Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

468

же дни говорили об Андрееве, которого Блок разлюбил

уже тогда за новые писания. Александр Александрович

отмечал в нем «хаосничество».

В ноябре Любовь Дмитриевна уехала из Петербурга,

и мы начали встречаться с Блоком у его матери,

А. А. Кублицкой-Пиоттух, которая жила на Офицерской.

Там мы продолжали вести и шутливые разговоры, и серь

езные. Когда мы с Н. П. <Бычковым> приезжали к Куб-

лицким без Александра Александровича, мы говорили

много о его стихах и о нем самом. Александру Андреев

ну очень тревожило его увлечение Стриндбергом и в свя

зи с этим возникшая дружба с Пястом, который был «под

знаком Стриндберга». Она находила, что Пяст убийствен

но влияет на состояние духа ее сына своей чрезмерной

нервностью и мраком. Вл. Ал. Пяст на многих произво

дил мрачное впечатление, но я лично часто видела его

веселым. Он острил по-своему, с юмором. Когда мы с

Блоком вели наши шутливые диалоги в его присутствии,

он удачно вторил. По словам Александры Андреевны, в

Стриндберге Блока поражала и восхищала духовная си

ла – быть на грани безумия и удержаться, не пере

ступить. И еще она говорила следующее: «У Саши и у

меня есть общее со Стриндбергом помешательство. Мы

всюду видим знаки, стараемся угадать значение самых

обычных явлений. Стриндберг идет по дороге, видит пол

зущую гусеницу, для него это некий знак... и так во

всем...»

У Александры Андреевны мы встречались с другом

Блока Евгением Павловичем Ивановым и познакомились

с ним настолько близко, что он стал бывать у нас.

Перед войной 14-го года в ряды людей искусства

вторглась какая-то почти неуловимая тривиальность, и

если она в какой-то мере коснулась даже Сологуба, то

нечего удивляться, что целый ряд талантливых людей

отдал ей дань, хотя бы ненадолго. Липковская, тонкая, оба

ятельная певица с несомненным вкусом, решила играть

«Псишу», не умея говорить со сцены, и писать рассказы,

не умея писать. Северянин, воспевавший мороженое пра

лине, декламировал свои стихи нараспев с цыганской ма

нерой. Рецензенты и всякие режиссеры толковали вкривь

и вкось о кризисе театра. В этой области процветал без

застенчивый дилетантизм. Произносились всерьез такие

фразы, как: «Богиня больна! Все собрались вокруг ее

ложа, ища средства спасти ее» (это – театр). И все в

469

этом роде. Как ледяное изваяние, к которому ничто пош

лое не могло пристать, стоял Блок, один, среди пестрого

общества художников, литераторов и поэтов. Он неизмен

но оставался «самим собой». Малейшие крупицы пошло

сти болезненно раздражали его. Вполне понятно, что то

же самое испытывали и те, кто часто общался с Блоком.

Он был для них маяком, предостерегающим, освещающим

тривиальность и мелкое. У нас росло недовольство окру

жающим, и в конце концов явилось желание как-то про

тестовать, хотя бы в своем небольшом кружке. Всего ча

ще мы бывали втроем: Любовь Дмитриевна, Н. П. Быч

ков и я. Все мечты и проекты рождались у нас на

Петербургской стороне, затем мы сообщали друзьям —

Мейерхольду, Гнесину, Бонди и другим, если это было

в их отсутствие. Всякие решения, разумеется, доводились

до сведения Александра Александровича – Любой в пер

вую очередь. Когда у нас зародилась мысль устроить кру

жок, мы решили притянуть Александру Андреевну 61. Как

выяснилось из разговоров, эта потребность ощущалась и ею

самой в такой же почти мере, как у нас. Конкретно мы

заговорили об этом в январе 1913 года. Мать Блока от

кликнулась на наш призыв, очень заинтересовалась и на

значила собрание у себя. Мы сообщили всем, чье при

сутствие считали необходимым. На первом собрании на

Офицерской, кроме хозяев – Александры Андреевны и

Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух, были следую

щие лица: Ю. М. и С. М. Бонди, Е. П. Иванов,

В. А. Пяст, В. Н. Соловьев, Л. Д. Блок, Н. П. Бычков

и я. Мне вспоминается этот вечер, как нечто чудесное,

яркое. Все вопросы обсуждались с большим подъемом.

Решили устроить нечто вроде клуба, где предполагали

читать доклады и философского содержания, и касающи

еся вопросов искусства и общественности. Мы поставили

себе задачей борьбу с духом пустоты, который всегда был

ненавистен Блоку. Высшая похвала у него выражалась

словами: «Духа пустоты нет». Так сказал он, между про

чим, о нашем Териокском театре. После первого собра

ния, на котором Александр Александрович не присутст

вовал, он мне сказал: «Мама говорила мне... очень хва

лила». Через несколько дней собрание кружка состоялось

опять у Александры Андреевны. На этот раз ясно обо

значилось стремление большинства в сторону театра. Пер

вые мы с Любой выразили, сначала довольно робко, же

лание организовать, наряду с докладами, драматическую

470

студию и поднести ее Мейерхольду. Это предложение под

держало большинство. Через недолю собрались у нас с

Николаем Павловичем, Обсуждался вопрос, делать ли

драматическую студию или ограничиться докладами и

диспутами по разным вопросам под руководством Блока.

Хотя большинство было за студию, все-таки к оконча

тельному решению не пришли. Еще через неделю разго

воры о кружке возобновились опять у Александры Ан

дреевны; на этот раз присутствовал Блок. Настроение бы

ло особенно приподнятое.

Все мы находились под впечатлением «Розы и Крес

та» – новой пьесы Блока, прочитанной нам автором за

три дня до этого собрания у себя. На чтении пьесы, кро

ме участников собрания, присутствовали Ольга Михай

ловна и Всеволод Эмильевич Мейерхольд, поэт Верхов

ский и, кажется, сестра Чеботаревской. На Мейерхольда,

как на всех присутствующих, пьеса произвела сильное

впечатление. Ему очень хотелось ее поставить, и он пред

ложил Блоку провести «Розу и Крест» в Александрин

ский театр, однако поэт не хотел давать свою пьесу ни

кому, кроме Художественного театра, который, как из

вестно, взял ее и не поставил. И на меня пьеса произве

ла громадное впечатление. Океан, туман Бретани, Седой

рыцарь через незабываемый звук блоковского голоса

предстали передо мной по-особенному реальные, и не хо

телось их видеть грубо воспроизведенными на сцене. Мне

казалось, что там все будет так, как не надо, и первая

мысль, которая пришла мне в голову, была: «Только бы

он не вздумал ставить эту пьесу». Я высказала свое опа

сение потом Блоку. Многие просили у него «Розу и

Крест», и всякий раз, когда он говорил об этом мне, был

с моей стороны тревожный вопрос, не дал ли он согла

сия, но Блок неизменно отвечал: «Нет, Валентина

Петровна, не дал и не дам». Втайне он, очевидно, все-таки

мечтал о Художественном театре.

Наступила весна. Мы продолжали часто видеться с

Блоком, причем он бывал почти всегда очень веселым.

Однажды я пожаловалась на то, что у меня идет кровь

из десен, и Александр Александрович сейчас же заявил

с довольным видом, что непременно меня вылечит, так

как сам испытал подобные страдания. Он посоветовал мне

тинктуру галларум, которую ему прописали во время его

болезни. Теперь он говорил об этом с легким смехом.

471

«Я вас сейчас напишу рецепт, Валентина П е т р о в н а » , —

прибавил он и написал три рецепта на маленьких лис

точках – по-русски, по-французски и по-немецки. По

следний пропал, привожу здесь первые два:

Pour les dents et pour les dentellès de m-me Bitsch-

koff. Paris, institut de l'agriculture et des siences

phisiques 105. Tincture Gallarum 10 cop. (en monnaie

russe).

Membre de l'institut A. Block *.

Затем: «Госпоже Бычковой Тинктура Галларум – на

10 коп.

Фельдшер епархиальной Оренбургской больницы Ал.

Блок».

Александр Александрович передал мне эти рецепты

через стол с довольным видом, со словами: «Теперь у вас

все пройдет...» После смерти Блока я с удивлением чи

тала мрачные, безнадежные фразы под числами тех дней,

когда я его видела безудержно веселым.

«Тинктура Галларум», молодой смех и такие слова,

как «тоскую...», «безнадежная тоска» и т. п. Думаю, что

мрачное настроение часто появлялось у него внезапно,

заставляя зачеркивать все веселое и светлое, пережитое

в течение дня.

В ту пору я часто навещала Александру Андреевну

на Офицерской. Однажды пришла к Кублицким вместе

с Н. П. <Бычковым>. Вскоре зашла Люба, а потом Алек

сандр Александрович в веселом настроении. Ему пришла

фантазия отправиться вместе с нами в «Луна-парк», кото

рый находился совсем близко. Мы охотно согласились.

Блоку главным образом хотелось прокатиться по искус

ственным горам, мы и отправились прямо туда. Николай

Павлович уже испытал это удовольствие раньше и пре

дупредил, что неожиданные крутые обрывы, взлеты вверх

и особенно вниз производят неприятное впечатление, дей

ствуют на сердце. Заявление это повлияло на Любу —

она осталась стоять у загородки. Мы с Блоком решитель

но взяли билеты и поехали на тележке, в которой было

мало народу.

* Для зубов и кружев г-жи Бычковой. Париж. Институт сель

ского хозяйства и физических наук 105. Тинктура Галларум.

10 коп. (русскими деньгами). Член института А. Блок ( фр. ) .

472

Александр Александрович прощался с остающимися

«на всякий случай», а они напутствовали нас комически¬

ми пожеланиями. Нам обоим понравилось мчаться вокруг

горы, поднимаясь все выше над городом, и неожиданно

лететь вниз на каких-то сумасшедших поворотах. Когда

мы приехали обратно, лицо Блока сияло от удовольствия.

Люба и Н. П. смотрели на нас, вопросительно улыбаясь.

Блок сказал: «Чудесно. Едемте, Валентина Петровна,

опять». После этих слов наши спутники молча перегляну

лись и тоже взяли билеты. Мы вчетвером поместились.

на передних скамейках, а позади уселось несколько де

виц, которые все время визжали как-то механически. Это

действовало очень неприятно. Нам сказали, что содержа

тель «Луна-парка» им платил за это. Было непонятно, что

прибавлял такой визг к аттракционам? Мы бы катались

бесконечно, если бы не этот раздражающий, пустой крик.

После гор мы поплыли в лодке по гротам, но это оказа

лось совсем неинтересно – совершенно бездарная выдум

ка, которая нас почти рассердила. Затем мы отправились.

в лабиринт. Туда нужно было входить по одному, друг

за другом. Впереди меня шел Н. П., за мной Александр

Александрович и за ним – Любовь Дмитриевна. Была

кромешная тьма, мы ступали по чему-то мягкому, пол

под ногами прыгал, позади опять кричали пустыми голо

сами. На меня лично это действовало ужасно. В то время

как мои спутники веселились, у меня сердце сжималось

от непонятной тоски. Блок говорил мне смешной вздор,

но я на этот раз не могла отвечать ему в том же тоне,

меня давила темнота, и я собрала все силы, чтобы не за

кричать от ужаса. Когда я потом рассказала об этом Бло

ку, он очень удивился и сказал, что на него темнота не

действует так удручающе. Мы зашли в некоторые павиль

оны и потом долго сидели в саду на скамейке. Через не

сколько дней после этого к нам пришла Люба и рассказала,

что Александр Александрович каждый день ходит

один кататься на горах. «Докатывается до сумасшест

вия...» С ним всегда так бывало: когда начинал увлекать

ся чем-нибудь, весь отдавался этому. В конце мая я уеха

ла к родным. Н. П. писал мне в деревню, что был в

«Луна-парке» с моим братом и встретил там Любовь Дми

триевну с Александром Александровичем. Они просили

передать мне привет, говорили, что скоро уезжают за

границу.

473

ЛИРИЧЕСКИЕ ДРАМЫ А. БЛОКА

В ТЕНИШЕВСКОЙ АУДИТОРИИ

А в т о р : Нет, эти господа не го

дятся для такого рода поэзии. Я уж

лучше уйду.

Тик. Кот в сапогах

Осенью 1913 года наша компания собралась снова.

Все были бодры, полны энергии, и некоторым нашим меч

там суждено было осуществиться: мы организовали дра

матическую студию для Вс. Эм. Мейерхольда. Ввиду того,

что, в основном, в нашей студии преподавалась пантоми

ма и музыкальное чтение, что было ново и интересно,

студию посещали артисты наряду с начинающей моло

дежью. В середине зимы мы решили издавать журнал,

который должен был освещать работы студии, заявлять

о новых исканиях в искусстве. «Журнал Доктора Дапер-

тутто – Любовь к трем апельсинам» стоил совсем дешево

его издателям. Все сотрудники писали даром, художник

Бонди и затем Головин оформляли его тоже gratis *, ре

дакция помещалась в квартире Мейерхольда. Подписы

ваться на журнал заставляли родственников, которые бы

ли вовсе не причастны к театральным делам. Каждый но

мер выходил в количестве ста экземпляров.

Разумеется, сейчас же был поднят вопрос об участии

Блока. Любовь Дмитриевна выразила сомнение в том, что

он захочет участвовать в нашем предприятии; по ее сло

вам, он не чувствовал никакого пристрастия к комедии

масок, которая как раз прежде всего интересовала изда

телей. Однако Любовь Дмитриевна ошиблась. Когда Бло

ку предложили взять на себя редакцию поэтического от

дела, он согласился и даже сам давал свои стихи в жур

нал. В первой книге было напечатано его стихотворение

«Анне Ахматовой», в четвертой – цикл, озаглавленный

«Кармен», и в первой книге 1916 года – «Голос из хора».

На суд Александра Александровича, собственно, поступал

весь номер целиком, и Любовь Дмитриевна рассказывала,

как он иногда сердился за какие-нибудь промахи, прини

мал наши дела близко к сердцу. Однажды я ему пожа

ловалась на то, что подписчики-родственники относятся

с пренебрежением к нашему журналу, подписались из

благотворительности и ни одной строчки не читают. Блок

* Бесплатно ( лат. ) .

474

рассмеялся и сказал: «Не огорчайтесь, обыватели всегда

говорят: «Какой же писатель Иван Иванович? Я вчера

с ним чай пил». Теперь наш журнал стал редкостью, мне

часто случается слышать фразу: «Не знаете ли, где мож

но достать журнал «Любовь к трем апельсинам»?» Каж

дый раз у меня является желание ответить: «У издатель

ских теток, если они не сожгли его во время кризиса

топлива».

Как я уже говорила, в студии главным образом зани

мались пантомимой, но, несмотря на это, пришли к ре

шению поставить лирические драмы Блока в Тенишев-

ской аудитории. По желанию В. Э. Мейерхольда, который

давно мечтал о «Незнакомке», приступили к работе над

этой пьесой и над «Балаганчиком». Поставить спектакль

силами одной студии, разумеется, не удалось. Пришлось

пригласить на роль Голубого А. А. Голубева, на Звездо

чета – А. А. Мгеброва и на роль Председателя мистиков

в «Балаганчике» – прежнего исполнителя Гибшмана. Все

эти актеры работали уже раньше с Мейерхольдом, и от

ах участия спектакль мог только выиграть, однако для

«Незнакомки» не хватало главного – самой Незнакомки.

Из актрис, посещавших студию, к этой роли никто не

подходил ни по внешности, ни по характеру дарования.

Мейерхольд решился дать Незнакомку ученице Ильяшен-

ко, способной, хорошенькой киевлянке с мягким южным

говором. Было совершенно очевидно, что выбранная ис

полнительница «причастна не тем раденьям» 62, надо бы

ло только удивляться, как не хотели этого видеть. Правда,

вначале думали поручить Незнакомку Любови Дмитри

евне, но она наотрез отказалась. Во-первых, это выступ

ление было бы слишком ответственным для нее, во-вто

рых, она считала вообще, что ей неудобно, как жене ав

тора, играть в пьесе главную роль. Любовь Дмитриевна

много занималась с Ильяшенко и сделала все, что было

возможно, чтобы приобщить ее к творчеству Блока. Вто

рая Незнакомка – Зноско-Боровская – с внешней сторо

ны была значительнее, по дикции и в передаче стихов

несколько лучше, но также еще мало артистична, кроме

того, уступала первой в голосовых данных. Мейерхольд,

очевидно, рассчитывал, что общий план постановки спа

сет «Незнакомку». Его увлекло все в целом, и он допу

стил эту ошибку.

В конце концов я тоже стала надеяться на то, что

общий замысел постановки, чрезвычайно интересный, со-

475

вершит чудо. Мейерхольд и Юрий Бонди хотели, чтобы

виденья, вместо обычного занавеса, заволакивала пелена

снега.

Белое полотно, голубой газ с расшитыми на нем зве

здами, легкий деревянный мост горбом – все это должно

было создать впечатление легкости. Вместо действия —

действительно виденья. У меня явилось опасение, что

слуги просцениума, которые должны были действовать в

продолжение всего спектакля, убирать предметы, менять

занавес, помогать действующим лицам, как раз помешают

впечатлению легкости, отяжелят представление. На самом

деле вышло не так. Слуги просцениума оказались на вы

соте положения. Одетые в серое, ритмичные, ловкие, они

сами были подобны видениям. Кроме того, их благоговей

ное отношение к блоковскому спектаклю передавалось

залу. То, как они возносили синее звездное небо за мо

стом, как заволакивали белым, как бы пеленой снега,

компанию в кабаке, как закрывали вуалем каждого, вхо

дившего на мост, особенно как становились на колени

перед эстрадой с зажженными свечами в руках, изобра

жая рампу, и запечатлевалось главным образом в памяти

настоящего зрителя. Слуг просцениума играли студийцы:

Кулябко-Корецкая, танцовщица Ада Корвин, скрывавшая

ся под фамилией Алексеевой, Грипич, Петрова, сам Мей

ерхольд, скрытый полумаской, Сергей Бонди и другие.

Одним из настоящих зрителей блоковского спектакля был

покойный Вахтангов, оценивший его как должно. Впо

следствии он воспользовался идеей Мейерхольда и ввел

слуг просцениума, под странным названием «цани» 63,

в «Принцессу Турандот». Вообще, постановка этой пьесы

вылилась из «Журнала Доктора Дапертутто».

Однако у вахтанговских «цани» была другая задача —

подчеркнутый ритм движения, точно под музыку; внеш

няя веселость сделала их обыкновенными цирковыми, а

слуги просцениума Мейерхольда были совсем иными.

Их музыкальность выявлялась не так просто, а главное,

они были торжественными, священнодействовали во вре

мя представления. Юрий Бонди придумал грим для дей

ствующих лиц. Чрезвычайно удачно были сделаны глаза

Незнакомки и Голубого. От ресниц, как бы продолжением

их, шли синие лучи к бровям и вниз. От этого глаза по

лучались большие и сияющие. Бобрищев-Пушкин на

смешливо писал об этом: «У Незнакомки были огромные

ресницы во все щеки, нарисованные так, как рисуют де-

476

ти». На самом деле лучи шли вниз чуть-чуть дальше, чем

подводят обычно глаза. Тот же рецензент не уразумел

игры длинного плаща Голубого. Один из слуг просцени

ума благоговейно расстилал край плаща, подчеркивая его

значение, заставляя ткань играть, участвовать в театраль

ном представлении, а пошлый рецензент писал: «Так как

на лестнице было трудно стоять с плащом, то один из

прислужников все время ему укладывал плащ, как по

удобнее» 64. Рецензент бранил спектакль, в сущности, за

плюсы, но в представлении нашем были и некоторые ми

нусы, которых я не хочу замалчивать. Прежде всего —

убогое освещение Тенишевской аудитории, его, долж

но быть, не учли режиссер и художник, задумав игру с

тканями, заменяющими кулисы, задник и обычный за

навес, изображающий снег и небесный свод. Я убежде

на, что если бы было надлежащее освещение, спектакль

имел бы б ольший успех даже у средней буржуазной

публики.

Затем, многие, близко стоящие к делу, считали не

уместным участие в блоковском спектакле жонглеров-ки

тайчат, которыми Мейерхольд пленился где-то на улице

во время их представления и захотел, чтобы они высту

пили во время антракта. Эта идея его настолько захвати

ла, что с ним ничего нельзя было поделать, он точно по

мешался на этих несчастных китайчатах. Они жонглиро

вали ножами во время антракта. Это получалось трога

тельно-нелепо, как-то ни с того, ни с сего. Точно пришел

кто-то с улицы и заорал: «Ножи точить, паять...» Также

казалось мне тогда неправильным, что слуги просцениума

разбрасывали среди публики апельсины: казалось, это не

гармонировало с содержанием спектакля.

«Балаганчик», о котором Чеботаревская писала, что

он «выдержан с б ольшею стойкостью и разыгран совсем

хорошо» 65, по-моему, проиграл в новой постановке. Пре

жде всего большим минусом было то, что Пьеро играл не

Мейерхольд, и еще то, что представление было вынесено

в публику. На месте уничтоженных первых рядов раз

вертывалось действие с масками.

В театре Коммиссаржевской маленькая сцена «Бала

ганчика» была отодвинута в глубину, и только те из зри

телей, внимание которых особенно устремлялось к акте

рам, ощущались ими и втягивались в их круг. Чуждое

оставалось в зрительном зале. В Тенишевской аудитории

актеры оказались во враждебном лагере. По крайней ме-

477

ре, половина зрителей была глуха к поэзии Блока и

враждебна режиссеру, актеры же вынуждены были дей

ствовать в тесном окружении такой публики, что, несо

мненно, влияло на их настроение отрицательно. Итак,

«Балаганчик» разыгрывался главным образом среди зри

телей, на эстраде находился лишь стол мистиков.

Впрочем, последним рядам, которые шли в высоту,

зрелище должно было казаться, как в цирке, более со

бранным. Мейерхольд и Бонди эффектно задумали осве

щение, но оно, как я уже говорила, не совсем удалось,

благодаря слабым лампам аудитории. Люстры завесили

цветной бумагой и слюдой, что было очень красиво само

по себе, но синий цвет растянутых полотен от этого ка

зался грязноватым. Кроме оформления, изменилось кое-

что и в построении ролей, и в ритмах. Например, была

переделана мной, по требованию режиссера, роль Черной

маски из «вихря плащей», хотя такой, как я играла ее

раньше, она нравилась автору и режиссеру, критике и

публике, дружественной «Балаганчику». Тогда слова про

износились в несколько замедленном темпе, зазывающе,

нараспев, а вихреобразный движения шли в своем ритме,

разумеется соответствовавшем ритму речи. В этом-то и бы

ло то новое, что отмечалось критикой. Во второй поста

новке режиссер заставил меня говорить в том же вихре-

образном ритме, и, вероятно, благодаря этому роль дохо

дила до всякой публики. Так Черная маска звучала про

ще. Теперь и костюм был другой, обязывающий к дру

гим движениям. Юрий Бонди сделал его коротким, с мен

тиком, заменяющим плащ, а сапуновский был длинным,

плиссированным, состоял из двух половин – черной и

красной. Длинные разрезные рукава играли вместо

плаща. Головной убор – в виде громадного банта. В ауди

тории нам дали мало репетиций. Генеральную репетицию

пришлось сделать в Страстную субботу. Как всегда водит

ся, последняя затянулась. Когда время стало близиться к

одиннадцати часам ночи, все начали волноваться, некото

рые барышни даже тихонько поплакали. Приближался час

заутрени, всех ожидали нотации, неприятности от домаш

них. Однако никто из участвующих не посмел заикнуться

о том, что пора кончить репетировать. Мейерхольд работал

в этот день с бешеной энергией. Декорации трудно прила

живались, слуги просцениума должны были ловко делать

перемены, возились главным образом с этим. Заказанная

в Александринском театре бутафория оказалась никуда не

478

годной. Режиссер и художник решили ее переделать. Им

хотелось, чтобы все яства, фрукты имели вид не нату

ральный, а театральный, чтобы предметы эти «играли».

Студийцы, во главе с братьями Бонди, принялись за ра

боту и просидели за ней в Тенишевской аудитории, ка

жется, три дня.

На первом спектакле 66 было очень много народу,

пустых мест не оставалось. «Балаганчик» шел после «Не

знакомки», так что мне удалось увидеть второе «виденье».

Первое прошло благополучно. Когда возвели горбатый

мост и слуги просцениума торжественно подняли синий

вуаль звездного неба на бамбуковых палках, я стала на

деяться, что и второе прозвучит по-настоящему, хотя бы

благодаря Голубому, которого играл А. А. Голубев, и

Мгеброву, игравшему Звездочета. Но на первом представ

лении Мгебров «выплеснулся» (выскочил) из образа.

Однако надо сказать, что на следующих спектаклях он

уже играл как должно. Незнакомка не приблизила зри

телей к видениям Блока. Роль для нее была трудна.

Все же некоторым она нравилась. Но главным образом

взбесили публику китайчата своим неуместным жонгли

рованием.

Нам, участникам «Балаганчика», после их выступле

ния пришлось бороться с враждебными настроениями, и

тут нам в значительной мере помогла обаятельная музы

ка Кузмина. На первом представлении пьеса в целом

успеха не имела. Блока все-таки вызывали. Он вышел че

рез силу, с опущенными глазами, с сжатым ртом, а акте

ры, с наклеенными носами, с преувеличенно намазанными

лицами, радостно аплодировали ему, и казалось, что вокруг

него кривляются какие-то чудища. Я убежала скорее за

кулисы, стараясь не встретиться с Блоком в этот вечер.

Александр Александрович ушел домой мрачный и не

приходил на спектакли два или три дня, но потом сердце

его не выдержало, и он пришел опять. Он сел на сту

пеньки между рядами вместе с Юрием Бонди, и на этот

раз ему вдруг представление понравилось. После этого

Блок не пропустил уже ни одного спектакля. Он даже

жалел, что сделал перерыв после первого.

Теперь, когда я вспоминаю эту постановку, вижу ее

на расстоянии, для меня ясно, что в ней была своя прав

да – и наклеенные носы посетителей кабачка, и китай

чата в их черной одежде с серебряными драконами, и зо

лотые апельсины, и выход Мейерхольда на вызов с Юри-

479

ем Бонди на руках – все это было молодо и талантливо

и нисколько не умаляло поэзии Блока. В этом был свой

особый шарм, который подействовал, как я уже говорила,

на самого Блока и на молодого режиссера Вахтангова,

толкнув последнего на новые рельсы, и, кроме этих двух,

еще на целый ряд деятелей искусства.

Прошли блоковские спектакли, закончились занятия

в студии.

Вскоре после пасхальной недели я уехала в деревню,

куда меня вызвали телеграммой к больному родственни

ку. В сентябре мы с Н. П. <Бычковым> предполагали

ехать за границу. Незадолго до отъезда в деревню я была

у Блоков. Александр Александрович много шутил. Я рас

сказала ему с огорчением, что экземпляр «Снежной мас

ки», подаренный им когда-то мне, изгрыз охотничий ще

нок, который потом подох от чумы.

Блок немедленно подарил мне опять книжечку стихов

«Снежной маски» со следующей надписью: «Сия книга,

ныне являющаяся библиографической редкостью, подне

сена автором Валентине Петровне Веригиной ввиду сде

ланного ею 23 апреля сего 1914 года заявления о том,

что первобытный ее (книги) экземпляр был съеден со

бакою, которая от того скончалась. О, сколь изменчивы

и превратны судьбы творений, нами тиснению предавае

мых! А. Блок».

ВСТРЕЧИ С БЛОКОМ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

ПОСЛЕДНИЕ ИСКРЫ ВЕСЕЛЬЯ

И реже смех средь песен раздается,

И чаще мы вздыхаем и молчим.

Пушкин

Я возвратилась в Петербург в июле. Меня ждала вой

на и разлука с близким мне человеком. Не знаю, был ли

Блок в Петербурге во время объявления войны. С Любой

мы виделись, говорили по телефону. Она начала действо

вать сейчас же: поступила в госпиталь сестрой милосер

дия, чтобы затем отправиться на фронт. Советовала и

мне сделать то же, говорила, что мне будет легче, но я

действовать не могла, мне было слишком тяжело. Я стра

дала не только от того, что боялась за жизнь мужа, при

званного в ряды армии, но и от общей тревоги. Мне каза

лось, что воздух содрогается от этой тревоги, что вся ат-

480

мосфера насыщена беспокойством миллионов людей, их

страхом и печалью за близких.

Я осталась совсем одинокой потому еще, что все мои

друзья, мои «близкие», стали вдруг «далекими». Куда я

ни заходила, везде висела на стене карта, утыканная

флажками, которые продавались в магазинах специально

для патриотически настроенной публики. Такими флаж

ками обозначались районы, занятые нашими войсками.

Если в каком-нибудь доме и не висела такая карта, то

все-таки велись разговоры о сражениях, терзавшие мне

сердце. Все увлекались войной, как будто бы это была

какая-нибудь игра в шахматы. Я скоро стала избегать

встреч со знакомыми. Казалось бы, что в таком настрое

нии мне лучше всего было пойти к Александре Андреев

не, где я могла встретиться с Блоком. Казалось бы, что

в такой серьезный момент мне прежде всего следовало

прибегнуть к его мудрости, однако именно этого я и не

захотела сделать. Должна сознаться, что я боялась встре

тить там то же «патриотическое» настроение. В конце

концов мне пришлось увидеться с Блоком, пришлось го

ворить с ним и о войне, но это было позднее, когда про

шел самый острый момент. После того как я выразила

негодование по поводу всеевропейского избиения, он ска

зал серьезно, что в главном согласен со мной, но что все-

таки тут есть нечто и положительное, нечто возвышаю

щее людей. У простых, грубых появилось что-то новое

в лицах и движениях. Стоит только посмотреть на како

го-нибудь солдата и его жену, стоящих на площадке

трамвая, как они ласково держат друг друга за руки,

какие у них серьезные, светлые л и ц а , – чувствуется, что

перед разлукой, перед грядущей опасностью, ссоры и

дрязги, все мелкое и обыденное отошло от них и они

ценят теперь каждую минуту, проведенную вместе.

От Блока и его матери я не слышала стереотипных

фраз. О войне заходила речь в связи с пребыванием Лю

бови Дмитриевны на фронте – собственно, больше о ней.

Однажды Александра Андреевна была в Мариинском

театре. В ту пору перед началом оперных спектаклей

исполнялись гимны всех союзных наций. Как раз на дру

гой день я зашла к Кублицким, и Александра Андреевна

заговорила об этом. Она сказала, что больше всего по му

зыке ей нравится русский гимн, а «Марсельеза» возмущает

своей внешней эффектностью. Мать Блока не любила

французов, находя их поверхностными и легкомысленны-

1/2 17 А. Блок в восп. совр., т. 1

481

ми, называла часто «французишки». Русскому гению бли

зок гений немецкий, говорила она, «это неестественно,

что мы воюем с немцами». Я согласилась с этим, так как

очень любила немецкую романтику – в лице Гофмана,

Тика, Клейста – и немецкую музыку.

В тот же день зашел Блок. В разговоре с ним я за

метила, что, по-моему, разные национальности никогда не

могут понять до конца друг друга. Немцы, например, мне

как будто бы близки, но когда я подумаю о вкусах и

стремлениях всего народа, я чувствую, что они мне

чужды.

На это Александр Александрович возразил: «Нет,

люди искусства у всех народов одинаковые по сущест

ву. Поэт-немец поймет русского поэта гораздо скорее,

чем своего соотечественника, не причастного к искус

ству». И прибавил, что в тех иностранных писателях,

кого он знал, он никогда не видел другую националь

ность с чужими чертами, они были для него свои,

понятные.

Все эти разговоры велись, разумеется, не в начале

осени, а гораздо позднее. Повторяю, первые недели войны

я не встречалась с Блоком. В то время я была придав

лена событиями и не могла ни о чем думать, кроме того

ужаса, который заволакивал мой мир.

В конце августа я получила извещение о том, что

мой муж ранен, и поехала в Варшаву. Его привезли в

Петербург, и месяца через полтора он выздоровел.

Наконец наступило настоящее облегчение: Н. П., как

специалиста-инженера, перевели в мастерские автомо

бильной роты, которая формировалась в Петербурге.

Таким образом, три-четыре месяца я могла отдохнуть