Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

он служил, на всех фронтах рассматривались как части

войск, разгонялись огнем и брались в плен...

Его эта судьба не постигла.

Совершенно особою «страною» (по любимому его

выражению) была та страница из его биографии, кото

рая протекла в окопной службе. Его товарищи по ней,

мною в середине статьи перечисленные, должны подроб

но поделиться с нами воспоминаниями 42.

В один из отпусков Блока с фронта, летом 1916 года,

мы совершили с ним и недавно женившимся и поселив

шимся у меня нашим общим другом Е. П. Ивановым

последнюю общую нашу загородную поездку.

Она была в «мои» места, давно уже сделавшиеся

также любимыми и Б л о к о м , – в Шуваловский парк, ко

торый мы исходили в тот раз с его нагорной, обращенной

к полотну (в двух-трех верстах) стороны.

Как дети, радовались природе, бегали, собирали цве

ты. А по дороге и купались.

Возвращались по Приморской, а оттуда дошли пеш

ком до Карповки. Е. П. Иванов лучше, может быть,

помнит, о чем говорили...

Кроме Е. П. Иванова, ближайшим другом А. А. Бло

ка был видавшийся с ним редко с тех пор, как, став

взрослым, уехал служить в провинцию, один из трех

братьев Гиппиус – Александр Васильевич. Несколько

раз, во время приезда последнего в Петербург, в эту эпо

ху мы сиживали у Блока втроем и без помех и без кон

ца разговаривали. Понимали друг друга полно. Логиче

ски вполне понятные фразы собеседником, не близким

душевно, постигаются совсем иначе, чем теми, кому весь

строй мыслей другого известен и дорог, что имело место

в данном случае.

394

Февральская революция. Блок проводит ее еще в бо

лотах 43. Приезжая, получает приглашение служить в след

ственной по делу сановников комиссии; предлагает помо

гать ему редактировать стенографические ее отчеты —

мне, В. Н. Княжнину, Е. П. Иванову. Работа оказывается

пригодной лишь для второго из нас. Блок страшно занят

ею. Ничего художественного не создает. Почти «невидим»

для друзей...

Раз, летом, встречаемся на Петербургской стороне.

Быстро расходимся. Слышу из уст его фразу: «Мир, мир,

только бы мир! Теперь готов я был бы на всякий мир,

на самый похабный...»

Все более враждебными внутренно становимся друг

другу. В январе 1918 года опять мельком встречаемся.

На Усачевом переулке. С этою встречею знакомство пре

кратилось на три года.

Эти три года мы постоянно «видались» во «Всемир

ной литературе», в Союзе поэтов, Доме искусств и в дру

гих местах, но не кланялись один другому. Не буду го

в о р и т ь , – сейчас н е л ь з я , – какой сильной внутренней

борьбы с самим собою мне стоило это отношение к бес

корыстному другу, которого я продолжал иметь в его

лице. Знаю, что заочно он был по-прежнему ко мне бла

гожелателен и помогал отзывами в тех случаях, которые

от него зависели. Раз, по инициативе родных одного моего

далеко жившего в то время друга, я обратился к

А. А. Блоку по телефону с просьбою поручиться перед

властями за идейную аполитичность этого самого моего

друга, которого и Блок когда-то знал хорошо. А. А. Блок

без промедления исполнил эту просьбу.

Одно лицо, хорошо относившееся к нам обоим 44, за

далось целью восстановить нашу дружбу, точно предчув

ствуя скорую кончину старшего из н а с . При посредстве

этого лица мы обменялись нашими умонастроениями: было

это раннею весною 1921 года. Оказалось, что «платфор

мы» наши вновь сблизились; осталось лишь механиче

ское действие – рукопожатие.

Последнее имело место на ежегодном пленарном

собрании членов Дома искусств, состоявшемся, должно

395

быть, в апреле. Присутствовали мы оба, друг с другом

не поздоровавшись, почти с начала собрания. По

окончании его Блок подошел ко мне.

На душе стало легче.

Прошло около недели. Однажды вечером меня потя

нуло по-старому на Пряжку, где

В доме сером и высоком

У морских ворот Невы 45

(цитирую стихи А. Ахматовой) обитал Блок.

Надо было мне его видеть очень. Мне хотелось полу

чить от него совет по одному, очень личному, д е л у , —

совет, который мог мне дать только такой старый, знав

ший так меня друг, каким был Блок. Хотя касалось это

неизвестных ему людей и отношений.

Кроме того, я шел пригласить его принять участие

в устраиваемой при Институте живого слова комиссии

по теории декламации.

Блока еще не было дома, когда я пришел к нему на

квартиру. За время нашей разлуки он переехал по той

же лестнице 46 двумя этажами ниже, в меньшее поме

щение, чего я не знал и прошагал к нему сначала в про-

дышанный воспоминаниями верхний этаж дома.

К одиннадцати часам Блок вернулся из театра. Он ма

ло изменился внутренно, сравнительно с тем его обликом,

в каком я его знал и любил в лучшее, довоенное время.

Внешне же изменился сильно. Не то что постарел, но очень

похудел. Нисколько не «опустился», но очень измучился.

Видимо, нуждался в длительном отдыхе.

Разговор по теории декламации вели мы в присутст

вии его родных. Не буду останавливаться на нем, так

как разговор этот приведен мною в заметке «Два слова о

чтении Блоком стихов», помещенной в уже вышедшем

в издательстве «Картонный домик» сборнике его памяти.

Потом родные Блока сами чутко догадались о жела

нии моем разговора наедине и оставили нас в тесной

столовой вдвоем. Блок выслушал меня и сказал: «До

конца вас понимаю».

Чувствовал я, что это так и что только он один мо

жет понять именно до конца.

Потом он дал и с о в е т , – «если уж вы хотите идти в

этом н а п р а в л е н и и » , – добавил он. Советом мне, по неожи

данным причинам, воспользоваться в жизни не пришлось.

396

Блоку не случилось видеть меня после некоторого

важного поворота обстоятельств моей личной жизни,

произошедшего тогда же.

В последний раз живым видел я Блока вскоре после

этого во дворе Дома искусств. В этот день я уезжал в

Москву (была Вербная суббота), и мы обменялись почти

только взаимными информациями о наших поездках.

Он отправлялся туда же на Пасхе. «От Дома искусств

ли едете?» – спросил он меня; я заявил, что от Союза

поэтов. Он нахмурился – и мы распрощались. На всю

жизнь. <...>

2

ДВА СЛОВА О ЧТЕНИИ БЛОКОМ СТИХОВ

1

Мало кто помнит теперь (да и я этого времени сам

«не застал»), что известности Блока (в передовых арти

стических кругах) как поэта предшествовала его извест

ность как декламатора.

Не раз мне рассказывали, и разные люди, что вот в

гостиной появляется молодой красивый студент (в сюр

туке непременно, «тужурок» он не носил). «Саша Блок» —

передавали друг другу имя пришедшего в отдаленных

углах. «Он будет говорить стихи».

И если Блока об этом просили, он декламировал с

охотой. Коронными его вещами были «Сумасшедший»

Апухтина и менее известное одноименное стихотворение

Полонского.

Было это в самом начале девятисотых годов. А когда

А. А. Блок познакомился с будущей своей женой,

Л. Д. Менделеевой (впоследствии Блок-Басаргиной), в

1898 году, в именье отца последней они играли «Горе

от ума», пьесу, требующую, вследствие совершенства

своих стихов, искусной как ритмически, так и эмоцио

нально читки.

2

«Гладкое место» – слышал я такое выражение про

блоковскую манеру чтения, представьте себе, от поэта.

А вот одна моя знакомая актриса ходила на вечера

Блока со специальною целью благоговейно учиться ис

ключительно манере чтения Блока, находя ее не только

397

безупречной, но потрясающей. Другой мой знакомый,

актер, выражался иначе: в чтении Блока – изумительное

мастерство, но отнюдь не такое, как у артиста, потому

что в нем что-то свое, не чувствуется никакой школы...

Я на это возразил, что ведь был же «первый портной»,

у которого учились следующие, а самому ему учиться не

у кого было.

Классическая простота и экономия в пользовании го

лосовыми средствами при произнесении стиха – вот что

делало манеру чтения Блока в глазах людей, привыкших

к эстетике контрастов, похожею на «гладкое место».

Я бы выразился так: и исчерченная алфавитными зна

ками страница книги для иного покажется гладким мес

том. Для неграмотного. Для умеющего же читать —

оденется во всю волнующую красоту божественного

смысла человеческой речи.

Вообще мало близкий к Верлену, в чтении своем Блок

следовал точно принципам этого родоначальника симво

лизма как школы:

Pas la couleur, rien que la nuance...

и

Rien n'est plus cher que la chanson grise,

Où l'Jndécis au Précis se joint...

То есть:

Не цвета, нужны одни оттенки...

и

Ничего нет лучше пьяной песни,

Где неточность к точному стремится...

3

В тесных, если хотите, с актерской (вот почему заме

чание поэта в его устах ужасно звучало странно; скажи

это актер, я бы скорее понял), с актерской точки зрения,

в тесных пределах звуковой формы, звукового задания

стихотворенья, в границах, которые он сам никогда не

нарушал, А. А. Блок давал полную амплитуду душевно

го, астрального движения стихотворения. То есть: у

него не топорщились строки во все стороны, как у на

ших бывших александрийцев (ныне академиков); не

* Небольшое замедление темпа ( и т . ) , — музыкальный тер

мин.

398

ного по музыке стиха accelerando *; третья, скажем,

строфа на вторую во время произнесения стихотворения,

состоящего из шести строф, не лепилась по той случай

ной причине, что третью строфу поэт начал с союза

«и», а вторая строчка не лезла безобразно на первую,

оттого что в ней было дополнение к сказуемому, кото

рым кончалась первая строчка. Ни одна рифма не про

глатывалась. Но, подобно тому, как всякое чувство им

только оттенялось в процессе произнесения поэмы, а не

красил он каждое слово, не пускал его, по чьему-то об

разному словечку, «с выраженьем на л и ц е » , – подобно

этому Блок и рифму оттенял чуть-чуть, и ритм стиха

выделял едва... Теперь я понял, почему и поэты могли

подходить к его манере чтения с утверждением о «гладком

месте»! И для них, горланящих и ноющих, блоковское

чтение должно было казаться недостаточно рельефным.

А между тем он актуально (а не только схематично

намечая) пользовался всеми сторонами голосовых средств

для художественной передачи всего quantum'a **, вы

разимого в его стихах (за чем следовала еще беско¬

нечно б ольшая – у него par excellence *** – страна

невыразимого; тут уже он переходил в область магне

тизма, которого мы учитывать еще не умеем). Я говорю

не только о динамике: crescendo, diminuendo, pianissimo, mezzo-forte etc. ****. Я говорю не только о разнооб

разии акцентуации и самой артикуляции отдельных про

износимых им слогов, разнообразии, которым он подчер

кивал (сознательно) разнородную их выразительность.

Нет, о тембрах.

Тембр его голоса вообще был глухой. Но когда у него

«кости лязгали о кости», то сколько-нибудь чуткое ухо

слышало костяной звук, исходивший из его уст; а когда

Вагоны шли привычной линией, 10

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие,

В зеленых плакали и п е л и , —

то слышали мы и металл, и скрип, и гармонику...

* Постепенное ускорение темпа ( и т . ) , — музыкальный тер

мин. ** В данном случае: мера, количество ( лат. ) .

*** В особенности ( фр. ) .

**** Увеличивая, уменьшая, тишайше, вполсилы и т. д. ( ит. ), –

музыкальные термины.

399

4

Все-таки о «невыразимом». Есть лица, схватывающие

чужую манеру чтения не внешним подражанием ей, но

медиумическим проникновением ею. С таким сильным,

хоть и бессознательным, гипнотизером, каким был Блок,

это случалось, думаю, нередко: поддаться ему было и

легко, и неудержимо соблазнительно. Как он читал одно

из любимейших мною стихотворений:

Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и д н я м , —

я никогда, сколько помню, не слышал. Между тем, когда

одна известная писательница теперь, после смерти

А. А. Блока, вдруг заговорила наизусть эти стихи, мне

стало жутко и сладко вместе: на минуту поэт точно

воскрес.

С. И. Бернштейн, к чьему исследованию «О голосе

Блока» эти мои несколько слов предназначены служить

вступлением или «постскриптумом», мог бы о т ч а с т и , —

не научно, конечно, а все-таки несколько дополнить па

мять своих валиков памятью внушений этого мага, но

только сейчас, пока они свежи, не с т е р т ы , – кликнув

клич по sujets d'hypnotisme * поэта и собрав их голо

са на драгоценные (имеющие стать таковыми) мем

браны 1.

5

В заключение – о моем последнем свидании с

А. А. Блоком, когда я ходил к нему, между прочим, с

целью пригласить поэта на почетнейшее место в откры

вающейся при Институте живого слова комиссии по тео

рии декламации. В ней он был бы законодателем и как

признаннейший из современных поэтов (кому же, по при

знанию культурных декламаторов и актеров, кому и ука

зывать – как произносить стихи, как не самим их твор

цам?) и как не имеющий школы, но – пока потенциаль

ный – создатель школы, декламатор.

А. А. Блок встретил это приглашение, что называет

ся, довольно кисло. «В мировом масштабе чиновничье

заседание... еще одно? Знаем...» В этом роде ответил он.

* <По> лицам, поддавшимся гипнотизму <поэта> ( фр. ) .

400

Он отговаривался недосугом даже и тогда, когда я ука

зал, что его участие в комиссии мыслится не в виде по

стоянной черновой работы, но как присутствие на рас

ширенных и публичных собраниях комиссии, должен

ствующей влиять на публику концертов и спектак

лей в смысле развития в ней эстетической грамот

ности...

«Ваш опыт за последние годы, как руководителя

Большого драматического театра, особенно незаменим

для нас в этом о т н о ш е н и и » , – говорил я.

– А знаете, к чему этот опыт меня привел? – отве

тил А. А. Б л о к . – К тому, что нельзя установить законы

для произнесения. Даже самые общие.

– Иной р а з , – продолжал о н , – такое актер отморо

зит, с нарушением т е к с т а , – а выйдет хорошо. Значит,

и это можно.

– Но ведь р и т м . . . – замолвил я слово за нечто, свя

завшее нас на всю жизнь в области произносительной

более даже, чем творческой.

– Нет, и ритм... И текст и ритм нарушить можно

при ч т е н и и , – сказал А. А. Блок 2.

И я считаю себя обязанным привести эти слова по

койного поэта, как почетнейшего из членов нашей ко

миссии. Хотя я был и остаюсь отнюдь не согласен с

этой точкой зрения, хотя она, буде одержит верх, сведет

к нулю чуть не все результаты работ по становящейся

теории декламации, дорогого и мне и другим участникам

этого сборника детища нашего общего.

Но это голос старшего поэта и знатока.

Тогда я убеждал А. А. Блока именно это и выска

зать в комиссии. И за него высказываю это теперь. Толь

ко немного с ним тут же полемизирую.

Припомним латинскую пословицу: «Quod licet Jovi,

non licet bovi» *. Сопоставим это с тем, что в собствен

ном своем искусстве чтения Блок никогда не допускал

этих нарушений. И (теперь, раз он скончался, мы можем

не стыдясь сказать это) – было бы ведь парадоксально

утверждать: «Quod licet bovi, non licet Jovi».

Не потому, что бык действительно не допускает та

ких вещей, какие Юпитеру не приличествуют, но потому,

что наша цель: быка поднять до Юпитера, а не Юпитера

спустить до образа быка.

* Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку ( лат. ) .

401

А. А. ГРОМОВ

В СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ

...В 1905—06 году среди пестрой разноголосо-шумной

студенческой толпы, в прокуренной «столовке», в знаме

нитом бесконечном нашем коридоре, прислушиваясь к

пылкому спору горячего товарища Абрама с выдержан

но-спокойным В. В. Ермоловым, на пути в библиотеку

или между лекциями иногда появлялись, изредка вместе,

чаще – врозь, три студента, имена которых уже и в те го

ды были известны знатокам и любителям поэзии. Эти трое

были: А. А. Блок, В. Л. Поляков и Л. Д. Семенов.

Первый достиг зенита славы и, вероятно, возможных

для него вершин творчества; с двумя другими судьба рас

правилась своенравно-жестоко: в двух скромных, любов

но изданных книжках – лишь первые робкие запевы,

лишь народился в рассветном тумане очерк несомненно

го дарованья.

Не знаю, был ли Блок близок с Поляковым 1, кото

рый вообще держался особняком, изучая Гете и увлека

ясь блестящими комментариями к Пушкину безвременно

погибшего Б. В. Никольского; но с Л. Семеновым он

был дружен 2.

Задумчивый, словно прислушивающийся к какому-то

тайному голосу, Блок, неизменно спокойный, но всегда

готовый улыбнуться и откликнуться на веселую шутку

и острое слово, и Семенов, живой, непостоянный, волную

щийся и мечущийся в поисках новых ощущений: от «Но

вого пути» – к декадентским детищам московских меце

натов, от великосветского салона – к социал-демократии,

от К. Маркса – к Л. Толстому, из семинария по класси

ческой филологии, где вдохновенно плакал о разлуке

Гектора с Андромахой поэт и ученый Ф. Ф. З е л и н с к и й , —

в деревенскую избу, на пашню. А далее – женитьба на

крестьянке и безвременная смерть...

«Типично русская натура» – не то досадуя, не то

402

любовно восхищаясь, сказал мне однажды о Семенове

Зелинский, у которого покойный поэт работал недолю,

но упорно, увлеченный своим блестящим руководителем...

Насколько Семенов разбрасывался, не останавливаясь

ни на чем и жадно вбирая острые и яркие впечатления

жизни, настолько Блок был методичен в своей работе и,

я сказал бы – в своих исканьях.

Но вдвоем они дополняли друг друга каким-то неуло

вимым духовным сродством, своего «лица необщим выра

женьем» 3, резко выделяясь из студенческой массы.

С прирожденно-державным взглядом «сероглазого ко

роля» 4, с прекрасными вьющимися волосами, задумчи

вый и медлительно важный, Блок был что Аполлон —

в ловко сшитом мундире русского студента; а рядом

с ним – стремительный Меркурий, гордо несущий поро

дистую темнокудрую г о л о в у , – Меркурий по свойственной

ему лукавой насмешливости, в подражание маскирован

ному Фебу решивший тоже п о щ е г о л я т ь , – изумляя «кол

лег» и поддразнивая « т о в а р и щ е й » , – в изящной новень

кой тужурке «царского сукна»...

Но веселого вестника богов не спасла его окрыленная

напевами душа: он затонул в пучине российской трясины,

привлеченный обманчивой красотою ее болотных цветов;

но и утопая, не изменил себе – дал смертным последнее

представленье из жизни никчемных русских интеллиген

тов, обернувшись на прощанье не то «народником», не

то «толстовцем»...

А величавый Аполлон пошел дальше по цветущей

земле с золотою кифарой за стройными плечами, и

Несколько занес нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь... 5

В 1905 году Блок был уже определившимся певцом

Прекрасной Дамы, которая пришла из романтически-за

думчивых далей, от нездешних берегов поэзии Жуковско

го, Тютчева и Вл. Соловьева.

Но, всегда сдержанно-гордый и замкнутый, он был

поэтом для друзей, а для товарищей по университету

лишь «студентом Блоком»; даже в тесном кругу филоло

гов-словесников его мало кто знал как поэта, а многие

из «знавших» были враждебны.

Помню, как один из печальников горя народного воз

мущался Блоком:

403

– Помилуйте, Блок оскорбляет русскую женщину!

Он пишет, что «в сердце каждой девушки – альков» 6.

Хриплый баритон сурового цензора звучал убежденно,

речь дышала искренним негодованием.

Блок добросовестно работал у всех профессоров сла

вяно-русского отделения, согласно «Правилам о зачетах»,

но особое внимание уделял двум: А. И. Соболевскому и

И. А. Шляпкину.

А. И. Соболевский читал в наши годы ряд разнооб

разных курсов: «русский исторический синтаксис»,

«древнецерковнославянский язык», «история русского язы

ка», «русская диалектология», «славяно-русская палеог

рафия»; кроме того, он вел на дому и в университете

практические занятия по летописи, обнаруживая порази

тельную начитанность в области древних памятников и

увлекая нас блестящим остроумием своих конъектур

при анализе летописного текста.

Соболевский не терпел «налетчиков» – случайных по

сетителей – и расправлялся с ними на лекциях круто и

не стесняясь; но зато около него всегда группировалось

двадцать—двадцать пять человек, работой которых Алек

сей Иванович руководил внимательно и любовно и ос

тавил по себе благодарную память. Каждый участник его

семинария обязан был представить реферат на одну из

многочисленных тем, которые Соболевский раздавал в

начале з а н я т и й , – по анализу языка. Докладчик сменял

докладчика: от «Супральской рукописи» мы переходили к

«языку Ал. Толстого», от «стиля и языка К. Рылеева»

к такому же разбору «Жития протопопа Аввакума».

Блок остановился на теме «язык Александрии русских

хронографов» и выполнил свою работу с присущей ему

отчетливостью: скупой на похвалы и крайне требователь

ный Соболевский признал труд Блока превосходным 7.

...И. А. Шляпкин умер в лютые годы военного без

временья.

Будущий историк б. императорского Санкт-Петербург

ского университета, так же как историк русской литера

туры и русской общественности, внимательно остановится

на этой своеобразной и красочной фигуре. Сын крестья

нина, до конца дней сидевший на своем «наделе» в Бело-

острове, среди изумительных книжных сокровищ, окру

женный предметами искусства, редкостями и просто ве

щами, каждая из которых имела свою « и с т о р и ю » , —

Шляпкин пользовался неизменной симпатией молодежи,

404

несмотря на свое «черносотенство», как многие называли

его лукаво-загадочную анархо-монархическую идеоло

гию, пугавшую обывателей, покорных политической моде

и злобе дня.

Он умел как-то душевно, интимно подойти к человеку,

и эта неизменно дружеская настроенность и терпимость

к чужим мнениям, отзывчивость и жадная чуткость ко

всем явлениям жизни – сказывались и в лекциях бело-

островского отшельника, и в его хаотически-интересных

семинарских занятиях.

Блок писал Илье Александровичу реферат о Болотове.

Помню, что профессор не раз отзывался о работе Блока

почти восторженно и находил в авторе методологический

навык и крупное исследовательское чутье.

Как поэта Шляпкин узнал Блока позднее, пережив

однажды типичную для него «запойную» пору интереса к

новейшей литературе. В 1909—1910 гг. Вольф предложил

ему редактировать хрестоматию современной поэзии. Фак

тически работа выполнялась мною: был составлен план

издания, подобран материал, написана большая руково

дящая статья. В процессе этой работы у меня возникали

частые беседы с Ильей Александровичем о новой поэ

зии. Многое читали вместе. Поклонник Пушкина и его

школы, Шляпкин из Блока особенно почувствовал и оце

нил «Незнакомку».

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука, —

медленно повторял, вслушиваясь в музыку стиха, Илья

Александрович. «Это поэзия! Это не Городецкий».

Издание не состоялось. Все материалы к нему должны

быть в архиве покойного профессора Шляпкина, где, ве

роятно, находится и работа Блока о Болотове, которую

Шляпкин тоже собирался печатать 8.

Поэт не порвал связи со своими университетскими

учителями по окончании курса: одно время он серьезно

думал об оставлении при кафедре – на чем настаивал и

Шляпкин – и хотел готовиться к магистерским экза

менам.

Мы, словесники 1905—06 гг., кончали университет

небольшою группой в 9—10 человек, начав экзамены в

декабре 1905 года и сдав их весной 1906-го.

405

С обычной добросовестностью отнесся Блок и к экза

менам. В эту пору он часто бывал у меня: по санскриту,

древним и славянским языкам готовились сообща. Я жил

тогда на Могилевской улице (ныне Лермонтовский прос

пект), недалеко от Египетского моста, в 1905 году про

валившегося под конным отрядом войска.

Этот провал приводил в злорадный восторг И. А. Бо-

дуэна-де-Куртенэ, у которого мы занимались санскритом,

благо профессор жил тоже на Могилевской улице:

– Так им и н а д о , – брызгая слюной и заикаясь, ве

селился знаменитый исправитель Далевского с л о в а р я , —

хр-христолюбивое в-воинство!..

Подготовка к экзаменам шла своим чередом, но воз

можность производства испытаний была сомнительна.

Вероятны были и студенческие волнения, и правительст

венные репрессии: и то и другое отразилось бы на судьбе

экзаменационной комиссии как официально действующе

го учреждения. Много студентов уехало в провинцию,

иные просто махнули рукой на университет, потеряв на

дежду на скорое возобновление нормальной жизни.

Памятником и свидетельством этих тревожных наст

роений служат сохранившиеся у меня письма Блока,

характерные и для их автора, и для времени, когда мы

кончали университет. Вот эти письма:

1

Многоуважаемый Александр Александрович. Сегодня

(13) днем я получил от Н. А. Редько внезапное извеще

ние о том, что «по постановлению Совета наши экзамены

будут перенесены на декабрь». Сейчас же пошел в Уни

верситет, надеясь встретить кого-нибудь для разъяснений,

но никого не встретил, а вернувшись в 6 ч., нашел при

глашение в Университет по телефону к 6 ч. Идти было

уже поздно. Верно, Вы знаете что-нибудь. Будьте добры,

напишите мне несколько слов о том, что было в Универ

ситете и каково положение дел. Жму Вашу руку.

Ваш Ал. Блок.

P. S. Можно задержать на несколько дней «Ars рое-

tica», Брауна и лавровскую программу? Читал «Ars

poetica» – удивительно интересно и стройно написано,

как все у Зелинского 9.

13 сентября <1903>

406

2

Многоуважаемый Александр Александрович. Большое

спасибо за извещение. Простите, что все тревожу Вас.

Я не мог сегодня (16) попасть на сходку. Черкните два

слова, на чем решили. Будет ли что-нибудь в понедель

ник (начало занятий или опять сходка?). В «Новом вре

мени» объявлено и то и другое.

Ваш Ал. Блок,

16 сентября <1905>

3

Многоуважаемый Александр Александрович.

Спасибо за извещение о Б<одуэне>-де-Куртенэ. Завтра

едва ли приду на сходку, кажется не будет времени.

Ваш Ал. Блок.

30 сентября 1905 г.

4

Многоуважаемый А. А. Спасибо за письмо. Извините,

что в субботу занят и не могу попасть к Вам. Мне кажет

ся, нам теперь было бы приятнее всего получить зачет

семестра, если даже не будет экзаменов. В противном

случае мы останемся на неопределенное время между

небом и землей. Попробую как-нибудь еще раз зайти к

Брауну поговорить.

Ваш Ал. Блок.

28 X 1905

5

Многоуважаемый Александр Александрович. Есть ли

что-нибудь определенное в нашем положении? Узнали ли

что-нибудь? Жду Вашего ответа.

Ваш Ал. Блок.

9 ноября <1905>

6

Многоуважаемый А. А. Спасибо, приду к Вам завтра

(в пятницу) вечером. Мало надеюсь на успех – ведь

дело идет только о 3—4 лицах.

Ваш Ал. Блок

10 ноября 1905

407

Тревожная полоса кончилась: хотя дело и шло

«о 3—4 лицах», но в начале декабря испытательная ко

миссия была назначена и опасность остаться «на неопре

деленное время между небом и землей» исчезла. Насту

пила горячая пора подготовки к экзаменам.

В моей скромной студенческой комнате, заваленной

книгами, провели мы много вечерних часов, то вгляды

ваясь в причудливые очертания «деванагари» 10, то

скандируя «Вакханок» Еврипида, то разбирая древнесла-

вянские тексты...

И не заметишь, бывало, как заглянет в окна белая

ночь – и потянет на воздух из душной комнаты...

Идем по набережной Фонтанки – не замечая време

ни – к Лоцманскому острову, на взморье, где открывает

ся чудесный северный вид. Сядем на ветхой скамейке у

какого-то старого домика – и ведем оживленно-тихую

беседу. Метерлинк и Пушкин, Мицкевич и «Ars poeti-

са» – чередовались с событиями современной полити

ческой жизни. Имею основание полагать, что кое-что —

заветное – из передуманного в те часы Блок донес не

изменным до могилы.

Но скоро жизненные пути наши разошлись. Он сти

хийно, как писатель-профессионал, втягивался в круг

интересов текущей литературы, внешне уйдя в тот мир

редакций, где «не продается вдохновенье, но можно ру

копись продать» 11. Встречались мы изредка и случай

н о , – и каждый раз новым являлся мне облик поэта. Му

чительная складка печали легла на его еще недавно

такое светло-спокойное и прекрасное лицо. Казалось

иногда, мерцает над его головой «неяркий пурпурово-се-

рый круг» 12, одинаково присущий и трагической музе

Блока, и опальному ангелу.

Но редкие наши встречи по-старинному насыщены

были мыслью и чувством – и запоминались.

Помню, например, долгий, внешне бессвязный, но

внутренне многозначительный разговор о л ю б в и , – об ее

«изломах», «муке» и «жертвенности» (выражения Бло

ка), который возник у нас во время такой встречи в 1909

или в 1910 г.; помнится улыбка, зарницей мелькнувшая

на сумрачном лице поэта, усталого и больного, когда во

время другой такой же случайной встречи я рассказывал

Александру Александровичу о своих впечатлениях от

провинции, где я читал (1909—1914 гг.) публичные лек

ции о новых поэтах (в том числе и о Блоке)... 13

408

Чем ближе подходили смутные годы, тем реже мы

встречались. Лишь по вопросу о сборнике в честь про

фессора Шляпкина говорили мы с ним несколько раз по

телефону, и он прислал стихотворение 14, которое я в ско

ром времени вернул ему, так как сборник не состоялся...

В июне 1921 года мне крайне понадобился «Театр»

Блока, мой экземпляр которого, по милому «русскому»

обыкновению, кто-то «зачитал». Не зная, что Блок болен,

я написал ему, прося указать, где я могу найти книгу.

А 13 июля получил ответ, написанный карандашом.

Тот же знакомый четкий, но старчески дрожащий почерк:

13.VII.21

Многоуважаемый Александр Александрович. Прости

те за поздний ответ, я болен так, что не всегда могу

держать карандаш в руках. Ничего сообщить благоприят

ного не могу, книжка давно распродана, найти ее можно

только случайно. Могу рекомендовать Вам магазин Дома

искусств. Всего Вам доброго. Ал. Блок 15.

К письму была приложена визитная карточка форма

та и шрифта, знакомых мне еще со студенческих времен:

«Александр Александрович Блок просит отпустить

А. А. Громову книги из магазина Дома искусств, на

Морской».

Седьмого августа А. А. Блок скончался...

Теперь еще не время для Блока. Но первая четверть

нашего века прошла под его знаком, и нашим, более

счастливым, чем мы, потомкам предстоит завидная доля

(и возможность!) изучать и разгадывать эту сложную,

тонкую и богато одаренную натуру поэта и провидца

апокалиптической эпохи.

Нам же, его современникам, необходимо выполнить

свой долг – собрать возможно больше материалов для

изучения Блока.

Более полувека понадобилось, чтобы Россия начала

понимать и усваивать Пушкина, придя к возможности

его понимания долгим и страдным путем, несмотря на

Венгерова, Лернера, Айхенвальда, Гершензона и Брюсова.

Такова же, быть может, и судьба Блока, в существен

ном схожая при жизни поэта с судьбою Пушкина, не

смотря на несоизмеримость их гения.

Февраль 1923

409

В. П. ВЕРИГИНА

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ

В то время как в Москве молодой режиссер 1, окру

женный юными единомышленниками, искал новые формы

в театральном искусстве, в Петербурге начинающий

поэт Блок говорил свое новое в «Стихах о Прекрасной

Даме». Поэт перестал мечтать о театре, как в ранней

юности («Мое любимое занятие – театр»), но театр

готовил на него нападение. Откристаллизовавшейся в