Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Шаров, Автор – Феона.

Я уже говорила, что Мейерхольд, во многом противо

положный Блоку, за какой-то чертой творчества прибли

жался к нему. Это была грань, за которой режиссер

оставлял быт, грубую театральность, все обычное сего

дняшнего и вчерашнего дня и погружался в музыкальную

сферу иронии, где, в период «Балаганчика», витал поэт,

откуда он смотрел на мир. Фантазия Мейерхольда наде

ла очки, приближающие его зрение к поэтическому зре

нию Блока, и он увидел, что написал поэт 23.

Воплотить такую отвлеченную, ажурную пьесу, при

вести на сцену, где все материально, казалось просто не-

424

возможным, однако режиссер нашел для нее сразу нуж

ную сценическую форму. Без лишних разговоров, без

особого разбора текста (если не считать пояснений

Г. И. Чулкова, которые были только литературными 24),

режиссер приступил к репетициям. Особым приемом,

свойственным только ему, главным образом чарами актер

ского дирижера, он сумел заставить звучать свой оркестр,

как ему было нужно. Истинное лицо поэта Блока через

режиссера было воспринято актерами. Мейерхольд сам

совершенно замечательно, синтетично играл Пьеро, дово

дя роль до жуткой серьезности и подлинности.

H. Н. Сапунов построил на сцене маленький театрик

с традиционным, поднимающимся кверху занавесом. При

поднятии его зрители видели в глубине сцены посередине

окно. Параллельно рампе стоял стол, покрытый черным

сукном, за столом сидели «мистики», в центре председа

тель. Они помещались за черными картонными сюртуками.

Из манжет виднелись кисти рук, из воротничков тор

чали головы. Мистики говорили неодинаково – одни при

тушенным звуком, другие – почти звонко. Они прислу

шивались к неведомому, к жуткому, но желанному при

ближению. Когда В. Э. Мейерхольд репетировал с нами

за столом, он читал за некоторых сам, причем всегда

закрывая глаза. Он делал это невольно и прислушивался

к чему-то невидимому, таким образом сосредоточивался.

Эта сосредоточенность и творческий трепет режиссера

помогали актерам в работе, совершенно новой и трудной

для многих.

Художник Н. Н. Сапунов и М. А. Кузмин, написав

ший музыку, помогли в значительной мере очарованию

«Балаганчика», который был исключительным, каким-то

магическим спектаклем.

«Балаганчик» шел с десяти репетиций и зазвучал

сразу. Невозможно передать то волнение, которое охватило

нас, актеров, во время генеральной репетиции и особенно

на первом представлении. Когда мы надели полумаски,

когда зазвучала музыка, обаятельная, вводящая в «оча

рованный круг» 25, что-то случилось такое, что застави

ло каждого отрешиться от своей сущности. Маски сдела

ли всё необычным и чудесным. Даже за кулисами перед

выходом мы разговаривали по-иному. Я помню момент

перед началом действия во время первого спектакля.

Я стояла и ждала музыки своего выхода с особым трепе

том. Мой кавалер Бецкий и его двойник тихо расхаживали

425

поодаль, кутаясь в плащи. Я почувствовала, что кто-

то стоит у моего плеча, и обернулась. Это была белая фи

гура Пьеро. Мне вдруг стало тревожно и неприятно:

«Что, если он скажет что-нибудь обычное, свое, пошутит

и разрушит очарование», но я тотчас же устыдилась

мелькнувшей мысли: глаза Пьеро смотрели через прорезь

маски по-иному. Он молчал. Ведь мы находились в таин

ственном мире поэзии Блока. Мейерхольд, по-видимому,

в этот момент ощущал это больше всех.

Послышался шепот: «Бакст п о ш е л » , – это означало,

что подняли первый занавес, расписанный Бакстом.

Представление началось. В зрительном зале чувствова

лась напряженная тишина. Тянулись невидимые нити от

нас в публику и оттуда к нам. Музыка волновала и, как

усилитель, перебрасывала чары создания Блока в зри

тельный зал. Когда опустился занавес, все как-то не сразу

вернулись к действительности. Через мгновение разда

лись бурные аплодисменты с одной стороны и протест с

другой, последнего было, правда, гораздо меньше. Вызы

вали особенно Блока и Мейерхольда. На вызов с ними

вышли все участвующие. Когда раздавались свистки, уси

ливались знаки одобрения. Сразу было ясно, что это был

необыкновенный, из ряда вон выходящий спектакль.

Многие потом бывали на «Балаганчике» по нескольку

раз, но была и такая публика, которая не понимала его

совсем и никак не принимала 26.

Кажется, в антракт перед «Чудом святого Антония»,

ставившегося в один вечер с «Балаганчиком», а может

быть, после окончания спектакля к нам в уборную при

шел Блок и поднес цветы – Мунт розовые, Волоховой

белые и мне красные. Он был в праздничном, приподня

том настроении, и мы очень радовались его успеху.

За два или три дня до представления нам пришла

мысль отпраздновать постановку «Балаганчика». По со

вету Бориса Пронина решили устроить вечер масок. Заго

ворили об этом при Е. М. Мунт, с которой мы вме

сте жили. Волохова и В. В. Иванова приветствовали эту

идею, и Вера Викторовна предложила свою квартиру, так

что в дальнейшем к ней были перенесены и субботни

ки, на которые приглашались наиболее близкие знакомые

из художественного и артистического мира.

Решили одеться в платья из гофрированной цветной

бумаги, закрепив ее на шелковых чехлах, головные убо

ры сделать из той же бумаги.

426

Вечер должен был называться «Вечером бумажных

дам». Для мужчин заготовили черные полумаски. Муж

чинам было разрешено не надевать маскарадного костю

ма, их только обязывали надевать маску, которую пред

лагали при входе каждому. Написали приглашение. Его

текст приблизительно был следующий: «Бумажные Дамы

на аэростате выдумки прилетели с луны. Не угодно ли

Вам посетить их бал в доме на Торговой улице...» Следо

вал адрес В. В. Ивановой, т. е. номер дома и квартиры

без ее фамилии. Она ни за что не хотела, чтобы в ней ви

дели хозяйку.

Это приглашение давали читать в антракте во время

первого представления «Балаганчика» всем, кого хотели

пригласить.

Вечер состоялся, кажется, после первого представле

ния «Балаганчика». На нем присутствовали следующие

лица: Л. Д. и А. А. Блок, О. М. и В. Э. Мейерхольд,

В. В. Иванова, Н. Н. Волохова, Е. М. Мунт, Веригина,

М. А. Кузмин, Н. Н. Сапунов, К. А. Сюннерберг, С. М. Го

родецкий, Б. К. Пронин, Чулков, Ауслендер и др.

Почти все дамы были в бумажных костюмах одного

фасона. На H. Н. Волоховой было длинное со шлейфом

светло-лиловое бумажное платье. Голову ее украшала

диадема, которую Блок назвал в стихах «трехвенечной

тиарой». Волохова в этот вечер была как-то призрачно

красива, впрочем, теперь и все остальные мне кажутся

чудесными призраками. Точно мерещились кому-то

«дамы, прилетевшие с луны». Мунт с излучистым ртом,

в желтом наряде, как диковинный цветок, скользящая

неслышно по комнате; Вера Иванова, вся розовая, тон

кая, с нервными и усталыми движениями, и другие.

Я сама, одетая в красные лепестки мятой бумаги, пока

залась себе незнакомой в большом зеркале. У меня тогда

мелькнула мысль: не взмахи ли большого веера Веры

вызвали нас к жизни? Она сложит веер, и вдруг мы про

падем. Я сейчас же улыбнулась этой мысли...

М. А. Кузмин в «Картонном домике» описал вечер

«бумажных дам», сделав его фоном для своего романа.

Надо сказать, однако, что героев этого романа на нашем

вечере не было:

«Женщины, встретившие громким смехом и рукопле

сканиями нелепую и чувствительную песенку, были по

уговору в разноцветных однофасонных костюмах из тон

кой бумаги, перевязанных тоненькими же цветными

427

ленточками, в полумасках, незнакомые, новые и молодые

в свете цветных фонариков. Танцевали, кружились, сади

лись на пол, пели, пили красневшее в длинных стаканах

вино, как-то нежно и бесшумно веселясь в полутемной

комнате» 27.

Вот строки, совершенно точно рисующие с внешней

стороны вечер. Одна из комнат действительно была убра

на разноцветными фонариками, и маски нежно и бес

шумно веселились в призрачном свете. Все были новые

и незнакомые, но молодые они были на самом деле, а не

только в свете фонариков.

Было условлено говорить со всеми на «ты».

В нашей среде литературно-артистической богемы

была некоторая непринужденность, но все же все были

достаточно сдержанны и учтивы, такое обращение вошло

в привычку, поэтому так жутко было говорить «ты», не

смотря на маску. В самом начале вечера, когда еще все

немного стеснялись и как-то не решались обращаться

друг к другу на «ты», а если делали это, то по обязанно

сти, через силу, меня рассмешил короткий диалог Веры

Викторовны с К. А. Сюннербергом. Она – по виду настоя

щая дама общества, он – господин в визитке, чрезвычайно

сдержанный и учтивый. Они разговаривали на «ты» без

улыбки, о чем-то не относящемся к вечеру, серьезном, и

получалось такое впечатление, что оба сошли с ума.

Всего легче «ты» говорилось Блоку. В полумраке сре

ди других масок, в хороводе бумажных дам, Блок казал

ся нереальным, как некий символ.

Однако и здесь за плечом строгого поэта был его ве

селый двойник, реальный для меня – красной маски, те

перь, как никогда в другое время. Казалось бы, что Бло

ку не до шуток: как раз на вечере «бумажных дам»

лиловая маска H. Н. Волохова окончательно покорила

его. Он сказал об этом сам:

Из очей ее крылатых

Светит мгла.

Трехвенечная тиара

Вкруг чела.

Золотистый уголь в сердце

Mнe возжгла.

От загоревшегося чувства поэт стал трепетным и

серьезным, однако, повторяю, я совершенно ясно почув

ствовала, что веселый двойник был тут же. Помню

момент в столовой: живописная группа наряженных жен-

428

щин в разноцветных костюмах и мужчин в черном. Поэ

ты читали стихи, сидя за столом. Строгая на вид лило

вая маска, рядом с ней поэт Блок. В глазах Волоховой

блестел иной огонь: тогда-то «на конце ботинки узкой»

дремала «тихая змея» 28. H. Н., по-видимому, прониклась

ролью таинственной бумажной дамы. Когда я увидела

эту торжественную группу, мне вдруг захотелось нару

шить ее вдохновенную серьезность. Из всех присутствую

щих я выбрала Блока и обратилась со своим весельем

именно к нему, хотя повторяю – казалось бы, момент

был совершенно не подходящий. Я сделала это инстинк

тивно, почувствовала за пафосом его влюбленности без

заботную веселость юности.

Действительно, Александр Александрович сейчас же

отозвался на мой юмор. Выражение лица у него стало

задорным, он развеселился и с этого момента в продол

жение всего вечера двоился: поэт трепетал и склонялся

перед лиловой дамой, а его двойник говорил вдохновен

ный вздор с красной маской.

В болтовне и шалостях, самых забавных, также моим

партнером бывал Сергей Городецкий, у которого оказы

вался совершенно неистощимый запас дурачеств. Мы,

его «другини», как он сам окрестил Иванову, Волохову,

Мунт, Л. Д. Блок и меня, очень радовались, когда его

высокая фигура появлялась среди нас.

На том же вечере в первый раз мы встретились с мо

лодым писателем Сергеем Ауслендером.

Через некоторое время из столовой мы перешли опять

в комнату, освещенную фонариками. Там на диване си

дела Любовь Дмитриевна и рядом с ней, кажется,

Г. И. Чулков. Ее фигура в легком розовом платье из ле

пестков тонкой бумаги не казалась крупной в углу ди

вана. Легким движением красивой руки она гладила край

оборки. Глаза были опущены. Мне показалось странным

выражение ее лица, оно не было детским или лукаво муд

рым, как обычно, а какое-то непонятное для меня. Когда

вошли И. Н. Волохова и Блок, она выпрямилась и замер

ла на некоторое мгновение. Волохова опустилась в крес

ло недалеко от дивана. Любовь Дмитриевна встала, сня

ла со своей шеи бусы и надела их на лиловую маску. Ни

в той, ни в другой не было женского отношения друг к

другу. Как раз Блок очень разграничивал женское и жен

ственное, причем первое ненавидел.

429

Так после постановки «Балаганчика», с вечера бу

мажных дам, мы вступили в волшебный круг игры, в

котором закружилась наша юность.

«СНЕЖНАЯ ДЕВА». «В УГЛУ ДИВАНА»

Но сердце Снежной Девы немо

И никогда не примет меч,

Чтобы ремень стального шлема

Рукою страстною рассечь. Блок

Центром этого круга была блоковская Снежная Дева,

она жила не только в H. Н. Волоховой, но в такой

же мере и во всех нас. Не один Блок был «серебром ее

веселий оглушен, на воздушной карусели закружен,

легкой брагой снежных хмелей напоен» 29, но также Го

родецкий, Мейерхольд, Ауслендер и другие. Той же

Снежной Девой была Вера Иванова с сияющими голубы

ми глазами. Именно у нее был «синий, синий взор», и у

ее шлейфа, тоже «забрызганного звездами», склонялся

поэт Городецкий. Правда, он не был ею смирен – он

оставался таким же буйным и радостным в ее присут

ствии, однако снежный хмель бродил и в его голове.

Художник Миллер-Норден написал несколько портре

тов В. В. Ивановой, когда она была шестнадцатилетней

девушкой. «Portrait blanc» *, находившийся прежде в

петербургской Академии художеств, очень точно переда

ет ее – девушка в белом платье со странным взором из-

под длинных ресниц.

Сергей Ауслендер – Валентин мисс Белинды 30 – еще

менее реальными цепями был прикован к шлейфу своей

«дамы» – то был только «луч, протянутый от сердца» 31.

Мейерхольд, также завороженный и окруженный мас

ками, бывал созвучен блоковскому хороводу и, как все

мы, жил двойной жизнью: одной – реальной, другой —

в серебре блоковских метелей. Тут ничего не было на

стоящего – ни надрыва, ни тоски, ни ревности, ни стра

ха, лишь беззаботное кружение масок на белом снегу под

темным звездным небом.

Звездный купол сиял над нами даже тогда, когда мы

сидели в квартире Блоков или перед камином у В. В. Ива

новой. У нее мы стали собираться по субботам тесной

* Белый портрет ( фр. ) .

430

компанией, причем у нас был уговор не приходить в буд

ничных платьях, а непременно в лучших вечерних наря

дах, чтобы чувствовать себя празднично. В эти вечера

темы наших разговоров менялись много раз, менялось и

настроение: то мы тихо сидели все вместе на одном из

длинных диванов или группами, то затевали какие-нибудь

шалости.

В один из вечеров особенно дурачились Мейерхольд и

Городецкий. Чрезвычайно ясно остались в памяти неко

торые моменты. Мы с Любовью Дмитриевной и Ауслен-

дером сидели на розовом диване. Перед камином на полу

Борис Пронин приготовлял глинтвейн. На другом таком

же диване по левую сторону камина сидели Н. Н. Воло-

хова, Блок и еще кто-то. Вера Иванова, Мейерхольд и Го

родецкий слонялись по комнате, придумывая шалости,

наконец, Мейерхольд предложил Городецкому сделать

слона, на что тот немедленно согласился. Всеволод

Эмильевич обратился ко мне: «Хотите быть индийской

принцессой?» Я ответила утвердительно. Александр Алек

сандрович принял живейшее участие в этой затее и вме

сте с моим московским приятелем Н. П. Б<ычковым> во

друзил меня на фантастического слона Мейерхольда —

Городецкого, которые торжественно совершили круг по

комнате с индийской принцессой.

Через несколько лет вместе с Н. П. Б<ычковым>, кото

рый стал моим мужем, я очутилась в одном обще

стве. Кто-то из присутствующих сказал мне с усмешкой,

что во время существования театра Коммиссаржевской.

в Петербурге был кружок, в который входили некоторые

актрисы и поэты. Они устраивали оргии – ходили по

спинам... Сначала я даже не поняла, о чем, собственно,

велась речь, и сказала только, что не понимаю тако

го рода удовольствия, особенно для тех, по чьим спинам

ходят. Но потом мне вдруг вспомнился «слон», и сразу

стало все ясно. Я спокойно заявила, что, впрочем, знаю

это общество, потому что была его членом.

Ввиду того что на наши собрания мало кто допускал

ся, находились завистники, распускавшие о нас нелепые

слухи, но все это давно замерло, и осталось лишь свиде

тельство «Снежной маски» Блока, которая родилась там,

остались чудесные стихи, они не могли расцвести в а т

мосфере пошлости. Тем более здесь не могло быть ниче

го подобного, так как Блок не выносил цинизма и «со

борного греха».

431

«СНЕЖНАЯ МАСКА» H. H. ВОЛОХОВА

Мы ли пляшущие тени,

Или мы бросаем тень?

Снов, обманов и видений

Догоревший полон день.

...Перед этой враждующей встречей

Никогда я не брошу щита,

Никогда не откроешь ты плечи,

Но над нами – хмельная мечта.

А. Блок

Когда я оглядываюсь назад, чтобы мысленно пробе

жать вновь прочтенные страницы жизни, мне кажется,

что там, перед камином, «в углу дивана», с нашими вы

думками мы были только пляшущими тенями. Это были

сны, очаровательные обманы и виденья. «И твои мне

светят очи наяву или во сне. Даже в полдень, даже в

дне разметались космы ночи...» Вот слова, свидетель

ствующие о том, что Блок, а вместе с ним все мы жили

в кружении карнавала ночных таинственных фантазий

и в повседневной действительности непрерывно в тече

ние целого периода.

Те два театральных сезона были незабываемым, чу

десным сном для всех, причастных снежным, ослепитель

ным видениям Блока.

Вспоминая о наших вечерах, я вновь и вновь вижу

всех нас на розовом диване и шкуру белого медведя

перед камином, «а на завесе оконной золотится луч,

протянутый от с е р д ц а , – тонкий, цепкий шнур...».

Этот луч-шнур опутывает нас, но он такой неощути

мый и не тягостный, он золотится только на завесе окон

ной, протянут от сердца пляшущих теней... масок.

В длинной сказке,

Тайно кроясь,

Бьет условный час,

В темной маске

Прорезь

Ярких глаз.

Нет печальней покрывала,

Тоньше стана нет...

– Вы любезней, чем я знала,

Господин поэт.

– Вы не знаете по-русски,

Госпожа моя...

432

Слова последних шести строк были сказаны Блоком

и Волоховой в действительности. И еще на вечере бу

мажных дам Н. Н. подвела поэту брови, а он написал

об этом: «Подвела мне брови красным, посмотрела и

сказала: – Я не знала: тоже можешь быть прекрасным,

темный рыцарь, ты». Так почти во всех стихах «Снеж

ной маски» заключены настоящие разговоры и факты

тех дней. Маски – пляшущие тени – в бездумном радост

ном кружении не страшились «снов, обманов и видений»,

но сам поэт, вызвавший эти видения, испытывал по

временам тревогу:

Маска, дай мне чутко слушать

Сердце темное твое,

Возврати мне, маска, душу.

Горе светлое мое!

Среди веселья он ощущал страх перед своей Снежной

Девой:

И вновь, сверкнув из чаши винной,

Ты поселила в сердце страх

Своей улыбкою невинной

В тяжелозмейных волосах.

Смятение чувствуется в стихах «Снежной маски».

Его отношение к Волоховой различно – оно одинаково

только полнотой влюбленности. То он называет ее на

смешницей, то обвиняет в том, что она «завела, сковала

взорами <...> и холодными призорами белой смерти преда

ла», или говорит о «маках злых очей», а то: «Тихо смотрит

в меня темноокая». По существу она действительно, как

это знал наверное Б л о к , – простая, серьезная и строгая,

но не надо забывать, что тогда она находилась в своем

круге игры и носила маску Снежной Девы блоковской

поэзии. «Девичий стан, шелками схваченный», мерещив

шийся поэту сквозь хрусталь стакана с красным вином,

вдруг реально появился среди театральных декораций.

По-настоящему вспыхнули «траурные зори – ее крыла

тые глаза». Поэт сказал уже воплотившейся мечте:

«И ты смеешься дивным смехом, змеишься в чаше золо¬

той, и над твоим собольим мехом гуляет ветер голубой».

Мария Андреевна Бекетова в своих воспоминаниях

о Блоке говорит про Волохову: «Кто видел ее тогда, в

пору его увлечения, тот знает, какое это было дивное

обаяние. Высокий, тонкий стан, бледное лицо, тонкие

черты, черные волосы и глаза, именно крылатые, чер-

433

ные, широко открытые «маки злых очей». И еще пора

зительна была улыбка, сверкающая белизной зубов,

какая-то торжествующая, победоносная улыбка... Но стран

но, все это сияние длилось до тех пор, пока продолжа

лось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла».

То же самое мне говорила мать Александра Алексан

дровича. Однако это неверно, верно одно, что Снежная

Дева потухла, ушла, но сама Волохова осталась той же

яркой индивидуальностью, как и до увлечения ею Блока.

Ее сверкающую улыбку и широко открытые черные гла

за видели фойе и кулисы Художественного театра, где

она училась. Ее красота, индивидуальность там уже

были оценены по достоинству. Прекрасное лицо. Обая

ние, чарующий голос, прекрасный русский говор, инте

ресный ум – все, вместе взятое, делало ее бесконечно

обаятельной. Волохова сама была индивидуальностью

настолько сильной, что она могла спорить с Блоком. Она

часто противоречила ему, дальше я остановлюсь на этом.

Она сама была влюблена в Петербург и его мглу и огни,

и указывала на них поэту. Оба много гуляли и катались

по вечерам, и отсюда посвящение к «Снежной маске»:

«Тебе, высокая женщина в черном, с глазами крылатыми

и влюбленными в огни и мглу моего снежного города».

Этот период ярко отразился на творчестве поэта.

Чувство Волоховой было в высшей степени интеллек

туальным, собственно – романтика встречи заменяла чув

ство. Тут настоящей женской любви не было никогда. Она

только что рассталась со своей большой живой любовью,

сердце ее истекало кровью. Поэтому, когда с приближени

ем Блока в ней проснулись Снежная Дева и захватываю

щий интерес к окружающему, я очень обрадовалась.

Но здесь была двойственность: с одной стороны, глу

бокое, большое чувство к отсутствующему, с другой —

двойственное, скорее интеллектуально-экстатическое отно

шение к тому, что происходило в окружении Блока.

В эту эпоху она была особенно интересна, потому Блок

и называл ее падучей звездой и кометой. Наталия Ни

колаевна бесконечно ценила Блока как поэта и личность,

любила в нем мудрого друга и исключительно обаятель

ного человека, но при всем этом не могла любить его

обычной женской любовью. Может быть, потому еще, что

он, как ей казалось, любил не ее живую, а в ней свою

мечту.

По временам H. Н. Волоховой хотелось избавиться от

434

своего мучительного чувства к другому, и она жалела

что не может влюбиться в Блока. «Зачем вы не такой

кого бы я могла полюбить!» – вырвалось у нее однажды.

«Снежная маска» вылилась из первого смятения от

неожиданного отношения женщины. Блок говорил: «Так

со мной никто не обращался». Все же он облекся в фор

му красивую – не отвергнутого любовника, а рыцаря

желанного и в высшей степени нужного. По его словам

от Волоховой он получил второе крещение: «И гордость

нового крещения мне сердце обратила в лед». Пламя жи

вой любви отвергнуто, начинается любовь снежная,

снежное вино: «И нет моей завидней доли: в снегах

забвенья догореть и на прибрежном снежном поле под

звонкой вьюгой умереть».

Однако по временам в стихах опять слышится мучи

тельная мольба: «Не будь и ты со мною строгой и мас

кой не дразни меня, и в темной памяти не трогай иного,

страшного огня». Опять упоминается страсть: «И твоя ли

неизбежность совлекла меня с пути, и моя ли страсть

и нежность хочет вьюгой изойти».

Неразрешающаяся романтика мучила... Это тревожи

ло мать. Блок принял второе крещение и как бы преоб

разился, но теперь он и Н. Н. Волохову обрек на снеж-

ность, на вневременность, на отчуждение от всего жиз

ненного. Он рвал всякую связь ее с людьми и землею,

говорил, что она «явилась», а не просто родилась, как

все, явилась, как комета, как падучая звезда. «Вы звез

да, ваше имя М а р и я » , – говорил он. Отсюда происходил

их спор. Она с болью настаивала на своем праве суще

ствовать живой и жить жизнью живой женщины, не об

леченной миссией оторванности от мира. Может быть,

особенно горячо и с особенной мукой она настаивала на

этом потому, что действительно в ней был какой-то раз

лад с миром, она в душе чувствовала себя глубоко оди

нокой и часто во многом сама не принимала мира тако

вым, как он есть («Мир невелик и не богат, и не

глядеть бы взором черным...»). Мне понятно волнение и

протест Волоховой. Соприкоснуться так близко с тайной

поэзии Блока, заглянуть в ее снежную сверкающую безд

ну – страшно: она, разумеется, сейчас же ощутила, что сто

ит рядом с поэтом, которому «вселенная представлялась

страшной и удивительной, действительной, как смерть...».

Блок был неумолим. Он требовал, чтобы Волохова

приняла и уважала свою миссию, как он – свою миссию

435

поэта. Но Наталия Николаевна не захотела отказаться

от «горестной з е м л и » , – и случилось так, что он в конце

концов отошел. После он написал о своей Снежной

Деве стихотворение, полное злобы, уничтожающее ее и

совершенно несправедливое 32. Я не знала об этом, так

же как и она, до последнего времени. Она прочла с ужа

сом и возмущением, с горечью – за что? Думаю, за то,

что он поверил до конца в звезду и явленную комету, и

вдруг оказалось, что ее не было, тогда он дошел до край

ности, осыпая ее незаслуженными упреками. Любовь

Дмитриевна в свое время, вероятно, также порой тяго

тилась своей обреченностью Прекрасной Дамы, потому

что она вначале любила Александра Александровича

обычной земной любовью. Она осталась с ним до конца

благодаря тому, что была очень сильная, а он нуждался

в ней больше, чем в ком-либо. «Люба мудрая, Люба

знает». А она, разумеется, верила, что он знает больше

всех, что его речи являются известного рода «открове

нием». Отсюда и смирение Любови Дмитриевны. Но об

этом дальше, а теперь снова возвращаюсь к Волоховой.

Она гуляла и каталась с Блоком по улицам Петербур

га, влюбленная в его мглу и огни 33. Между ними шел

неустанный спор, от которого он мучился, она иногда

уставала. Однажды я сказала H. Н. полушутя, что впо

следствии почитатели поэта будут порицать ее за холод

ность, как негодую, например, я на Амалию, что из-за

нее страдал Гейне. H. Н. рассмеялась над моими словами

и сказала мне, что иногда она не верит в подлинные

страдания Блока: может быть, это только литература.

А над Любовью Дмитриевной взвился «костер высо

кий». Однажды она приехала к Волоховой и прямо спро

сила, может ли, хочет ли H. Н. принять Блока на всю

жизнь, принять поэта с его высокой миссией, как это

сделала она, его Прекрасная Дама. Наталья Николаевна

говорила мне, что Любовь Дмитриевна была в эту ми

нуту проста и трагична, строга и покорна судьбе. Ее

мудрые глаза видели, кто был ее мужем, поэтому для

нее так непонятно было отношение другой женщины, це

нившей его недостаточно. Волохова ответила: «Нет».

Так же просто и откровенно она сказала, что ей мешает

любить его любовью настоящей еще живое чувство к

другому, но отказаться сейчас от Блока совсем она не

может... Слишком было упоительно и радостно духовное

общение с поэтом.

436

ВОЗДУШНАЯ КАРУСЕЛЬ

Серебром моих веселий

Оглушу,

На воздушной карусели

Закружу...

Блок

С Таврической от Вячеслава Иванова и с Васильев

ского острова от Сологуба мы шли обычно б ольшую

часть дороги пешком. Блок, Ауслендер, Мейерхольд и

Городецкий провожали четырех дам – Волохову, Ивано

ву, Мунт и меня (мы жили в районе Офицерской). Мне

вспоминается, как далекая картина, видение – одно из

таких возвращений. Было тихо и снежно. Мы шли по

призрачному городу, через каналы, по фантастическим

мостам Северной Венеции и, верно, сами казались при

зраками, походили на венецианских баутт 34 прошлого.

Наша жизнь того периода также проходила в некоем

нереальном плане – в игре. После «Балаганчика», на ве

чере бумажных дам, маски сделали нашу встречу чудес

ной, и мы не вышли из магического круга два зимних

сезона, пока не расстались. Незабываемые пляски среди

метелей под «песни вьюги легковейной», в «среброснеж-

ных чертогах». Высокая фигура Сергея Городецкого,

крутящаяся в снежной мгле, силуэт Блока, этот врезан

ный в снежную мглу профиль поэта, снежный иней на

меховой шапке над строгой бровью, перебеги в снегу,

звуки «струнных женских голосов» (слова Блока), звезд

ные очи Волоховой, голубые сияющие – Веры Ивановой.

Так часто блуждали мы по улицам снежного города,

новые северные баутты, а северный поэт из этих снеж

ных кружений тайно сплетал вязь... «То стихов его плен

ная вязь». Всюду мы были вместе в своем тесном, близ

ком кругу, и, где бы ни появлялись, наше оживление пере

давалось другим: на литературных журфиксах, на концер

тах, в театре. Многие врывались на миг в этот блоковский

круг, но быстро ускользали, и в нем оставались только

самые близкие, спаянные одинаковыми настроениями.

Все театральные события, казавшиеся важными в

свое время, потускнели в моей памяти. Игра в театре,

которую я так любила, кажется мне теперь далеко не

такой волнующей и яркой, как та игра масок в блоков-

ском кругу. Правда, что уже в ту пору я не смотрела

на наши встречи, собрания и прогулки, как на простые

437

развлечения. Несомненно, и другие чувствовали значи

тельность и творческую ценность всего этого, однако мы

не догадывались, что чары поэзии Блока почти лишили

всех нас своей реальной сущности, превратив в север

ных б а у т т , – «Я какие хочешь сказки расскажу и какие

хочешь маски приведу».

Вот еще возвращение с Васильевского острова от Со

логуба. Мы шли вчетвером: Волохова, Блок, я и приват-

доцент Аничков, который в этот вечер, очевидно, был за

тронут бауттами. Блок был в ударе: говорил свои очаро

вательные, смешные слова без конца. Он шел рядом

с H. Н. Волоховой и перебрасывался фразами со мной,

шедшей немного впереди. Я отвечала вполуоборот и, не

видя его лица, только слыша короткие, задорные смешки.

Перешли Неву и где-то расстались с Аничковым. После

его ухода стали говорить о «Снежной маске» – о рыцаре

с темными цепями на стальных руках. «Я вам покажу

его, он на Зимнем дворце. Я смотрел на него, когда хо

дил в у н и в е р с и т е т » , – сказал Александр Александрович 35.

После этого вечера я была много занята. В театре

начали ставить «Комедию любви». Свангильд играла

Вера Федоровна Коммиссаржевская, с ней в очередь

должны были играть Е. М. Мунт и я. Екатерина Михай

ловна заболела и не играла этой роли. Когда я выступа

ла в роли Свангильд в первый раз, в театр пришли наши

друзья, поэты и художники. После третьего действия,

уходя со сцены, за кулисами я встретила Александра

Александровича и Н. Н. Волохову. Они ждали меня – она

с букетом белых роз, а Блок – с книгой стихов. Он поднес

мне «Нечаянную Радость» со словами:

– Дарю вам отчаянную гадость.

На книге была надпись: «Белой лебеди Свангильд —

Валентине Петровне Веригиной. Александр Блок».

На другой день наступило 10 февраля – мои имени

ны. Мы с Екатериной Михайловной переехали к тому

времени на Торговую. Мунт уже поправилась от воспа

ления легких, но еще не выходила. Городецкий, Ивано

ва, Ауслендер, Пронин, Сапунов и другие явились с по

здравлениями. Александр Александрович и Наталия Ни

колаевна приехали поздно. Они были в нашем театре на

первом представлении «Свадьбы Зобеиды». В пьесе ни я,

ни Волохова не участвовали. По дороге Блок и Наташа

сочиняли стихи, подражая «Менаде» Вячеслава Иванова.

Явились они оба веселые, возбужденные, принесли мо-

438

розный воздух, смех, звук металлических голосов. Сейчас

же стали декламировать только что сочиненное стихо

творение:

Мы пойдем на «Зобеиду»,

Верно дрянь, верно дрянь.