Текст книги "Радужная Нить"

Автор книги: Асия Уэно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц)

– Я понимаю, к чему ты клонишь, ханец. Очень хорошо понимаю. Думаешь, старость подкралась к Сыну Пламени, и он выжил из ума? Не отрицай, все вы так думаете! Но я готов хвататься за самую тонкую рисовую соломинку, если она хоть на миг задержит меч, угрожающий моему сыну!

Судя по этим словам, не менее зловещий удел, но выпавший на долю нелюбимого старшего отпрыска, принца Тоомаро, совершенно не заботил его отца. Прискорбно, и очень напоминает отношение моего собственного родителя ко мне. Впрочем, так происходит во многих семьях, где наследников больше одного. Кого-то предпочитают, обычное дело.

Почему же мне стал так неприятен вид троюродного дяди? Будто это мой отец оплакивает Хоно, даже не вспоминая другого сына. Пускай не столь любимого, но той же крови!

Император продолжал на чём-то настаивать, с силой отчаяния в голосе, но я уже не воспринимал его речь. Приёмные покои уплывали от меня, отдалялись, раскачиваясь, подобно отражению луны в тёмной воде… говорят, там живут бессмертные небожители, крылатые и мудрые… пускай хотя бы они ответят… почему?..

Глава 14
Вина

(Третий День Дров месяца Светлой Воды, 499-ый год Алой Нити)

Иногда я воскрешаю в памяти события того дня, ставшие границей между моей жизнью при дворе, размеренной и подчинённой строгим правилам, неукоснительно соблюдаемым из века в век, и иной участью, которая со стороны могла бы показаться более свободной, нежели прежнее существование. В такие мгновения образ Хитэёми-но Хидэ, моего отца, кажется олицетворением перемен.

Ведь именно с его руки, трясущей меня за плечо, начался отсчёт событий.

– Кай! Вставай, лежебока! У меня новости – одна другой страшнее!

"И откуда он всё узнаёт?" – спросонья подумал я, не открывая глаз. В такую рань я предпочитал дремать, свернувшись комочком и наслаждаясь теплом покрывал и нагретого пространства под ними, а уж после возвращения на рассвете…

Я вскочил – даже в глазах потемнело. Вопросы и сомнения, предположения и открытия, и угроза высочайшей немилости – всё сплелось и перемешалось в голове, напоминая кокон смятых шелков, которые я в полусонном состоянии сбросил на пол. Взгляните, новая бабочка скоро расправит узорчатые крылышки! Хотя, кто же ей даст?

Интересно, отец по этому поводу заявился ни свет, ни заря? И что такого страшного в моём успехе?

Я поклонился, вежливо приветствуя взбудораженного родителя.

– Никакого толка от тебя нет! – продолжал он заламывать руки, меряя шагами комнату. В подобном настроении глава семейства имеет привычку расхаживать взад и вперёд, мельтеша перед глазами. В стенах же моего пристанища, весьма скромного по размерам, не больно-то побегаешь. Отцу, на голову выше меня ростом, через каждые три шага приходится разворачиваться в обратном направлении, что лишь увеличивает его возбуждение и раздражение.

– Никакого толка? Совсем-совсем? – ухмыльнулся я, воображая, что ещё мгновение – и улыбка осветит его лицо. Он так часто пенял мне на безалаберность, на то, что брат – единственная надежда семьи, но уж теперь-то должен быть доволен! Кому, как не отцу знать, насколько тяжело продвигаться по служебной лестнице человеку, не обладающему особыми способностями? Вершиной его собственных достижений стал седьмой ранг, всего на один выше, чем у меня сейчас. Может быть, поэтому он и раздосадован? Может быть, на самом деле он и не хотел, чтобы я преуспел?

– А какой может быть толк от человека, – отец одарил меня ледяным взглядом, – который является оттуда, где творится такое, и ни сном, ни духом не ведает… или не желает делиться с семьёй?!

– Такое? – повторил я в недоумении. Нет, речь явно не о моём назначении. Что же стряслось?

Хитэёми-но Хидэ изобразил на лице высшую степень пренебрежения, но всё же присел на край моего футона.

– И это говорит мой сын, вернувшийся из гущи событий! Хоно никогда бы… Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь о позорной смерти этого мерзавца Исаи (я о старшем, разумеется) и о чистосердечном признании его младшего брата?

Мои глаза, видимо, расширились от изумления. Левый Министр наложил на себя руки, а Верховный Судья сознался, что участвовал в заговоре? Выходит, нам не нужно доказывать свою правоту, мы спасены?!

Отец раздражённо прищёлкнул языком.

– Так я и думал! От чужих людей узнаёшь важные вещи, когда собственный отпрыск был рядом, и ничего не… впрочем, разве тебе доступны подобные тонкости?

– Постойте, пожалуйста, – я ухватил отца за рукав любимого заппо[44]44
  Заппо (другое название – носи), дословно – многоцветное платье. Повседневная одежда знати. В отличие от сокутая, может быть любого цвета и узора, за исключением недозволенных или имеющих определённое значение (чёрный, белый, алый цвета и ряд узоров). Верхнее платье напоминает хо, только слегка укороченное, имеет наспинный карман и поясные завязки. Нижние платья – такие же, как в сокутае, за вычетом ситагасанэ (впрочем, очень знатные или влиятельные придворные могли себе позволить носить его в сочетании с домашним облачением и в таком виде даже являться на приём). Штаны – сасинуки, шапка – эбоси (высокая шапка из шёлковых тканей ра или ша, залакированная для придания жёсткости, чёрного цвета).


[Закрыть] насыщенного имбирного цвета, в которое тот успел вырядиться с утра. Впрочем… Если поразмыслить – не такое, наверно, и утро, раз что-то успело произойти и получить огласку!

Тот дёрнулся, но затем передумал уходить. Решил, что всё же добьётся от меня каких-то пояснений? Что ж, обольщаться – святое человеческое право. Тем сильнее будет разочарование. Хотя, куда уж сильнее?

– Что? – недовольно спросил он.

– Вы говорили о смерти Исаи-но Кадзи, Министра Левой Руки? – уточнил я.

– У нас только один Левый Министр, да и тот оказался предателем, награждённым согласно заслугам. Чего ещё ожидать от этих грязных Исаи?

– Как он умер? Отец, умоляю, расскажите мне всё, что вам известно!

– Слухами двор полнится. Мне работник сообщил, но проку от него – как от тебя… вот я сам и отправился на площадь, разузнать. Там уже многие толпились и, скажу я тебе, хотя бы посторонились! Куда там… Ладно, кто рангом выше да родовитее, хотя таких было и немного, но выскочки всякие, бабочки-однодневки!..

Я поёжился. Отцовское сравнение гулким эхом отозвалось в груди. Долго ли мне самому носить узорные одежды? До сильной бури или первых заморозков? В этот раз я угодил правителю, но правду ведь говорят: на вершине и ветра сильнее!

– Наконец, показался оглашающий указы Его Императорского Величества и подтвердил, что Левый Министр ушёл из жизни. Экая потеря! – с удовлетворением в голосе продолжил мой отец. – Ничего больше и не сказал. А хотелось бы знать, кто займёт освободившуюся должность! И что за блажь усопшему в голову стукнула – может, какой честный человек подсказал? Только дошли до меня пересуды, что подлец этот не сам себя живота лишил, а рука его младшего брата, Исаи-но Нобору, меч сжимала. И, говорят, наш Верховный Судья, как брата своего умертвил, так тотчас же во дворец приполз, чуть ли не на коленях. Мол, во имя Алой Нити покарал я предателя, рождённого в стенах моего дома, и в том лишь повинен, что не уберёг честь семьи. Не заподозрил, какие тёмные замыслы роились в недостойной его голове. Приму любое наказание… ну, и так далее, как полагается.

Солнце к тому времени уже перевалило за полдень. Тут я и вспомнил, откуда вернулся поутру мой беспутный младший сын! Слуги – они всё знают, если прикрикнуть как следует. Вот и понадеялся, не зря же император дважды призывал тебя за столь короткий срок, да ещё в такой спешке? Что скажешь? Чего он хотел?

– Милостивый Сын Пламени высоко оценил мою старательность при выполнении поручения – того самого, что заставило меня вернуться в Южную Столицу. Император сделал вашего беспутного сына обладателем шестого ранга, – как можно более невозмутимо произнёс я слова, которые так и срывались с моего языка, так и норовили поскорее быть сказанными, а я их обуздывал, удерживал…

– Что?! – Хитэёми-но Хидэ посмотрел на меня так, будто усомнился в моём рассудке. – Тебя? За такую малость?

– Видимо, государь был доволен ещё и тем, что мне посчастливилось вернуть утраченное, – пожал плечами я.

– Утраченное? А, ты имеешь в виду господина ханьца из Кёо? А я-то думал, какого ёкая ты его притащил?.. Ну конечно же! А зачем Сыну Пла…

Господи-и-на ханьца? Какая перемена…

– Отец, простите великодушно, что перебиваю! – я склонился до земли, тщательно изображая почтительность. – Совсем запамятовал. Господин Ю дома?

– Разумеется. Когда я проснулся, он уже был здесь. Слуги сказали, что приветствовали его вскоре после твоего возвращения, а сопровождали нашего дорогого гостя два стражника в полном облачении. Невиданная честь! Говорил ведь я, что господин Ю – человек непростой и нуждается в самом, что ни на есть, уважительном обхождении! Я так переживал за него…

Я скрыл улыбку. Разве поспоришь с отцом, ещё на днях равнодушно отмахивавшимся от моих волнений из-за таинственного исчезновения гостя? К тому же, родитель оживлённо продолжал:

– Хотел выразить ему своё почтение, но не решился беспокоить. Так что, покинув площадь, немедленно поднялся к тебе… ах, Кайдомару! Повышение следует отпраздновать со всей пышностью, и как можно скорее заказать ткань подобающей расцветки, чтобы все эти сплетники, все эти проклятые завистники… Пойду, сообщу матери! Прочее обсудим позже. Сынок, всё-таки и ты способен наполнить гордостью отцовское сердце!

Похвала сомнительная, но слишком редкая, чтобы привередничать. Я склонился снова; тот, проведя рукой по моим волосам – чего за ним не наблюдалось никогда – покинул комнату. Было слышно, как он самолично призывает ко мне Дзиро. Ради такой заботы стоило достичь шестого ранга! Я даже под нос напевать принялся. Неужели вся холодность отца проистекала от того, что он считал меня неудачником, не способным завоевать себе место под солнцем? Может быть, теперь всё изменится?

Вошёл Дзиро, принявшийся было ворчать по поводу неаккуратности некоторых молодых господ. Я прервал его вестью о назначении, и старик прослезился на радостях. Потратив на умывание меньше времени, чем положено, я оделся и стрелой помчался к Ю. Хвастаться перед ним было нечем, а вот поговорить хотелось так, что аж дыхание перехватывало!

Я широко распахнул фусумы в предоставленной гостю комнате и застыл, как изваяние. Юмеми, беспробудно спящий в объятиях Мэй-Мэй – такого я не ожидал! А говорил, кукла… Хотя… Я присмотрелся. Красавица обвила руками шею хозяина, прильнув к нему и свернувшись в клубочек, как дитя, соскучившееся по матери. На лице её теплилась улыбка безоглядного доверия. Белоснежные и голубые шелка окутывали маленькие ножки утренним туманом, струясь из-под края небрежно наброшенного покрывала. Интересно, а куклы видят сны? И почему она спит одетая? Впрочем, волосы распущены. Экие они длиннющие, когда в причёску не собраны! Как чёрная паутина, оплелись вокруг господина…

Сам ханец лежал, вытянувшись во всю длину футона, с руками, сложенными на груди. Лицо застыло в сосредоточенной неподвижности. Лишь кончики ресниц едва заметно трепещут – погрузился в свой ненаглядный Юме. Я хотел было тихонько удалиться, когда девушка глубоко вздохнула и открыла глаза. Они блестели, словно вулканическое стекло – ни следа сонной поволоки! Красавица тотчас же села на кровати, подтянув под себя ноги в самой изящной манере, и поклонилась мне, прижав ладони к сердцу.

– Доброе утро! Хватит ли слов, чтобы отблагодарить вас, Кайдомару-сама?

Я немножко опешил, удивлённый как внезапным пробуждением волшебной спутницы Ю, так и почтением в её голосе. Раньше при разговорах наедине она слегка подшучивала надо мной, именуя не иначе, как Господином Огненным Мотыльком, а теперь…

– Тише, пусть выспится, – шёпотом пробормотал я, скосив глаза на юмеми, который и не пошевелился.

– Господина не так просто разбудить, коли он сам не захочет проснуться, – звонко рассмеялась Мэй-Мэй, даже не сделав попытку понизить голос. – Главное, не бить в барабаны и не тормошить. Если осторожненько приоткрыть фусумы и нырнуть под покрывало – что я и проделала сегодня поутру – он даже не заметит.

Чрезвычайно интересные сведения, только мне-то в них какой прок? Я предпочёл бы нырнуть под собственные покрывала, а не… Впрочем, в хорошей компании можно и на футончике посидеть.

– И часто ты проводишь так время? – подмигнул я. Девушка хихикнула, приглаживая волосы невесть откуда взявшимся гребнем. – Без его ведома?

– Ну что вы, господин! Наверняка, ему известно! Я ведь кукла, и он прекрасно понимает, что мне необходимо. – Она отложила гребень в сторону и плавным движением, слегка собственническим, натянула край ткани до подбородка спящего. Её нежно-розовые губы всё ещё улыбались, но глаза перестали искриться живым весельем. И голос изменился.

– Что же тебе необходимо, Мэй-Мэй? – тихо спросил я, не надеясь на прямой ответ. Тем удивительней было выражение на лице собеседницы. Неописуемая жажда чего-то, что почти у тебя в руках, но при этом никогда не будет твоим, и ты об этом знаешь. Надежда и отчаяние. Свет мечты и тень сомнения, сменяемая тьмой безразличия, которая одна лишь и способна заживить раны твоего сердца – заживить, но не заставить их исчезнуть.

– Что? – ответила она, едва шевеля губами. – У вас, людей, это называется теплом… обычным теплом.

– Теплом? – повторил я. – Только и всего?

– Всё не так просто, Кай, – спящий подал голос. Мы с девушкой разом обернулись к нему – глаза юмеми были закрыты, но на лице играла тонкая полуулыбка. – Есть вещи, в создание которых творец вложил частичку себя, и кукла вполне может быть такой вещью. Но она обретает собственное «я», лишь будучи любимой, согреваемой теплом души. Самая дорогая игрушка остаётся обычным предметом, пока стоит в нише. И только попадая в руки ребёнка или того, кто считает её чем-то большим, нежели искусно выполненное подобие человека, она преображается. А забытая, снова утрачивает свои необыкновенные качества. Малышку же, сразу видно, создавал великий мастер! Возможно, она единственная в своём роде. Мне не попадались другие куклы, способные выглядеть настолько… живыми. – Он, наконец, открыл глаза и тотчас же сощурился, глядя на меня.

– Получается, – я пристально посмотрел на Мэй-Мэй, – для тебя его чувства – необходимое условие превращения?

Та кивнула и внезапно, подавшись вперёд, уткнулась лицом в тонко вышитый ночной халат юмеми. Ханец ласково погладил её по голове и приобнял одной рукой. Мне вспомнилось окончание разговора с отцом и его прикосновение. Жалкое подобие, смутное отражение того, что я наблюдал в этот миг.

– Да ты соскучилась, моя крошка? Ослабела и зачахла, как цветок без солнца? – мягко спросил он, и девушка кивнула, не открывая лица. – Вредина Кай совсем тебя не развлекал? Позабыл-позабросил? Мало его в детстве наказывали…

Я поперхнулся воздухом. Ничего себе, заявление! И каким образом я должен был развлекать ту, которую мы сами же представили замужней женщиной? И когда? Вот она, благодарность за поиски и спасение!

Правильно определив причину моего кашля, ханец снова улыбнулся.

– Всё, что нас окружает, Кай, любит ощущать человеческую приязнь. Тогда и вещи не ломаются, и крыша не протекает. Сорняки не страшны ухоженному саду. Дом, в котором царят любовь и понимание, воистину благословенен, и не требуется значительных усилий, чтобы поддерживать его в порядке. А если люди ещё и ценят каждый предмет, слышат его голос, ставят на заслуженное место, и он им дорог – в такой дом никогда не постучится беда.

Почему-то мне показалось, что за этими словами об обустройстве жилища скрывается нечто большее. Будто Ю предлагал мне частный пример чего-то общего, вот только чего?

– И что, у каждого футона свой голос? – с сомнением спросил я.

– Конечно, и в ваших домах не так много предметов обстановки, чтобы пренебрегать их просьбами. А те вещи, на которых сомкнулись взгляды тысяч людей, имеют очень громкий голос и сильную волю! Когда-то я рассказывал тебе о старинных диковинках, ещё в Кёо. Память Мэй не сохранила историй её собственного прошлого, но кто знает, каким оно было? А ещё вспомни святыни, которые хранятся в особых местах поклонения. Зеркала, чаши, мечи… Они впитали в себя сотни человеческих чаяний и молений и теперь живут собственной жизнью.

– Я слышал про священный меч Асато-но цуруги, встречающий странников близ собственного алтаря и принимающий облик мужчины с серебряными волосами, – вспомнил я. – От деда.

– Раньше такое бывало чаще, чем теперь, – вздохнул Ю.

– Почему?

– Потому что раньше все верили в чудеса и любили их. А теперь не верят и боятся. – Мэй-Мэй, наконец, покинула объятия хозяина и, склонив голову, смотрела на меня. – Таких, как вы, Кайдомару-сама, почти не осталось!

Таких, как я? Сговорились…

– Не всё так плохо, – запротестовал я. – Вон, при дворе до сих пор онмёдзи роятся, будто пчёлы. Волшебники, самые настоящие!

– Да ну? – картинно поднял бровь юмеми. – И чем же они, с позволения сказать, занимаются, когда над правителем довлеет злой рок? Наверняка утратили всю мудрость предков и стали обычными…

– А он действительно довлеет? Рок? – решил я прояснить обстановку.

– Вне всякого сомнения. Ты же сам слышал.

– Ах, да! – я нетерпеливо наклонился к Ю. – Спасибо, что подумал обо мне! Ты даже не представляешь, как я расстроился, когда император отправил меня прочь. Будто ловчую птицу, справившуюся с поимкой добычи!

– Да ты и сам о себе позаботился, – отмахнулся тот. Увидел моё удивление и расхохотался.

То есть как, сам? То есть как это?!

– Разве не ты показывал мне происходящее?

– Конечно, нет. Хотя бы потому, что бодрствовал, если кое-кто не заметил. Кай, ну что ты смотришь, будто лягушку проглотил? Любой человек, до глубины души чем-то увлечённый, способен сосредоточиться и сделать оттиск событий. Надо всего лишь иметь чёткое представление, с какой печати его снимаешь. То есть, какие именно события желаешь лицезреть, оставаясь невидимым наблюдателем. Всего то и требуется – в полудрёме мысленно воспроизвести их участников, обстановку, время суток и что послужило толчком к началу. Разумеется, увиденное будет изображением событий, а не самими событиями. И люди в подобных снах на самом деле – не люди, а их образы, отпечатки. Потому-то я и называю их оттиском с печати. Чего подпрыгиваешь? Лягушка на волю просится?

Мэй-Мэй, прикрыв ротик ладошками, зашлась в мелодичном смехе. Видимо, в подробностях вообразила участь бедного животного. Всем весело, кроме меня. Впрочем… А ведь из сказанного следует, что двери в радужный мир Юме для меня отнюдь не заперты, раз я самостоятельно смог сделать этот самый оттиск!

Хорошо. Будет время – поразмыслю, сейчас есть и более важные вопросы.

– Я же не дослушал вашу беседу! Чем всё завершилось? Последнее, что припоминаю, это расспросы Сына Пламени о волшебном снадобье вечной жизни и беспокойство за судьбу младшего сына. А дальше? – с любопытством спросил я. Южанин покачал головой.

– Если бы ты не… ну да ладно. Старик ещё долго выведывал, какие средства и пути к бессмертию мне известны. Будто я не сновидец, а придворный онмёдзи, из тех, что, подобно ленивому коту, мышей не ловят. Вот у них бы и допытывался, хотя нехорошее это дело, как ни крути. Даже ради сына императору не следует становиться на сию тропу.

– А что в ней дурного? – нахмурился я.

– Бессмысленное это занятие, а оттого – глупое и недостойное правителя, – отчеканил Ю. – Да и по преданиям, что мне известны, такие поиски ещё ни для кого добром не кончились.

Вот оно, что… А дядя всё-таки знал, кого спрашивать! Даже дедушка, щедро потчуя меня байками про лисиц-искусительниц, Кошачье Королевство и призраков брошенных жён, никогда не рассказывал о вечной жизни. Какой он образованный, этот ханец… особенно в некоторых вопросах!

– И почему ты полагаешь, что поиски будут напрасными? – спросил я у него. – Волшебного средства не существует?

– Сомневаюсь, что вечность можно принести в протянутой ладони, – шевельнул плечами мой гость. – И поверь: если бы подобный состав существовал и являлся тем, на что надеется правитель – страна бы уже кишела бессмертными самого разного пошиба! Нет, Кай. Если и можно продлить жизнь, сделать её вечной – то не снадобьем, которое можно добыть хитростью и отдать другому.

– Есть вершины, на которые можешь взойти только в одиночестве, – вставила Мэй-Мэй. – Какое-то древнее изречение. У меня ужасная память, вы же знаете!

– И как, ты переубедил дядю? – я отвел взгляд от красавицы, сосредоточенно перевязывающей локоны синей лентой, и покосился на Ю.

– У меня создалось впечатление обратного, – поник головой ханец, после чего сладко потянулся. – Впрочем, некоторое время правителю будет не до сказок. Когда ещё двор утихомирится после головокружительного падения семейства Исаи… Ну разумеется, я знаю о смерти моего похитителя, Кай! Видел её так же близко и подробно, как любопытство в твоих расширенных зрачках! Без господина Верховного Судьи там и вправду не обошлось, а вот насколько искренне он теперь убивается и проклинает собственную слепоту, для меня тайна. Да-да. Если бы во сне можно было получить ответы на все вопросы, я бы только и делал, что спал!

– Как ты считаешь: император, убедившись в твоей правоте касательно Левого Министра, прислушается к голосу разума? – предположил я с надеждой и добавил. – В твоём лице.

Юмеми пожал плечами.

– Такой человек скорее поверит себе, точнее, собственным упованиям. И сам же себе внушит, будто я что-то ведаю и скрываю. Нет, Кай – готовься к тому, что следующая встреча с Сыном Пламени привнесёт в твою жизнь резкие перемены.

– Знать бы, к лучшему или…

– Иногда достаточно понимать, что это – перемены, – вздохнул Ю и потянулся всем телом. – И, пока мы можем наслаждаться последними деньками уюта и покоя, могу я попросить вас, драгоценные мои, об одной услуге? Оставить только что проснувшегося человека наедине с его верхней одеждой!

При первом же поползновении моего гостя к самостоятельной прогулке я грозно заявил, что добьётся он этим лишь одного. Что я обвяжу его шею веревкой и буду вести на поводу, как доброго коня. Ю отчего-то дико развеселился, но о своих намерениях и заикаться перестал.

Так миновало три дня. Прошёл слух, что Сын Пламени слёг после предательства Министра Левой Руки и подозрений, запятнавших имя младшего зятя. Я не поверил. Не столь мягкосердечен мой троюродный дядя, чтобы по злоумышленнику горевать. Но чем позже состоится неизбежный разговор, тем лучше и для здоровья безопаснее!

Отец расхаживал по дому походкой одного из императорских пернатых любимцев. Мать, чуть ли не до смерти загоняв шестерых молоденьких прислужниц, успела одарить меня парой соответствующих новому рангу нарядов, с поклоном поднеся их перед самым началом торжества. Родитель даже языком прищёлкнул, увидев эту красоту. То ли от восторга, то ли от досады за то, что младший сын почти догнал его по рангу; чувство, нет-нет, да и проскальзывавшее в его поведении во время пиршества…

Так, вечером Первого Дня Углей Месяца Светлого Древа мы отпраздновали моё повышение в тесном кругу избранных, куда были допущены лишь почте-е-еннейший господин Ю с супругой да Ясумаса (последний – моим произволом, которому отец на сей раз препон не чинил). На следующий же день мы решили развлечься прогулкой по городу. Втроём: мы с юмеми, и Ясу, для охраны. Остановить Ю, рвавшегося сунуть любопытный нос в каждую лавку, удавалось не всегда – даже клятвенное обещание обзавестись уздечкой не всякий раз действовало. Вот и сейчас ханец, высокомерно зыркнув сверху вниз, угрём проскользнул под моей рукой, пытающейся не пустить его в тень небольшого навесика. Судя по вывеске из плотной бумаги, здесь располагалась кукольная мастерская. Даже любопытно…

Я шагнул следом. Ясумаса, окинув равнодушным взглядом золотисто-чёрные начертания, махнул мне рукой: дескать, подожду снаружи. Стояла отличная погода: ясная, с лёгким ветерком, пропитанным запахом молодой листвы и близкой реки, ещё по-весеннему полноводной. Но решение Татибаны было продиктовано иными причинами, нежели ленью и желанием погреться на солнышке. Женщины. Он всё ещё безнадёжно искал среди них ту, одну-единственную…

В дверном проёме тоненькими голосами пели ханьские бубенчики.

– Решил сосватать малютке хорошенького дружка? – пошутил я, присоединившись к обществу подопечного в тёмных недрах лавки-мастерской. В стенных нишах и на сосновых столиках с высокими ножками-подставками сидели куклы. Самые обычные, от писаных красавиц до младенцев с пухлыми румяными щеками. Но юмеми рассматривал совсем другую. Она изображала мальчика в нарядной детской хандзири цвета юных побегов и великолепных шароварах-сасинуки, окрашенных в пурпур. Волосы были частично убраны в два хвоста, изящным полукругом огибающих виски и спускающихся на шею – причёска сына или внука сановника. Сам носил такую, а вот одежду – куда скромнее. Какая изумительная работа, даже узор на тканях, уменьшенный сообразно размеру куклы – и тот передан досконально!

– У вас не найдётся куклы в менее роскошном одеянии? – пропустив мимо ушей мою подначку, спросил Ю владельца лавки, которого я сразу и не приметил. Старик на редкость преклонного возраста сидел в глубине комнаты, куда почти не попадал свет с улицы, и сосредоточенно выстругивал что-то из куска дерева – вероятно, головку очередной красотки. Что же он различает в полумраке?

Мастер поднялся и проковылял к Ю, поклонившись нам обоим. Затем бережно взял мальчика в руки и провёл иссохшим пальцем по блестящим шёлковым волосам. Да ведь хозяин лавки слепой!

– Я уже давно перестал делать таких сложных кукол, – он вновь смиренно склонился перед нами. – Малыш – последняя, вырезанная ещё в те времена, когда мои глаза отличали свет от темноты. Он не пришёлся по вкусу благородным господам?

– Он прекрасен, – вздохнул ханец, и я – следом за ним, ибо южанин вовсе не льстил старому мастеру. – Но мне нужна кукла в менее нарядной одежде, чем эта. Точнее, одна лишь одежда мне и нужна. Странный запрос, правда?

– Кто я такой, чтобы удивляться желаниям молодых господ? Внучка у меня была, рукодельница – и ткань раскрашивала, и одежду шила. До того, как вышла замуж и уехала с новой роднёй в деревню. – Кукольник тоже вздохнул. – Но она, добрая душа, много нарядов заготовила впрок, так что взгляните, не пожалеете! Должна у меня сыскаться другая одежда на мальчика, была где-то…

Старик поманил нас за собой. Потом, видимо, вспомнив о нашей «слепоте» и убоявшись, что мы что-нибудь опрокинем, сам вынес лёгкий, но довольно вместительный ларь со стенками из потемневшего от времени бамбука.

– Выходите на свет, молодые господа, я вам доверяю.

Мы, поблагодарив мастера, устроились на крыльце под навесом, куда тотчас же сунул нос заинтересованный Ясумаса. Перебрав уйму кукольных одёжек – внучка и впрямь расстаралась – мы выкопали каригину-хои[45]45
  Каригину – собирательное название мужского охотничьего платья (так и переводится слово «каригину»); лишённый узоров и подкладки вариант называется «хои». Надевается поверх хитоэ и штанов, обычно сасинуки, представляет собой укороченное спереди (до колен) и спускающееся сзади до лодыжек одеяние (частенько подтыкаемое под пояс, чтобы не мешалось при ходьбе), в широкие рукава которого продета лента. Последняя по цвету должна соответствовать клану. При дворе каригину надевают только в случае особого разрешения императора, обычно же носят в дороге и на охоте.


[Закрыть] цвета опадающих листьев, без подкладки и узоров, но невероятно тонкого пошива, сложенную вчетверо. В ней обнаружились все сопутствующие одежды, хакама, высокая шапка эбоси и даже дорожные гэта.

– То, что нужно! – обрадовался Ю и принялся было складывать остальные наряды на место, как возглас Ясу раздался у нас над головами. Мой старинный друг выхватил один из шёлковых свёртков и принялся лихорадочно его разворачивать. Веер вложенных одна в другую женских одежд раскрылся перед нами, и я увидел апельсиново-жёлтые и зелёные платья, чередующиеся между собой, с единственным белым слоем среди них, и узорчатую накидку-хосонаги лиственного цвета. Одно в этом наряде отличалось от тех одеяний, которые украшают благородных дам в начале осени, а представительниц кланов Земли и Древа – и того чаще. Накидку обрамляли светло-рыжие меховые хвосты, а на обклеенном белоснежной бумагой круглом веере утива[46]46
  Утива – нескладной деревянный веер, состоящий из каркаса (расщеплённый на рёбра бамбук), обклеенного с двух сторон бумагой. Края обрамляются бумажной или матерчатой лентой, на бумагу принято наносить рисунки. Тем не менее, при дворе чаще используется другой веер, сэнсу – складной, из тонких пластин драгоценных пород деревьев, которые склеивают белоснежной бумагой.


[Закрыть] тончайшей кисточкой была нарисована девятихвостая лисица. Неужели кто-то делал куклу кицунэ?

– Она… она носила это! – запинаясь, выговорил Ясумаса.

Она? Ах, да…

Я попытался убедить друга, что во всём, кроме меха и рисунка на веере, крошечный наряд в его дрожащих руках – самый, что ни на есть, обыкновенный. Но безуспешно. Мы поспешили в лавку, уже втроём.

– Господа нашли то, что им подходит? – старик снова приблизился к нам, улыбаясь почти беззубыми дёснами, и принял ларь из рук юмеми.

– Да! – Ясу оттёр плечом слегка раздосадованного ханьца и обратился к мастеру, держа перед собой жёлто-зелёный наряд. – Что ты можешь сказать о кукле, для которой шилось это?

Чувствительные пальцы кукольника приняли ткань, ласково скользнули по лисьим «хвостикам». Дыхание его в тот же миг прервалось, руки затрепетали, словно сухие листья на ветру.

– Значит, не я один их видел… – пробормотал он.

– Их? – Татибана схватил было старого мастера за грудки, но вовремя опомнился – во всяком случае, до моего толчка локтем. – Кого, их?

– Лис, разумеется. Кицунэ – тех, кто умеет оборачиваться людьми. Говорят, раньше их много водилось, в стародавние времена. Да я считал, что повстречал последнюю. Ан нет… – старик дышал с трудом, медленно приходя в себя.

– Когда?! Где?! Как она выглядела? – Ясу, позабыв о вопросах, только что заданных им же самим, кинулся описывать свою ненаглядную. Его собеседник молча слушал, о чём-то вздыхая. Мы с Ю прислонились к стене и переглянулись. Сказка, да и только!

Впрочем, мы и попали-то сюда в связи с другой сказкой. Для чего нужна юмеми кукольная одежда, как не для Мэй-Мэй? Только вот почему именно такая?

Старик, выслушав поэтические излияния Ясу по поводу красоты избранницы, пожал плечами.

– Давно это случилось, – помолчав, сообщил он. – Едва ли та девушка… моей лисичке сейчас было бы немногим меньше, чем мне… А впрочем, кто их знает…

– Расскажите, пожалуйста! – взмолился Ясумаса.

Старый мастер кивнул, прошаркал в темноту и вскоре вернулся с тремя крохотными скамеечками, слегка пыльными. Приглашающим жестом указал на них, сам опустился на татами и начал неспешный рассказ.

Совсем юной девочкой казалась она, лет десяти от роду. Это, конечно, если о ней как о человеке думать.

Я тогда был молодым подмастерьем и подавал большие надежды. Да жил не здесь, а на юге, в городишке Асаи неподалёку от Кёо. Отец мой незадолго до этой истории скончался, оставив мне те знания, что успел передать, да дом-развалюшку у самых городских ворот.

Покупатели только успели ко мне присмотреться да повалили так, что отбоя не стало, и я частенько забредал в лес, присматривал древесину для дела, а потом с дровосеком о срубе договаривался. На куклу не простое дерево нужно, а чтоб душа в нём жила, иначе можно и не трудиться – всё пустышка выйдет…

Там я её и нашёл.

Вы дышать-то не забывайте, молодые господа! Да, сначала всё, как в сказках, и было. Выходил лисёнка, тот девчушкой и обернулся. Махонькая, рыжеватая, носик остренький, скуластая – совсем не красавица. Дай, говорит, отблагодарю тебя, добрая душа!

"Да какая с тебя благодарность, замухрышка?! Ни по дому не справишься, ни в поле – вон, ветром качает! Разве для того я тебя поил-кормил? Да и лисье ли это дело, рис пестом толочь? В лес ступай, к родне!" – смеюсь, значит.

Тут она и перекинулась в первый раз. В связку дай-сэнов, увесистую такую. И предупредила: мол, купи себе всё, что заблагорассудится, но последнюю монетку не отдавай, прибереги!