Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

ному сердцу поэта,

И была роковая отрада

В попираньи заветных святынь,

И безумная сердцу услада —

Эта горькая страсть, как полынь.

Июль 1924

363

ВЛ. ПЯСТ

1

ВОСПОМИНАНИЯ О БЛОКЕ

Январь 1905 года. Я, «первокурсник», отнесший не

сколько своих стихотворений в «Новый путь», попадаю

нежданно-негаданно в литературный круг. В воскресенье

днем собираются у Мережковских. М н о г и е , – поэты, ху

дожники, философы. Несколько студентов в том числе.

Один из них – высокий в своем прекрасно сшитом сюр

туке, стройный, как Аполлон, и лицом вызывающий

мысль об этом боге.

Это Блок. Я, обожающий его стихи уже год, с перво

го «новопутейского» цикла, представлял себе поэта

(этого... «поэта всех времен и н а р о д о в » , – несется мысль

моя) совсем иным. Нежным, мягким и юным, как апрель

ский пух на деревах. Непременно белокурым и болезнен

ным.

У него глубокий – «природой поставленный» – голос.

Смелость, благородство и вместе мягкость – рыцарство —

в каждом проявлении.

Разговор заходит об отсутствующем поэте. «Как он

мелко плавает! Какая банальность это последнее, что он

напечатал:

О, Елена, Елена, Елена!..» —

произносит свой суд лицо, очень влиятельное, очень

большим правом на приговоры в этой области обладаю

щее. Очень ценимое Блоком, много в его внутреннем

мире значащее 1.

364

Но Блок – один он – сейчас же вступается. Напере

кор всей, одобряющей суждение, аудитории. Говорит

звучно и прямо:

– «Но там у него дальше:

Ты и жизнь, ты и смерть кораблей.

И потом уже идет хорошо» 2.

Такова была моя первая встреча с Блоком.

Прошел 1905 года октябрь. Меня застает больным

первое письмо Блока ко мне с приглашением к нему. Ли

цо, много значившее для нас обоих, считало очень нужным,

чтобы мы познакомились ближе. Я не попадаю в назна

ченный день к нему. Кроме меня, у него должен был быть

в тот день (в декабре 1917 года зверски убитый) поэт

Леонид Семенов (истинный создатель «гипердактилей» в

поэзии * ) .

Меня, вместе с лихорадкой от инфлуэнцы, колотит

лихорадочное желание скорее увидеть Блока у него, в

«его атмосфере», которая уже издали кажется мне вол

шебной. Не знаю я никаких терминов, не знаю, что та

кое «астрал»; даже про гипнотизм считаю, что фактич

ность его наукою не признается. Я на математическом

факультете и приспособляю свой образ мыслей к среде,

с которою сталкиваюсь за ежедневной работой. Но, по

мимо моей воли и разума, «то» – «Тайна», «заветное»,

«непомерное», «беззакатное» – овладевает мною. Оно так

и исходит от него, от Блока, из его стихов, из него как

человека, про которого его с в е р с т н и к , – тоже, но совсем

по-иному, весь насыщенный « т е м » , – говорит как-то при

мне:

«Это у него от гипнотизма».

Едва становится мне лучше, без всякого предупреж

дения хозяина я мчусь к нему в гости. Простукиваю па

лочкой Литейный (и эта деталь в нашем знакомстве не

несущественна. Столько странствуем мы впоследствии

вместе по городу и за городом! Журнал, который мы за

теваем в 1911 году вместе, Блок предлагает назвать

«Путником», и самое открытие этого имени доставляет

* Хронологически первым был Дельвиг, но у него они не на

печатаны и лишь в 1920 году «открыты». У Полонского – только

в шутку; у З. Гиппиус – не раньше Л. Семенова. ( Примеч.

Вл. Пяста. )

365

ему много удовольствия. Тогда же, почти как в память

этой первой нашей встречи, он хочет подарить мне, хо

дящему уже без палки, тросточку).

Сажусь у Окружного <суда> в конку, схожу у Сампсо-

ниевского моста; торгуюсь с извозчиком, который к Гре

надерским казармам ехать отказывается. Беру другого —

и еду во тьме по абсолютно пустынной набережной. Из

возчик, как и я, где именно на этой набережной Грена

дерские казармы – не знает.

Наконец, попадается одинокий пешеход. Велю возни

це приостановиться и окликаю встречного вопросом.

Но сейчас же сам перебиваю себя: «Александр Алек

сандрович, это вы? Здравствуйте».

Блок сходит с тротуара, всматриваясь в меня, при

крывает сверху лицо рукой и говорит:

– Кто это? Не вижу, не узнаю.

Соскочив с извозчика, называю себя. А тросточка моя

предупреждает меня, еще раньше выскальзывая из рук

и падая посеред тротуара...

Он усиленно зван в этот вечер к Рериху. На Галер

ную; в первый раз. Конечно, я провожаю его до самого

художника. И путь нам кажется не только близким, но

прямо-таки «страшно» коротким. Это потому, что так

много сказали мы друг другу за это время.

Придя домой, я записал все сказанное; почти, думаю,

до слова.

Прошагали некоторое время молча. Затем Блок

сказал:

– Как все это странно?

– Что?

– Наша встреча.

Я согласился, что действительно сцепление обстоя

тельств, имевших в результате эту встречу, было так

сложно, что можно предположить, будто им управлял не

простой случай. Я окликнул именно того, кого искал,

не зная, что его окликаю. Вышел из дому, сел на кон

ку, взял извозчика – все именно в такое время, чтобы

эта встреча имела место. Согласись ехать первый извоз

чик, с которым я торговался, не согласись второй, на

котором я п о е х а л , – мы бы не встретились. Но всю необы

чайность этого сцепления обстоятельств я понял не сра

зу. Еще сидя на извозчике, я все представлял себе Бло

ка в ежедневных прогулках по пустынной этой набереж

ной. Вот почему эта встреча, совпавшая с тем, чем было

366

занято мое воображение в эту минуту, не показалась мне

удивительной.

Заговорили о своем неумении говорить. «Пока я ехал

к вам, у меня было много, что сказать вам, а теперь не

знаю, удастся ли».

Блок: – Ох, как это я хорошо з н а ю , – по себе знаю!

Почти никогда не удается. Я уже за последнее время

поэтому говорю казенно. И как! – кощунственно казен

но. О самом важном говорю казенно, о самом внутрен

нем. Но знаете? Иногда удается. Вдруг, на улице – имен

но как сейчас, в темь, под мелким дождем, бывает, что

многое скажется.

Я на это ответил: – Мне и то очень многие говорили,

что я похож на вас в некоторых отношениях...

Блок: – И говорили, вероятно, с большим укором?

Я: – Вот уж не помню, кажется, нет... Во всяком

случае, когда и хочешь и можешь сказать, говоришь все-

таки не то, что думаешь.

Блок: – О да, да!.. И часто это оттого, что собесед

ник ваш не существует.

– ?

– Да, я теперь, за последнее время, достоверно

узнал про некоторых, что они не существуют. Но про

немногих.

Я: – От Андрея Белого я слышал подобное. Вот он

говорит, что не существует, например, один московский

лектор и критик Ш..... 3. Не существует. Придет домой,

разберет свой механизм: руки, ноги, голову, туловище,

все положит отдельно по ящикам комода.

Блок: – Ш – н а я не знаю. Но Андрей Белый, говоря

так, от своей полноты ставил крест над ним; я же – от

пустоты своей: как катящийся нуль, я не задеваю того,

кто «не существует», и он меня никак не касается.

Я знаю это про немногих, и почти исключительно про

тех, которые на поверхностный взгляд особенно полны.

Вот, например, про –ского (речь идет не о Мережков

с к о м . – В. П. ), про которого я недавно писал в «Новом

пути». Я думал, что он для меня много значит. А вдруг

достоверно узнал, что не существует 4.

– А про меня что вы можете сказать?

– Про вас наверно могу сказать, что вы существуете

для меня. Впрочем, это познается внезапно. Вот мы бу

дем когда-нибудь сидеть, говорить, и вдруг оба почувст

вуем друг друга, откуда тот... И тогда будет хорошо, а

367

может быть, плохо... Откуда вы и я, кто вы, какого вы

духа, кому служите – всё вдруг узнается.

Я: – Но знаете, я-то не убежден, существую ли я.

За последнее время мне иногда кажется, что я – как

верхняя кожица, самая верхняя, ложусь на многое, и это

многое представляю и покрываю собой. Но это многое —

не я. Я – только кожица.

Блок: – Это как бы скромность по отношению к себе

в своих мыслях. И у меня это бывает. Пустота моя

очень ощущается м н о ю , – например, на этих днях. Это

то же. Нет, я думаю, мы действительно очень похожи.

Вот: ведь у вас бывали экстазы?

– Экстазы?.. На это очень трудно ответить. Дайте

мне какое-нибудь определение... (Блок промолчал, я

продолжал.) Если брать самое общее: выхождение из

чувственного м и р а , – тогда, наверное, да.

Блок: – Но мне кажется, в них еще что-то всегда

есть, кроме выхождения. В конце должно быть слияние

с миром. Как в стихах Владимира Соловьева. У меня

вначале была тоска, а потом радость. Рождается из

тоски, а кончается просветлением.

Я: – То, что вы говорили о людях, то я во время

экстаза испытываю по отношению ко всему миру в целом.

Несуществование мира. Но тоска не разрешается. Впро

чем, не тоска, а леденящее безумие мира. Конечно, это

нельзя высказать.

Блок: – А знаете, мне кажется, у меня именно то же

бывает. По некоторым признакам.

После нескольких слов о лице, явившемся виновни

ком нашего знакомства, я продолжал описывать прибли

зительными словами экстатические состояния, при кото

рых мировой процесс кажется «феерическим». «Не знаю,

поймете ли в ы , – сказал я Б л о к у , – но другого слова не

подыскать...»

Блок: – Чтобы говорить настоящими словами, иногда

мне кажется – надо преобразиться. Но то, что вы гово

рите, мне кажется, я могу понять. Могу понять вас и

знаю, почему вам так кажется...

Далее я рассказал Блоку два свои недавние сна, ярко

отпечатлевшиеся в моей памяти. Один из них был

о девушке, которой я во сне крикнул: «А, так вы та, о

которой писал Достоевский!»

– Тогда, во с н е , – говорил я, – я припомнил что-то

с такой быстротой, что когда вспоминаю о скорости своей

368

мысли теперь, в самом деле как-то кружится голова.

Я ясно помню, как сейчас же, во сне же, я забыл то,

что я п р и п о м н и л , – и вместо имени истинного создателя

этой женщины назвал во сне имя наиболее близкого к

нему. Вот что такое слова, их неуловимость... И во сне,

даже во сне, не мог я назвать настоящего слова, которое

ускользнуло от меня...

Блок: – Но вы назвали Достоевского, и это было

ничего, не правда ли? А у меня гораздо хуже. Я просто

забыл все. Позитивно забыл. И не мог бы назвать даже

приблизительно, как вы.

Я: – Нет, так я не забыл. И думаю, что все это еще

придет снова. Но я полагаю, что наши экстазы – разное.

Блок: – Ах, это одно и то же. У вас, у Диккенса, у

Достоевского. У Диккенса есть одна «Темза в осеннюю

ночь». А у Достоевского это в «Идиоте», когда, напри

мер, тот <Мышкин> перед встречей с Рогожиным, жду

щим его с ножом, целый день видит перед собою один и

те же глаза. Или когда он описывает его состояние пе

ред падучей.

Я упорствую, указывая, что в нас есть что-то чужое.

Вспоминаю его статью, где Блок находит мелким мисти

цизм этого самого Диккенса и Эдгара По по сравнению

с глубинами Достоевского 5. Блок отвечает, что относи

тельно Эдгара По он уже переменил мнение, и о Дик

кенсе тоже. Он стал понимать всю глубину западного.

Наш разговор перешел на обмороки. Я спросил, слу

чались ли они с Блоком.

– Нет. Только один, но самый незначительный.

– Но все-таки расскажите.

– Не стоит, да хорошенько не помню. Самый обык

новенный. Мне было тогда лет шестнадцать. Я много чи

тал в тот день: должно быть, кровь прилила к голове,

и я упал на мгновение без сознания. Вошла мама, и я

сейчас же очнулся. А почему вы об этом спросили?

«Здесь, вероятно, было простое любопытство, а может

быть, худшее...» Я рассказал про свой обморок, тоже

бывший со мною лишь однажды.

– В момент падения вся моя жизнь точно пронес

лась перед моими глазами. Все ее образы путались

с неестественными образами людей, находившихся со

мною в комнате, которые проплывали, склоняясь снизу

вверх, перед моими глазами... Мое падение длилось... и

мгновение и вместе – не ошибусь, если скажу: время,

369

равное веку... Но с экстазом, как выхождением из чув

ственного мира, этот обморок не имел ничего общего. Все

образы были из этой жизни, чувственные, так сказать —

«биографические».

Блок: – Нет, у меня при обмороке ничего, даже

и этого, не было.

Я: – Знаете, я думаю, что я совершенно по-своему

понимаю и ваши стихи. Вашу «Прекрасную Даму».

Ведь в ней я вижу вот что: тайну. И мне кажется, что

когда вы пытаетесь ее выразить, охватить осязатель

н е е , – вам это не удается. Но в этом-то все и дело. Тут

не любовь главное, как я понимаю, а именно это леде

нящее, неохватимое. Выхождение...

Блок: – Ну, конечно же так. «Прекрасная Дама» —

это только название, термин; к тому же данный Вале

рием Брюсовым 6.

Я: – Ну, я так и думал. Но все же я ничего не

знаю. Не знаю, чувствуете ли вы, что она – то, о чем

я вам говорю. Не действует ли на меня так только кра

сота ваших стихов?

Блок: – Ну да, именно это, то есть то, что вы гово

рили – «Прекрасная Дама». А чт о – невозможно выра

зить.

(Пауза – недолгая, но внятная.)

– А Христа я никогда не знал.

Это было сказано совершенно неожиданно, без вся

кого подготовления: о Христе во всем предыдущем разго

воре не было произнесено ни слова. И когда я, не уди

вившись совершенно такому переходу, признался со

своей стороны, что тоже не ощущал Х р и с т а , – «только

разве один раз, и то – поверхностно, в один благоухан

ный летний вечер, на поляне у всходов к «горе П и к » , —

Блок продолжал:

– Ну, и я, может быть, только раз. И тоже, кажет

ся, очень поверхностно. Чуть-чуть... Ни Христа, ни

Антихриста.

Мы давно уже стояли около парадного входа в ре-

риховскую квартиру и долго прощались, не могли рас

статься.

Незнание Блоком Христа, ни в его божественном, ни

в человеческом образе, продолжалось и через двенадцать

лет, когда он писал свои «Двенадцать», и Христос, по его

признанию, вошел в поэму помимо его сознания и во-

370

ли 7, и не в том образе, про который язычник Пилат

сказал бы: «Ессе Homo» *.

Предсказанный Блоком в разговоре миг, когда «друг

про друга чувствуют, кто он, откуда, какого духа, кому

служит», он был между нами впоследствии, – впервые в

1906 году, когда мы были далеко друг от друга.

Психологический, почти психиатрический уклон на

шего разговора не был обычным в беседах Блока. Помню,

однажды у А. А. Кондратьева, о котором будет гово

риться, с Блоком встретился его гимназический репе

титор, педагог и писатель особого пошиба (впоследствии

основатель специфической гимназии) Вяч. М. Грибовский.

После многих разговоров этот последний спросил у свое

го бывшего ученика, как бы невзначай: «Не было ли у

вас галлюцинаций?»

Блок твердо и очень сухо ответил: «Нет».

Экстазы – явление совершенно другого порядка, чем

галлюцинаторная деятельность больного мозга. Больным

душевно Блок не был до последних своих дней.

В середине ноября, придя к Блоку, по условию, один,

я застал его дома. Провели вечер в присутствии жены его

матери и, некоторое время, вотчима 8. Небольшая комна¬

та дышала каким-то рабочим уютом. На письменном сто

ле лежал раскрытый том Байрона и – на писчей бума

ге – только что сделанный Блоком по заказу перевод

байроновских стихов «Аннслейские холмы». Б ольшую

часть этого вечера провели в том, что я, только однаж

ды до того «напечатавшийся», читал свои стихи; Блок

делал замечания. Одно стихотворение – «Ночь блед

неет знакомой кудесницею...» 9 – ему довольно понра

вилось.

С обитателями квартиры так гармонировали сцены из

рыцарской жизни, на прозрачной цветной бумаге, кото

рыми были оклеены нижние стекла высоких окон.

В следующее посещение Блока я застал у него длин¬

ного, большеносого, длинноволосого, хитроглазого сту

дента. Студента этого я сразу узнал: это он произносил

ранней осенью такую – и образную, и вместе развязную

и вместе – sit venia verbo ** – ужасно плоскую речь на

* Се Человек ( лат. ) .

** Да будет позволено сказать ( лат. ).

371

выборах «старост». Так он знаком с Блоком! Так он

поэт! Вот как!

Да, и поэт очень, очень талантливый. Блок первый, и

еще поэт А. А. Кондратьев (о котором, кстати, столько

времени никаких вестей) восхищаются свежестью, ори

гинальностью, подлинностью чутья древности (доистори

ческой) и другими качествами поэзии Сергея Городец

кого. Яркость «Яри» через несколько месяцев, помните,

кинулась в глаза всем!

Четверо мы – инициатива живчика Городецкого —

задумываем кружок, общество молодого искусства. Горо

децкий привлекает к нему своих друзей и товарищей

(между прочим, поэтов В. А. Юнгера и Н. В. Недоброво,

обоих ныне – более трех лет – покойных, а также своего

младшего брата, талантливого художника – одного из

первых футуристов, А. М. Городецкого, безвременно скон

чавшегося еще до войны). От Блока в этот круг вхо

дит друг его, член религиозно-философских собраний,

впоследствии же – Религиозно-философского общества,

Евг. П. Иванов. Когда приезжает Андрей Белый, он не

изменно посещает собрания кружка (два – у Блока).

Бывает художница Т. Н. Гиппиус. Также поэт Яков Го

дин (ныне крестьянин). Затем мой университетский то

варищ П. П. Потемкин, только что меняющий замыслен-

ную карьеру психиатра на противоположную ей (по его

же тогдашнему мнению) карьеру поэта-декадента.

П. П. Потемкин собирался пройти естественный фа

культет университета, затем поступить на третий курс

медицинской академии, а окончив ее, ехать за границу

для ознакомления с психиатрическими новейшими мето

дами, имея в виду научно доказать, что произведения

клинических душевнобольных по существу ничем не

отличаются от декадентских и символических стихотворе

ний. «Pia desideria» * многих скептических умов, начи

ная с Макса Нордау, применительно к каждому зачинаю

щемуся направлению в искусстве. Но и теперь существу

ют ученые и полуученые люди, которые с пресерьезным

видом цитируют соловьевские «горизонты вертикаль

ные» 10, когда разговор заходит о современной поэзии,

в блаженной инерции своего мышления не соображая

того, что часть таких соловьевских современников убеле

на сединами, другая же мирно покоится в могилах. Пре-

* Благие пожелания ( лат. ) .

372

бывание П. П. Потемкина в нашем обществе имело след

ствием отказ его от всех своих взглядов в этом направ

лении, так как он сам вскоре соблазнился на стихопи

сание.

Кроме перечисленных, кружок посещали два пианиста

(Мерович и П. Мосолов), брат последнего, Б. С. Мосо

лов, и еще два-три любителя искусства.

О собраниях этого кружка, длившихся до весны, ко

гда Блок начал усиленно готовиться к государственным

экзаменам, подробно рассказывать не буду, так как эта

завело бы меня далеко от темы. Скажу, что мне всегда

бывало как-то жаль видеть Блока и Белого, отдающих

свою «несказанность» этому, как я определял, «салону».

Хорошо про них как-то впоследствии выразился в одной

статье Д. В. Философов: «Солнечные юноши, самому

существованию которых среди нас надо бы удивляться

и радоваться», принимая его как не заслуженный нами

дар небес...

Характер собрания менялся в зависимости от кварти

ры, в которой оно происходило. У Городецких бывал

упор на изобразительные искусства. Рассматривали кол

лекцию, принадлежавшую главным образом младшему

б р а т у , – коллекцию глиняных свистулек, пряничков и

статуэток русского кустарного искусства, доказывавшую,

что в нем живы до наших дней традиции незапамятно

седой старины: Ольвии, скифских курганов, свастики,

Лед и лебедей и т. п.

У меня – на собрании преобладало невинно-шутливое

настроение. У Блока – атмосфера подымалась, все как-то

выравнивались, раскрывали свое лучшее, давали настоя

щее искусство, немного таинственное, колдовское. Перед

собраниями приходил покойный вотчим Александра

Александровича, полковник Франц Феликсович Кублиц-

кий-Пиоттух, и брал с меня и Городецкого, как устрои

телей, честное слово, что политического характера собра

ние носить не будет.

На одном из них Блок потряс нас всех чтением свое

го «Балаганчика». Помню возращение с этого вечера;

зачарованные, мы несколько пришли в себя, затеяв по

дороге игру в снежки.

Одним из участников этого собрания оно воспето бы

ло впоследствии в нескольких строфах его поэмы 11.

Готовился А. А. Блок к государственным экзаме

нам, что называется, истово: со всею щепетильной

373

аккуратностью, что была в его натуре; со всею становя

щейся силою своей воли. Говорю: становящейся, вспоми

ная очень характерную для юноши Блока «анкету», кото

рую мне недавно показывали в семье Александра Алек

сандровича. Анкета рассылалась едва ли но детям, едва

ли не «Задушевным словом». Блок отвечал на нее для себя

и домашних, не для отсылки в р е д а к ц и ю , – из возраста,

анкеты он, во всяком случае, вышел. Но тем искреннее

были ответы его.

Спрашивались имена любимых героев истории и ли

тературы, любимые занятия и т. п. На вопрос: «Какой

свой недостаток вы находите главным?» – А. А. Блок

отвечает: слабоволие, а в параграфе, предназначенном

для указания того, что больше всего отвечающий же

лал бы и м е т ь , – шестнадцатилетний Блок пишет: силь

ную волю 12 .

«Воля к в о л е » , – но ведь это именно и рождает и

формирует самую волю. Незримый процесс совершается

в таком случае постепенно, и искомое желанное неиз

бежно приходит в результате. Если ты хочешь «волить»,

ты уже тем самым «волишь».

С начала Великого поста Блок тщательнейшим обра

зом переключает весь свой обиход на потребный для

экзаменного бдения. Самое испытание еще не скоро, но

Блок уже «невидим» ни для кого, кроме имеющих непо

средственное отношение к задуманному им делу (с неко

торыми университетскими товарищами он готовится

к двум-трем экзаменам совместно 13). Кроме того, он

очень регулярно встает в одно и то же время; ест, пьет,

ходит гулять (пешком, далеко) в определенные часы;

занимается почти ежедневно одно и то же количество

часов и ложится в одинаковую пору. По сдаче каждого

экзамена позволяет себе более продолжительную про

гулку и, кажется, судя по письму ко мне в Мюнхен,

заходит в ресторан пить красное вино. Я не думаю, что

это метафора. Насколько помню, это он обучил

Г. И. Чулкова «пить красное вино» (с начала будущего

сезона), именно привыкнув это делать сам между экза

менами (изредка, конечно).

Но поэт не дремлет в его подсознательном. Перед

самой экзаменной страдою Блок взволновал нас жутью

« Б а л а г а н ч и к а » , – во время этой страды назревает в нем

«Незнакомка». Прогулки свои часто совершает он по

Удельному парку (сплошь почти еловому, в противопо-

374

ложность Сосновке, Лесному и другим паркам на север

от Питера). По-видимому, во время больших прогулок

попадает Блок и в таинственно-будничные Озерки,

Где дамы щеголяют модами,

Где каждый лицеист остер...

Поэтическое вдохновение наичаще посещает при двух

противоположных состояниях человеческого существа:

либо при полном far niente *, либо при сильном ду

ховном и умственном напряжении, при продолжитель

ной и полной встряске всего организма. Последнее —

в том только случае, если организм достаточно силен и

здоров.

Таким был в экзаменную пору организм молодого

Блока.

Раз, до окончания его экзаменов, незадолго до отъезда

моего за границу, днем, я все-таки был у него и из раз

говора н а ш е г о , – кроме общей обстановки – апрельского,

уже очень теплого в том году, солнца в комнате, зава

ленной книгами значительно гуще обычного; кроме рас

сказа Блока об э к з а м е н а х , – помню, как он остановил

мои намерения поведать ему о своем душевном состоя

нии. Александр Александрович сказал:

– Ведь это все не кончилось, я знаю. Не надо же,

нельзя рассказывать пока...

В этот день потом Блок, как это значится в дневнике

Е. П. Иванова, гулял со мною в Лесном. Но об этой про

гулке ничего сейчас не могу вспомнить.

В Мюнхен, в мае 1906 года, пришли ко мне письма:

от А. А. Блока – хорошее, довольное письмо об оконча

нии им курса, и от С. Городецкого, в котором сообщалось

о написании Блоком «Незнакомки» (Вяч. Ивановым —

посвящения Сомову 14, а самим Городецким – прелестной

«Весны монастырской»: «Стоны, звоны...»).

С осени 1906 года А. А. Блок с женою переехал на

собственную квартиру, на Лахтинскую. Начался «период

театра Комиссаржевской» в его жизни, о котором лучше,

чем я, из знакомых Блока сумеет рассказать М. Л. Гоф

ман. Личная моя жизнь в ближайшие годы, до конца

1910-го, была наполнена несколько слишком, что способ

ствовало не отчуждению, но чисто, так сказать, физиче-

* Безделье ( ит. ) .

375

скому отдалению от поэта. Бывал я у него сравнительно

редко. Но все-таки бывал. Приходил и Блок ко мне,

именно приходил, пешком, и в Лесной, в котором я жил

в 1907 году, и на Удельную – в 1908 году.

Состояние духа Блока в ту пору было трагическое.

Он нуждался в утешителе: в человеке, могущем все по

нять и «отпустить», как исповедник. В человеке, стоя

щем хотя бы в данный момент выше страстей, не имею

щем собственных. В этом случае возраст не играет осо

бой роли. Найденный Блоком человек был значительно

моложе Александра Александровича 15.

«Черный шлейф», у которого провел Блок целый

год 16, не принес ему ни жизненного, ни творческого сча

стья. «Снежная маска» и «Песня Судьбы» – бессмерт

ные памятники этого года – все же относятся к слабей

шим вещам в его творчестве. Будь Блок автором только

этих двух книг, не могло бы быть речи о том исклю

чительном месте в русской поэзии, которое ему при

суще.

Из свиданий моих с Блоком в эту пору при

помню здесь два случая, оба – в дополнение к воспоми

наниям В. А. Зоргенфрея. <...>

В статье В. А. Зоргенфрея рассказывается, между

прочим, как осенью 1906 года у меня собрались поэты

и предались «неизменным» буримэ 17. Здесь требуется

нотабене. Во-первых, буримэ для поэтов той поры были

занятиями не «неизменными», а исключительными. Еди

ножды только введено было подобное легкомыслие, и,

каюсь, мною, по молодости лет. А во-вторых, это вовсе

были не «буримэ» (стихи на заданные рифмы), но цеп

ное стихотворчество. Один начинал (два несрифмованных

стиха), второй заканчивал строфу и задавал новую,

третий видел только начало новой строфы и, не зная

в чем дело, должен был заканчивать ее и все стихо

творение.

Были присуждены плебисцитом премии за конченные

таким образом вещи, и каждая из премий делилась меж¬

ду всеми тремя участниками в сложении стихотворения;

второму из них, как автору четырех стихов, выдавалась

главная часть премии (бант).

Одно из стихотворений, и именно удостоенное первой

премии, кончал Блок. Главную часть награды получил

поэт А. А. Кондратьев, написавший середину стихотворе

ния 18. Начинал его М. Л. Гофман. Вот оно:

376

Скользкая жаба-змея с мутно-ласковым взглядом 3,5

В перьях зеленых ко мне приползла, увилась и впилась.

Жабе той стан я обвил, сел с ней под липою рядом,

Выдернул перья в пучок, жаба в любви мне клялась:

«Милый, ты нравишься мне, как попик болотный, ты сладок,

Блока задумчивей ты, голосом – сущий Кузмин!»

Блоку досталось как раз разрешение этих загадок.

Горько он плачет о них. Не может решить их один.

То стихотворение, о котором вспоминает В. А. Зор-

генфрей и в котором Блоку принадлежит середина,

звучало так:

Близятся выборы в Думу;

Граждане, к урнам спешите,

Ловите, ловите коварную пуму,

Ловите, ловите, ловите, ловите.

Где дворники ходят, как лютые тигры,

Где городовые ведут вас в участок,

Где пристав свирепый ведет свои игры,

Разит вас глубоко его глаз ток.

Конец принадлежал не искушенному в стихотворче

стве Б. С. Мосолову.

Еще в одном стихотворении принял участие Блок как

«зачинатель». Вот оно:

Для исполнения программы

Я заручусь согласьем сил.

А для меня, как модной дамы,

Всякий стих уж будет мил.

Так смотрите, не забудьте,

Напишите что-нибудь!

Оросив слезами грудь,

Музу петь свою принудьте.

Так искусно вышел из затруднения, в завершающем

дистихе, тот же А. Кондратьев.

У меня в памяти сохранились все стихи того вечера,

в писаньи которых приняли участие, кроме названных,

поэты Я. Годин, Б. Дикс, Анат. Попов, А. Вир, П. По

темкин; затем С. Ауслендер, брат мой, я, еще несколько

гостей; только Вяч. Иванов да Е. П. Иванов отказались.

В. А. Зоргенфрей вспоминает еще о другом, легкомыс

ленном, но в ином роде, вечере у А. А. Кондратьева.

На этом вечере отличался необыкновенной словоохотли

востью, с уклоном в сторону «некурящих», некий Б.,

377

выпустивший книжку стихов и, кажется, готовившийся

стать драматургом. Он быстро канул в Лету. От его раз

вязности и пошлости страшно коробило некоторых из нас.

Во время ужина я предложил хозяину сказать спич.

Но Б. перебил меня. «Слово принадлежит старшему,

чем А. А., поэту, – Пушкину!» – вскричал он и, проци

тировав:

Поднимем бокалы, содвинем их разом, 6,5

Да здравствуют музы, да здравствует разум! —

протянул свой бокал к А. А. Блоку.

Тот немножечко приподнял свою рюмку, чуть накло

нил голову, – но чокнуться с г-ном Б. не пожелал.

И многие из нас облегченно вздохнули, так как

А. А. Блок отожествлялся в ту минуту с нашим, как бы

сказать, представителем. Если бы он чокнулся, никто бы

от чоканья с Б. не уклонился, должно быть!

А ведь на Блока было оказано давление авторитетом

не чьим иным, как Пушкина, бессменного, так сказать,

председателя содружества поэтов.

С таким достоинством выйти из затруднительного по

ложения, так мягко осадить – поперхнувшегося после

сего – «шантажиста» мог только он, – мягкий, нежный,

но в некоторых отношениях всегда твердый Блок.

Когда в ноябре 1910 года я без зова неожиданно при

шел к А. А. Блоку на его новую квартиру, на углу

Большой и Малой Монетной, в «его» места, которые он

населил карликами и другими существами в стихах своих

«Перекрестков» 19, – этот вечер Блок назвал вечером

нашего второго, или нового, знакомства. Вскорости я

пришел к нему во второй раз, с идеями о журнале, вну

шенными мне недавно только выпущенным из тюрьмы

Е. В. Аничковым. Проекты журнала, редакторами кото

рого должны были бы быть Аничков, Блок и я, а редак

ционной коллегией, чуть периферичнее: А. Ремизов,

Ю. Верховский, Вяч. Иванов и Вл. Княжнин, возникали

в разных вариантах до середины лета 1911 года, когда

окончательно развалились. Блок принимал неизменное и

горячее участие во всех как заседаниях, так и «хожде

ниях» (для обдумывания) по поводу журнала 20.

Следующий год – 1911-й – был годом особенной, бли

зости нас, когда, по выражению А. А. Блока, «так уж

378

случилось, что о малейшем повороте колесиков мозгового

механизма» мы привыкли один другого осведомлять.

Слова эти привожу из блоковского письма 21, где он

называет автором их Августа Стриндберга.

В автобиографическом своем очерке, предназначенном

для Венгеровского словаря и написанном после нашего рас

хождения, А. А. Блок делает мне честь упоминанием

о роли, сыгранной в его жизни знакомством со Стринд

бергом, называя меня своим проводником в этом отноше

нии 22. Здесь поэтому не неуместно было бы упомянуть о

чтимом нами обоими лице, которое натолкнуло на

Стриндберга, в частности на поэму «Одинокий», мое вни

мание. Это сестра знаменитого художника, А. А. Вру

бель. Все поразило меня в великом шведе, который