Текст книги "Аргонавты"

Автор книги: Антонио Дионис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

Глава 14
АРГОНАВТЫ У ФИНЕЯ

Теперь, значит, можно снова взять направление на восток, по открытому Понту,– сказал Ясон, вглядываясь в морскую даль. Но крылатые сыновья Борея предложили Ясону другое.

Здесь, вблизи,– сказал Зет,– есть город, в котором царит Финей, муж нашей сестры Клеопатры.

Перед долгим последним перегоном нам не грех отдохнуть, и царь Финей охотно примет нас,– добавил Каланд,– а помимо того, нам двум будет приятно обнять сестру, зятя и племянников.

Все согласились. Но с ожидаемым гостеприимством аргонавтов постигло разочарование. Жители города лишь робко выглядывали из своих домов и приближающимся аргонавтам делали тревожные знаки, чтобы они поскорей уходили, а перед царским дворцом сидел у пустого стола несчастный, обессиленный слепец.

Кто это? – прошептал Зет.

Неужели Финей? – вторил ему Каланд.

Несомненно он...

Но почему он слеп?

И что все это значит?

Аргонавты недоуменно перешептывались между собой. Пока они недоумевали, из соседнего дома выбежал какой-то юноша; робко озираясь, он положил перед Финеем ломоть хлеба и миску с похлебкой, после этого он еще быстрее бежал обратно. Финей жадно набросился на принесенное. Но в то же время в воздухе послышался шум крыльев, к несчастному спустились два чудовища, полуженщины-полуптицы и закопошились перед ним, вслед за тем они снова взлетели в воздух. Финей сидел на прежнем месте, но хлеб был похищен, а из миски поднималось такое зловоние, что невозможно было к ней прикоснуться. Несчастный глухо застонал.

Быть может, тут и его вина,– сказал Каланд Зе– ту,– но прежде всего надо освободить его от этих чудовищ. За дело.

Они расправили свои крылья, и, выхватив мечи, устремились против мучительниц, те с жалобным визгом умчались. Вскоре и они, и Бореады исчезли за местным холмом.

Долго летали Бореады, гоня гарпий, пока не приземлились на одном из отдаленных островов в море.

Сраженный копьем Гарпий, Калаид замер и упал навзничь. Глаза его медленно стали закрываться, дыхание становилось тише и, казалось, прервется совсем. Яд, которым был смазан наконечник копья, растекался по телу. Рана раскрылась. Но, о чудо! Ни жгучая боль, ни смертоносный яд не мучили его. Калаид лежал недвижим, словно заснувший после долгого пути усталый странник. «Какой безмятежный сон»,– думали, кружившиеся над морем дикие птицы.

О Калаид, брат мой! – воскликнул Зет.– Почему я не отговорил тебя от опасного полета? Почему не вышел вместо тебя на поле брани? Почему не я, а ты должен умереть? Неужели же Мойра так несправедлива к тебе: та, которая должна покровительствовать, молча взирает на творимое зло. Нет. О, богиня Мойра, прикажи своим воинам разыскать в Фесалии самых искусных лекарей, пусть они осмотрят моего брата,– молился Зет.

Не прошло и часа, как несясь черной молнией, стремглав приближались к Бореадам крылатые пегасы, на спинах которых восседали седовласые всадники. То были сорок самых искусных врачевателей, собранных и доставленных богиней Мойрой со всех концов Фесалии. Они осмотрели Калаида, и каждый покачал головой. Лица их выражали недоумение и горький испуг. И в самом деле, что может спасти от змеиного яда, проникшего в сердце? И только один, самый старый лекарь, всю жизнь проживший на отдаленном острове, подумав, сказал:

Есть только одно средство. У северных границ Фесалии, там, где земля касается неба, есть гора. На вершине ее растет много трав. Эту гору легко узнать – она стоит особняком. Прозывается же она Пелион. Поистине волшебное место, где покоится кентавр Хирон, мудрый наставник Ахилла, друг Геракла, учитель доблестного Ясона... Там растут травы, целебней которых нет ничего на свете, и среди них есть такая, которая одна способна выгнать яд из сердца Калаида. Трава эта очень редкая и по действию своему подобна нектару. Собирают ее и пелиады, тамошние бореады, приходят рвать ее и местные женщины, живущие в селениях у подножия горы. Очень много времени тратят они на поиск травы, часами ползают на коленях, раздвигая руками стебли. Говорят также, что лакомятся чудо-травой и животные, и даже обезьяны, приходящие за ней невесть откуда. Трава эта похожа на стебель с цветком. Стебель не зеленый, а синевато-поднебесный, на самом же кончике его алая звездочка. Но торопитесь: человек, пораженный ядовитым копьем, умирает, не пережив первого заката. Осталось всего полдня.

Целых полдня! Разве это мало?-воскликнул доблестный Зет.

Он взмыл в воздух и устремился на север.

Никто не мог остановить его в этот миг: он сам решился доставить брату целебную траву.

Он мчался, как стрела, со свистом прорезал облака, то взмывал, как вихрь выше самых высоких гор, то опускаясь к самой земле, уподобляясь громадной змее, оставляя за собой дымящийся столб пыли. Казалось, скорость его полета была стремительней урагана, и Зет, забыв обо всем, мчался вперед, не жалея сил. Лишь однажды поглядел он на солнце и ужаснулся: величественное светило невозмутимо двигалось, оставив далеко позади свой зенит.

О, всемогущий Гелиос,– взмолился мужественный Зет,– ты можешь все: останови на время свой неумолимый бег, помоги мне спасти своего брата!

Даже я не могу остановить время,– сокрушающим небо голосом, произнес бог Солнца.

Единственное, что в моей власти – на минутку задержать ход светила. На большее не способен даже я,– и, сомкнув руки кольцом, Гелиос держал их так минуту, сокращая солнечный бег, увеличивая век земной.

И хотя за минуту Зет умчался очень далеко, он чувствовал, что силы покидают его.

Был уже вечер, когда он достиг предгорья и увидел стоящую отдельно гору. То была, несомненно, Пелион. Солнце уже склонилось к горизонту, и длинные голубые тени ползли по земле, как зловещее предзнаменование. Зет взмыл ввысь и опустившись на вершину горы, почувствовал, как последние силы покидают его. Слишком измучен был его дух, чтобы спокойно переносить горе. А спокойствие духа – непременное условие физической силы.

«О боги,– думал бореад,– неужели мой брат погиб, ведь я не в силах даже подняться, не то чтобы долететь обратно». Но в эту же секунду появились прелестные ореады, они стали беззаботно кружиться и переливисто смеяться. Когда их пестрый хоровод завертелся, словно пчелиный рой, одна, самая юная пелиада отделилась от своих подруг и, нежно поцеловав юношу, подала ему большую чашу из упругих листьев.

То был нектар – божественный напиток, он тотчас возымел свое действие, и Зет, в один миг помолодевший на пять лет, окреп и опять почувствовал себя непобедимым, как прежде. Только он хотел поблагодарить свою спасительницу, как ореады исчезли, словно их и не было вовсе. Не долго думая, Зет стал на колени и начал торопливо искать волшебную траву. Он перебирал пальцами стебли, наклонялся к самой земле, но ночь наступала быстро, и он понял что не успеет. Тогда новое чудо предстало очам бореада. Могущественный кентавр вырос пред ним, как из-под земли,

Здравствуй, Зет,– произнес он,– я тень Хирона, наставника Ахилла и друга Геракла, учителя Ясона, я помогу тебе, ведь мужественные бореады справедливы и благородны, а я люблю таких воинов...

Вдруг могучая тень Хирона стала превращаться в огромного, чудовищного кентавра, высотой до неба. Увеличившись в размерах, он обхватил гору, издал тоскливый крик и, присев, вырвал гору из земли. Держа ее у груди, как ребенка, кентавр сказал:

Ты выпил нектар, и сейчас твои силы равны божественным. Ты без труда перенесешь гору к своему брату. Лети же, а я упрошу бога северного ветра помочь тебе. О, Борей, гонящий тучи! Леса и моря боятся твоего могучего дыхания. Ты видишь, скоро солнце скроется за горизонтом. Помоги же Зету достичь земли раньше, чем мрак упадет на нее.

И бог ветра внял мольбам тени Хирона. Могучий вихрь зародился в ущелье горы, подхватил Зета, перенявшего у тени кентавра Пелион и с невероятной быстротой помчал его.

Давно уже врачи, то и дело наклонявшиеся к груди умирающего и прислушивающиеся к угасающему дыханию Калаида, с нетерпением и ужасом всматривались в небо, где у самого горизонта уже заблестели в желтом небе сеть звезд северного ковша. И вот последние лучи уходящего дня окрасили кровью западный край неба. И вдруг светлая тень прочертила темнеющее небо, земля задрожала от ветра и огромная гора опустилась у ног старого врачевателя.

Торопитесь,– взмолился Зет,– торопитесь!

И тогда мудрый лекарь, всю жизнь проживший на острове, подбежал к горе, взнесенный на вершину Зетом, торопливо стал искать целебную траву, найдя ее, он сорвал корень и приложил его к разверстой ране Калаида. И на глазах пораженных воинов края раны дрогнули и стали закрываться. Синева сбежала с лица раненого, он вздохнул полной грудью, шевельнулся и открыл глаза.

Хвала богам! – воскликнул Зет.– Мой брат будет жить!

Тем временем, пока доблестные бореады сражались с гарпиями, аргонавты не оставляли вопросами Финея.

Что это значит? – спросил Ясон.

Божья кара,– жалобно отвечал тот,– заслуженная божья кара. Послушайте, что я вам расскажу.

Я был женат на Клеопатре, дочери Борея и афинской Царевны Орифии, которую он некогда похитил из бого– зданного города ее отца Эрехфея. Наше счастье завершилось рождением двух прекрасных детей. Казалось, никакого конца ему не будет. Но пока я был счастлив с Клеопатрой, с меня не сводила своих колючих глаз некая Идая, она называла себя царевной, а была, скорей, колдуньей. Сумев найти подступ ко мне, она сначала оклеветала передо мною мою жену и добилась того, что я заключил ее в темницу. Затем она околдовала меня. Совсем у меня не стало воли. Захотела, чтобы я женился на ней,– я женился, захотела, чтобы я предоставил ей своих прекрасных сыновей Плексиппа и Пандиона,– я не прекословил ей и в этом. А она, пользуясь моим безвольем, их ослепила и куда-то упрятала – куда, сам не знаю.

Но тут разгневался на меня мой тесть Борей. Он сам ко мне пришел требовать от меня ответа и за дочь и за внуков – и вот за мою духовную слепоту он покарал меня телесной слепотой, а попустительством богов меня стали терзать и эти страшилища – Гарпии, как их здесь называем. Кто они – опять-таки не знаю, думаю, однако, что и Идая им сродни: она пропала и больше в моей близости не показывалась.

Мгновение помолчав, Орфей сказал:

Я знаю, кто это был. Сегодня я видел сон – не стану вам рассказывать его, скажу только, что была это богиня Левкофея, из подводного царства теней, иначе – Дева в лиловом, или в прошлом царица Ино, жена обезумевшего царя Афаманта.

Ясон вздрогнул.

Расскажи,– чуть произнес он,– расскажи, что ты видел, о чем знаешь, расскажи Орфей, пророк...

О боги! – раздался всеобщий вздох.

Орфей взял лиру. Тихо прошел по струнам и начал свой рассказ.

Когда раздался с Парнаса клич, зовущий вакханок в хороводы на святую поляну, царевна Ино, не посещавшая их праздников со времени киффонских ужасов, уступила соблазну. Пошла Ино на Парнас, пошла и не вернулась. Афамант, окончательно впавший в слабоумие, женился на царевне по имени Фенисто. Жених он был не особенно привлекательный, но тем привлекательнее было орхоменское царство. Фемисто была не добрее своей предшественницы, но далеко не так умна и, когда у нее родились собственные дети, один за другим, два мальчика, она возненавидела своих пасынков так же искренно, как некогда их мать – детей Нефелы... Но ненависть так и осталась ненавистью. Она бы и не против их извести, да не знала, как взяться за дело.

Но вот однажды, когда Афрамант, выйдя погулять в поле, грелся на бугорке под лучами весеннего солнца, он заметил странницу, с трудом пробирающуюся по дельфийской дороге. Одета она была в рубище, опиралась на посох, но бледное лицо ее сохраняло следы прежней красоты. Подошла она к Афаманту и остановилась, грустная улыбка скользнула по ее губам:

Узнаешь? – Афамант в ужасе отпрянул.

Ино, ты ли это? И как тебя отпустила царица теней?

Но нет, она была жива. От вакханок она тогда отстала, схватили ее разбойники, увели, продали в рабство, ей, наконец, удалось бежать – и вот она вернулась. Афаманту стало не легче: как же быть? Двух жен закон не разрешает. Ино его внимательно выслушала: ни жалоб, ни упреков она не произнесла, одна только презрительная улыбка предка играла на ее губах.

Рабой была там, рабой буду и здесь,– сказала она.– Отведи меня домой и скажи своей новой царице, что ты купил меня у проезжавшего мимо работорговца.

Афамант исполнил ее поручение. Фемисто сначала не обратила внимания на неказистую рабу, но эта раба так хорошо умела ей во всем угождать, и в то же время обнаружила столько знания и умения в хозяйстве, что та скоро без нее обойтись не могла. Сама же она так успела измениться и подурнеть за годы своей рабской службы, что не только челядь, но и собственные дети ее не могли узнать.

Не успело пройти и трех месяцев, как она стала самой близкой поверенной недалекой царицы, и, в действительности, по-прежнему управляла всем домом. И вот однажды Фемисто открыла ей свое сокровенное желание – желание извести своих пасынков.

Улыбнулась Ино: «О, если бы ты знала,– подумала она,– как я с тобою схожусь».

И опять Ластор шепнул ей преступное слово: убить, да, убить, только не своей рукой. Царице же она ответила:

Нет ничего проще.

Но как?

Ты их ночью зарежешь.

А дальше?

– Бросим их трупы в старый, заросший водоем.

А челядь?

Мы ее пошлем на всенощный праздник Трофония.

А царь?

Ино презрительно махнула рукой.

Но что скажет народ?

Скажет, что они бежали на золотом овне, это здесь водится.

Настал праздник Трофония, челядь ушла, только царица да Ино остались во дворце.

Слушай,– начала Ино, подавая царице взятый в царевой спальне меч,– ты знаешь, где постели твоих детей и где постели пасынков. Чтобы ты не могла ошибиться, я покрыла детей белой, а пасынков черной овечьей шкурой.

Фемисто, вся дрожащая, приняла данный меч и вошла в детскую. Ино проводила ее несмешливой улыбкой, нечего говорить, что она и детей, укладывая их, переложила, и с одеялами поступила как раз наоборот, а светильник поставила в таком отдалении от постелей, чтобы лиц нельзя было различить.

Стоит Ино у дверей детской, прислушивается: сначала все тихо, еле слышны шаги. Видно, подкрадывается. Опять все тихо. Вдруг стон, хрипение – и снова тишина. Дело, значит, сделано: сейчас выйдет. Нет, не выходит. Ино смотрит сквозь щелку. Стоит у постельки, шатается, бросается к светильнику, с ним опять к постельке... Раздирающий крик; светильник падает, гаснет, черный мрак кругом. Еще один крик, последний,– и опять глубокая тишина.

Когда Ино, схватив факел, горевший в женской хо– роме, вошла в детскую, ее взорам представилась царица, лежащая в луже крови у постельки с мечом в груди, а на постельке – бездыханные тела ее детей с перерезанным горлом. Ино попробовала улыбнуться. «Тем лучше, и она с ними, теперь дом чист. И главное: не я же их убила!» Но улыбнуться ей не удалось! И вообще она более ни улыбаться, ни смеяться не могла. Про страшную пещеру Трофония говорили, что кто туда спустится, тот уже не смеется никогда. Ино не бывала в пещере Трофония, но и она более ни смеяться, ни улыбаться не могла.

Народ равнодушно отнесся к происшедшему: ну, что ж, царица в безумии убила своих детей и покончила с собой – ее никто не любил и не жалел. Ино могла бы смело открыться и челяди, и народу, но она не торопилась: хозяйство, царство – ничто ее не прельщало.

Отчего, в самом деле, ей уже ни улыбаться, ни смеяться нельзя? Бывало, забудется и тотчас перед глазами багровый свет, и в нем два детских трупика с перерезанным горлом. И на странных мыслях ловила она себя иногда: «О, если бы я могла, как прежде, жить в доме Афаманта, ничего не совершив из содеянного мной?»

Когда Орфей произнес эти слова, Ясон вдруг отчетливо вспомнил старуху на улице возле храма Диониса в городе у царя Амика.

«О, да, это она, Дева в Лиловом»,– думал он.

Тем временем Орфей продолжал:

Сама Ино удивлялась этим мыслям; откуда они? И что это за новая сила вселилась в нее?

Зверь прямо идет к своей цели, будь то добывание пищи, или обладание самкой, нужно для этого пролить кровь – он проливает ее, и никто и ничто не говорит ему, что это дурно. И человек поступает так, пока он зверь; каждое злодейство для него – позыв к новому злодейству; увеличивающий и его ловкость, и его охоту. Но если этого человека коснулась другая сила, то звериная натура оставляет его, и если он раньше не отдавал себе отчета в том, что быть злодеем человеку нельзя, то теперь, совершив злодеяние, он почувствует это с двойной, вдвойне мучительной силой.

Именно это, то, чего сама она не могла понять, овладело душой Ино, и более уже не выпускало ее. Не хотелось ей ни хозяйства, ни царства, ни материнства, ей хотелось страдания и искупления.

Но и Афамант изменился. Вид его зарезанных детей потряс его душу до основания: бывало, сидит он, вперяет взор в пустоту – и вдруг гневная жила нальется на его лбу, глаза побагровеют, он вскочит, закричит... Особенно его раздражало общество жены, как будто он подозревал, что это она убила его младших детей. Она старалась не видеться с ним, запиралась в своей хороме, прижимала к себе своих детей: «Меня, боги, меня карайте, но не их!»

Тщетно. Однажды, когда она водила детей гулять, ей показалось, что кто-то притаился в кустах. Быстро взяв маленького Меликерта на руки, она стала уходить, приказав старшему Аеарху, чтобы он последовал за ней. Но было уже поздно. Притаившийся – это был Афамант – их уже заметил. С диким рычаньем бросился он их преследовать, потрясая тем своим роковым мечом.

Львица! – крикнул он.– Львица, давай сюда своих львят!

Настигши Леарха первого, он принялся его рубить.

Ино с младшим на руках бежала без оглядки, чтобы хоть его спасти. Безумный Афамант – за ней. Но страшная опасность удесятерила ее силы: она бежит, бежит, конца нет пути; кровавый туман застит ее глаза, ноги не чувствуют почвы под собой, а она все бежит, слыша за собой неустанную погоню. Вдруг в лицо пахнуло свежим морским ветром; она на обрыве там, глубоко внизу, белые волны разбиваются об утесы... да, но позади бешеный Афрамант. Еще один шаг – и она стремительно летит в бушующую пучину...

Она почувствовала раскаяние,– прошептал Ясон,– эта сила, что коснулась ее, зовется раскаянием, о ней говорил мне когда-то кентавр Хирон.

Орфей снова прошел кончиками пальцев по своей волшебной арфе и запел:

В прозрачном терему Посейдона, глубоко под поверхностью моря, пируют бессмертные обитатели влажной стихии. На высоком престоле сам владыка трезубца, рядом с ним его божественная супруга Омфитрита, а рядом с ней – новая участница их блаженной жизни с миловидным ребенком на руках. Ослепительно сверкает ее белая риза, венок из лиловых водорослей осеняет ее прекрасное лицо, и улыбка, счастливая улыбка, играет на ее алых, полных губах. Она подносит своему сыну кубок нектара, напитка бессмертных, от которого она только что выпила свою долю, участливо смотрит на них владыка морской – его глаза, часто гневные, теперь сияют одной только добротой и лаской.

Радуйся,– говорит он ей,– Левкофея, белая богиня, Дева в лиловом венке! Радуйтесь и ты, и твой сын, уже не Меликерт, а Палемон, дитя – питомец шаловливых волн! Ты много согрешила и много выстрадала; но очищающая сила раскаяния коснулась твоей души, и за это ты принята в обитель, где нет более ни греха, ни страдания, ни раскаяния. Подруга Нереид и Тритонов, ты будешь приносить ласковую помощь гибнущим в море пловцам, люди, благодарные, будут вас чествовать таинствами и хороводами и, пока Эллада останется Элладой, ваше имя не будет забыто у ее сынов!

Орфей смолк. Повесил лиру на левое плечо и сказал:

Ясон, то, что открылось мне во сне, касается всех нас, потому что мы все – одно целое, одно звено в общей цепи, но это касается и тебя отдельно; богиня Левкофея раскаялась, тень ее, Дева в Лиловом, бродит за нами и плачет, она просит, чтобы ты отвез тень убитого царем Зэтом Фрикса, обратно на родину...

И, посмотрев на слепого старца Финея, добавил:

А от этих гарпий тебя освободят твои шурья... Вот все, что я слышал во сне.

Ясон смиренно опустил голову в знак благодарности и покорности судьбе.

Мои шурья – я пред ними виноват, они вправе отомстить мне за свою сестру,– произнес Финей,– но лучше бы они ее освободили: она унаследовала чудотворную силу своего отца, она бы и детям могла возвратить зрение, а мне – мне оно более не требуется. Мне открыла внутренний мир, и я вам, Аргонавты,– ты видишь, Ясон, я вас узнал – мог бы указать путь в Колхиду... Только бы Клеопатру освободить – она жива, я слышу в тишине ночи ее стоны и жалобы... Если вы сможете сделать это и освободите меня от гарпий, я укажу вам путь в Колхиду.

Хорошо,– ответил Ясон.

А Теламон, друг Геракла, все время носивший на лыковой тесемке зуб кабана, подаренного ему отважным героем, трижды омыл его в крови быка, принесенного для всесожжения, пропев при этом добрые заговоры, сказал:

Ясон, теперь тебе никто не сможет помешать. Кто носит на себе такой зуб, защищен от разного колдовства. И под всеобщий дружеский ропот украсил грудь Ясона своим талисманом.

Огромного быка сожгли на жертвеннике, а затем в сопровождении Финея и по его указаниям, Аргонавты вынесли из подземелья бледную и изнуренную, но все еще прекрасную дочь афинской царевны.

Нет, нет, я верная Клеопатра. Благоразумная супруга не менее благоразумного Финея,– бормотала она, словно не вполне еще осознавая, где находится,– нет, нет, вот он, его лук за спиной напоминает мне его. Такой же могучий и гибкий, каким был он сам. Вот это мой муж. Этим луком он завоевал меня. Чтобы избегнуть недовольства средь претендентов на соискание моей руки, отец назначил состязание. Их тогда было немало. Двадцать прекрасных юношей, наследников царей, съехались сюда со всех концов наших земель. И мой отец провозгласил: «Кто сможет натянуть вот этот лук и поразить точнее цель – получит мою дочь в награду и увезет с собой!» И выиграл он, Финей, я узнаю его. Он оказался сильней всех, умней всех. Лук, вот этот лук подчинился не только силе... он любит руки умелые,– вздыхала она,– недолго длилось мое счастье...

Но тут вдруг вскоре уже не прилетели, а пришли оба Бореада, ведя за собой обоих темных царевичей. Один миг: и Клеопатра бросилась им навстречу: – Здравствуй, прелестное дитя, ты заблудился? Пойдем же со мною, я приведу тебя домой!

Одно прикосновение ее исцеляющей руки – и юноши прозрели. Касаясь детей, Клеопатра приговаривала, осыпая каждого поцелуями: «Это жизнь твоей матери, это жизнь твоего отца».

Волшебница, волшебница,– шептал потрясенный Финей.

Когда всеобщая радость прошла, аргонавты обратились к Бореадам: «Как вы их нашли?» И Калаид стал рассказывать:

Гнали мы их, этих птичьих чудовищ, по воздушным путям, гнали,– наконец, силы их оставили, они спустились на остров среди необозримой глади, морской или речной, не знаю. Они нас или мы едва их не прикончили, но нам вовремя вспомнилось слово нашего товарища Полидевка: мы, Аргонавты, крови не проливали! И тотчас мы получили награду: они нам открыли местонахождение пещеры, в которой томятся наши племянники. С них же мы взяли клятву, что они никогда более сюда не вернутся. После этого оставалось только освободить юношей, и вот мы здесь.

Весть о чудесном спасении Финея и его семьи быстро распространилась по городу. Дома поотворялись, улицы наполнились людьми. Узнав, как было все, они бросились к Аргонавтам и стали их упрашивать, чтобы они этот вечер провели с ними, обещая им доставить все нужное для пира, жертвоприношения и дальнейшего плавания. Ясон охотно согласился: он и Тифис должны были еще переговорить с Финеем о пути в Колхиду.

Грянул пир, вино лилось рекой, еще живее лились разговоры. Славили Бореадов, Ясона, всех Аргонавтов, превыше же всех их покровительницу, олимпийскую Геру. Почтили память погибшего Гиласа, с грустью вспомнили об отставшем Геракле. Не одну чарку поднимали они сегодня. И внезапно Теламона осенила счастливая мысль, он обратился к царю Финею, зная его пророческий прозорливый дар:

Расскажи, друг Финей, мне о судьбе друга и брата моего, Геракла. Не могу оторваться от него душой, видят боги, он мне дороже всех друзей на свете! Что случилось и случится с ним, где он, чем завершился его путь? Расскажи, друг Финей,– настаивал Теламон.

– Что ж,– произнес Финей,– видят боги, и я вижу, что ты, действительно носишь в сердце своем большую любовь и тоску о друге твоем, сыне Зевса, Геракле. И я хочу, чтобы с моей помощью она развеялась. Слушай, мой друг, слушайте все! – сказал он, наливая себе новую чарку.– Выпьем за двенадцатый подвиг друга нашего Геракла!

И предсказал старец Финей, что одиннадцать величайших подвигов совершит непобедимый герой Геракл на службе у царя Эврисфея.

Одиннадцать раз возвратится Геракл с победой в старые стены аргосской столицы. Даже завистливый, жадный и мелочный Эврисфей начнет, наконец, чувствовать себя в долгу перед своим великим слугою. Он наконец-то прикажет возвратить Гераклу золотые яблоки, добытые героем в садах Гесперид. Но в то же время, готовясь послать своего могучего слугу на последний двенадцатый подвиг, он придумает для него самое страшное и самое опасное задание. Он решит отправить Геракла в царство бога Плутона – Тартар.

Глубоко под землей, в вечном и жутком мраке, в древней сырости и холоде лежит это царство. Ни один луч солнца, ни один, даже лунный блеск не проникает с освещенной светилами земли туда, в темный Тартар. И не единый, ни человеческий, ни звериный звук не доходит до его, зияющих чернотой глубин. В холодеющем молчании, катятся подземные реки Стикс, Ахерон и Ко– цит. Черная, непроницаемая, как глухая ночь, вода их беззвучно лижет черные скалы. Даже совы и летучие мыши боятся залетать в эти страшные подземелья. Только в двух или трех местах на земле есть глубокие и узкие горные щели, дикие расселины и пещеры, сквозь которые можно пройти в подземное царство Плутона Живые люди никогда не проникают туда. Лишь когда человек умирает и тело его предают земле, тело отжившего человека быстро, точно гонимый ветром, опавший осенний лист летит к дикому входу в Тартар, спускается вниз, в сырость и томительный мрак, и навсегда остается там. Седовласый старик Харон за мелкую медную монетку перевозит ее в изношенном до ветхости и даже местами дырявом челне на другой берег реки Стикса.

И, увы, нет тоскующим человеческим теням выхода из Тартара на землю: все выходы из него стережет бессонный, как сама смерть, пес Кербер. Три головы у этого недремлющего стража, три головы на длинных шеях, и с каждой шеи спадает вниз густая, шевелящаяся грива, но не из волос, а из жутких, испускающих хриплое шипение змей. Длинный хвост у злого Кербера; на самом деле – не хвост. Это свирепый дракон вырос у него на спине. Он свивается в устрашающие воображение кольца, развивается, свивается вновь, высовывает острое, алеющее, как кровь, жало и злобно шипит. И горе тому, кто захочет, миновав ужасного Кербера, выбраться обратно, из подземного царства на белый свет. С громкими стонами печальной толпой скитаются тени умерших людей по острым камням Плутонова царства. Они тоскуют по солнцу, они грустят и плачут обо всем, что им было мило и радостно на теплой и светлой земле. Но выйти оттуда, как ни старайся, они не могут. Бедные души, они навечно принуждены остаться узниками Плутона и коварного Кербера.

И вот царь Эврисфей прикажет Гераклу спуститься в Тартар и, поймав адского пса Кербера, привести его на цепи а Аргос. И все, кто когда-либо услышат этот приказ, трижды содрогнутся от ужаса и страха. И громко заплачут жалостливые люди: ведь странно даже подумать, что живой человек должен спуститься туда, где толпятся только тени давно умерших людей. Но доблестный Геракл не дрогнет, он с радостью выслушает этот последний, двенадцатый приказ. Ведь недаром же он – герой, сын Зевса.

Прежде чем пускаться в путь, он сходил в город Элевсин, к Мудрецам, жившим там и не боящимся смерти. В непроницаемой, ночной тишине, при колеблющемся свете факелов, старейший из мудрецов шепнет на ухо Гераклу волшебное элевсинское слово: слово это магически освобождало от страха смерти каждого, кто его когда– либо слышал. Узнав это вещее слово, человек уже ничего не боялся. И вот тогда и отправился наш герой в дикие скалистые горы, где, преодолев трудные горные подъемы и впадины, найдет зловещую расселину, ведущую в темное царство Тартар. Но долог путь, страшен путь. Чем дальше будет Геракл отходить от Элевсина, чем ближе будет приближаться к владениям Плутона, тем теснее будут сдвигаться вокруг него остроконечные, обглоданные ветрами и временем, каменные утесы, тем глубже и мрачнее будет разверзшаяся долина. Перестанут звенеть неугомонные цикады, скроются куда-то птицы и горные звери. Лишь алчущие добычи змеи будут зловеще шипеть, провожая шаги могучего героя. Серые жабы с отвратительным кваканьем будут, словно ползучие гады, расползаться из-под ног его, да сидящие на засохших деревьях и замшелых камнях вороны будут каркать так, будто предвещая неминуемую беду. Наконец, среди ядовитых кустов волчьего лыка, увидит Геракл черное, как заброшенный бездонный колодец, жерло пещеры. Холодом и сыростью, смертью и тлением повеет оттуда, от этого мрака преисподней вздрогнет даже смелый воин, победивший Лернейскую гидру и Немейского льва. В последний раз, словно прощаясь, взглянет герой вверх, в далекое, безмятежное небо, отливающее радостной синевой, на белые мохнатые, как кудри младенцев, облака, потом... Потом он возьмется за ветви ядовитого кустарника и, перешагнув через страшный порог, опустится в скованное холодом подземелье. Но в тот же миг кто-то цепко схватит его за руку.

– Не бойся, сын Зевса,– скажет Гераклу звонкий, как май, молодой голос.– Наш отец послал меня, чтобы я довел тебя до дворца Плутона. Иди за мной и никуда не сворачивай. Не в первый раз мне приходится проходить этот страшный путь.

Оглянувшись, Геракл увидит рядом с собой улыбающегося юношу с лукавыми глазами и крылатым жезлом в руке. Маленькие, изящные крылья затрепещут у него на круглой шапочке; такие же точно крылышки будут и на его тонких сандалиях. По плутоватому, неугомонному взгляду, Геракл сразу узнает в прекрасном юноше своего старшего брата, Гермеса. Этот молодой бог – повелитель торговцев и выдумщиков-изобретателей, сам же, небесный посол и вестник, страшный любитель всякой хитрости и плутней. Рука об руку спустится с ним бесстрашный герой под мрачные своды подземного царства В страхе отпрянут в стороны легкие, словно паутина, тени умерших при виде живых людей, один из которых бог, а другой – могучий человек, облаченный в панцирь, с львиной шкурой на плечах. И только одна тень останется на месте, уставив на нежданных гостей неподвижные стеклянные глаза. Геракл, конечно же, узнает ее – то будет ужасная Медуза Горгона. На голове ее вместо волос, змеи, а тяжелый взор способен обращать в каменный столб каждого, кто случайно хоть смел взглянуть ей в глаза. Нахмурясь, Геракл поднимет свою палицу, но