Текст книги "Аргонавты"

Автор книги: Антонио Дионис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

Гермес, тихонько коснувшись локтя брата, предупредит его:

Не тревожься, милый, ведь это не сама Медуза, это только бессильная ее тень. С тех пор, как великий Персей, герой такой же смелый, как ты, убил ее, она уже не может принести никому вреда.

Геракл опустит палицу, и братья пройдут мимо. Тени же умерших людей толпами будут носиться вокруг них, горько плача и жалуясь на свою несчастную судьбу. Многих, некогда знакомых ему, встретит среди тоскующих душ Геракл. Много раз будут останавливать его тени, прося защиты и помощи. Но такой всемогущий, он ничего не сможет сделать для них. Наконец вдали, в глубоком мраке, предстанет перед ними пышный и устрашающий своим торжественным великолепием дворец Плутона, хмурого царя подземного царства. Плутон насупит, было, брови, увидав перед собой живого Геракла, но когда тот, подошедши, шепнет ему на ухо волшебное элевсинское слово, морщины на лбу его тотчас разгладятся. Весьма милостиво выслушает могущественный царь просьбу героя и, немного подумав, скажет:

Хорошо, сын брата моего Зевса. Пусть будет так, как ты просишь. Я позволю тебе увести моего верного пса в мир живых. Но для этого ты должен сам, без всякого оружия в руках, найти, поймать и сковать его. Ступай, и да сопутствует тебе удача.

Тотчас же пустится Геракл на поиски чудовищного Кербера. От каменистых, скользких от гнили и плесени берегов Ахерона вдруг донесется до Геракла далекий, но грозный тройной лай и рычание. И с камня на камень запрыгает спешащий напасть на человека трехглавый пес. Опершись на верную свою дубину, станет ждать его Геракл, и, когда страшный зверь со свирепым воем бросится ему на грудь, он, отшвырнув далеко прочь палицу, мощными руками стиснет сразу все три головы его шеи. Неистово станет рваться и биться в этих могучих объятиях злобный сторож подземелья. Змеи, растущие у него на голове, яростно вопьются в рыжую шкуру гераклова льва. Хвост-дракон тщетно будет разить медно блещущий панцирь героя. Но напрасно – руки зевсова сына будут сжиматься все туже и туже. Наконец, поникнут головы свирепого пса. В страхе припадет пес к ногам героя и с жалобным визгом станет лизать он ремни его сандалий. Тогда Геракл прикует Кербера к прочной цепи и выведет его из темного царства Тартара на землю.

В ужасе завоет и затрепещет рожденный во мраке пес, как только первый луч солнца коснется его глаз,– ведь никогда он не видал дневного света.

Ядовитая пена, как адский пар, заклубится на трех его мордах, и там, где капли упадут на теплую, влажную землю Греции, вырастет смертоносная трава аконит. Наконец, Геракл, ведущий за собой жалкого Кербера, преодолев уже с победоносной радостью обратный путь, прибудет в Аргос. Едва взглянув на поверженное чудовище, Эврисфей почувствует и себя побежденным, закроет лицо руками и, трусливо убежав от любопытных взоров, забьется в самый дальний покой своего дворца. Убегая, он визгливо будет кричать и махать руками, словно отгоняя заразу.

Довольно, Геракл, довольно! – взмолится царь.– Я не смею держать у себя на службе того, кто способен победить саму смерть. Сведи скорее это чудовище обратно в темный Тартар и потом ступай, куда хочешь. Ты совершил все двенадцать подвигов. Ты победил и меня. Наказание твое кончилось. Боги простили тебя, уходи ты свободен, ты... Ты – герой, Геракл,– и поверженный и ослабевший, Эврисфей упал перед своим троном, с испугом глядя на Геракла и приведенного им адского пса Кербера.

Так все и случится, предсказывую я, слепец Феней, так все и произойдет, слово в слово. Геракл отведет Кербера назад в дикие горы; дорога эта будет для героя легкой и радостной прогулкой,– ведь теперь он свободен. И не будет, как в первый раз сгущаться над ним страх, и жуткие животные не будут предвещать беду. Дойдя до черной расселины земли, ведущей в подземное царство Плутона, Геракл еще раз, на этот случай, дружелюбно взглянет на Кербера и, потрепав его по безропотной отныне морде, скажет ему: «Прощай!»,– и отпустит пса обратно в Тартар. Сам же герой вздохнет полной грудью и с долгожданным ощущением свободы, возвратиться в Фивы, где его будет ждать верная жена Мегара. Да будет так.

Финей закончил свой рассказ. Захмелевший Теламон прослезился.

Вдруг Ясон воскликнул:

Плексипп, Пандион! – обратился он к молодым сыновьям Финея,– в борту «Арго» две пустых уключины. Хотите их занять? Хотите стать Аргонавтами?

Криком восторга встретили юноши это предложение

Мы – Аргонавты! Слышите, отец, матушка? Мы – Аргонавты!

Плексипп поднял чарку, и, помолившись Зевсу, произнес тост:

Не сажай в саду своем зеленую иву. Не бери в друзья легкомысленного человека. Ива легко зеленеет, но разве выдержит она осенние морские ветры? Легкомысленный человек легко вступает в дружбу, но так же быстро о ней забывает. И если иву ветвь красит зеленью каждая весна, то легкомысленный человек уже никогда не вернется к тебе. За любовь! Выпьем за любовь и дружбу, настоящую морскую дружбу! – закончил он.

«Ах, какое нежное у него сердце! – подумала сидящая рядом с Плексиппом юная девушка.– Значит, он – моя судьба!» И повела с ним сладкие любовные речи.

Занялся рассвет, подавая сигнал к отплытию. Простились с гостеприимными друзьями и подругами аргонавты, сели каждый на свое место – и – «Арго» понесло дальше, в неведомую даль под дружный плеск всех своих пятидесяти весел.

Глава 15
УДИВИТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ НА БОРТУ СУДНА

Огромное светило поднялось и было уже наполовину проглочено блестящими облаками. Удивительно, в который раз удивительно было для Ясона ощущение множества связей и сплетений, историй и имен, услышанных им, коснувшихся его. «Какое повторение и пересечение вещей и событий!» – думал он. Удивительно было ему сознавать себя и зрителем, и действующим лицом, здесь, под бескрайним небом, окутанным тысячью тайн. Удивительно открытым, местами прозрачным наподобие облачного неба показалось будущее, показалось предстоявшее и назначенное ему богами, произнесенное

Орфеем и Финеем, он так мало знал о Фриксе, о его гибели, о его тоскующей тени...

Но в этот миг все ему казалось постижимым, познаваемым, доступным уму,– тихое журчанье волн, сиянье светила, жизнь людей и животных, их дружба, вражда, встречи, борьба, все великое и малое,– все это в трепете озарения видел и чувствовал он теперь. Видел себя включенным и втянутым во все это как во что-то упорядоченное, подвластное законам и уму. Невидимой ладонью коснулась его в этой морской прохладе скал догадка о великих тайнах, об их величавости и глубине, об их познаваемости. «Помни о том,– шептал ему чей-то голос,– помни о том, что все это есть, что между богами и тобой проходят лучи и токи, что есть смерть и тень Фрикса, и возвращение оттуда, что на все картины и явления мира есть ответ в твоем сердце. А что касается тебя, ты обо всем должен знать и исполнить столько, сколько возможно знать человеку...» Так говорил этот голос.

Много раз слышал Ясон, как кричат птицы, не раз ловил из уст Хирона слова древней мудрости,– сегодня, однако, все было по-новому, по-другому, его проняла догадка о целом, проняло чувство связей и соотношений, порядка, который распространялся повсюду. И именно у него, Ясона, был ключ к этим связям.

Мама, милая мама,– вдруг тихо пробормотал он.

После бессонной ночи, проведенной у царя Финея,

едва солнце коснулось зенита, всех до одного аргонавтов сморил полуденный сон. Доверившись тихому ветру и ласковым волнам, каждый баюкал свои недавние воспоминания, обращая их в сны.

Ясону снился огромный луг, поросший никогда не виданными им цветами, издававшими необыкновенное благоухание. И по этому ковру из цветов навстречу Ясону шла легкой походкой, еле касаясь цветочных венчиков, чудная женщина, глаза которой сияли как два солнца. От взгляда ее расцветали все новые и новые дивные, невиданные цветы необыкновенной красоты. Дыхание ее превращалось в жасмин, и дождь лепестков сыпался на землю. По цветам, что цвели у нее в волосах и огромным глазам, Ясон сразу же узнал свою покровительницу, добрую богиню Геру, супругу Зевса, и пал ниц, пораженный нестерпимым блеском ее глаз!

Встань, Ясон! -сказала богиня, и при звуках ее голоса еще больше запахло в воздухе цветами, а во рту

Ясона стало так сладко, как будто он только что выпил божественного нектара.

Встань, Ясон! – повторила богиня,– разве ты не с чистым сердцем возлагал цветы на алтари и совершал жертвоприношения богам? Разве не посочувствовал бедной старухе, перенося ее через ручей. Разве не проникся жалостью к мерзкой грешнице храма Диониса? Разве не любил в час досуга посидеть под священным деревом, деревом, под которым сходило вдохновение на старца Хирона, и разве ты не отдавался под этим деревом мыслям о божестве? Разве ты убил? Убил в своей жизни хоть муху, хоть москита, хоть комара? Разве, с голоду, убил хоть одно из творений божьих, чтоб напитаться его мясом? Отчего же ты не дерзаешь взглянуть прямо в очи твоей богине?

Нет,– отвечал Ясон,– я ничего не делал, что запрещено. Но меня слепит, богиня, солнечный свет от глаз твоих.

Встань, Ясон! – сказала богиня.– Мой взгляд огнем слепит только злых, и тихим светом сияет для добрых.

Поднялся Ясон,– и был взгляд Геры, как тихое мерцание звезд.

Ты ничего не делаешь, что запрещено! – сказала богиня с кроткой улыбкой, и от улыбки ее расцвели чудные розовые и голубые цветы, точно такие, как помнил Ясон из своего детства.

И великий Зевс хочет, чтоб ты предстал пред лицом его и видел вечную жизнь пред тем, как увидеть вечный покой,– продолжала Гера.

И предстал Ясон пред престолами Зевса.

Пред тремя престолами, на которых, окруженные волнами благоуханного дыма, сидел Зевс, Посейдон и Аид.

Я дал ему жизнь,– сказал Зевс,– и он не употребил ее, чтобы отнять жизнь у другого!

Я дал ему путь,– сказал Посейдон,– я вложил шум волн в его сердце. Он не воспользовался силой, чтоб измыслить зло своим врагам.

Он мой! – сказал черный Аид, увидав полосы золы на лбу Ясона.

И погладил Ясона по голове, так ласково, словно любимого сына. И позвал Зевс Афродиту, богиню любви, и сказал ей:

Возьми Ясона, поведи его и покажи ему вечную жизнь, как жрецы показывают храмы чужеземцам.

И богиня Афродита, прекрасная богиня, со строгим, суровым лицом, слегка коснулась своим острым, как осколок стекла, мечом чела Ясона,– и он увидел себя летящим в бесконечном пространстве. И услышал он божественную музыку, как бы тихое пение и нежный звон и мелодию флейты.

Мелодию, которую можно слушать весь век. Гармонию вселенной. Это пели, звеня в эфиры, прекрасные нимфы. И четыре звезды неподвижно сияли с четырех сторон света. Яркая, белым светом озаренная, как алмаз горевшая, звезда лучезарного юга. Черным блеском горевшая, как горный жемчуг, звезда запада. Розовая, как самый светлый рубин, звезда востока. И желтая, как редкий золотистый бриллиант, звезда севера. И на каждой из звезд, словно дети, резвились, в детские игры играли, взрослые люди, с глазами, сиявшими чистотой и радостью, как глаза ребенка.

Это праведники севера, востока, юга и запада! – сказала златокудрая Афродита,– все те, кто соблюдал закон и не делал никому зла, не проливал крови.

А где же те... другие? – осмелился спросить Ясон. Богиня рассекла своим мечом пространство. И Ясон вскрикнул и отшатнулся.

Не бойся, ты со мной! – сказала ему она. Из огненной бездны, наполненной гадами, к ним, шипя и облизываясь жалом, с глазами, горевшими жадностью, поднималась, вставши на хвост, огромная змея. Поднималась, словно готовясь сделать скачок.

Ее горло раздувалось, как кузнечные мехи, и сверкало всеми переливами радуги. Изо рта ее вылетало дыхание, знойное, как полуденные лучи солнца,– и Ясону казалось, что ее вьющееся и сверкающее, как молния, жало вот-вот лизнет его по ногам. По глазам, вселяющим ужас, по взгляду, от которого костенеют и лишаются движения руки и ноги человека, Ясон узнал, увидел во сне, в змее дочь царя Эоса, Медею. А грозный Плутон сидел на костре и смотрел, как сын его, отвратительное чудовище с козлиной бородкой, превращал грешников в скорпионов, жаб, змей, прочих нечистых животных. Каких, каких гадов не выходило из его рук, и при каждом новом своем превращении, он восклицал: – О горе!

И долго будут мучиться так эти несчастные? – спросил Ясон, указывая на гадов.

До тех пор, пока силой раскаяния не искупят своих преступлений и смертью не купят покоя небытия,-

отвечала вещая богиня и снова взмахнула мечом.

Ясон лежал в густом лесу, у самого края маленького озерца, с водой чистой и прозрачной, как кристалл, под тенью огромного дерева, а над его головой склонялся росший возле озера огромный фиолетовый цветок. Он лил ему в лицо благоухание из своей чаши и шептал:

Я была верной и любящей женой своего мужа. Я заботливо нянчила только его детей. Мои глаза смущали многих,– это правда, но никогда ни золотые монеты, ни самоцветные камни, которые мне, как богине, приносили они,– ничто не заставило меня ласкать другого. Мне тоже хотелось сверкающими кольцами украсить пальцы своих ног и продеть блестящие серьги в уши, и шелковой тканью крепко обвить стан, надеть сандалии,– но я довольствовалась куском белой грубой ткани, чтобы прикрыть себя от жадных грешных взглядов. Никогда муж мой не слышал от меня грубого слова, и всегда ласка ждала его на пороге его дома. Я была женой бедного, и превращена в лучший из цветов. Сорви меня и возложи на жертвенник богине Афродите. Мой аромат, как благоуханная молитва, понесется к ней и насладится покоем.

Мы были молодыми девушками, скромными и не знавшими грешных ласк! – говорили жасмины на кустах,– сорви нас, чтобы мы тоже могли унестись к Афродите, пусть наше благоухание доносится до нее.

И вскочил от изумления Ясон. В чистом прозрачном озере расцветал огромный, невиданной красоты цветок. «Так вот он, голубой цветок, что протягивала мне в детстве мать, на дне которого Золотое Руно»,– вспомнилось ему.

Я душа могущественной повелительницы, чьи подданные всегда олицетворяли мир и покой. Слово «кровь» и слово «смерть» никогда не слетало с моих уст. Предупреждаю тебя об этом, Ясон!

Весь лес был полон шепота. Среди высоких, стройных пальм и могучих деревьев, пышно разросся бамбук. Молодые побеги бамбука шелестели и рассказывали волшебные сказки. Огромный бамбук посылал с узловатых ветвей побеги, которые касались земли и жадно пили ее влагу. Веерные пальмы, словно распущенные хвосты гигантских павлинов, тихо качались, как опахала.

А в чаще резвились, бегали насекомые, горя, словно самоцветные камни. Огромные бабочки порхали с ветки на ветку и, когда раскрывали свои крылья, сверкали всеми цветами радуги. Обезьяны с криками цеплялись за лианы, которые, словно толстые канаты, перекидывались с пальмы на пальму. Бегали проворные ящерицы, мелькнул, меняясь из синего в ярко-красный цвет, хамелеон. Огромный, мохнатый, словно поросший черными волосами паук раскинул между деревьями свои сети, крепкие, как проволоки, и, притаившись, поджидал крошечных птичек, которые беззаботно чирикали, перескакивая с одного куста на другой. Скорпион, извиваясь, промелькнул около ног Ясона, не сделав ему никакого вреда.

И все это шептало, все говорило на человеческом языке.

Будь проклята, моя прошлая жизнь! – ворчал мохнатый паук,– много мне принесли мои сокровища, был я знатным вельможей, приехал сюда из далекой страны, с острова, где вечный холод и туман! Сколько героев начало кашлять кровью от моих побоев, сколько их жен, дочерей и сестер я купил! И вот теперь принужден сосать кровь из маленьких птичек, как пил ее когда-то из людей! Лучше бы меня убил кто!

А мы были бедными! – говорили пальмы и тростники,– но у нас не осталось детей, и вот почему мы в дремучем лесу, а если бы не зарезали наших потомков, мы выросли бы у их домиков, заботились бы о них, давали бы им цветы и плоды, лакомства и пищу.

Я всегда стремился к небу! – говорил один из рабов, превращенный в пальму.

А я хоть думал больше о земном, но никогда не сделал зла, не пролил крови! – весело говорил обремененный плодами банан.

А веерная пальма покачивалась, как огромное опахало, и шелестела своими листами:

Взгляни на меня, путник, как я красива. Всю жизнь я помогала нуждающимся. И меня все эллины зовут «пальмой путешественников». Ты умираешь от жажды и зноя, сломай один из моих листьев, внутри таится такая чистая, прозрачная, как кристалл, как лед, холодная вода.

Взгляни в мои глаза! – шептала та самая змея, в которой Ясон позже узнает свою будущую жену, Медею,– взгляни! Тебе я не сделаю зла. Взгляни в мои глаза: сколько чар в них, от них нельзя оторваться. Таковы же они были и тогда, когда я была женщиной. Мы еще встретимся. Я любила песни и пляски, огонь и кровь, я умела многое. И вот теперь от меня все бегут, я страшнейшая из гадин, и должна, должна искать человеческой крови, доставляя на колеснице ее своей повелительнице. Нет крови в сердце моей повелительницы, бледная, как покойница, посиневшая, лежит она. И я отыщу спящего и ужалю его, и подползу к своей повелительнице и жалом лизну ее по губам. Тогда подымется страшный, бледный, синий вампир, и на крыльях летучей мыши полетит к трупу, и вопьется в те ранки, что я сделаю зубами, и капля по капле станет пить кровь. И нальется кровью сердце моей повелительницы, богини Гекаты, и грешный румянец, как зарево пожара, который загорится в крови, вспыхнет на бледных щеках. И страсть омрачит ее рассудок, и помчится она в колеснице к своему повелителю и осыпет его отвратительнейшими из ласк. Ласки, от которых родятся скорпионы и женщины-вампиры. Словно два желтых огня сверкнули в темноте чащи, черная пантера, щелкнула зубами, завыла и кинулась искать человеческого мяса. В ней жила душа убийцы.

О боги! К чему я питался мясом, приносимых в жертву животных, чтоб жить! – вздыхал полу человек– полу кабан, с треском раздвигая кусты.– Вот за что я превращен в гнуснейшее из четвероногих.

А я была невестой, но умерла до брака! – прошептала мимоза и стыдливо закрыла свои листики. Прекрасный голубой цветок, в котором сияло Золотое Руно, душистым венком обвил голову Ясона...

И Ясон вскочил, получив сильный удар головой о палубу. «Арго» качало на волнах.

«Странный, какой странный сон я видел»,– подумал Ясон, но у него не было времени и возможности, чтобы хорошенько обдумать и проанализировать все, свершившееся с ним в этом удивительном сне, поскольку аргонавтам, всем вместе, пришлось дружно налечь на весла, чтобы преодолеть встречное течение.

Когда же с этой бедой было покончено, Ясон успел многое забыть из увиденного, потому что команда наперебой стала рассказывать всякие курьезные истории, которые только могли прийти на ум каждому. Пока ничего не предвещало никакой опасности. И Ясон забыл о своем недавнем вещем сне. Сняв хитон и отряхнув его от брызг, он слушал веселый рассказ Лаэрта.

Это было в позапрошлый год. Отплыл я на корабле из гавани; вышел корабль в открытое море, а куда плыть – не знаю. Но подумал я: к чему мне жить, если не достигну я цели всех моих помыслов? Пусть же плывет корабль по воле ветра, куда понесут волны. Смерть – так смерть, но, если суждено мне жить, то, верно, уж где-нибудь встретится мне этот чудесный остров! Унесло мой корабль в неведомые просторы океана, далеко от родной страны. Много бед встретили мы на своем пути. Порою волны так вздувались и бушевали, что, казалось, вот-вот поглотит нас морская пучина. Иной раз корабль прибивало волнами к берегам неизвестной земли, нападали на нас страшные, похожие на демонов, существа, угрожая пожрать живьем. Бывало и так, что теряли мы направление, не понимая, откуда и в какую сторону плывем, и становились игрушкой волн. Когда кончались запасы пищи, собирали мы съедобные травы и коренья на берегах безвестных островов, лишь бы только не умереть с голоду. А однажды, вдруг, откуда ни возьмись, появилось чудовище, не описать словами его ужасного вида,– и, разинув пасть, напало на меня и моих спутников. Случалось, мы поддерживали свою жизнь только морскими ракушками. Сколько тяжких недугов перенесли мы в пути под открытым небом, там, где не от кого ждать помощи. Не знали, куда плывем, жутко было на душе... Так неслись мы на корабле по воле морских течений, и вот на пятисотый день пути... Да, как раз на пятисотый день, утром, вдруг в морской дали показалась гора! Все мы на корабле сгрудились вместе и смотрели на нее, не отводя глаз. Большая гора. Нет ей равных на свете, можно без конца ею любоваться,– уверял Лаэрт,– и вот, как только сорвали мы одну ветку с дерева, растущего на горе, подул попутный ветер, и спустя четыре сотни дней с небольшим мы уже увидели родной берег... Боги послали мне благополучное возвращение на родину в ответ на мои горячие мольбы. А потом, даже не сбросив с себя одежды, еще влажной от соленой морской воды, я поспешил сюда, к вам на корабль. И вот я здесь! – закончил Лаэрт.

– Правду говорят мудрые люди, что из всех живых существ человек, пожалуй, беззаботнее всех: воистину, никто не бывает столь беспечным перед лицом грозящей опасности,– сказал Полидевк.– И вот знаю я в подтверждение этого суждения одну историю.

Однажды в Греции в спокойную и солнечную погоду на море внезапно показалась ослепительно сверкающая всеми бликами земных цветов большая лодка, в которой плыло множество каких-то людей. А посередине на торжественном возвышении восседал величественный и важный витязь. На его плечах алела длинная накидка.

От спутников витязя исходил явственный запах моря, но выглядели они очень странно: у иных вместо головы торчал рыбий хвост, у других – раковина. Третьи были сплошь покрыты серебристой чешуей.

Их предводитель дал приказ причалить к берегу, и удивительное судно пристало. Там моряки закупили всякую всячину и собрались, было, уже уходить, как вдруг витязь промолвил:

А я решил поехать в Колхиду. Эх, отрок, как искусны в любви тамошние бабенки. Поедем со мной.

Разве это возможно? – приступили к нему с вопросом.

Отчего же? – отвечал тот.– Это в вашей воле.

Тут все наперебой стали проситься с ним ехать,

приговаривая:

Я больше всех с ним дружил!

Нет, это я был его лучшим другом!

В конце концов, после долгих споров и пререканий порешили, что поедут семеро. Те же, кого не взяли, очень об этом сокрушались, но остальные не обращали на их сетования никакого внимания. Когда уже садились в ту самую сверкающую красотой лодку, у одного все же хватило ума сказать:

Я вспомнил, у меня есть чрезвычайно важное дело, из-за которого никак не могу поехать! – и он остался.

Прочие же едва успели вымолвить «до свидания!», как вместе с лодкой погрузились в пучину и были таковы.

С тех пор более десяти лет миновало, а никаких вестей от них не пришло. Так это дело и позабылось, осталась только песенка: «Чтобы пляски посмотреть...» Можно представить себе, как горевали несчастные вдовы. А тот единственный, который не поехал, и посейчас здравствует, а на пропитание зарабатывает тем, что учит неграмотных. Право, ему есть, чем поделиться.

А еще,– вспомнил он вдруг.– При дворе богини Геры служила кошка, которая была удостоена ею почтительного титула. Ну, вот, она была прелестна, и Гера велела особенно ее беречь.

Однажды, когда кошка разлеглась на веранде, приставленная к ней богиня Аму, прикрикнула на нее: «Ах, ты, негодница! Сейчас же домой!» Но кошка продолжала дремать на солнышке. Тогда Аму решила припугнуть ее: «Пилисей, где ты? Укуси-ка проказницу!»

Глупый пес набросился на кошку, а она в смертельном страхе кинулась прямо в покои Зевса. Бог в это время находился в зале утренней трапезы. Он был немало удивлен и спрятал кошку у себя за пазухой. На зов бога явились два его сына – Гефест и Арей.

Побить Пилисея! Сослать его на собачий остров сей же час! – повелел Зевс.

Собрались слуги и с шумом погнались за собакой, не избежала кары и богиня Аму.

– Отстранить ее от должности, она нерадива,– приказал Зевс, и Аму больше не смела появляться перед высочайшими очами.

Стражники прогнали бедного пса. Увы, давно ли сам великий бог вел его, горделиво шествуя в процессии. Кто бы мог подумать, что Пилисею грозит такая злосчастная судьба.

Во время утренней трапезы,– вздыхали богини,– он всегда был возле Геры. Как теперь его не хватает.

Через три или четыре дня все услышали жалобный вой собаки.

Что за собака воет без умолку? – спрашивали друг друга боги.

Псы со всего двора стаей помчались на шум. Скоро служанка, которая убирает нечистоты, доложила:

Ах, какой ужас! Двое мужчин насмерть избивают бедного пса. Говорят, он был сослан на собачий остров и вернулся, вот его и наказывают за ослушание.

Сердце у всех защемило, даже Гера воскликнула:

Это, наверное, Пилисей.

Его бьют Гефест и Арей,– добавила служанка.

Только богиня послала гонца с приказом прекратить

побои, как вдруг жалобный вой затих. Посланный вернулся с известием: «Издох. Труп выбросили за ворота.» Все очень опечалились, но вечером, прямо к ногам Геры подполз, дрожа всем телом, какой-то безобразнораспухший пес самого жалкого вида.

Верно, это наш Пилисей? Такой собаки мы здесь не видели,– заговорили слуги.

Пилисей! – позвали его, но он словно бы не понял. Все заспорили. Одни говорили: «Это он!», другие – «Нет, что вы!» Гера повелела:

Аму хорошо его знает, крикните ее.

Аму пришла и богиня спросила ее:

Неужели это Пилисей?

Пожалуй, похож на него, но уж очень страшен на вид и совсем не отзывается. Притом, ведь я слышала, что его забили насмерть.

Гера была огорчена. Настали сумерки. Собаку пробовали накормить, но она ничего не ела, и все окончательно решили, что это приблудный пес.

На другое утро служанка богини увидела, что собака лежит под лестницей:

Наш Пилисей, наверное, все-таки сдох. Его так вчера избили.

При этих словах пес задрожал, и слезы у него так и потекли-побежали. Все воскликнули:

Значит, это ты, Пилисей!

Пилисей! – позвала собаку служанка.

Животное подползло и громко залаяло. Гера улыбнулась. И все вдруг начали смеяться. Сам Зевс пожаловал, узнав, что случилось.

Невероятно! У бессмысленного пса такие глубокие чувства! – шутливо заметил он.

Вскоре Пилисей был прощен Зевсом и занял свое прежнее место при дворце. Но и теперь боги с невыразимым волнением вспоминают, как стонал и плакал бедный пес, когда его пожалели. Так плачет человек, услышав слова сердечного сочувствия. А ведь это была просто собака... Разве не удивительно?

Расскажи еще что-нибудь, Полидевк,– сказал Теламон,– уж очень силен ты на всякие такие штучки! – он громко прищелкнул языком. Все аргонавты дружно рассмеялись.

Плеснув из амфоры сладкого вина в чашу, Полидевк отхлебнул и начал рассказ.

В одном богатом и счастливом царстве всего было вдоволь. Народ всегда находил причину повеселиться, высокорожденные были щедры, а бедняки – никогда не унывали, довольствуясь малым. Правил в том царстве могущественный и мудрый царь – радость друзей и гроза врагов. Но больше богатств, всех сокровищ и достояний гордились люди царскими дочерьми,– так начал Полидевк, умолкая для нового глотка.

Мореходы, окружив рассказчика плотным кольцом, разочарованно заворчали:

Жили-были царь с царицей! Тоже мне, увлекательно! – вскричал один.

Полидевк утратил способность к увлекательному повествованию,– воскликнул другой.

Пусть корабельных крыс ублажает! Пусть уходит из нашего круга – его начало рассказа уже навевает тоску, а к завершению мы все удавимся на реях от скуки! – вопили мореходы.

Полидевк обиженно подливал себе вина, но помалкивал.

Тише! – призвал Ясон.– Вы нетерпеливы, как малые дети: дай немедля игрушку, а то расплачусь! Подождем, что случится далее, а потом уж решим, не стоит ли нам, чтобы не повеситься со скуки самим, повесить негодного рассказчика!

Мореходы, хотя и недовольные, спорить с Ясоном не стали: если никого не слушаться, добра не жди. В море ведь не плюнешь на приказ да не уйдешь к другому хозяину наниматься, а потому слушай того, который уже есть.

Так вот,– мстительно начал Полидевк рассказ заново.– Жили в одном царстве царь и царица. И было у них три прекрасные, как нимфы, дочери...

Сейчас я выдеру его козлиную бородку по волоску,– зашипел один из мореходов, но умолк под тяжелым взглядом Ясона.

Полидевк продолжил рассказ под шум бьющей в борта волны. Долог и скучен путь мореходов, тут любой забаве будешь рад. Постепенно все, кто был свободен от вахты, собрались вокруг Полидевка. Сказка увлекла.

...Хороши были старшие сестры,– рассказывал Полидевк,– но мало нашлось бы на земле девушек, хоть сколько-нибудь подобных прекрасной Психее, младшей дочери правителя. Луч солнца в погожий день, что затрепетал на молоденьком зеленом листочке, лепесток розы, только что развернувшийся в свежем бутоне, пение соловья в полнолуние, когда сердце и так трепещет в преддверии любви,– вот что было такое Психея. Но даже слов не придумали люди, чтобы выразить очарование девушки. Царь даже сердился, скрывая горделивую улыбку, когда со всех сторон, из чужих земель собирались к дворцу толпы, ловя краткий миг, когда девушка вдруг мелькнет в саду среди цветов или выглянет на балкон. И восторженные вопли влюбленного мула не сравнились бы с тем бедламом, что поднимали обожатели Психеи, не надеясь ни на ответную улыбку, ни даже на нечаянный взор девушки. И немало юношей, стройных, как кипарис, и прекрасных, как крылатые боги, кончали жизнь за Психею, прямо на городской площади пронзая себе грудь мечами во имя славы любимой.

Надо же,– пробормотал один из мореходов другому,– какие бывают странные люди: вместо того, чтобы, с красоткой уединившись, крепенькой пикой удовлетворить желание крови, эти глупцы обагрили своей собственной кровью булыжники мостовой! Нет, этого я не пойму!

И не надо! – прошипел тот в ответ.– Не мешай слушать: эти юноши хоть свою жизнь отдавали любимой Психее, а то есть и такие, что войну объявить готовы за бабу. То-то народу легло на поле брани за упругие ляжки да густую гриву!

Нет,– Полидевк услышал,– не глупость была смерть молодых, а воплощенный восторг! Люди даже говорили, что сама Венера, снизойдя до смертных, посетила землю, воплотившись в Психее! А разве богиня не заслужила достойной жертвы?

Психее нравились такие рассказы.

Венера! Царица! – крики толпы ласкали слух царевны, и она благосклонно внимала восторженным воплям.

Слух, что песок, рассыпается мириадами пылинок: вот и слух о прекрасной Психее растекся по землям и морям.

Более того, таковы люди, что придумают то, чего нет и в помине. Кто-то кому-то шепнул, что не только Психея прекрасна, а могучая сила дана ее чарующим глазкам, и калека вылечится, коснувшись края одежды царевны.