

какой-то тревожный, уже в чем-то предвещавший буду

щее наше расхождение...

Решительно не помню: в чем. Решительно не пред

ставляю себе предмета нашего расхождения. Но вот в

письме ко мне Блока 1915 года встречается фраза:

«Между нами с 1912 года завелась какая-то неправда» 27 .

И вот я помню, что ощущение этой неправды впервые

обозначилось между нами именно там, в вагоне.

Тут же расскажу и еще об одной полосе этой эпохи.

Зимою, в начале 1912 года, Блок сообщил мне,

что его часто н а в е щ а е т , – приезжая, конечно, на автомо¬

б и л е , – представитель крупной газеты 28 – человек, всем

в Петербурге известный, некто <Руманов>. Из-за его ви

зитов к Блоку нам пришлось даже отменить два-три сви

дания друг с другом. Целью посещений <Руманова> было

привлечение А. А. Блока в газету. Но не просто так

вообще, а вместе с привлечением – обрабатывание буду

щего сотрудника в известном духе, препарированье его.

– Газета э т а , – рассказывал мне Б л о к , – обладает

380

средствами и влиянием громадными: вся Русь на восток

и на юг от Москвы получает ее, кормится ею, а никак не

«Новым временем»...

Кстати, последнее Блок очень не любил (за исключе

нием Розанова да Буренина, в чьих выходках по адресу

себя Блок видел объективное мерило литературной соб

ственной ценности; не злили они его, а забавляли и даже

радовали). В поэме «Возмездие», в вариантах (третьей)

главы, впоследствии Блоком исключенных, имелись сле

дующие стиха про Варшаву:

Где хамство с каждым годом пуще,

Где «Новым временем» смердит,

Где самовластны, всемогущи

Лишь офицер, жандарм <и жид>.

Разнообразные «haines» * имел кроткий поэт!..

Так вот в этой газете, при ее средствах – так: каж

дый имеет свое, очень точно ограниченное, амплуа. И если

кто появляется со стихами, читатель ждет и признает у

того сотрудника только стихи; ничего другого от него

не воспримет. Но стихов ждала от Блока эта газета. За

далась она целью приобрести в его лице страстного публи

циста. Отчасти на место одного писателя, которого к то

му времени пришлось, по настоянию либералов, из числа

сотрудников газеты исключить (в течение года по удале

нии выплачивая ему все-таки жалование 29). Но в Блоке

цровидел <Руманов> публицистическую силу еще более

крупного калибра. «Катковское н а с л е д и е , – буркал впо

следствии сблизившийся со мной ж у р н а л и с т , – вы пони

маете?»

Но мы все-таки тогда совсем не понимали всей пра

воты заданий почтенного редактора! Более года не отка

зывался от них <Руманов> и, наконец, махнул рукой 30,

В газете стали появляться блоковские стихи. Поэту это

было невыгодно, к о н е ч н о , – но когда же поэт держится

за свою выгоду?

Газета же приобрела стоившее десятка желательных

ей передовиц стихотворение, появившееся там вместе с

другими уже во время войны. Это стихотворение, при

знаюсь, было для меня последнею великою радостью от

творчества Блока. «О чем поет ветер», «Художник»,

«Соловьиный сад» – радовали меня уже значительно

* Ненависти, злобы ( фр. ) .

381

меньше. Прочее же доставляло невыносимую, неизбыв

ную боль...

Я говорю о классически-простом «Грешить бесстыдно,

непробудно...». <...>

Вернемся же к 1911 году. В эту пору от творчества

Блока радости было много-много. Им было написано сти

хотворение (о котором я уже мельком говорил в начале

книги), начинающееся с дум о пластах руды и соли на

русском юге 31. Я как раз был у Блока, когда почта

принесла журнал «Горное дело». В своей передовице

первого номера этот орган ссылался на это стихотворение,

густо цитируя его в доказательство необходимости осу

ществлять мудрые мысли поэта и скорее и интенсивнее

эксплуатировать естественные богатства России 32. Оба

мы глубоко обрадовались этому. Мы тут воочию виде

ли силу воздействия слова, поэзии, на действитель

ность... <...>

С самых первых проб полетов на Коломяжском аэро

дроме, в знакомых Блоку с детства по прогулкам мес

т а х , – он – неизменный их посетитель. Там знакомлю я

его с математиком Н. И. Идельсоном, чьим и инженера

В. Н. Егорова (сына помощника Д. И. Менделеева

по Палате мер и весов) обществом Блоку предстоит поль

зоваться впоследствии в течение всего отбывания окоп

ной повинности табельщиком в Пинских болотах.

По образованию сам филолог, Блок, не надо з а б ы в а т ь , —

внук выдающегося ботаника и муж дочери мирового

химика. В 1911 году в числе близких знакомых его – фи

зик Б. П. Гущин, затем инженер Н. П. Бычков. Ближай

ший к Блоку по духу сверстник его, Андрей Белый – по

лучил законченное образование как естественник, не как

филолог. Последние вообще более чужды были нам, то

есть тому, говоря оккультным языком, эгрегору 33, который

образовывался нашим общением. Хотя отдельно каждый из

нас находил много соответствий интересам своим в фи

лологической среде, но, поскольку мы были вместе, нас

влекло не к ней, а к обществу представителей так назы

ваемых точных наук и техники. И в последних, по-види

мому, отвращения общение с поэтами не вызывало.

382

Бывали мы вместе и по соседству с аэродромом —

на ипподроме. Описывая в 1907 году в «Вольных мыс

лях» смерть жокея, Блок тогда еще на скачках ни разу

не бывал. Он наблюдал их (редкий тип скакового зри

теля, но существовавший!) извне, из-за забора в Удель

ном парке, куда с ранней юности любил забираться из

Гренадерских казарм пешком. «Игра» к Блоку не при

вилась, хотя он с удовольствием сделал две-три ставки.

В карты он не играл; в шахматы играл, но слабо.

И, однако, ко всем этим чуждым ему человеческим сла

бостям относился не только с терпимостью, но и с ува

жением, видя в них элементы, мировое целое в каких-то

отношениях обогащающие. У меня было довольно позд

нее (года 1914-го) блоковское письмо, где он исключи

тельно пишет об одном: просит оказать содействие ка

кому-то ремесленнику для входа в Шахматное обще

ство, где тому хотелось бы развернуть свои таланты.

Самое приятное было для нас поездки за город.

На Острова поездки начинались уже с марта, при пер

вом талом снеге, и тогда уже в творчество прорыва

лась – очень по-разному – весна.

Первая загородная в 1911 году была прогулка наша

с Юрием Верховским в Сестрорецк; началось это с ве

чера у Блока, где, кроме нас, были еще гости. Осталь

ные ушли, а мы трое не легли спать, проговорили

до шести часов и отправились к Приморскому вокзалу,

к первому поезду. Дальнейшее у меня описано в посла

нии к Юрию Верховскому. Так как эти стихи напе

чатаны только за границей, приведу их здесь.

Благодарю. Твой ласковый привет

С Кавказских гор – мне прозвучал отрадно,

И мысль моя к тебе помчалась жадно,

Поэт.

Мне вспомнились прошедшая весна

И нашей суточной, бессонной и невинной

Прогулки день, когда твоей старинной

Виолы стала петь струна.

И узкая песчаная коса,

И первый сон наш на полу беседки,

Где к Руси прилегла ее Соседки

Суровая краса.

383

И чахлой зеленью поросшие холмы

На берегу извивной речки малой.

Ты вновь там спал, тяжелый и у с т а л ы й , —

Твой сон хранили мы.

Мы отошли, тебя от мух укрыв,

И, разогнав сонливости остатки —

Без сюртука – как были сбеги сладки

К воде, в обрыв!

Ты мирно спал, а я и тот поэт

(Ах, ставший днесь угрюмцем нелюдимым!)

Вели вдвоем о всем невыразимом

Вполголоса совет...

Потом ты мылся, зачерпнув воды

Своим цилиндром, будто он из меди...

Ах, волован забуду ли в обеде

Среди другой еды!.. 34

Есть у меня от Блока письмо, написанное им под

свежим впечатлением нашей бессонной беседы на берегу

пограничной реки; в нем больше всего говорится о

«savoir vivre» *. Кроме же этого, мы говорили, дей

ствительно, о «невыразимом»... 35

Затем Блок уехал в Шахматово и ждал туда

меня. Вследствие опухоли, которую я, вопреки ясному

диагнозу врача, упорно считал за свинку, поехать к

Блоку мне не пришлось. Сильно жалею, что не повидал

его в этой, родной для него по-иному, обстановке.

По возвращении в Питер Блок скоро собрался за гра

ницу. Но до этого он «научился» от меня прогулкам

в Шуваловский парк и купанью по дороге. Раньше

он знал только кладбище (см. «Вольные мысли»), парка

не знал. С того лета узнал и полюбил и ездил туда

один. Зимою же любимою его поездкой стало путеше

ствие (в одиночестве) с Приморского вокзала по желез

ной дороге до Озерков. Там выпивал он, также в одино

честве, вина; уезжал обратно. И фраппировал видом

знатного иностранца буфетную прислугу, железнодорож

ников и шпиков.

Заведя речь о поездках, припоминаю много разных.

Зимнюю этого года в Юкки, в тамошний р е с т о р а н , – по

ездку, которая имела для Блока своего рода роковое зна-

* Об умении жить ( фр. ) .

384

чение. Дело в том, что там, впервые в жизни, он вкусил

сладость замирания сердца при спуске с гор. В ту зиму

там были устроены великолепно расчищенные снеговые

скаты через лес прямо на середину озера. Мальчишки с

санками вертелись на гребне горы («Русская Швейцария»),

предлагая свои услуги. Мы уселись и скатились благо

получно раз. Блок захотел сейчас же другой. А по

том так пристрастился к этому «сильному ощущению»,

что с открытием «американских гор» в «Луна-Парке»

сделался их постоянным страстным посетителем. Ездил

туда и один, и с подружившимся с ним вскоре М. И. Те

рещенко (издателем «Сирин», а впоследствии министром

финансов). В одно лето, за первую половину его, Блок

спустился с гор, по собственному подсчету, восемьде

сят раз.

Другая совместная поездка моя с Блоком была в нача

ле 1912 года в Шуваловский парк, в готическую церковь

парка; это было в Страстную пятницу. Раннюю же

Пасху этого года, в десятиградусный мороз, мы, по условию,

встретили вместе, сойдясь у памятника Петру Фальконета

и сразу пройдя на площадь Исаакиевского собора.

В следующее лето совершили поездку в Белоостров —

и оттуда на лошади, мимо забытых рельсов, в Сестро-

рецк. Подобные прогулки Блок делал часто один, «от

крыв» этот путь, очень ему нравившийся уединением.

Раз летом были мы, вместе с жившим там Евг. П. Ива

новым, в Петергофе. Это была специальная прогулка на

велосипедах. Мой носил название «Аплодисмент», Блока —

назывался просто: «Васька». Помню дивный вид с Мон-

плезира; помню путь по Заячьему ремизу на Бабигон.

Отраднейшее впечатление оставила поездка в августе

1912 года в Лесной и Мурино. Для нее я ночевал у Бло

ка в его новой квартире – в доме, которому суждено

было стать последним приютом его на этой земле.

Помню утренний путь от Пряжки на извозчике до

Выборгской и оттуда на паровике к трактиру в Лес

ном – последней остановке у начала Старопарголовского

и Сосновки. Подкрепили силы закуской и взяли извоз

чика в Мурино, туда – прямо, а обратно – через Первое

Парголово к Приморскому вокзалу в Озерках. В Мурине

выкупались в речонке (к плаванию Блок оказывал малые

способности, но купанье ценил во всякую погоду и осо

бенно, конечно, помнил и любил свои океанские купанья:

в 1911 году – в Бретани, в 1913 году – в Биаррице),

14 А. Блок в восп. совр., т. 1 385

осмотрели село, которого ни тот, ни другой никогда не

видали, и отправились под вечер на Бугры. В дальней

деревне виднелось зарево: горели Дранишники или Луп-

полово; и совесть немножко грызла, что не погнали из

возчика туда (в те поры вполне в наших средствах было

это сделать).

Бугры совсем околдовали нас. Всего в трех верстах

от населеннейшего Шувалова, в пятнадцати от Петер

бурга – настоящий оазис в безлюдной пустыне болот

и полей; притом – сам безлюдный, покинутый. «Haunted

cottage» * – пустые красивые строения (тщетно за год

до того силились зазвать туда публику, открыв «пан

сион»), заброшенный теннис, пруды; живописный, таин-

ствено-жуткий в августовское новолуние парк...

Жалел я, что не показал Блоку лучших под Петер

бургом мест: Левашовского парка, десятой версты за

Ораниенбаумом по пути на Красную Горку, Токсова...

Природу он умел чувствовать как мало кто. Мельчай

шие, разнообразные виды среднерусской флоры были

ему близки каждый по-своему.

На Лахте, в Стрельне, в местах за Нарвской заста

вой **, куда Блок полюбил уезжать в последние годы своей

жизни (за Нарвскую заставу была его последняя про

гулка весною 1921 года), вместе с Блоком я никогда

не бывал...

Зато сколько частей Петербурга исходили мы с ним

вдвоем! Таракановку и Петровский остров, Петербургскую

и Пески. Лесной и Екатерингоф, но больше всего Острова.

С 1911 года на Островах в роскошной ампирной даче

гр. Мордвинова, с ее прелестным «китайским павильо

ном» в густом саду, поселился наш общий приятель,

старший много, но молодой душою не менее нас —

энтузиаст доцент (профессором не утверждавшийся)

Е. В. Аничков. Первые прогулки на Острова совершали

мы с последним и Блоком еще до того, как Аничков

«заделался туземцем». Как сейчас помню одно такое

возвращение со Стрелки пешком. Тогда нельзя было

почему-то, при таком возвращении по Каменному остро

ву, не попасть на одну аллею, к пустому месту, к

небольшому саду сгоревшей или вообще уничтоженной

дачи (такая была тогда всего одна на весь остров!).

* Заколдованный дом ( англ. ) .

** Княжево, Дачное и т. д. ( Примеч. Вл. Пяста. )

386

Каким бы путем вы ни шли в ту сторону, как бы вы ни

старались вернуться тою же дорогою и обойти это м е с т о , —

вам никогда миновать его не удавалось! Отлично по

мнится наш разговор по этому поводу – о неизбежной

встрече этой дачи... Совершенно то же случалось всегда

со всеми нами тремя!

Были раз мы у Аничкова на Каменном, и Блок и я

вместе, зимою. Именно – 1 января 1913 года – на спирити

ческом сеансе, единственном у Аничкова, который вовсе

не склонен был к занятиям этого рода. Но тут один кру

жок предложил в виде опыта F. В. Аничкову устроить у

себя сеанс с Гузиком, на что он и согласился.

А. А. Блок (как и я) впервые в жизни участвовал в

спиритическом сеансе. Говорю «участвовал», так как для

всех собравшихся ясно было, что присутствие Блока не

было безразличным для хода явлений (о подделке их в

данных обстоятельствах, конечно, не могло быть и речи).

Медиумичность А. А. Блока, несомненно, помогала боль

шей отчетливости как световых, так и стуковых и даже

двигательных явлений, которые все имели место в дан

ном сеансе. А, как известно, кружки в новом соста

ве очень редко с первого раза добиваются явлений —

особенно всех трех порядков сразу. А. А. Блок задавал

«Шварценбергу» («нечто», воплощавшееся около Гузика)

несколько вопросов, причем относился с нежною состра¬

дательностью как к шалящему «духу», так, в особенно

сти, к медиуму, находя его очень истощенным во время

последовавшего ужина. Помню его настоящее соболезно

вание, когда он узнал о сумме вознаграждения, опреде

ляемого Ив. Гузиком за сеанс... 36

Тут же припоминается мне, что в театре вместе

с А. А. Блоком я почти не бывал. Два представле

ния (еще в 1907 году) «Балаганчика», один «Кукольный

театр» (в году уже 1916-м, в особняке Гауша на Англий

ской набережной), да еще ложа, осенью 1911 года,

на оперетке «Романтическая женщина». Очень пленяла

меня эта оперетта с песнею «Роза, Роза», исполнявшейся

всем залом, и я достал ложу, где мы были вчетвером, с

женами, после чего поехали ко мне на Пески, где я

только что впервые поселился «самостоятельным домом».

Блока очень беспокоила сырость моего помещения,

которую он почувствовал, войдя; и в скором времени я

получил от него подарок – керосино-калильную печку.

Честно служила она мне несколько лет, надобилась часто,

14*

387

исчезла только после того, как я завез ее зимою 1919 года

в избу дальнего Борисоглебского уезда, где семейство мое

спасалось от голода...

В 1911 году Блок крестил моего сына Виктора, кото

рому не суждено было дожить до четырех лет (умер от

странной формы менингита, при которой до последних

минут не потерял сознания, в 1915 году).

При всех наших поездках, прогулках, сидениях и

блужданиях любимыми темами для разговора были мыс

ли о России... « С м о т р и т е , – говаривал А. А. Б л о к , —

настоящей конституции нет; Думу быстрейшим образом

обкорнали... А между тем, вы знаете, что за эти пять-

шесть лет России не узнать. Едва свобода дохнула, как

незримо, но от того не менее сильно и действительно,

ее самодеятельность пробудилась. Если бы иностранец,

посетивший нас в 1903 году, приехал бы к нам теперь,

через восемь лет, он увидел бы перед собою совсем дру

гую страну. Вы, да и никто не может отдать себе даже

приблизительного отчета, до чего много народом за это

время выделено из себя, самого настоящего, осязатель

ного; сколько предприятий возникло, строится и расши

рилось, сколько производительной энергии освободи

лось...» 37

Блок говорил это немного иными словами, не прото

кольными; я этих слов не записывал, но за точную пере

дачу мыслей его могу ручаться... Меткость определений,

острота наблюдений были свойством не только его сти

хов, но и той работы мозга, что некоторым показалась

бы par excellence * прозаической... Но для автора

«Возмездия», начатой им поэмы, над которой работал

он и умирая, это было неотделимо.

Таким, с такими мыслями знал и любил я вас, Блок!

Меня просят поделиться тем, что я знаю об отноше

ниях Блока к женщинам. Он не был, как всем известно,

ригористом.

Однако чересчур снисходительным назвать его было

нельзя. Помню еще в 1907 году совместное выступление

поэтов летом в Териоках. В числе участвовавших был

* По преимуществу ( фр. ) .

388

некто Р. Блок отозвал нас остальных в сторону и пре

дупредил, чтобы мы были осторожны и не компрометиро

вались якшанием с этим Р., которое тот несомненно бу

дет нам навязывать.

– О н , – сказал Б л о к , – таскает из карманов носовые

платки. Вы понимаете?

«Чужие жены» составляли главный предмет этого Р.

Отношение Блока к этому вопросу было чисто бри

танским.

В зарубежной прессе появились воспоминания Горь

кого, рисующие один эпизод встречи Блока с «прости

туткою» 38.

Я помню тоже подобный эпизод. В нем участвовал

ряд благополучно ныне здравствующих литераторов.

Кроме одного, мы все были тогда солидные, хотя и мо

лодые, но женатые люди.

Поздним вечером однажды, зимою, решили совершить

экскурсию в одно из. «злачных» мест не особенно высо

кой марки.

Сели за столик невдалеке от эстрады, где горланили

безголосые шансонетки. Подозвали робко проходившую

мимо «барышню».

Для некоторых из нас это был первый случай обще

ния с «тем миром». На одного произвело это такое силь

ное впечатление, что он после этого начал писать целую

«петербургскую повесть» в гофмановом жанре, героиней

которой хотел сделать эту женщину.

Угостили ее, конечно. Сколько помнится, Блок, не

давно тогда получивший наследство и взявший часть де

нег из банка, платил за всех.

Барышня оказалась интеллигентной, окончившей гим

назию, любящей чтение. Однако от известной героини

купринской «Ямы» значительно отличалась: скромно

стью – с одной стороны, непроходимой пошлостью оби

ходных своих понятий – с другой.

Кому-то из нас пришло в голову попросить нашу со

беседницу определить, кто мы такие:

Она покрутила головой и, взглядывая по очереди на

каждого, говорила:

– Вы (обратилась она ко мне) производите впечат

ление такое, что служите на определенном месте и полу

чаете ежемесячное, небольшое, но верное жалованье.

Мы переглянулись, до чего метко она попала. Я дей

ствительно был тогда «чиновник».

389

– А в ы , – продолжала она, указывая на К<няж-

н и > н а , – скорее что купец. Когда «пофартит», деньги

у вас есть, а то и так сидите.

К<няжнин>, действительно нигде не служил; купцом

хотя никогда не был, но происходил именно из купече

ского новгородского рода. Денег у него, точно, частенько

вовсе не ночевало. Так что и тут попала она почти в точку.

Но более всего изумились мы шерлок-холмсовской

проницательности барышни, когда, взглянув на Блока,

она сказала:

– А вы, сдается, так живете, сами по себе, со своего

капитала.

Ничтожный заработок Блока в это время был прит

чею во языцех, и об этом дебатировали рабочие в уголке,

отведенном для них одной тогдашней либеральничающей

газетой. Он именно тогда «систематически тратил капи

тал», как рассказывал мне.

Тщетно, однако, допрашивали мы барышню насчет

двоих остальных писателей – В<ерховского> и Ч<улко-

ва>. Наружность их не давала никаких указаний для

нового Шерлока в юбке. Беспомощно помотала она голо

вой и отказалась определить социальное их положение —

наотрез. «А о вас, господа, ничего но могу сказать, не

знаю, не понимаю. Никогда таких не видала».

Нам очень хотелось узнать, входит ли вообще в ее

мозг понятие о писателях. Знает ли, освоилась ли с

мыслью, что вообще существуют такие.

– А что нас всех объединяет, что между всеми на¬

ми общее? – допрашивали мы б а р ы ш н ю . – Почему мы

вместе?

Она отрицательно мотала головой.

Тогда один из нас сказал, что мы писатели. Она вы

слушала, похлопала глазами и как-то совсем скисла.

– Да, писатели? – машинально повторила она.

Видимо – нет, никогда не задумывалась над вопро

сом о существовании таких людей.

Впрочем, через минуту оживилась. Начала разговор

о каком-то сочинении одного современного писателя, ко

торое она недавно прочитала.

– А вот тот, которого вы приняли за р а н т ь е , – ска

зал Ч < у л к о в > , – известный наш, знаменитый поэт Блок.

Читали вы его стихи?

Оказалось, читала.

– Нравятся?

390

– Нравятся. Я помню: «Незнакомка».

Говорила она все-таки без энтузиазма. Это была Соня

Мармеладова, но как-то, очевидно, без семьи на плечах,

как-то без трагедии...

Однако Александр Александрович подал ей свою ви

зитную карточку; примеру его последовали и некоторые

другие. Блок это делал в ту пору при каждом своем зна

комстве с «такими женщинами». Даже и настолько «ми

молетном», как это, которое не сопровождалось ничем

интимным 39.

Это был его жест протеста против социального строя.

А с другой стороны – прямота, рыцарство, вежливость

по отношению к женщине. Ему стыдно было скрываться,

прятаться. Рыцарь без страха и упрека, сидевший в нем,

заставлял его афишировать именно то в себе, что не

было, так сказать, казовым.

Но здесь, как я отметил, львиная доля приходилась

и на ту социальную ненависть, которая глухо росла в

нем до 1918 года, когда вылилась в «Двенадцати». По

мню, как в годы около войны Блок мне признавался:

– И вот, когда видишь все это кругом, эту нищету

и этот ужас, в котором задыхаешься, и эту невозмож

ность, бессилие переменить что-либо в этом, когда зна

ешь, что вот какими-нибудь пятьюдесятью рублями ты

можешь сделать для кого-<нибудь> доброе, действительно

доброе дело, но – одно, а в общем все останется по-

п р е ж н е м у , – то вот берешь и со сладострастием, нарочно

тратишь не пятьдесят, а сто, двести на никому, а мень

ше всего себе, не нужный кутеж.

Вместе с социальным гневом, однако, в этом призна

нии улавливал я и нотки старинного «демона извращен

ности», определенного поэтом, которого Блок чувство

в а л , – Эдгаром По.

Еще одна мелочь из «кутильной» стороны блоковской

жизни. Я помню, мы спросили как-то вдвоем с ним себе

устриц. Я признался в своей любви к ним. Блок – тоже,

но при этом сказал:

– Знаете? Ведь устрицы полезны. В них железо и

так далее. Но в этом их трагедия!

Трагедия, собственно, не устриц, но их потребителей,

конечно. И это очень характерно для него и демона из

вращенности в нем. Полезность кушанья – то есть то,

что при другой (нормальной?) психологии служило бы

свойством, оправдывающим в собственных глазах при-

391

страстие к н е м у , – Блоку казалось, наоборот, свойством

трагическим и было для него непереносимо.

И, наконец, еще одно. Блок сообщил мне как-то, что

врач ему сказал: «Ваш организм очень крепкий, но вы

сделали все, чтобы его расшатать». Блок признавал

чай – крепкий, как кофе; вино, бессонные ночи, острое,

пряное – все оттого, что это было вредно.

С начала войны наше расхождение стало впервые

серьезным. До той поры оно было чисто внешним;

в зиму 1913—1914 гг. вращались мы просто в кругах

немного разных художественных толков 40. Но при встре

чах (совпадениях), при пересечениях «наших путей»

оказываясь в одном месте (например, на лекции только

что впущенного из-за границы Бальмонта), обменива

лись мы подробнейшими отчетами о «движении колеси

ков»; довольно часто шагивал я и на Пряжку и неизмен

но заговаривался до трех-четырех часов.

Во время войны наше общение продолжалось. Но

вместо согласия мыслей часы наших встреч чаще стали

заполняться спорами.

Дело в том, что при вспышке национальных чувств,

которою сопровождалась «планетарная война», такое

чувство вдруг сильно заговорило и в А. А. Блоке. Имен

но – голос отцов. Как известно, только дед (и прадеды

с отцовской стороны) Блока был лютеранином; мать

отца его – русская. Следовательно, немецкой крови в нем

не более четверти. Тем не менее эта четверть вдруг

сильно сказалась в поэте.

Он не то чтобы «стоял за немцев» или «не принимал

в о й н ы » , – нет, он был убежден в необходимости для Рос

сии начатую войну честно закончить. Но он был против

союзников. Он не любил ни французов, ни англичан —

ни как людей, ни национальные идеи этих народов.

Бельгия ему сравнительно была дороже; он путешество

вал по ней и по Голландии и много отрадного вынес от

туда; сильнейшее впечатление оставил на нем праотец

нидерландской школы – Квентин Массейс. Но я помню,

как в жар и в холод одновременно бросила меня одна

фраза А. Блока в начале войны: «Ваши игрушечные

Бельгия и Швеция...»

Накануне моей явки на сборный пункт, как ратника

первого разряда – по семейному п о л о ж е н и ю , – было это

392

в середине ноября 1914 г о д а , – у меня собрались наибо

лее дорогие мои друзья той поры. В числе их не было

Е. В. Аничкова, которого мы уже проводили доброволь

цем на фронт в конце октября... Он исхлопотал себе пра

порщика, несмотря на то что, как бывший политический

преступник, офицерством долго не принимался. Но ред

кий в ту пору у меня гость, А. А. Блок, был.

Явка в участок предстояла в шесть утра; гости досиде

ли до трех; скоротать время до шести я отправился с

Викт. Б. Шкловским в не запирающуюся «Бродячую со

баку» 41. До Михайловской площади проводил нас и

А. А. Блок. При расставании он заметил – дружественно,

но мрачно: «Начало вашей службы, Владимир Алексе

евич, не предвещает доброго».

Мы, по обычаю, крепко расцеловались. Должен я ска

зать даже, что немалую роль в бесповоротности моего ре

шения пройти военную службу, в полном согласии с зако

ном, не прибегая ни к оттяжкам, ни к суррогатам военных

должностей, сыграло влияние не кого иного, а именно

Блока. Он благословлял меня, по праву старшего друга

и по доброму русскому обычаю, на службу отечеству...

Но предсказание оправдалось вполне – увы! Военная

служба моя была крайне непродолжительна. В Свеабор-

ге, куда на пятый после того день я был отправлен со

всей дружиной, в очень скором времени я тяжело забо

лел. Был в декабре переведен в Николаевский госпиталь

в Петербурге, а поправившись, был признан к военной

службе негодным.

Пока я лежал в госпитале, А. А. Блок проявил по

отношению ко мне самую нежную заботливость. Между

прочим, зная о затруднительности для меня общения с

издателями, Блок за меня действовал в этом направле

нии, как я бы действовал сам. В это время были коллек

тивные выходы из одного издания, возвращения в него

(когда выяснилось недоразумение в пункте, подавшем

повод к этому действию) и т. п. С моей точки зрения,

не было сделано при этом за меня ни одного faux pas *.

Помню, по выздоровлении, совместную поездку с Бло

ком и кем-то еще к Г. И. Чулкову, в Царское Село.

И опять-таки ко мне, не вполне еще оправившемуся,

Блок был в пути и на месте трогательно заботлив.

Устраивал послеобеденный отдых и т. п. ...

* Ложного шага ( фр. ) .

393

Со следующей зимы пришла очередь и самому

А. А. Блоку быть призванным.

В его приезды из Лунинецких болот мы неизменно

виделись. Блок был довольно горд своим полувоенным

одеянием, погонами и даже шашкою, которую носил.

В сущности, он рыл целый год окопы почти под огнем

неприятеля; рабочие дружины, подобные той, в которой