Текст книги "Радужная Нить"

Автор книги: Асия Уэно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

Намяв друг другу бока, мы вернулись в общество юмеми, которого Ясумаса заметил лишь после моих слов. Ханец будто слился со стволом. Я познакомил их, вкратце пояснив, что именно за ханьцем меня отправляли в Кёо, а подробности разглашать не велели. Не могу обманывать Ясу, даже пытаться не буду.

Снова потянулись за чашечками. Явится ещё кто-нибудь – и я уже не вспомню, зачем хотел увидеть Дзиро! Но кто может прийти? Брат в отъезде, Татибана прискакал (по зову саке, не иначе), а больше друзей у меня нет. Так, приятели… Девушки забыли о моём существовании, да и путь им сюда заказан. Эх, соскучился я по женскому обществу за полгода вынужденного отшельничества в Зимней Резиденции! А по Ясумасе – и того сильнее, хотя расстались мы совсем недавно. Но ведь всю Тёмную Половину – ни выпить вместе, ни поговорить по душам! Так, виделись изредка…

Я удостоверился, что в семействе друга всё благополучно, и поинтересовался, что он думает о последних оварских новостях.

– Ты о Такате? – уточнил тот, скривившись, поскольку всецело разделял мои чувства по отношению к среднему принцу.

– А разве ещё что-то случилось? – я воззрился на него. Ясу пожал плечами, и я решил не настаивать. Обычно он рассказывает всё без утайки. Не хочет говорить при юмеми?

– Так, по мелочи, – наконец, произнёс он. – Обокрали дом Китамуки, что из клана Земли. Но это было на прошлом дзю. Говорят, уже и грабителей поймали, и похищенное вернули. Что ещё? Ах да, Сэтта переехал в дом Такиги.

– И какую же из сестрёнок он выбрал? – улыбнулся я.

Человек этот вызывал у меня некоторую приязнь. Проиграв Ясумасе в поэтическом соревновании, одном из тех, что проводятся в ночь осенней луны, он вёл себя достойно и воспринял поражение легко, как подобает благородному мужчине. После этого мы втроём не раз коротали время за чашечкой-другой чая, а то и чего покрепче.

– Старшую, конечно.

Как предсказуемо! А младшая-то, певчая птичка, нравилась Сэтте больше! Другая красивее – ожидать, пока её выдадут замуж, чтобы заявить о правах на младшую девицу, не пришлось бы. Но нет, поступил согласно рассудку, ведь именно за старшей закреплён дом в квартале Северных Туч. Не победить ему Татибану и в следующем году!

– А Таката? – перевёл я разговор с темы печальной на тему… ещё более печальную.

– А Таката уже ни на ком не женится, – фыркнул мой друг, покосившись на Ю.

– Принц действительно отравился рыбой? – спросил молчавший доселе юмеми.

– Меня там не было, но говорят – да.

«Странно, до жары ещё далеко, чтобы рыба портилась», – в голову постучалась мысль, от которой сделалось неуютно:

– Что с хозяином харчевни?

– Зарублен на месте доверенным слугой принца, а семья изгнана из столицы, – вздохнул наш собеседник. – Но мы будем помнить его вечно! Мы будем называть именем этого святого подвижника детей! Такатиных, конечно. Знаешь, сколько их осталось?

– Да ладно тебе, – проворчал я. – Нельзя быть таким злопамятным.

– Кончина принца омрачает твоё сердце? – ухмыльнулся Ясу.

– Моё – нет, а дядино – да, – отрезал я. – Какой-никакой, а сын.

– Нельзя быть таким добрым, – пробормотал тот, но удержался от дальнейших колкостей.

– Ладно, – я в который раз попытался исполнить служебный долг. – С вами хорошо, но на двоих и саке крепче, так что придётся вам некоторое время скорбеть без меня. Как разрешу домашние вопросы, так и вернусь.

Очутившись в стенах родного дома, я велел послать за Дзиро и составил донесение в Судебную Управу. На самой дорогой бумаге начертал лучшей из кисточек:

Верховному Судье,

приближённому двенадцатого ранга при дворе Сына Пламени

почтенному Исаи-но Нобору

Приближённый пятого ранга Хитэёми-но Кайдомару кланяется и сообщает, что приказ, данный ему первого Дня Углей месяца Светлой Воды, выполнен, и указанное лицо согласилось оказать честь дому Хитэёми.

Вот и всё. Я запечатал послание. Судья – один из младших зятьёв императора и, разумеется, действовал по повелению последнего. Иначе оттиск на выданном мандате был бы другим – от личной печати Исаи-но Нобору, пяти тяжеловесных знаков, хитро переплетённых меж собой.

И всё-таки, почему дядюшка не переговорил со мной лично? Наверно, скрывает заинтересованность от остальных придворных. Как любопытно!

Я отдал бумагу Дзиро, и тот, брюзжа себе под нос, поковылял к воротам. Надеюсь, успеет доползти до Управы, пока та не опустела! Сам же поспешил к оставленным на произвол судьбы гостям.

Последние были весьма далеки от того, чтобы лить по мне слёзы. Ещё издалека я заслышал жизнерадостный голос Ясу, повествующего о некоей красотке, которая столь долго снимала с себя многочисленные платья, слой за слоем, что её поклонник взял да заснул на девятом по счёту, и попытка девушки настроить дружка на любовный лад провалилась. История незамысловатая, но Татибана в совершенстве владеет даром рассказчика, и прервать его граничит с кощунством.

Я дождался развязки, из которой следовало, что всех придворных дам скосила новая мода: не надевать более двух утики. Это вызвало шквал возмущения отцов, братьев и супругов, потребовавших от императора восстановления привычного порядка вещей специальным указом. Что думал на сей счёт сам государь, пока оставалось никому не ведомо, поскольку неожиданная кончина среднего сына и траур временно приостановили противоборство Инь и Ян. Сам Ясумаса склонялся к точке зрения прелестниц, полагая, что по весне лишь деревьям пристало одеваться листвой, а животным и женщинам подобает менять зимний мех на летний, а двенадцать слоёв шёлка – на два.

– Ещё одна свежая сплетня? – рассмеялся я, и мой друг кивнул. – А с кем всё это случилось, поведаешь?

– А я не сплетник, и имён не упоминаю! – сделал неприступное лицо Ясу. – Меня повеселила сама история как таковая. Вот я и решил поделиться с господином Ю.

– Поучительный случай, а вы, господин Татибана – превосходный рассказчик, – поклонился тот в ответ.

Надо же, как быстро поладили! Не мне говорить, я и сам сделал это с неподобающей поспешностью. Но мне-то обстоятельства знакомства с юмеми не оставляли иного выбора! А Ясу… Может быть, причина в том, что Ю – человек, с которым чувствуешь себя чрезвычайно легко и приятно? При всей его непохожести на моих знакомых. А возможно, благодаря оной. Совершенство или нет мой загадочный гость, но многие общепринятые пороки ему не свойственны. Так мне кажется. Впрочем, это не делает его безобидным – скорее, наоборот. С высоты жизненного опыта я едва ли смогу предсказать действия юмеми, просто потому, что не встречал ему подобных… И мой друг детства, наверняка – тоже, а посему…

– Нижайше прошу прощения, но пора отвлечь твоего терпеливого слушателя, – обратился я к приятелю, растряхивающему последние капельки саке по чашечкам. – Мы подготовили для столь значительной и почтенной особы лучшую комнату.

– А разве я – не значителен и не почтенен? – шутливо возмутился тот.

– А ты остаёшься ночевать? – с надеждой спросил я. Изумительно! У Ясумасы, в связи с занимаемой им должностью Малого Хранителя Записей Империи, работы хватает, и вытащить его хотя бы на дружескую пирушку – великое достижение. Без важных причин он не соглашается.

– Если позволишь. Конечно, – Ясу вспомнил о чём-то и хмыкнул, – моя семья снова будет разочарована, что ночевал я не у благородной девицы в десятке-другом утики, а у тебя.

– Они недовольны моим происхождением, – я схватился за рукоять тати и сделал зверское лицо, – или тем, что я не оборачиваю вокруг себя столько ткани?

– Нет, кое-чем другим, но ты слишком невинен, дитя моё, чтобы я стал распространяться подробнее, – отпарировал Ясумаса, и мы расхохотались: обычно так говорю я, когда рассказываю о любовных похождениях и подначиваю своего нравственно-устойчивого друга.

– Зато я не отказался бы от подробностей, – встрял любопытный ханец. – Или сначала требуется доказать вам отсутствие невинности?

Спустя мгновение хохотали уже трое.

Глава 8
Опека

(Ночь между Третьими Днями Земли и Руды месяца Светлой Воды, 499-ый год Алой Нити)

– Кай! Кай!

– Ну что? – я лениво перевернулся на бок… и почувствовал, что не сплю. Нет, наоборот: сплю, да ещё как! Иначе с чего бы оказался в саду, где возвышается Хозяйка – живое, статное дерево? Такое могучее!

Я задрал голову, внезапно ощутив, что окружающее пространство выглядит непривычно обширным, и тёмно-свинцовый свод небес давит на меня. Почему я такой маленький? Или?.. Взглянул на ладони. Детские руки, припорошенные землей. Что же я делал? Копал яму? Помогал дедушке с прополкой, которой он так любит заниматься, невзирая на положение благородного человека?

– Кай-тян! Ты меня слышишь? Игра в прятки отменяется, посмотри на небо!

Голос брата. Доносится издалека, с другого конца сада. Меня скрывают мандариновые деревца, ещё нагие, и пышные кусты камелии, алой и розовой. А если я, к тому же, спрячусь за ствол?..

– Кай-тян! Выходи! Я бросаю искать, слышишь?!

Всегда так! Сам согласился со мной поиграть, а теперь – на попятный. Эка невидаль, туча! Крыша – она ведь рядом, спрятаться ничего не стоит. Да и крона прекрасно защитит от дождя. Вон, какая густая! Я снова посмотрел вверх, на мрачное небесное чудовище, довлеющее над нашим садом. Страшно! Но я буду смелее, чем Хоно! И вообще, это он вредничает, потому что устал меня искать и желает сохранить лицо. Не любит проигрывать. А я чем хуже?

Осмелев, я показал небесам язык. Тоже мне, туча! Так, облачко чёрненькое. Будто приклеилось к нашему саду, ведь над соседними домами голубое весеннее небо. Это особая тучка, прилетевшая с горы Рику, чтобы полить мамины цветы!

– Ка-а-ай! Живо домой!

Так и знал, что кое-кто наябедничает дедушке. Что за невезение?! Разве его ослушаешься, деда?

Я уныло отлепился от ствола. Кажется, матушка снова будет распекать меня за новёхонькую хандзири,[33]33
  Хандзири – часть повседневной одежды мальчика из знатной семьи, надевается поверх хитоэ и штанов (нубакама или сасинуки), представляет собой укороченное спереди, до щиколотки, и спускающееся сзади до пола одеяние, уменьшенную копию взрослой каригину или хои (охотничьего платья), обычно цвета молодых побегов. Как и у каригину, в широкие рукава продета лента, цвет которой определяется «цветом» клана.


[Закрыть] вымазанную в смоле…

– Иду-у-у!

Подёргал на прощание одну из алых лент, опоясывающих криптомерию, и вышел из-под кроны Хозяйки.

Дед ждал меня, укоризненно взирая с подмостков. Он открыл рот, чтобы сказать что-то строгое, но голос его потонул в оглушительном грохоте.

Из тучи вырвался ослепительно-белый дракон и ринулся на меня. Именно в таком виде предстала передо мной молния, и я сразу понял, что это боги наказывают меня за непослушание. Даже рук вскинуть не успел: колени подкосились, и я с размаху сел на землю.

Треск над головой и движение ветвей, неуловимое и стремительное – словно изумрудная волна вспенилась полумесяцем. Я вспомнил цунами, которыми стращал Дзиро. Дерево, теряя хвоинки и засохшие веточки, выставило щит, оберегая меня от погибели, и дракон с размаху ударился об него. Ветви застонали, словно от боли, но не отпрянули, а, напротив, оплели противника, давя его и смиряя. Безуспешно…

Огонь… Так быстро… откуда столько огня?!

– Кай! – дед, как молодой, спрыгнул с настила и уже мчался ко мне, путаясь в длинном подоле. Я продолжал сидеть, обездвиженный страхом. Добежав, он схватил меня и поволок прочь от дерева. Я смог лишь оглянуться. Крона трепетала в гудящем пламени: мне казалось, Хозяйка кричит, будто живая. Ветви вздымаются и опадают, словно руки, корчатся…

– Дедушка! – силы вернулись ко мне, когда я попытался вырваться из тесной хватки. – Дедушка!!! Криптомерия! Она же горит!

– Замолчи! – дед поставил меня на землю и ударил по лицу, наотмашь, очень сильно. Так он меня не бил никогда. Если и наказывал, то беззлобно. – Она уберегла тебя, этого мало?!

Слёзы хлынули из глаз – от удара, обиды и ещё чего-то, что я не мог распознать.

– Но она же умрёт! – прокричал я, задыхаясь от плача.

– И я снова бессилен отвратить от неё смерть, – неожиданно тихо и равнодушно сказал дед, отпустив меня, и непонятные его слова нанесли мне новый удар.

К нам подбежал Хоно, встревоженный так, как бывают встревожены лишь взрослые люди.

– Быстрее, под крышу! Сейчас как громыхнёт! – резко выкрикнул он и поволок меня за руку, оглядываясь на деда. – Дедушка, живее!

Ох, и досталось бы ему раньше за подобные слова! Но теперь наш дед ничего не ответил и съёжился, словно молодость, вернувшаяся к нему в миг опасности, покинула тело, унеся с собой остатки жизненных сил. Я увидел, как он, опустив плечи, последовал за нами шаркающей походкой глубокого старца. Меня вновь пронзило неведомое доселе чувство, когда в груди набухает тяжёлый холодный ком, разрывая сердце на части, на части…

И лишь когда мы втроём, с крыльца, смотрели на догорающий остов дерева, я понял, что первый раз в жизни ощутил глубокое беспросветное горе.

Я ревел, прижавшись к Хоно, а с неба не упало ни капли дождя. Туча растаяла в синеве, ушла по солнечным лучам – и это было так неправильно, так несправедливо…

– Теперь ты всё вспомнил, Кай? – голос юмеми вырвал меня из плена тягостных чувств. Когда же я снова стал взрослым… и стал ли? Ничего не вижу… однако даже полная темнота сейчас лучше, чем яркий свет!

– Бывает, люди горюют о чём-то настолько сильно, что печаль грозит уничтожить их изнутри, – продолжал Ю. – Тогда память выталкивает из себя причину скорби, словно тело – занозу. В той или иной степени это удаётся. Случившееся так потрясло тебя: молния, страдания дерева, смерть деда – что ты уже через год забыл все подробности той злосчастной грозы. А брат и не напоминал. Остальные, как я догадываюсь, не присутствовали?

– Так вот, почему он мечтает выкорчевать пень! – догадался я. – Чтобы я никогда и не вспомнил.

Да, в этом весь мой брат, ограждающий меня от забот. Разве можно его не любить?

– Тебе виднее, я-то с ним не знаком. А вот твоё стойкое нежелание засадить это место цветами вполне объяснимо. Ты чувствовал себя виновным всё это время, да? Глубоко-глубоко в душе, сам не сознавая, что тебя терзает…

Я сглотнул. Если и чувствовал – что с того? Разве эта вина – не заслуженная? Если бы не моё детское упрямство…

– И напрасно. Молния всё равно ударила бы в дерево. Не важно, находился под ним ты или нет.

– Нет, важно! Я уверен… то есть, я знал, что боги послали её за мной. За мной, понимаешь?! – выдавил я, ощущая себя всё тем же перепуганным мальчишкой, что и раньше.

– Не понимаю, – спокойно возразил тот. – Не понимаю, каким таким проступком мог разгневать обитателей Небес малолетний сорванец? Если бы они истребляли всех непослушных детей, страна давно бы опустела, поверь моим словам. Может быть, на твоей душе имеется тяжкий грех?

А ведь он прав! Я рос обычным ребенком, смирнее того же Хоно. Учился прилежно, почитал старших. Упрямился, и то редко, вот как в тот раз. Проказничал в меру и не со зла. А куда метила молния: в меня или ветку надо мной – попробуй различи!

Говорят, в грозу опасно укрываться под высокими деревьями. Тогда я этого не знал.

Немного порывшись в памяти и не откопав воспоминаний о преступлениях ужаснее, чем украшение приёмной отца «висельником», изготовленным из старых косодэ и деревянной статуи Они[34]34
  Они – демонические великаны с рогами и лицами красного или синего цвета, в преданиях всегда враждебны людям. Известна также одержимость Они.


[Закрыть] и повешенным под потолком, на радость гостям, я покачал головой.

– Вот видишь. Внушил себе глупость несусветную, сам себя заклеймил – как часто я сталкиваюсь с подобным, кто бы знал!

– Но, – горькие воспоминания решили меня не покидать, – если бы не моё непослушание, дедушка не стал бы свидетелем гибели Хозяйки, не испытал бы потрясение и, может быть?..

– А ты помнишь, как твой дед относился к священному дереву? – не дожидаясь очевидного ответа, он продолжал. – А его слова, последние слова?

– Ничего не понял, – признался я.

– Я тоже. Будем надеяться, что Дзиро как его доверенный слуга, а ныне – твой, сможет хоть что-нибудь прояснить.

– Но его ведь не было с нами… – я всё ещё вяло сопротивлялся. Ю это заметил.

– Людям так нравится пятнать совесть надуманными грехами! – раздражённо воскликнул он. – Хватит, Кай! Ты рассудительный и вдумчивый человек, не разочаровывай меня.

Я усмехнулся, сам того не ожидая. Для особы, постоянно намекающей на мою торопливость и подверженность чувствам, заявление отличалось изрядной непоследовательностью.

– А те качества, о которых ты говоришь, и которые действительно тебе присущи – раз уж ты любезно о них напомнил – отнюдь не противоречат способности размышлять. Ты умеешь думать и рассуждать. Знаешь, скольким этого не дано?

На сердце потеплело. Вот так, одна похвала – и где мои печали?

– А это потому, что твои чувства переменчивы, – вздохнул юмеми. – Впрочем, сейчас оно к лучшему. Осознавать, насколько подвержен действию лести или похвалы, уже немало.

– А ты хвалил или льстил? – уловил подвох я.

– Немножко того, немножко другого, – звонко рассмеялся ханец. – Пробудись, о светоч разума! Утро наступает.

И я открыл глаза в собственной опочивальне. Ю рядом не было, да и незачем ему сидеть у изголовья тех, кто возвращает утраченное. Мир Грёз и впрямь ведёт, куда захочешь. Можно любоваться далёкими мирами, непостижимыми разуму смертных. А можно шагнуть назад, в детство…

Я раздвинул сёдзи. Первые лучи рассвета, приглушённо-ласковые, струились по мирному саду, и лишь тёмные очертания пня нарушали гармонию покоя. Теперь, когда я знаю, что побуждало меня цепляться за остатки прошлого – не послушаться ли брата? Не избавиться от них? Отец под двойным напором не устоит.

Да, так я и поступлю.

Над вершинами мандариновых деревьев показался краешек солнца, золотистого, словно созревающий плод, и яркие блики зашевелились в кустах, придав очарование даже чёрному пятну обгорелой древесины.

Если его убрать – разве не будет наш сад казаться пустым, незавершенным?

Его место – здесь. Пусть остаётся.

И напоминает мне о дедушке и его неразгаданной тайне.

– Кай-доно, пора вставать! На дворе – солнышко.

Что, опять?! Да сколько можно! Пусти юмеми в дом…

– Молодой господин! Не изволите ли проснуться? Вода остывает. Разве можно засиживаться с гостями до поздней ночи?

Тут я осознал, что снова задремал, и будит меня Дзиро, а вовсе не Ю.

Возможно, кто-нибудь другой на моём месте был бы недоволен, что ему прислуживает человек в преклонных летах, доставшийся по наследству ещё от деда – но только не я! С Дзиро не пропадёшь, хитрец знает, что к чему, и слова во рту не считает. Выручит из любой передряги, не уговорами, так мечом. Для своего возраста он весьма лихо с ним управляется. Пожалуй, что лучше меня…

Но главное, старик всегда со мной искренен. Лжи я от него не слышал ни разу в жизни. Равно, как и грубой непочтительности. А присматривал он за мной с детских лет, с того самого дня, как меня торжественно облачили в первые мужские одежды. Ясумасу тоже поручали заботам личного слуги, молодого парня, но их отношения и на четверть не были столь доверительными и задушевными, как у нас с Дзиро.

Конечно, при дворе он тщательно изображает подобострастие и слепое повиновение, но то при дворе! Наедине я то и дело ловлю себя на ощущении, насколько снисходительна его опека. Иногда это выводит из себя…

К счастью, отец, требовательный к правилам и стремящийся устроить всё «как у людей», никогда не предлагал мне сменить слугу на более молодого и расторопного. Объясняется это тем, что Хитэёми-но Хидэ не балует младшего отпрыска, или какими-то другими причинами – не знаю. Впрочем, Дзиро исполнителен, честен и предан – чего ещё желать? Отправляясь в Южную Столицу, я был недоволен разве что дрянной повозкой и отказом родителя дать подходящую. Но не сопровождением в лице пожилого слуги… и друга.

Я открыл глаза и поприветствовал старика сонной гримасой. Тот задвинул за собой фусумы и поставил рядом с ложем медную чашу для умывания. Я лениво опустил в воду мизинец: горячая, можно не торопиться и ещё немного побездельничать.

– Управа удостоила ответом моё скромное послание? – язык слегка заплетался от сна, а может, и по причине, упомянутой Дзиро. Мы с Ясумасой и юмеми изрядно засиделись вчера вечером, вот только ничего дельного не высидели. Зато прекрасно провели время!

– Да, молодой господин. Только что доставили.

Слуга выудил из рукава небольшой моккан[35]35
  Моккан – бамбуковая письменная дощечка.


[Закрыть] с ответным посланием. Хорошее настроение мигом улетучилось. Ну да, для обыденности бумаги не напасешься, а деревянная табличка – предмет многоразовый. Написал, соскоблил и написал снова. Я потарабанил по ней. Ишь, какая тонкая, в пальцах звенит. Отыграв до конца куплет разудалой песенки, услышанной вчера в исполнении Ясу, я резко выдохнул и зашвырнул моккан в угол. Содержание оказалось до отвращения скупым и предсказуемым: никто не стал бы доверять открытой поверхности сведения, не предназначенные для широкого круга лиц. Начертали бы на бумаге тонкой кисточкой, да запечатали, как приказ в Кёо – другое дело. Увы, чего и следовало ожидать: благодарим тебя, Хитэёми-но Кайдомару, за расторопность, можешь быть свободен, а дальнейшее тебя касается не больше, чем этой бамбуковой дощечки, давно отслужившей свое. Общий смысл именно таков.

– Господин мой расстроен? – участливо спросил Дзиро.

– А ты будто неграмотный? – буркнул я, придвигая к себе чашу.

– А вас будто не похвалили? – старик гладко выскобленным подбородком указал на пренебрежительно отброшенную табличку. – Может, ещё и наградят чем. А то и ранг повысят!

– Ага, сразу до двенадцатого, а тебя сделают Левым Министром, – представив нарисовавшуюся картину и то, как упрямый старикан будет наводить свои порядки, я фыркнул. – За что ранг-то повышать, за пару дзю пути? Ты как скажешь… Да и не в ранге дело, а награда – что мне награда? Хочешь, тебе отдам?

– Зачем? – опешил Дзиро.

– Вот именно, зачем! Зачем она мне? Я бы предпочёл узнать, ради чего возвращался в Южную, с какой целью вёз ханьца ко двору. Доверие – вот лучшая благодарность. А не слова, деньги да чины. – Я плеснул в лицо водой. Слуга что-то тихо произнёс, разворачивая полотенце.

– Что-что?

– Совсем, как дед, – повторил тот.

– О чём это ты? – я последний раз набрал в ладони воды, ополоснул и вытер лицо.

– Дед ваш, Кай-доно, таким же по молодости был. Всегда до сути вещей доискивался, не довольствуясь тем, что известно каждому. Таких людей, господин мой, часто ценят, да редко любят. Иногда до правды докапываться не следует или хотя бы любопытство надобно скрыть – если дозволено мне, старику, совет вам дать.

Тон его был отнюдь не просительный. Знает, прохиндей, что ему-то дозволено сначала давать советы, а потом спрашивать разрешение. Или не спрашивать вовсе. Ещё моему деду верность доказал. А кстати…

– Присядь-ка, Дзиро. Скажи мне, коли заговорил о дедушке: ты знаешь, почему он так любил священную криптомерию, которую разбило молнией?

Я указал за окно. Старик молча посмотрел мне в глаза, и в его взгляде читался утвердительный ответ. Знает.

Кратко, не вдаваясь в подробности, я пересказал свой сон. О роли юмеми и последующей с ним беседе не упоминал, да и личных переживаний не касался. Лицо старика, по мере повествования, оставалось непроницаемым, что всегда является доказательством испытываемого им волнения.

– Что ты можешь к этому добавить? – я завершил рассказ и уставился на слугу, подразумевая, что без объяснения не отпущу.

Дзиро внимательно посмотрел на меня, осознал своё положение, слегка усмехнулся и медленно заговорил, погружаясь в воспоминания более чем полувековой давности.

– Я поведаю вам о событиях, Кай-доно, – торжественно начал он, отбросив мнимую простонародность, которой, будто ветошью, любит прикрывать свою речь. – Лишь о событиях, и только о них. О том, что видел собственными глазами, и только об этом. Как истолковывать услышанное, решать вам.

Когда дед ваш, Кото-но Ринтаро, женился – был он совсем юным, и произошло это по великой обоюдной любви. Бабка ваша, Норико-доно, как вам известно, росла единственной дочерью и наследницей в семье Коя, побочной ветви дома Татибана, с которым вы столь дружны через Ясумасу-сама.

Проведя не одну ночь под этим кровом, молодой господин Ринтаро покинул отчий дом, где был третьим сыном, и вошёл в семью возлюбленной. Родителям Норико-доно и гэта[36]36
  Чтобы привлечь воздыхателя дочери к своему дому, родители стремились завладеть его гэта и ложились спать, прижимая их к себе. Обычай, общий для знати и черни.


[Закрыть] его не потребовались, сам попросил её руки.

Было это в четыреста тридцать восьмом году, когда молодым исполнилось по четырнадцать лет. В конце года родилось их первое дитя, мальчик, умерший вскоре после появления на свет. Но взамен боги одарили их двойней, прелестными девочками, а ещё спустя год на свет появился и вака-данна.[37]37
  Вака-данна – юный наследник благородной семьи. Соответственно, частичка «-химе» относится к дочери хозяина и может применяться с её рождения до замужества.


[Закрыть] Последним же их ребенком стала ваша матушка, Сацки-химе, и тогда же, в четыреста сорок втором году я, тринадцатилетний мальчишка, поступил на службу к вашему деду.

Милость императора непросто дается, и Ринтаро-сама, по делам государственным, приходилось много путешествовать. Так и зловещий Год Трёх Четвёрок, когда пелена Белой Скверны пала с небес на Овару, застал нас в дороге. Тайными путями проникли мы в город, ибо по указу свыше все ворота были заколочены, и успели к похоронам родителей Норико-доно, твоих прадеда и прабабки из семейства Коя. Близнецы-старшие девочки уже были оплаканы неделю назад, а наследника твой дед потерял спустя пару дней. Оставались лишь маленькая Сацки-химе, отделённая от остальных детей с самого начала морового поветрия, и сама Норико-доно, которую болезнь пока сторонилась.

Дед твой хотел вывезти жену и последнего ребёнка из столицы, презрев тем самым указ Сына Пламени, но жена сему воспротивилась, говоря, что не подобает верным приближенным бросать своего господина в беде, как не пристало ради собственной жизни и безопасности чад подвергать угрозе сотни других людей. Сильной женщиной была ваша бабка, сильной и сознающей, что такое долг.

Шли дни, и супругам уже казалось, что белая птица печали покинула их дом. Кто мог знать, что затишье породит новую волну болезни, страшнее прежней? Тогда население Овары и сократилось многократно, но хозяев моих это уже не волновало. Сацки, маленькую Сацки, тоже захлестнул смертоносный вал.

В затемнённой комнате у ложа угасающей, подобно свече, дочери ваш дед проклял Норико-доно и её пагубное решение.

Я присутствовал при том: рук не хватало, из слуг кто помер, кто сбежал.

– Если бы я могла умереть вместо неё, – сдерживая рыдания, сказала Норико-доно, – отдала бы жизнь, не раздумывая.

– Лучше бы ты так и поступила! – в запальчивости выкрикнул господин.

Никогда он не сознавался, что жалеет о своих словах, но даже я понимал, что в тот миг его устами говорили горе, гнев и беспомощность. И что он не простит себя за сказанное.

Норико-доно кротко склонила голову. Я увидел, как слеза скатилась на горящее лицо умирающей девочки.

– О, как ты прав! Но я не в силах покинуть тебя. – Она прильнула губами к вспотевшему лбу малышки, поднялась и, не встречаясь взглядом с мужем, вышла из комнаты.

– Ринтаро-сама! – я не знал, оставаться с господином или последовать за его супругой, дабы предотвратить то неумолимое, что надвигалось.

– Не смей никуда уходить, Дзиро! – вскричал он, всё ещё исполненный гнева. – Что она может сделать? Если бы человеку было дозволено выменять собственную жизнь на чужую… – он не договорил и закрыл лицо руками.

Так мы просидели долго, обтирая тело девочки влажной тканью и моля богов о милосердии. Не знаю, сколько времени прошло, когда мы заметили, что сбивчивое дыхание Сацки-химе выровнялось, и багровые пятна стали покидать её измученное личико.

– Господин! Болезнь отступает! – прошептал я, когда ребенок перестал метаться и забылся целительным сном. – Мне… мне сообщить хозяйке?

– Погоди. – Лик Ринтаро-сама просветлел, и он бодро вскочил с места, будто не дневал и ночевал у ложа умирающей. – Я сам! Я столько всего наговорил… А ты присмотри за малышкой, её нельзя оставлять одну.

Он выскочил из комнаты и пронёсся наверх, в опочивальню. Я услышал шаги по коридору надо мной. Доносилось, как хозяин зовёт супругу по имени – сначала радостно, потом озадаченно и, наконец, встревоженно. Затем он спустился по лестнице вниз, вышел во двор, голос его раздался из глубины сада. И тогда…

– Норико!!!

Я прыгнул к окну, рванул фусумы. Ринтаро-сама застыл как изваяние, с рукой, остановившейся в движении. Я проследил направление до высокой криптомерии, скрывающей своей кроной добрую половину сада. То, что поразило господина, от меня заслонял ствол.

Я взглянул на доверенного мне ребенка. Девочка мирно посапывала, и ни следа болезни не оставалось на лице – обычный крепкий сон. Я решился выскочить из дома, и едва не опоздал.

– Ринтаро-сама! – мы свалились в траву, когда я набросился на него, пытаясь отобрать небольшой прямой нож с чёрной костяной рукояткой. – Прекратите!!!

Наконец, он обессилел и так и остался лежать на земле, бездумно уставившись вверх. Я воспользовался передышкой, чтобы завладеть оружием и осмотреться.

Норико-доно сидела в корнях дерева, и на её светлой накидке коутики, напротив сердца, полыхало пурпурное пятно, уже запёкшееся по краям.

Я понял, что произошло, и обратился к господину с речью, не подобающей слуге. Я говорил о том, что теперь остался лишь один человек, способный позаботиться о Сацки-химе, и негоже этому человеку лишать себя жизни, какие бы мысли его не одолевали. Я был младше на несколько лет, и я был слугой, но тогда я чувствовал себя старше и сильнее.

– Ты поможешь мне, Дзиро? Ты не оставишь меня одного? – его голос был как у подростка, одинокого в безжалостном мире. Через день ему исполнялось двадцать.

И я поклялся пребывать с ним, что бы ни случилось, и служить столь же верно, как и прежде. Всегда.

– И я надеюсь, что сдержал свою клятву, молодой господин.

Он покивал головой, давая понять, что история окончена. Некоторое время стояла полная тишина: он подавлял всколыхнувшиеся чувства, снова загоняя их в дальний угол памяти, пустой у молодых и доверху заполненный у стариков, а я пытался осмыслить услышанное. Судьба моего деда, некогда казавшаяся мне блистательной и счастливой, полной приключений и милостей свыше (чего стоит одно лишь назначение Министром Левой Руки, которым он пробыл до самой кончины прежнего сына Пламени), теперь представлялась мне неоднозначной, богатой не только на радости, но и на горе.

Раньше я думал о вдовстве деда и гибели юных сестер и брата моей матери как о печальных обстоятельствах, побудивших его целиком и полностью отдаться долгу перед отечеством. То, что брак был не по расчету, как у всех, а дети – детьми от любимой женщины… Такого я и предположить не мог. Считал, что в жизни людей благородного сословия любовь – последнее, что доступно в супружестве. Я не видел иных примеров, ни разу. Верность – да, но всё остальное? Неужели такое возможно? И я даже вообразить не мог, что в моей собственной семье скрывался ответ на этот вопрос и оправдание самым тайным моим надеждам…

Но чем кончилась любовь этих двух людей? Окажись их чувства друг к другу более приземлёнными, не было бы ни жестоких слов, сказанных в страшный миг обречённости, ни того, что за ними последовало. Так что, возможно, общество поступает правильно, соединяя рассудки, но не сердца.