Текст книги "Аргонавты"

Автор книги: Антонио Дионис

 
Страшился я, что в огне
Любви моей безграничной
Сгорит этот дивный наряд.
Но вот он, прими его, солнце!
Он отблеском пламени блещет!!!
 

Записал Фамирид эти стихи, изящно украсил их. А затем уложил драгоценный убор в ларчик, привязал к ларчику цветок мимозы, сам же роскошно нарядился и отправился с подарком к Скилле, думая, что уж теперь непременно проведет эту ночь в доме возлюбленной.

Подошел знатный певец к воротам дома Кореса и остановился, ожидая, чтобы его впустили. Навстречу ему вышел старик и, приняв от него чудесное одеяние, понес показать его дочери.

Ах, и правда, великолепный убор! – начала было, смутившаяся подношением, девушка.– Но все же не знаю, в самом ли деле он соткан из огненной шерсти великого Гелиоса.

Уж что там ни говори, дорогая, все равно я первым делом приглашу гостя в дом,– решил старик.– Во всем мире не видано такой прекрасной ткани. Уж поверь, дочка, что это и есть та самая одежда, сотканная из золотого полотна,– сказал отец, и с упреком добавил: – Нехорошо так мучить людей.

И с этими словами пригласил измучившегося нетерпением Фамирида в дом. На этот раз, даже всегда безмолвная и покорная жена Кореса, Бавкида обрадованно воскликнула:

Ну теперь уж ты, Скилла, наверняка согласишься выйти замуж!

О старике и говорить нечего! Все это время он страшно печалился оттого, что дочь одиноко живет в девушках, и очень хотел выдать ее замуж за хорошего человека, но она упорно отказывалась от супружества, а принуждать ее насильно не хотелось. Наконец, Скилла обрадовалась найденному для себя решению и сказала:

Надо бросить в огонь эту одежду. Если пламя ее не возьмет, я поверю, что она настоящая и уступлю просьбам певца Фамирида. Ты говоришь, что в целом мире не найти наряда прекрасней. Ты веришь, что он и в самом деле соткан из золотого полотна солнечных нитей, а по мне, надо хоть один-единственный раз испытать его огнем. Не так ли, отец?

Что ж, справедливо! – согласился старик и передал слова девушки неутомимому жениху.

Платье это еле нашли на самом острове Родос, где, как известно, с великой любовью почитают бога-солнца Гелиоса и где находится памятник лучезарному. И никаких сомнений на этот счет быть не может, с ног сбились, как искали, но если, поднебесной красоты царица так желает, что ж! Бросайте в огонь!

Бросили одежду в жаркое пламя – пых! – и чудо– платье сгорело дотла, пепла даже не осталось.

Ах, ах, подделка! Низкий обман! Теперь вы видите сами! – с торжеством воскликнула Скилла, а у самоуверенного дотоле Фамирида лицо стало зеленее травы. А довольная, не скрывающая своих чувств, девушка вернула ему пустой, как покинутый дом, ларчик от наряда, вложив в него письмо с ответным стихотворением. Огорченный и подавленный жених прочел:

 
Ведь знал же ты наперед,
Что в пламени без остатка
Сгорит этот дивный наряд.
Зачем же, скажи, так долго
Питал ты огонь любви?
 

И пришлось неудачливому певцу со стыдом воротиться домой. Пошли среди народа толки. Все наперебой судачили только об этой истории. Они говорили:

Правда то, что красавец Фамирид достал чудесную одежду из огненной шерсти бога-солнца Гелиоса и подарил ее несговорчивой Скилле? И значит при– шлось-таки ей выйти за него замуж. Скажите, он теперь живет в ее доме?

А другие, с нескрываемой досадой, им отвечали:

Да нет же, одежда эта никакая не чудесная, и сделана она вовсе не из солнечных нитей, а из крашенной в золотой цвет обыкновенной шерсти. И когда ее бросили в огонь, как лесную щепку, она сгорела дотла, не оставив после себя даже воспоминания. А красавица Скилла погнала упрямца Фамирида, как недостойного обманщика.

Так, для кого-то грустно, для кого-то счастливо закончилось и это, очередное, сватовство.

А что же другие?

Вот, например, Акает, которому девушка наказала сорвать с шеи дракона лучезарный, пятигранный изумруд и привести ей.

Он собрал всех своих верных, неверных, исполнительных и ленивых слуг и возвестил им:

На шее у дракона сияет пятью своими гранями, будто сам Гелиос лучами, изумруд. Кто его добудет, тому я дам все, что он ни исспросит у меня. Ну же, решайтесь!

Воля господина для нас закон,– нехотя, запинаясь, отвечали слуги,– но добыть эту драгоценность – очень трудная задача. И потом, где его взять, драко– на-то? В наших краях он не водится.

Сын царя города Арюса пришел в страшный гнев и стал осыпать их упреками:

Верные слуги должны лишь по мановению руки господина исполнить любой его приказ, жизни не жалея. А вы вот что... Пора бы вам знать свой долг. И если б еще драконы водились только за морями, в китайской или индийской земле, а у нас их не было бы! Но нет, этим вам не отговориться. В глубине наших синих морей и высоких гор тоже обитают драконы и, вылетая оттуда, носятся по небу, как какие-нибудь ничтожные чайки. Что вы на это скажете, бездельники? Неужели уж такая трудная задача подстрелить одного дракона и снять с него, убитого, драгоценный камень.

Что ж, повинуемся! – только и смогли на это ответить, озадаченные смелым сравнением, слуги.– Нелегкое это дело, но если на то воля господина, пойдем, не боясь опасностей, добывать чудесный камень.– И лукаво улыбнулись друг другу.

Вот и отлично! – нисколько не смутившись, усмехнулся самодовольный Акает.– Всюду вы известны, как верные слуги нашего дома. Так пристало ли вам противиться моему приказу?

Делать нечего, стали подданные собираться в поход. Чтобы могли они кормиться в дальней дороге, дали им, каждому, по горсти золотых монет и маленьких драгоценных камушков. Не пожалели для них и добротного воинского снаряжения. И уже на прощание, перемежая свою речь то строгим наказом, то послушной слезой, сказал Акает:

Пока вы не вернетесь домой, я буду держать строгий пост. Но уж зато если вы не достанете драконий изумруд, не смейте и носа домой показывать!

Выслушав напутствие своего вельможи, вышли слуги за ворота. Не велел он им возвращаться назад, пока не добудут чудесный камень, а где ж его взять – думали они. За воротами все разбрелись в разные стороны, кляня про себя своего господина.

Придет же в голову такая блажь!

Пожалованные на дорогу вещи и драгоценности слуги

спрятали у себя дома; а иные пошли, куда глаза глядели и сердце манило, но, наверняка, не по драконьему следу направили они свой неизведанный путь.

Будь хоть родной отец, хоть господин, а нечего приказывать, что в голову взбредет. Да и, право же, разные головы бывают у людей,– ворчали разбредшиеся подданные Акаста.

А наш вельможа, не подозревая никакого подвоха, между тем размышлял так: «Не подобает солнцеликой Скилле жить в обыкновенном доме». И приказал он немедля выстроить для будущей жены великолепный дворец. Стены дворца Акает пригласил расписать лучших художников Арюса, а поверхность же рисунков покрыли лаком. Лестницы и колонны были сделаны из чистого мрамора и сияли зеркальной гладью, как утренние воды озер.

Надо сказать, что хотя Акает был еще молод, но любовными похождениями увлекался с юношеских лет, и ко времени его пылкой страсти к неприступной Скилле, он имел немало возлюбленных и наложниц. Но как только всеми помыслами и желаниями его завладела загадочная красавица, оставил он и прежние связи и прежних возлюбленных. Думал же он день и ночь об одной лишь Скилле. Бывало, пробудится ото сна и первая же мысль: «Скоро, скоро, невинное сокровище, ты будешь моей! Непременно мне достанешься! Пленницей или женой введу я тебя в свой дом!».

И готовясь принять ее достойно, жил Акает в печальном одиночестве. Летело время, неутомимый жених все ждал возвращения своих слуг, посланных за великолепным камнем.

Но вот старый год уже кончился, начался новый, а от них ни слуху ни духу. И как не крепился, не успокаивал себя Акает, мол, все будет хорошо, и скоро мои подданные возвратятся с драгоценной добычей, нетерпение терзало его так сильно, что он не выдержал, и в великой тайне отправился в сопровождении только двух, самых доверенных приближенных к гавани. Долго бродил он там, надеясь отыскать хоть какие-то следы своих слуг, но на глаза ему лишь попался, одиноко бредущий после улова, рыбак.

А скажи-ка,– спросил Акает рыбака,– не доводилось ли тебе случайно услышать, что один из подданных сына царя города Арюса, Акаста ездил за море охотиться на дракона и добыл в сражении пятигранный изумруд?

Рыбак же, простодушно рассмеявшись, ответил:

Чудное дело говорите вы, вельможа. Ни один корабль не выйдет в море на такую охоту.

Недоверчивый же жених подумал про себя: «Пустяки! Бывают же отчаянные мореходы... Ловчий рыбы так дерзок со мной, потому что не знает, кто я!». А сам говорит своим спутникам:

Стрела из моего лука поразит любого, даже самого могучего дракона. А снять потом с него камень – пустое дело, занятие для мальчишек. Ну же, глупый дракон, берегись! Я иду на тебя, потому как не в силах дальше ждать, когда явятся эти негодники слуги. Лучше приму смерть, чем смирюсь с потерей прекрасной Скиллы!

И вдруг, в тот самый миг, когда Акает вызывал на борьбу дракона, налетел, откуда ни возьмись, сильный ветер. Весь берег одело тьмой, корабли, стоящие в гавани, понесло неизвестно куда и, казалось, их вот-вот поглотит морская пучина. Г ром гремел над самой головой, будто сам Зевс пролетел по небу, молния сверкнула грозно и разразилась потоком мелких искристых стрел.

Акает готов был потерять голову от страха и, трусливо поджав ноги, взмолился:

О ужас! Что это? В жизни не было ничего подобного!

А один из путников и говорит:

Не иначе, это коварный дракон, разгневавшись на вас, господин, замыслил убить всех нас. Лучше умоляйте его скорее о пощаде.

Правду ты говоришь! – закричал Акает, и взмолился что есть мочи.– О внемли мне, великий Посейдон, хранитель мореходов! По неразумению моему опрометчиво задумал я убить твоего дракона. Отныне я малейшего волоска на нем не трону! Умилосердись! Прости и пощади меня!

Нас, нас всех, а не только вас, господин,– подсказывали усердно спутники, но, побелевший от страха, вельможа не слышал их.

Обливаясь слезами, в отчаянии он тысячу раз повторил свою мольбу. И кто знает, может и правда в ответ на нее раскаты грома утихли, стало немного светлее, но вихрь утих не сразу.

Измученный кошмаром, заметно поостывший любовник, был так разбит духом и телом, что не в силах стал даже подняться на ноги. Как ни старались подданные вельможи помочь ему, он, широко обхватив землю руками, приник к ней, как к родной матери, да так и лежал плашмя около суток. Слуги уже не знали, что и делать. Решили они отправиться в ближайший дом, позвать кого-нибудь на помощь.

Хозяин хижины немедленно сам лично вышел к гавани, стал уговаривать вельможу подняться, увещевал его поберечь здоровье, но тот не соглашался встать на ноги, ожидая опять увидеть жуткое светопреставление. Что было делать! Расстелили посреди сосновой рощи на прибрежном песке ткани и уложили на них Акаста. Только тогда неугомонный жених догадался, что опасность миновала и можно оглядеться кругом.

Увидев, что море спокойно и небо излучает спокойное голубое сиянье, он соизволил, наконец, подняться на ноги. Но что у него был за вид!

Ветром надуло ему какую-то болезнь. И без того тучный, он вздулся горой, а глаза воспламенились так, будто по обе стороны носа прищепили ему по красной сливе. Даже хозяин убогого дома не мог удержаться от улыбки...

Акаст приказал изготовить для себя плоские носилки, влез на них, кряхтя и охая. С трудом доставили его домой.

Откуда-то узнали о возвращении господина слуги, посланные за драконьим изумрудом, сразу же возвратились все как один и стали каяться:

Не смогли мы достать, доблестный наш вельможа, чудесный камень, что висит на шее дракона, а вернуться без него, как ты и велел, не смели. Но теперь мужественный Акает на собственном опыте узнал, как трудно его добыть, и, верно, не будет бранить нас, подумали мы, и вот – явились с повинной.

Акает же встал с постели, сам вышел к ним и молвил:

Какое счастье, что не достали вы драконий камень! Вы разве не знали, ведь этот дракон один из богов грома. И если б вы напали на него, то не только погибли бы все, как один, но и хуже того – я и сам бы лишился жизни! Спасибо вам, мои верные, мои преданные слуги, что не поймали дракона! О, я вижу теперь, эта злодейка Скилла замышляла меня погубить. В жизни больше и близко не подойду к порогу ее дома, и вы тоже туда ни ногой, слышите!

И на радостях, что драконий камень так и остался не добытым, Акает пожаловал своим слугам все то немногое, что еще оставалось у него.

Он и вправду обнищал за эти годы, уж слишком щедрый выстроил дворец в ожидании Скиллы, да все оказалось напрасно. Хотел, было, снова вернуть к себе своих наложниц и даже предложил им в полное распоряжение нововыстроенный дворец, но прогневанные возлюбленные, как услышали про смертельные приключения Акаста, чуть животы от смеха не надорвали, но возвратиться наотрез отказались. А подданные вельможи так отъелись на хозяйских харчах, что уже, не стесняясь, поселились в богатом доме, да и зажили там припеваючи.

Красавица же Скилла, как узнала, что приключилось с ее тучным женихом, долго смеялась. Даже старик Корее, прознав про уморительные выходки Акаста, повеселился вместе со старухой на славу.

Не терял времени даром и фессалиец Палей, сын эгинского царя Эака. Что и говорить, задание ему досталось наитруднейшее, потому как никто не знал, есть ли чудодейственная раковина у маленькой ласточки или же ее нет вовсе.

Но Пелей не унывал: позвал он к себе слуг и отдал им приказ известить его немедля, когда ласточки начнут вить гнезда. Удивились подданные:

Какая в этом надобность?

А такая,– ответил Пелей,– что слыхал я, есть у ласточки целебная раковинка, дарующая женщинам легкие роды. Вот я и хочу ее добыть.

Много мы ловили ласточек,– в ответ подданные,– но ни разу не видели никакой такой раковинки. Правда, может статься, птичка держит ее в клюве, только когда кладет яички... Но ведь ласточка, ох какая пугливая, чуть завидит людей, сразу порх! – и улетает.

Стали думать, как же тут подловчиться, и один слуга подал такой совет:

Надо подойти к дворцовой поварне, под ее крышей гнездится великое множество ласточек. Выбери, господин, ловких людей и вели построить вокруг кухни сторожевые вышки. Пускай дозорные влезут на них и поглядывают за ласточками, глаз не спуская. Щебетух там несметное количество, не одна, так другая начнет класть яички. Тут и можно будет добыть чудесную раковинку.

Порадовался жених дельному совету и повелел все выполнить в точности. Сам же, сгорая от любопытства, то и дело посылал к дозорным с вопросом:

Ну что, ну как, добыли уже?

Но посыльный доложил, что, услышав шум, ласточки со страху не решались даже близко подлетать к своим гнездам, и дело осталось безуспешным.

Тут один, с хитрыми глазками и добродушной улыбкой старик, давний хранитель дворцового амбара с зерном, прослышал про затеваемое, пришел сам к Пелею и говорит:

Плохой способ тебе рассказали, не добудешь ты так ласточкиной раковинки. Подумай сам, когда двадцать с лишним людей, с шумом лезут на сторожевые вышки, известное дело, птица прячется, потому как боится постороннего глазу. А ты вот как лучше сделай. Вели своим дозорным спуститься на землю, а сторожевые вышки – сломать. Выбери из своих слуг самого проворного, посади его в корзину с крупными отверстиями и прикрепи к ней веревку так, чтобы корзина могла легко подыматься и опускаться. Лишь только заметит дозорный, что одна из ласточек готовится положить в гнездо яичко, в тот же миг прикажи тянуть веревку, корзина и подымется. И тогда пусть человек в корзине хватает скорее раковинку. Ласточка уронит ее в гнездо, как только снесет яичко. Вот тебе мой добрый совет.

Славно придумано! – воскликнул Пелей.– Только как же узнать, что ласточка собирается снести яичко? Ведь тут нельзя медлить, а то не успеем поднять человека в корзине.

Пока старик отвечал и на этот вопрос, вельможа немедля приказал сломать сторожевые вышки, а сам с неотступным вниманием продолжал слушать старика:

Когда птичка хочет снести яйцо, она первым делом поднимет хвостик торчком и начнет вертеться, семь раз быстро-быстро повернется... Это и есть самый верный знак. Только вы заметите, что ласточка семь раз повернулась, подымайте скорее корзину. И тогда-то уж непременно добудете исцеляющую раковинку.

Как дитя, обрадовался Пелей, и, никому не сказавши, сам потихоньку отправился к дворцовой поварне. Замешавшись в толпу простых слуг, стал день и ночь караулить, как бы заполучить просимую Скиллой раковинку, бормоча себе под нос: «Вот ведь как умен и сметлив этот старик, и что самое главное – не из милости, а по доброте душевной позаботился, чтобы помочь мне». Пелей даже даровал хранителю зернового амбара богатое платье со своих плеч и наказал, чтобы он сегодня вечером обязательно пришел к поварне.

Начало смеркаться и, лелея надежду, Пелей отправился к дворцовой кухне. Вдоль всей ее кровли, как пчелиные ульи, лепились ласточкины гнезда.

Вдруг смотрит, и правда! -в точности как поведывал старик, одна щебетуха подняла кверху хвостик и начала быстро-быстро вертеться на месте, раз, другой, третий... И так семь раз кряду. Сейчас же посадили человека в корзину и давай тянуть веревку. Корзина мигом взлетела кверху, слуга запустил руку в ласточкино гнездо, пошарил-пошарил и объявил:

Никакой раковины здесь нет.

Пелей пришел в гнев:

Как это – нет! Значит, ты, негодный, плохо искал! Ах, вижу, не на кого мне положиться, кроме как на самого себя. Сам поднимусь в корзине, поищу.

Сел в корзину и крикнул:

Поднимай!

Подняли сына царя вровень с крышей поварни, начал он заглядывать в ласточкины гнезда сквозь переплет прутьев корзины. Вдруг видит, одна птичка подняла торчком свой хвостик и ну вертеться.

Не мешкая, сунул он руку в гнездо и стал шарить. Нащупал что-то твердое и плоское и, ну, голосить на всю округу:

А, нашел, нашел, держу! Спускайте. Эй, старик, я нашел раковину!

Слуги все разом ухватились за веревку и стали тянуть, да слишком сильно дернули, веревка и лопни пополам. Пелей полетел вверх тормашками прямо на землю, да хорошо, падая, зацепился за ветви деревьев, что и смягчило нежданный удар. Вот чем закончились все его хлопоты.

Подданные подбежали в испуге, приподняли вельможу, смотрят, а у него зрачки закатились на лоб и дыханья не слышно. Влили ему в рот глоток холодной воды. Насилу-то, насилу-то, увещеваниями богини Панацеи, пришел он в себя.

Взяли его слуги за руки и за ноги и, бережно подняв с земли, понесли во дворец.

Как изволишь себя чувствовать? – спрашивают.

Пелей чуть слышно прошептал, с трудом переводя

дух:

– Немного опамятовался, но не могу спины разогнуть. И все-таки душевно рад, что, наконец, достал я эту раковинку, ту, что просила красавица моя. И теперь уж родить она будет легко, и дети наши будут появляться на свет здоровенькими и невредимыми. А ну, подайте мне скорее свечу сюда. Не терпится взглянуть на это чуде.

С этими словами он приподнял голову, разжал кулак, взглянул. И что же! Не целебная раковинка у него в руке, а катышек старого птичьего помета. Пелей застонал, как подбитый на охоте зверь, и даже мужчины не могли сдержать слезу, слыша этот жалобный вой.

– Ах, это злая раковинка, злая раковинка! На беду себе полез я...

А людям послышалось тогда: «Ах, это злого рока вина, рока вина. Все бесполезно».

После такого несчастья Пелей совсем упал духом. Ведь не положишь такой подарок в ларчик, не пошлешь его несравненной Скилле. В довершение беды, он серьезно повредил себе спину. «Как бы злые языки не проведали, что заболел я по собственному недоразумению»,– со страхом думал Пелей и слабел от тревоги и тоски больше, чем от болезни. Все дни напролет сокрушался разбитый горем жених, что так и не достал заветной раковинки, не выполнил ее задания. Горше того, он стал всеобщим посмешищем. Но как ни тяжело было ему умирать напрасной, глупой смертью, а еще тяжелее было думать, что люди над ним смеются.

Узнала про его беду и Скилла, и всем сердцем стало ей жаль Пелея. Послала она ему в утешение песню:

 
Ужели это правда, милый,
Что ждешь напрасно ты годами,
Так сердце страстное волнуя,
Как волны моря не тоскуют?
 

Когда прочел это стихотворение Пелей, слеза застила ему глаза так, что долго не мог он затем прочесть песню Скиллы еще раз. С великим усилием приподнял он голову, и, слабеющим голосом велел записать такой ответ:

 
О, как мечтал я, недостойный,
Бесценный дар найти тебе!
Нашел слова я состраданья
Но уж судьбой сражен совсем
И не найдет меня спасенье...
 

И произнеся последнее слово, Пелей расстался с жизнью. Услыхав о печальном конце соискателя ее руки, Скилла пожалела о нем и даже пролила слезы.

И вот, наконец, прослышал о несравненной красоте девушки Эвбейский герой, сын царя Навплия и Климены, Паламед. Был он редких способностей человек и немало сделал открытий на своем веку. Облагодетельствовал Паламед людей изобретением счета времени по годам, месяцам и дням, придумал игру в кости и много еще что. Не было для него загадок на свете, а если были такие, он всегда стремился разгадать их. Вот и узнав, что есть на свете девушка, красивее которой никого никогда не было, Паламед решил, что непременно должен увидеть ее. Но слуги царя донесли ему, что прелестницу держат взаперти, и никому не позволено видеть ее без согласия самой Скиллы.

Призвал тогда Паламед к себе жрицу Геро и повелел ей:

Слышал я, что живет на свете девушка по имени Скилла. Говорят также, что отвергла она любовь многих богатых и высокородных людей, никого и знать не хочет. Ступай погляди, какова из себя эта гордячка.

Геро, выслушав высочайшее повеление, отправилась немедля в дом старика Кореса. Там ее почтительно встретили, как и подобает подданной царя. Геро и говорит жене Кореса, Бавкиде:

Паламед услышал, что никто в целом мире не сравнится красотой с твоей дочерью Скиллой. Повелел он мне хорошенько на нее посмотреть и доложить ему, правду ли гласит людская молва.

Пойду скорее скажу об этом,– заторопилась старуха и стала упрашивать девушку: – Выйди, милая, не упрямься. Прибыла посланная от самого царя Паламеда.

Но Скилла и тут не спешила повиноваться:

Нет, не выйду к ней ни за что. Совсем я не так уж хороша собой, как люди говорят. Им бы всем сплетничать. А мне вот стыдно на глаза показаться царской посланнице.

Ах, не будь ты такой дерзкой, совсем не к лицу молоденькой девушке так вести себя. Разве можно ослушаться повеления самого Паламеда? -ужаснулась старуха.

Но дочь даже и бровью не повела.

– А я так слова царя ни во что не ставлю!

Долго еще уговаривала неподатливую красавицу Бавкида, но напрасно, Скилла так и не вышла на смотрины из своих покоев. Найденное дитя было для старухи все равно, что дочь родная, но услышав, как девушка говорит такие дерзостные слова,– страх даже берет слушать! – Бавкида вконец смутилась. Как принудить такую повиноваться? Делать нечего, вернулась она ни с чем и сказала посланной:

Горько я жалею, но дочь наша по молодости, по глупости ничего и слушать не хочет. Нрав у нее уж очень строптивый. Простите вы ее, неразумную. Не согласна она показаться вам.

Жрица Геро стала сурово выговаривать старухе:

Царь приказал мне поглядеть на Скиллу. Как же я осмелюсь вернуться, так и не взглянув на нее ни разу? Подумай сама, возможно ли, чтобы люди в нашей стране ни во что не ставили царских приказов? Не говори, пожалуйста, таких несуразных слов!

Но на переданные старухой слова Геро Скилла еще хуже заупрямилась:

Если я ослушница царской воли, так пусть меня казнят – и делу конец.

Пришлось посланной доложить Паламеду о своем неуспехе. Тот воскликнул:

Да, по всему видать, многих людей погубило жестокое сердце этой девушки. Говорят, иные даже прощались с жизнью.

По поведению царя можно было подумать, что он отступился от задуманного, но на самом деле мысль о неприступной красавице глубоко запала ему в сердце. Не хотелось горделивому Паламеду, чтобы женщина и его, как и многих других, победила своим упорством. И тогда призвал он пред свои очи старика Кореса и молвил ему:

Приведи-ка, старец, сюда ко мне твою дочь Скиллу. Слышал я от людей, что прекрасна она лицом, и потому на днях послал жрицу Геро посмотреть на нее и убедиться, правду ли говорят люди, но дочь твоя наотрез отказалась к ней выйти. Худо делают родители, которые позволяют своим детям совершать такие дерзостные поступки. Не заставляй меня думать, что Скилла делает это нарочно, чтобы прогневить меня.

Почтительно склонив голову, старик ответил:

Правда ваша, дочь моя не хочет служить при дворе. Много было у Скиллы женихов, но ни один не люб был ей, и она задала им такие трудные задания, что никто не справился с ними. И вот теперь я тоже не могу победить ее упрямство. Однако пойду домой, еще раз сообщу ей волю Паламеда.

Так и сделай! – сказал царь.– Ведь ты ее вырастил, как же ей тебя не послушаться. Уговори Скиллу пойти на службу во дворец: я и вас со старухой в обиде не оставлю, будете жить при дворе, а тебе, Корее, пожалую чин придворного.

Старик радостный вернулся домой и стал всяческими способами увещевать девушку:

Вот что обещал Паламед! Неужели и после этих милостей ты станешь упрямиться?

Да! Что ты ни говори, а я твердо решила: не пойду во дворец служить царю,– стояла на своем Скилла.-

А будешь меня силой принуждать, я руки на себя наложу, так и знай. Пусть тебе сначала даруют придворное званье, раз оно тебе так мило, а потом я умру.

Что ты, что ты! – испугался старик.– На что мне чины и почести, если я не увижу больше свое дорогое дитя! Но все-таки скажи мне, почему тебе так не хочется служить Паламеду? Чем это худо? Стоит ли из-за этого жизни себя лишать?

Ты думаешь, я пустое говорю?-отозвалась вновь девушка.– Заставь меня насильно пойти в жены к царю и увидишь, что тогда будет, лишу я себя жизни или нет! Да, не спорю, многие до сих пор любили меня неподдельной, искренней любовью – я и то всех отвергла! Так справедливо ли будет, если я выйду замуж за человека, который и думает обо мне всего-то день-другой. Что скажут люди ? Будто я уступила всего лишь мимолетной прихоти царя? Позарилась на его несметные сокровища? Стыдно мне будет.

Да пусть хоть весь свет Осудит, тебе-то что до того? – не унимался старик.– Но делать, видно, нечего. Пойду во дворец, передам Паламеду твой отказ.

Пошел он к царю и докладывает:

Я, ничтожный старикашка, обрадованный вашими милостями, всячески уговаривал Скиллу пойти служить вам, но эта негодная упрямица сказала: «Если будешь меня принуждать, я лучше жизни себя лишу». А ведь она мне не родная дочь. Нашел я ее малым ребенком в лесной чаще. Сложно мне сладить с ней, нездешняя она какая-то, и нрав у нее не такой, как у остальных девушек.

А, так-так! – воскликнул Паламед.– Что ж, не хочет, так не хочет. А скажи, ведь дом твой, Корее, стоит у моря, примыкая одной своей стороной к самым горам, так? Что, если я сделаю вид будто собрался на охоту? Может, мне удастся увидеть твою затворницу, словно невзначай?

Хорошая мысль! – обрадовался мирным исходом дела старик.– Только ты, Паламед, притворись, будто случайно попал в наши края, без цели, без умысла. Войдешь вдруг в мой домишко и застанешь ее врасплох.

Тут же царь назначил день для охоты. Внезапно, без предупреждения, вошел он в дом к старику и увидел девушку, сиявшую такой чистой, такой первозданной красотой, что все вокруг светилось, словно само солнце вошло в дом и, растаяв в нем, еще долго излучало золотое сияние.

«Она»,– подумал только Паламед и приблизился, как зачарованный, к ней. Девушка попыталась, было, убежать, но правитель крепко схватил ее за рукав. Она проворно закрыла лицо пологом длинного платья, но поздно! Паламед уже успел увидеть ее. «Нет ей равной в целом мире»,– пылко подумал он и, воскликнув: «Больше я с тобой, чудесное созданье, никогда не расстанусь!»– хотел, было, насильно увлечь Скиллу с собой. Та же молвила ему:

Ах, Паламед, если бы я родилась здесь, в этой стране, то безропотно повиновалась бы и пошла служить тебе во дворец. Но я существо не из этого мира, и ты совершишь дурной поступок, если силой принудишь меня идти во дворец.

Но ослепленный любовью, влекомый страстями, Паламед и слушать не захотел:

Как это может быть? Идем со мной, идем же!

Прискакала колесница, но только хотели посадить

в нее Скиллу, как вдруг, о поднебесное чудо! Она начала таять, таять, становилась все прозрачней и бесплотней, и вскоре одна тень от нее осталась.

«Значит, и правда, обворожительная Скилла существо не из нашего мира»,– подумал царь и взмолился, опустясь перед исчезнувшей девушкой на колени:

Не буду больше заставлять тебя идти со мной во дворец, только прими свой прежний вид. Дай мне еще один раз взглянуть на тебя, божество, и я удалюсь.

Не успел он произнести это, как прекрасная дева приняла свой прежний образ и показалась ему еще желанней прежнего. Еще труднее стало ему вырвать из своего сердца любовь к ней. Щедро наградил тогда повелитель старика Кореса за то, что тот доставил ему небывалую радость увидеть само совершенство в образе Скиллы.

А отец девушки устроил роскошный пир для сотни подданных, сопровождавших Паламеда на охоту.

А царь собрался в обратный путь с таким чувством, будто, расставаясь с красавицей, оставляет с ней свою тоскующую, подобно пойманной птице, душу. Сев в колесницу, он сложил для Скиллы такую песню:

 
Миг расставания настал,
Но в нерешимости я медлю
И чувствую, что помыслы мои
Уж более мне непокорны
Как и ты, любимая моя!
 
 
А она послала ему ответ:
 
 
Под бедною сельскою кровлей,
Поросшей дикой травой
Прошли мои ранние годы.
Не манит сердце меня
В высокий царский чертог.
 

Когда Паламед прочел эти строки, ему еще тяжелее стало покинуть возлюбленную. Сердце звало его остаться, но не мог он провести в тех местах всю ночь до рассвета и поневоле вынужден был вернуться в свой дворец. С той поры все приближенные к царю женщины лишились в его глазах своей былой прелести. «Все ничто по сравнению с ней»,– думал Паламед. Даже самые красивые из них теперь представлялись ему дурнушками, и на людей-то не похожими. Только одна Скилла безраздельно властвовала в его сердце!

Так он жил одиноко, мучительно мечтая о ней, позабыв о других женщинах, и с утра до ночи сочинял любовные послания.

И она тоже, хотя внешне противилась его воле, писала ему ответные письма, полные неподдельного искреннего чувства.

Наблюдая, как сменяют друг друга времена года, Паламед сочинял своей избраннице прекрасные стихи о травах, деревьях, ветре и солнце и посылал их Скилле. Девушка, не сдерживая восхищения творениями царя, стремилась ответить ему как можно приветливее, как можно любезнее. Так утешали друг друга долгих три года.