Текст книги "Радужная Нить"

Автор книги: Асия Уэно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц)

Пальцы сами собой разжались. Тати с тупым звуком ударился о циновку, откатился в сторону. С какой целью я его обнажил? О боги! В голове зашумело, и воспоминания вернулись подобно памяти о сне, увиденном под утро, забытом и осознанном в одно мгновение. Я согнулся, уперевшись лбом в собственные колени. Девушка разомкнула хватку, но принялась утешительно гладить меня по волосам. Это стало последней каплей.

– В прошлой жизни я был… женщиной, – слова давались с неимоверным трудом. Коснулся щеки – так и есть, слёзы. Вот напасть! – Я… любил… любила человека, который был мужем другой. Глупая оплошность обернулась смертью, а тот, кто его погубил, пал от моей руки, так же, как и соперница. Но на самом деле я погубила всех троих! А затем… затем…

– Затем эта девушка, Мицко, перерезала себе горло, – со сдержанной грустью произнес юмеми. – Несчастная, заблудшая душа. Но ты – не она, Кай. Ты видел лишь отражение её прошлого. Тёмное, страшное, кровавое отражение. Стал невольным участником, заняв её место в этом наваждении, как многие другие путники. Вот только их остановить было некому…

Я сделал судорожный вдох. Сознание постепенно заполнялось обрывками моей настоящей жизни – разрозненными, словно осколки… Осколки чего? Вспомнились стихи, преследовавшие меня в Пустом Сне. А я ещё удивлялся, как можно разбить металлическое зеркало? Разбить можно всё: зеркало, судьбу, собственную душу…

– Получается, – мой голос уже почти не дрожал, – то, что удерживает здесь призрак Мицко – это зеркало? Принадлежавшее Канако?

– Никаких сомнений. Зеркала – опасные предметы, Кай. Они существуют одновременно в двух мирах. Их глубина манит и затягивает смотрящего до тех пор, пока сон не перестанет отличаться от яви. А поверхность отражает видимый мир, преломляя и искажая до неузнаваемости. Зеркала меняют человека, а потому обладают властью над людьми.

Я решил, что с сегодняшнего дня прекращаю вертеться перед зеркалом. Ю тихонечко рассмеялся.

– На самом деле, всё не так плачевно, как я описал. Подобной властью обладает не каждое зеркало. Ты можешь спокойно пользоваться своим – оно безвредно, ведь ему ничего от тебя не нужно. До тех пор, пока какие-то события не взволнуют бесконечность, что покоится под его металлической гладью. Тогда оно станет чудовищем, алчущим новых жертв. Подобно тигру-людоеду: единожды отведав человеческой плоти, не успокоится. Кагами-но бакэ[30]30
  «Кагами» – зеркало, «бакэ» – чудовище.


[Закрыть] пожирает души, и не может остановиться, пока не будет уничтожено.

Я поднял светильник повыше и с опаской завертел головой. В круге света пляшут облака пыли, под ногами от одного лишь прикосновения расползаются старые татами. Невдалеке от входа за моей спиной – продавленный столик. У дальней стены виднеются очертания широкой деревянной лестницы с перилами, лежащими внизу. Наверно, отломились при землетрясениях, которые нередки в этих краях. Особенно в последнее время… Странно, что сама постройка уцелела без присмотра.

Да ведь я – в той самой комнате!

– Ну а где же ещё? – хмыкнул юмеми.

– А тела?

– Их ты не найдешь. Завлечённых сюда жертв поглотил кошмар, что отражала эта тварь. Его ведь тоже надо поддерживать. Оно и к лучшему, что поглотил!

– А зеркало?

– Малышка с лёгкостью его обнаружит. Полагаю, что свои возможности оно исчерпало, но всё-таки держись от него подальше.

Я не стал возражать и отошёл поднять тати. Девушка согласно кивнула и отодвинула лёгкий столик. Покачав головой, вернула на место. Я приблизился, чтобы посветить, и увидел остатки футона, недоеденного насекомыми. Сомневаюсь, что здесь водятся крысы: мой дед утверждал, что они – хитрые твари, а значит, у них есть душа!

– Если на этом футоне лежало тело Савасаки, то зеркало должно быть рядом, – пробормотал я, светя по сторонам.

– Да вот же оно, Хитэёми-сама! – воскликнула Мэй-Мэй. – Прямо под ногами.

Я отскочил. На полу лежало бронзовое зеркало средних размеров, с красивой резьбой по ободу. Нагнулся. Цветы и птицы…

– Не поднимайте! – девушка истолковала моё движение по-своему. – Господин ведь предупредил вас!

Она потянулась к нему, но наклониться не успела. Между нами выросла тень. Мицко.

– Не смей даже прикасаться – ты, проклятая кукла! – она протянула руки к красавице, затем резко отдёрнула. Мэй-Мэй, не обращая на неё никакого внимания, склонилась перед зеркалом и осторожно подняла его с пола. Ю-рэй резко обернулась ко мне.

– Скажите своей девке, чтоб не трогала! – голос прозвучал настойчиво и жалобно одновременно. Так дитя взывает к матери, чтобы она отняла у сестры общую игрушку.

– Прости, но это не твоё зеркало, – твёрдо сказал я. Теперь, разделив с ней страдания, я не смущался того, что беседую с призраком. – Оно принадлежит Канако.

– Эта похотливая тварь мертва! – неистово завопила женщина, изготовившись к прыжку.

– Так же, как и ты, – спокойно ответил я.

Мицко словно в камень превратилась.

– Нет… Я не могу быть мертвой… Я…

– Ты совершила самоубийство. Перерезала себе горло ножом. Вспомни, ножом своего господина!

– Савасаки-доно… – несчастная закрыла лицо руками.

– Обуреваемая тёмными страстями, ты стала пленницей зеркала. А знаешь, почему? Потому что забыла самое главное: из-за чего… нет, кого совершились злодеяния. Умирая, торжествовала – ведь то, что раньше принадлежало проклятой сопернице, сделалось твоим. Но был ли это твой любимый?

– Нет… – я скорее почувствовал, нежели услышал ответ. – Нет… Савасаки-доно…

Согнувшись и прислонившись лбом к грязному полу, она зарыдала, тихо и беспросветно.

– Так и ненависть возобладала над любовью, поглотила её, – продолжал я. – Даже в этот миг ты не раскаиваешься, что убила Канако. Даже в этот миг не понимаешь, что твой благодетель погиб из-за тебя. Даже в этот миг…

– Это ложь!!! – она заткнула уши, но мои слова продолжали доходить до неё. Душу закрыть не так просто.

– Ты даже не помнишь, скольких людей привела в ловушку порождённого тобой видения. Но так продолжаться не может! – я погладил её вздрагивающее плечо, хотя тон мой оставался по-прежнему суровым. – Разбей оковы. Тебе не место на земле…

– Нет, я не хочу! Я убила человека… нет, многих! Даже Серого… Я не хочу в Макаи!!! – пронзительно вскрикнула она.

– Что такое ад по сравнению с нынешним твоим существованием? – уже примирительно возразил я. – Если останешься здесь, никогда не сможешь переродиться. Никогда не увидишь своего возлюбленного! С каждым днём, проведённым в этом доме, с каждым человеком, заманенным сюда, душа твоя будет делаться тяжелее и тяжелее, и страх погрузиться под землю будет лишь возрастать. Ты поэтому упомянула подвал? Ведь там ничего нет.

По лицу ю-рэй текли слёзы. Девушка-кукла, с интересом наблюдавшая за мной и как будто не замечавшая призрака, шагнула вбок и на протянутых руках подала зеркало, развёрнутое полированной поверхностью вниз.

– Мы должны его разбить, Мицко, – мягко сказал я. – Ты обретёшь свободу и сможешь сама решить, готова ли к очищению. Согласна?

Женщина отёрлась рукавом и неожиданно кивнула.

– Разбить? Но как? – она косилась на меня исподлобья, но это был уже другой взгляд, совсем другой. Обречённость сменилась надеждой.

Я поразмыслил.

– Нож. Нож твоего господина – где он?

– Кай, ты редкостный умница, – вклинился восхищённый голос юмеми. Мэй-Мэй улыбнулась – значит, тоже услышала. А Мицко продолжала смотреть на меня во все глаза. – Нож, на виду у зеркала зарезавший сначала его владелицу, а после – убийцу. Да, он – та самая вещь, которую можно противопоставить кагами-но бакэ. Он намного сильнее.

Я не был уверен в правильности догадки, но спорить не стал.

Мицко тем временем опомнилась и бросилась разгребать рухлядь. Внезапно очертания её тела стали расплываться.

– Рядом с футоном! – закричал я и сам кинулся на подмогу. Значит, именно зеркало питало её силой! Если опоздаем, то кто знает, смогу ли я в одиночку…

– Нашла! – ну разве она не прелесть? Мэй-Мэй. А какое чутьё на предметы! Хотя, если подумать, она и сама…

Выхватив нож, я поманил Мицко, а красавица наша перевернула зеркало и положила его на пол. Тотчас же света стало ещё меньше, чем прежде. Обрамлённая металлическим ободом тьма впитывала лучи и тепло от нашего светильника. Я опять вспомнил слова из Пустого Сна и приставил лезвие к колеблющейся поверхности.

– Давай же, Мицко!

Ладони женщины, холодные и почти прозрачные, обхватили мои руки. Я нажал. Лезвие до половины погрузилось в черноту, увязло в ней… И тогда надавила Мицко. Одним резким ударом она вогнала нож по самую рукоять. Тьма изогнулась в судороге и рассыпалась осколками давно не чищеной бронзы. Нож тоже исчез. Я упал на ладони, потеряв равновесие. Но когда восстановил его, Мицко уже не было рядом. Только слабый сквознячок взвихрил слежавшуюся пыль…

– Пускай твой новый путь всегда проходит в свете, – неожиданно для себя произнёс я, немного помолчав. Убеждён, что так оно и будет! Но сначала ей придется испытать муки очищения Макаи – агонию души, обречённой помнить содеянное. Справится ли? Что предначертано ей вынести?

– Мы можем возвращаться, – наполовину спросила, наполовину предложила Мэй-Мэй. Я поднял голову. И вспомнил:

– Можем. Разрешишь задать вопрос?

– Задать – конечно, – смеясь, ответила она.

Где-то я уже это слышал…

– Почему ты носишь ханьское имя?

– Потому что так меня назвал господин, – удивилась она, будто я справлялся о чём-то очевидном.

– Тебя… – я помялся, – тебя изготовили по его заказу?

– Нет, я прошла через множество хозяев, и каждый давал мне имя. Но мы, куклы, помним только последнее. Для некоторых память – слишком тяжелый груз.

Она изящно подхватила с пола светильник и помахала мне ладошкой.

– Идёмте, господин огненный мотылёк?

И мы окунулись в сияние звёздных жемчугов Небесной Владычицы. Ненастье закончилось.

Глава 7
Память

(Третий День Земли месяца Светлой Воды, 499-ый год Алой Нити)

Центральная Столица Овара встретила нас мелким обложным дождиком и траурными лентами, изначально белоснежными, а теперь свисающими с домов, оград и арок серыми насквозь промокшими лохмотьями. Сердце исполнилось дурными предчувствиями. Непогода похитила у нас полтора дня, неужели они оказались роковыми?..

Кто-то из семейства Сына Пламени. Но кто?

Несмотря на полуденное время, народа на улицах было мало. Торговля если и велась, то вдалеке от южного въезда в город. А это означало лишь одно: кто-то скончался совсем недавно, не миновало и трёх дней. По обычаю в первые дни траура купля-продажа ограничивается единственной отведённой для этого рыночной площадью, что у Жёлтых Ворот. В иную же пору где только ни натолкнёшься на лоток с жареными лепешками или рыбой, а зазывные голоса лавочников звучат на каждом шагу, исключая внутреннюю площадь при Дворце. Последний опоясан серебристой петлёй Мидорикавы и кольцом высоких стен, под которыми сгрудились наши наделы, словно поддерживающие укрепления изнутри.

Попасть на Дворцовую Площадь можно только через огромную арку – Врата Правителя, возведённые первым императором клана Пламени четыреста девяносто девять лет назад. Он же и основал город, в память о выигранном сражении, переломном в войне Чёрной Нити. Летописи повествуют, что на берегу реки повелел первый Сын Пламени сложить тела воинов, своих и чужих, павших в той битве, засыпать сверху дровами пополам с соломой (стоял жаркий месяц Светлой Земли) и поджечь. Три дня горел великий погребальный костёр, а когда пепел развеялся по равнине, на месте том был заложен город, Овара,[31]31
  «Wara» означает «солома».


[Закрыть] вскоре ставший Центральной Столицей. Город, в котором родились многие поколения моих предков. Город, всегда казавшийся мне средоточием памяти о страхе, боли и смерти, поражении и победе. Мой родной город. Белое тебе к лицу, Овара!

По кварталу Ночных Костров мы добрались до Врат Правителя, тоже увешанных лентами скорби, где я предъявил вечно хмурому привратнику свою печать. Мы пересекли опущенный по мирному времени мост. Ещё при первом государе был вырыт канал, и земля в речных объятиях превратилась в островок с обрывистыми, хорошо укреплёнными берегами. Так и появилась Дворцовая Площадь.

Дом наш расположен на её западном краю. Большинство моих родичей обитает здесь. Жилища представителей трёх других кланов – Древа, Земли и Металла – находятся в непосредственной близости от сердца города, но всегда за пределами внутренних стен. Что касается клана Воды, то после войны его потомки смешались с простонародьем, а чистая кровь сохранилась лишь на севере, в Тоси, древнейшей из трёх столиц.

– Прибыли, – я кивнул нарядному Ю и его спутнице, как только повозка остановилась перед входом.

Парадные арки домов выходят на улицу, почтительно взирая на Летнюю Резиденцию. Когда двор переезжает – такая толкотня стоит! И это несмотря на все правила, требующие уважительного отношения чиновников низкого ранга (обычно из семей, состоящих в отдалённом родстве с императорской) к придворным высокого ранга, родовитым и обладающим правом преимущественного проезда. Но положение – это одно, влияние – другое, а имя – и вовсе третье. Мой дед Кото-но Ринтаро двадцать лет занимал пост Министра Левой Руки, не будучи близким родственником семьи правителя. Да и брат наделён высочайшими полномочиями не по происхождению, а за заслуги перед отечеством. И всё же такие примеры редки, оттого и возникают споры. А ещё, мнится мне, вся эта бессмысленная суета и склоки, противопоставляющие заслуженные чины врождённой знатности – показатель общего смятения в рядах приближённых Сына Пламени, а также беспорядка в стране…

Что во дворце, то и на дворе… А что у нас во дворце? Скоро узнаем. Прямо напасти какие-то свалились на Алую Нить: только брат покончил с восстанием в провинции, как стали перешёптываться о проклятии, а теперь ещё и траур. Что-то будет?..

Я провёл гостей через красную арку парадного входа (с двумя птицами Хоо, гордо восседающими по углам) и по высоким дощатым подмосткам – к дому. Сосновый настил возвышается над землёй на полтора человеческих роста и пересекается с другими, такими же. Сад, разбитый под ними, выглядит совсем иначе, когда прогуливаешься по мощёным мелкой розовой галькой тропинкам. А сверху всё кажется маленьким, аккуратным и изумительно упорядоченным. Верхушки приземистых мандариновых деревцев качаются едва ли на высоте моей груди, наполняя воздух чарующим свежим ароматом. Я сорвал цветущую ветвь с мелкими капельками на сомкнутых из-за дождя лепестках и протянул её Мэй-Мэй; та рассмеялась, но дар приняла. Взор мой скользнул от лица девушки, сосредоточенно втыкающей белоснежное украшение в причёску, к земле, на тёмное пятно посреди сада. Место, где росло дедушкино любимое дерево, так и осталось нетронутым после его кончины: отец знал о нежной привязанности тестя и не позволил засадить этот участок цветами. Я поддержал его решение, зато братцу обгорелый пень как будто жить мешает! Хоно частенько заводит речь о том, чтобы выкорчевать этот мрачный призрак прошлого, но отец непреклонен. Редкое явление, когда речь заходит о старшем сыне.

Хитэёми-но Хидэ выделял его с детства, всячески потакая – в пределах разумного, конечно. Но, если что в отношении отца к нам двоим и задевало, то это равнодушие ко мне, а не любовь к Хономару, милому брату. Разве можно его не любить? Во всяком деле он первый, истинный наследник рода Хитэёми, в чьих жилах собрались лучшие капли его крови. А я, на пять лет младше, вылитый Кото, весь в мать и её отца. Тоже неплохо! До смерти дедушки я считал, что лучшей доли и желать нельзя.

Отец и мать не играли в моей жизни важной роли. Я уважал деда и преклонялся перед ним. Старик не баловал никого, но в глубине души я чувствовал: именно на меня он возлагает некие безмолвные надежды. И это льстило. Когда Хоно прогуливал занятия (бывший Левый Министр обучал внуков начертаниям, а также истории летописной и легендарной), ему не доставалось настолько крепко! Но я и небрежение науками выказывал реже – очень уж интересные вещи можно было узнать от деда. Даже Хоно, с его непоседливостью и жаждой действий, в упоении внимал рассказам о битвах прошлого, давнего и не столь отдалённого, дворцовых интригах, мрачных временах Чёрной Нити и светлых – Золотой (столь древней, что никто не помнит её предшественниц). Зато истории о необычайных происшествиях он считал и по сию пору считает нелепыми детскими сказками. Эх, познакомить бы его с юмеми и Мэй-Мэй! Жаль, нет сейчас брата в столице, и не вернётся он, пока не закончит осмотр гарнизонов севернее Овары и в Тоси, а это – надолго.

Слуги поприветствовали нас, когда мы переступили порог, и проводили в приёмные покои, где ожидал отец. Высокий и сутулый, с жёлчным выражением на немолодом лице, он даже вежливость соблюдал так, будто делал мне одолжение. Всё, как обычно. Впрочем, на гостей это не распространялось – как знать, кто они такие, и чем полезны. Люди, подобные отцу, легко достигают высокого положения при дворе, если действуют обдуманно и последовательно, и как бы невзначай. К сожалению, Хитэёми-но Хидэ лишён столь ценных качеств, необходимых для успешного продвижения по службе. Что не мешает ему болезненно интересоваться всем, что происходит при дворе – а это сейчас мне на руку!

Завершив церемонии, приличествующие встрече почтительного сына с родителем, я представил своих спутников. Разумеется, не вдаваясь в подробности относительно сновидческого дара ханьца и природы девушки-куклы. Последнюю я, по предварительному сговору, назвал госпожой Ю. Единственная и неизбежная ложь. О прочем же умолчал.

Хранить тайну гостей даже перед родными и близкими я решил ещё в пути. Во-первых, чужая. Во-вторых, кто знает, куда она способна завести? Памятуя о цели поездки… какой цели? Правильно, неизвестной, а посему разумно придержать язык. Да и не всякий сундук следует открывать; история несчастной Мицко – красочное доказательство сей древней мудрости. К тому же, долг перед Сыном Пламени превышает сыновний, а ведь юмеми зачем-то понадобился моему троюродному дяде! Вечером отправлю Дзиро с донесением в Судебную Управу. А завтра мне наверняка велят препроводить ханьца к императору. Тогда всё и прояснится. Хотелось бы верить.

Мать, возраст которой никак не отразился на изящном сложении, с обычным достоинством внесла саке, тепло поздоровалась со всеми и вернулась в свои покои, уведя Мэй-Мэй. Отец завёл ничего не значащую, но обязательную беседу с расспросами о благополучии Южной Столицы (можно подумать, сам не вернулся оттуда меньше месяца назад). Ханец вежливо заверил его, что в Кёо царит благодать, и выразил надежду на процветание великой Центральной Столицы Овары. Я добавил, что путешествие было омрачено лишь непогодой. Очередная недосказанность. И, наконец, спросил о том, что терзало меня с того самого мгновения, как повозка миновала Алые Ворота:

– Поведайте, о ком скорбит наша столица?

– Скончался принц Таката, – кратко сообщил отец.

Я с удивлением и некоторым облегчением посмотрел на него. Потеребил верхнюю губу и, встретив недовольный взгляд Хитэёми-но Хидэ, поспешно сложил руки на коленях.

Второй сын императора был крепким, как бык, мужчиной немногим старше меня, если чем-то и обделённым, то никак не жизненными силами. В то время как наследный принц Тоомаро и Коори, третий сын моего дяди, пошли здоровьем в родителя, никогда не отличавшегося телесной мощью, заподозрить среднего отпрыска даже в обычной головной боли не могло самое воспалённое воображение. Чтобы голова болела, в ней должно что-то находиться, а Таката на протяжении всей своей жизни доказывал обратное.

Я его недолюбливал, а брат – откровенно презирал, частенько сталкиваясь с ним по долгу службы. Кто-то внушил бестолковому увальню, что он – непревзойдённый воитель, и тем самым нанёс удар честолюбивым помыслам Хономару. Избавление государственных дорог от разбойного люда, столь успешно начатое последним, сразу же пошло на спад, как только стражу возглавил могучий принц, упивающийся назначением из чистого злорадства. К сожалению, это не препятствовало ему упиваться в прямом смысле. Однажды мой брат и его люди едва не погибли, исправляя оплошности начальства, после чего Сын Пламени, отринув отцовскую любовь, передал полномочия Хоно, за что Таката невзлюбил прежнего подчинённого ещё сильнее. С тех пор вражда протекала меж ними вяло, но неустанно, как наша медленная река, несущая потоки вдоль Срединной равнины в Млечное море.

Интересно, что скажет Хоно, узнав о гибели недруга? И как хорошо, что братец сейчас на севере. На душе спокойнее…

– Что же случилось с принцем? – спросил я отца.

– Говорят, отравление несвежей рыбой, – поморщился тот, всеми силами стараясь показать, что случившееся его не радует. Если моего брата надутый болван раздражал, путаясь под ногами, то отец исходил ядом при одном упоминании имени человека, покусившегося на права – да что там, жизнь – возлюбленного сына! Признаться, я не терпел Такату за то же самое, а ещё за скудоумие: качество, способное отвратить меня от любого.

– И давно?

– Четвёртый день, так что прибыли вы вовремя. Завтра закончится основной траур, и можно будет отпраздновать ваше благополучное возвращение и наше с уважаемым господином Ю знакомство. Посему, – он бросил взгляд на гостя, – смиреннейше прошу прощения, что не чествую вас, как подобает, в этот исполненный скорби день!

– Ваш дом – образец гостеприимства в тяжелые для страны времена, Хитэёми-сама! – вежливо ответствовал Ю. Я подавил ухмылку: с уходом Такаты ноша государства, на мой взгляд, изрядно облегчилась. Да, мне нисколько не жаль напыщенного глупца, озлобленного на нашу семью! Разве что самую малость. Должно быть, стыдно умирать столь нелепой и низкой смертью…

Отсидев положенное время, мы дождались, когда отец сошлётся на срочные дела, и благовоспитанно удалились на осмотр сада. Это соответствовало и установленному порядку и, что немаловажно, моим желаниям.

– Усопший был человеком, недостойным добрых слов? – полюбопытствовал Ю, как только мы устроились на бамбуковом настиле под мандариновым деревом. Морось прекратилась, хотя небо осталось пасмурным. Похолодало.

Я вздохнул. Не получается у отца скрывать чувства.

– Скорее, не каждого посетит вдохновение, дарующее эти самые добрые слова. Хотя Мунэо-но Анноси оно наверняка посещает…

– Кто он? Распорядитель ритуалами? – предположил мой собеседник.

– Если бы! Придворный летописец! Из низших, а возвысился благодаря умению составлять льстивые и недостоверные хроники, – буркнул я.

– Как у вас всё сложно… – юмеми, улыбнувшись, погладил тонкий мандариновый стволик, после чего осторожно прислонился к нему. Слуги разыскали нас, и теперь маленькие чашечки саке многообещающе согревали пальцы. Праздновать возвращение запрещено, но поскорбеть о судьбе безвременно почившего принца – дело благое? Да, надо не забыть позвать Дзиро. Вот отдохнём немножко…

– Сложно? – я отставил опустевшую чашечку и лениво потянулся. Тело охватила усталая истома, разговаривать не хотелось. Ещё раньше я обнаружил, что в обществе ханьца слушать тишину не менее приятно, чем вести увлекательную беседу. Да и что остаётся, когда ваш спутник на любые расспросы предпочитает смеживать веки, изображая крепкий сон? Волей-неволей научишься получать удовольствие от совместного молчания.

– Угу… – южанин прищурился, будто сытый кот. Мысли прочёл, не иначе! – Сложно. Но занимательно. Ты даже не представляешь, как меня тянет полюбоваться на этого вашего императора!

Кабы напиток был у меня во рту, я бы, несомненно, поперхнулся. Наглец! Лишённый не только почтения к святыне, но и чувства самосохранения. А ну как возьмёт – и ляпнет такое при дворе? Или ему нечего опасаться? Терпение, Кай. Завтра, завтра всё узнаем.

– Но пока меня больше всего занимает… не угадаешь, что! – продолжал тем временем юмеми, сделав вид, что не заметил моего негодования.

– Мэй-Мэй? – осведомился я.

Тот замахал руками.

– Вовсе нет, я полностью полагаюсь на гостеприимство твоей семьи. Да и сама девочка не пропадёт. Если пожара не будет, – добавил он, искоса взглянув на меня.

Я пропустил подначку мимо ушей и плеснул саке нам обоим.

– Так что же тебя занимает?

– Вон тот обгорелый пень, – юмеми, обернувшись, указал на останки Хозяйки.

– Все удивляются, – кивнул я и вкратце просветил гостя.

– А, священное дерево, – понимающе протянул тот. – Понятненько.

– Что именно? – заинтересовался я.

– Это место обуглено, если говорить образно. Я о самой земле, на которой росло дерево. Знаешь, что бывает, когда на свежей траве устроишь большое кострище?

– Выжженное пятно, – быстро ответил я. – На долгие годы.

– Вот и там всё будто выжжено. Какой-то силой, которой уже нет, а след остался. И годами будет оставаться, как ты верно подметил. Пока новой травой не зарастёт.

– Значит, мой братец Хоно прав, подбивая отца выкорчевать остатки криптомерии, перепахать землю и засадить её камелиями в угоду матушке? – уточнил я, не совсем понимая, о чём говорит юмеми. О том, что видит или… о том, что чувствует?

– А твой брат хочет избавиться от дерева? – пожал он плечами.

– Ну… да.

– Ещё занимательнее, – промурлыкал он. – А ты сам? – острый взгляд метнулся в мою сторону.

– Раз это память о дедушке, пускай стоит. И, понимаешь… хорошее оно было, это дерево, – смущённо добавил я, встретившись с усмешкой Ю. – Последние следы исчезнут – и будто не существовало его на свете. А такое красивое росло!

– Не знаешь, почему дед его так назвал? – ханец направлял беседу в нужное ему русло. Какое?

– Хозяйкой? Не представляю. Всегда звал, сколько себя помню. Наверно, потому что она присматривала за нашей семьёй долгие годы. Была выше всех деревьев в саду. Можешь у Дзиро спросить, вдруг ему известно? Он прежде деду служил, до самой его смерти.

– Спрошу, – пообещал юмеми.

– Источник твоего интереса скрывается – как ты выразился – в земле, выжженной некоей силой?

Собеседник кивнул, лихо опустошая новую чашечку.

– На такой почве цветы не приживутся, можешь передать своему брату. Если и примутся… впрочем, нет, и не сажайте.

Я присовокупил довод к остальным.

– А на досуге надо бы здесь подремать, – ханец обнял локтем мандариновый ствол и изобразил на прекрасном лице высшую степень умиротворения.

– Да хоть сейчас, любознательный ты человек! Главное, не забудь поделиться увиденным! – Я с неохотой покинул насиженное место, предварительно наполнив чашечку Ю. – Позволь ненадолго отлучиться. Можешь придремнуть, а можешь… тут ещё изрядно осталось, в бутылке. Я мигом – только проверю, всё ли готово!

Но моим намерениям переговорить с Дзиро было суждено слегка потесниться.

– Кай! Старина, ты вернулся! Я тут каждый день считаю! – весёлый голос из-за спины заставил меня подпрыгнуть за мгновение до того, как я оказался в приятельских объятиях друга детства, Татибаны-но Ясумасы.

Говорят, мы с ним похожи. Одного роста, равно тонки в кости, волосы в детстве – и те были сходного оттенка. У Хоно – чёрные, отливающие синевой, что украшает спелые сливы. А у нас с Ясумасой – посветлее, цвета коры камфорного дерева. Да мы и родственники с ним, по покойной бабушке. Дальние.

Наставники частенько нас путали, особенно поначалу. На самом-то деле, стоит приглядеться – мгновенно разберёшься, кто есть кто. Ясу куда серьёзнее меня. И упрямее. В детстве это проявлялось даже сильнее, чем теперь. Ему было непросто сходиться с людьми, и во многом это вина ещё одного различия меж нами. Если я могу, не напрягая зрения, разглядеть, что за добычу несёт по небу ястреб, то мой друг, по его собственному меткому выражению, слеп, как ныряльщик за жемчугом. Говорят, когда открываешь под водой глаза, кажется, будто смотришь через тонкий шёлк. Именно таким, мутноватым и размытым, видит он окружающий мир. Если наставник по стрельбе из лука восхищался моей зоркостью, не уставая попрекать несобранностью и торопливостью, то Ясумасу обучать было приятно, но бесполезно. Он упорно тренировался, последовательно и терпеливо. Отрабатывал постановку ног, рук и тела, спуск тетивы. Не добился лишь одного – попадания в цель. Какова истинная причина беспрестанных промахов, окружающим было невдомёк. Учителю он жаловался то на соскользнувшую стрелу, то на спазм в плече, то на мнимые рассеянность и бездарность. И, поскольку упражнялись мы, скорее, порядка ради – не лучников же из нас воспитывали – секрет Татибаны-но Ясумасы так и остался известен немногим. Пожалуй, только его родителям да мне.

Кстати, иногда я подменял бедолагу. Например, на торжественном показе наших достижений. И, как водится, выстрелил за друга лучше, чем за себя. Точнее, за себя я вообще промазал, на радостях и впопыхах, поскольку переоблачались-то украдкой и на скорость. За спиной у трёх чиновников и сенсея, изрядно удивлённого тем, что худший из его учеников выступил блистательнее всех. Или притворяющегося, что удивлен: уж Ясу так ему глаза намозолил, что заметить подделку учитель был обязан. Но не заметил. Полезное умение – избирательная зоркость!

Зато мечом Татибана владеет отменно. Конечно, до моего героического брата ему далеко, нет опыта настоящих битв. Но, доставая тати, он чудесно преображается: исчезает бьющийся об углы нескладёха и возникает боец, танцующий со смертью в руках. Он перестаёт спотыкаться, и всё его существо начинает источать аромат близкой опасности. Даже зрение, говорит, проясняется. Наставлял его лучший из лучших в своём деле, непревзойдённый Исикаге Таро. Как и брата. Исикаге-иэмото[32]32
  Иэмото – не просто учитель, но основатель новой школы – хоть боевых искусств, хоть танцев.


[Закрыть] мог позволить себе выбирать учеников. К примеру, меня эта живая легенда прогнала с первого занятия, когда на простейший приказ вынуть меч я отозвался столь рьяно, что чуть не рассёк лоб не ожидавшему такой прыти мастеру. Никакие посулы отца, никакие уговоры не смогли унять немилость Исикаге-иэмото, а потому я занимался у менее знаменитого мечника, Катоси-сенсея, и выдающихся успехов не достиг. Но от меня и не ожидалось.

В довершение к вышесказанному, Ясу преуспел не только во владении тати, но и в поэтическом искусстве. Он умеет чётко изложить то, что я способен лишь смутно ощутить. И так изложить, что сердце замрёт от восторга. Он упорен и трудолюбив, может на протяжении дзю не расставаться с тушечницей и кистью, и слова, перенесённые на бумагу его рукой, изящны и тонки как по смыслу, так и по начертанию. Полная противоположность мне. И огня в нём больше. А ещё, в отличие от меня, он до сих пор по-детски верит в истинную любовь, и что когда-нибудь отыщет ту, которая ему предназначена. А потому воздерживается от легкомысленных отношений – духовные устои не позволяют. Впрочем, и супругу выбирать не торопится. Такое упрямое безбрачие единственного сына сильно печалит его семью и, более того, вызывает ряд недостойных предположений при дворе. Однако в лицо их предпочитают не высказывать. Жизнь куда дороже возможности поглумиться над прекрасно владеющим как словом, так и оружием Татибаной-но Ясумасой, приближённым шестого ранга!