Текст книги "Аргонавты"

Автор книги: Антонио Дионис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Глава 12
ПОЭТ

Рассказывают, что один известный поэт в молодости был одушевляем удивительной страстью: изучить все и усовершенствоваться во всем, что хоть как-то имело касательство к поэтическому искусству. Это было тогда, когда он жил еще на родине, был, по своему желанию и с помощью нежно любящих родителей, помолвлен с девушкой из хорошей семьи, и свадьбу должны были назначить очень скоро, на один из дней, почитавшихся счастливыми.

Он был тогда юношей лет двадцати, скромным, с приятной внешностью и обходительными манерами; в науках он обладал немалыми познаниями и, несмотря на молодость, приобрел уже среди искушенных в словесности соотечественников известность несколькими превосходными стихотворениями. Не будучи богат, он мог ждать, что средств у него хватит, тем более, что их умножило бы приданое невесты, а так как сама невеста была и хороша собой, и добродетельна, то казалось – у поэта есть все, что нужно для счастья.

И все же он не был доволен, ибо его сердце переполнялось честолюбивым желанием стать совершенным поэтом.

И вот однажды вечером, когда на реке справляли праздник светильников, случилось, что юноша бродил в одиночестве по другому берегу реки. Он прислонился к стволу дерева, склонявшегося над водой, и видел, как тысячи огоньков, проплывая, дрожат в зеркале реки, видел, как на лодках и плотах мужчины, женщины и молодые девушки приветствуют друг друга, блистая, как цветы, праздничными нарядами, он слышал негромкое журчание освещенных волн, напевы женских голосов, сладостные звуки флейт, а над всем этим он видел парящую синеву ночи, подобную своду храма Афродиты...

Сердце юноши билось сильнее, когда он, повинуясь своему настроению, одиноким зрителем созерцал всю эту красоту. Но как не хотелось ему пойти туда, быть там, наслаждаться праздником вблизи своей невесты и друзей, с еще большей тоской жаждал он принять все это в себя, оставаясь утонченным зрителем, и потом воссоздать в зеркальном отражении совершенных стихов: и синюю ночь, и рябь огней на воде, и радость празднующих, так же, как и томление молчаливого зрителя, который прислонился к стволу дерева на берегу. Он почувствовал, что ни на одном празднике на свете, даже самом веселом, ему никогда не будет хорошо и легко на сердце: что в гуще жизни он останется одиночкой и, в большей мере,– зрителем и чужаком; он почувствовал, что среди многих душ только его душа устроена так, что не может не ощущать вместе и красоту земли, и тайную тягу прочь, свойственную чужаку.

От этого ему стало грустно, он принялся раздумывать обо всех этих вещах, и размышления привели его к такому итогу: подлинное счастье и глубокое удовлетворение могут выпасть ему на долю, только если когда-нибудь ему удастся воссоздать мир в зеркале стихов столь совершенный, что в этих отражениях сам мир, очищенный и увековеченный, станет его достоянием.

Поэт едва разбирал, бодрствует он или спит, когда вдруг услышал тихий шорох и увидел незнакомца, стоявшего у древесного ствола. То был почтенного вида старик в лиловом платье. Поэт направился к нему и поклонился поклоном, какой подобает старости и благородству, а пришелец улыбнулся и произнес несколько стихов, в которых все пережитое сейчас молодым человеком было выражено так совершенно, прекрасно и согласно с правилами великих поэтов, что сердце юноши замерло от изумления.

О, кто ты? – вскричал он, низко кланяясь,– кто ты, умеющий видеть в моей душе и произносящий стихи прекраснее, чем я слышал от всех моих учителей.

Пришелец снова улыбнулся божественной улыбкой и сказал:

Если ты хочешь стать поэтом, приходи ко мне. Ты найдешь мою хижину у истоков великой реки в горах северо-запада. Меня зовут Бог Совершенного Слова.

Промолвив это, старик отступил в полоску тени от дерева и тотчас же исчез, а наш поэт, после того как напрасно искал его и не нашел никакого следа, уверился, что то было лишь сновидение, навеянное усталостью. Он устремился к лодкам и принял участие в празднике, но среди разговоров и звуков флейты ему слышался таинственный голос пришельца, вслед за которым, казалось, улетела его душа, потому что он сидел отчужденный, с грезящим взором среди веселых товарищей, подтрунивавших над его влюбленностью. Спустя несколько дней отец поэта хотел собрать друзей и родных, чтобы назначить день бракосочетания. Но жених воспротивился этому, сказав:

Прости, если я нечаянно погрешу против послушания, подобающего отцу от сына. Но ты знаешь, как сильно во мне стремление отличиться в искусстве поэзии, и, хотя многие из друзей хвалят мои стихи, самому мне очень хорошо известно, что я – только начинающий и стою лишь на первых ступенях пути. Поэтому я прошу у тебя разрешения на некоторое время удалиться в уединение и предаться там изучению поэзии, ибо я полагаю, что женитьба и необходимость вести дом не дадут мне заняться этим делом. А теперь я молод и не обременен обязанностями – и поэтому хочу некоторое время пожить только ради моего искусства, которое, надеюсь, принесет мне радость и славу.

Такая речь повергла отца в изумление, и он сказал:

Наверно, ты любишь Афродиту и искусство больше всего, если хочешь ради него даже отсрочить свадьбу. Или между тобой и невестой что-то произошло? Скажи мне, чтобы я помог тебе помириться с ней или нашел для тебя другую.

Но сын поклялся, что любит невесту не меньше, чем вчера и чем раньше, и между ними не было даже тени ссоры. И тут же он рассказал отцу, как в день празднества светильников ему был указан во сне посланец, и никакого счастья на земле он не желает так, как жаждет стать его учеником.

Хорошо,– промолвил отец,– я даю тебе год. В этот срок ты можешь последовать своему сновидению, которое, быть может, ниспослано тебе кем-нибудь из богов.

Может случиться, это будет два года,– сказал юноша нерешительно.– Кто может это знать?

И тогда отец отпустил сына, хотя и был в тревоге, а юноша написал невесте письмо, где прощался с нею, и ушел прочь.

После долгого странствия он прибыл к истокам реки и в глубине нашел бамбуковую хижину, а перед хижиной сидел тот самый старик, которого он видел на берегу у древесного ствола. Старик сидел и играл на флейте, а увидав благоговейно приближающегося гостя, не поднялся и не поклонился ему – только улыбнулся и пробежался нежными перстами по телу флейты, так что по всей долине серебряным облаком разлилась волшебная музыка.

Юноша же стоял и восхищался; и в сладком изумлении забыл обо всем, пока старик не отложил флейту в сторону и не вошел в хижину. Поэт благоговейно последовал за ним туда и остался при нем слугой и учеником.

Прошел месяц – и он научился презирать все песни, которые создал прежде, и вычеркнул их из памяти. Спустя еще много месяцев он вычеркнул из памяти все песни, которые выучил от своих учителей на родине.

Старик не говорил ему почти ни слова, только молча обучал его искусству играть на флейте, пока все существо ученика не прониклось музыкой.

Однажды юноша сочинил маленькое стихотворение, в котором описывал полет двух птиц по небу, и оно ему понравилось. Он не осмелился показать его своему учителю, но вечером пропел в стороне от хижины, так что старик наверняка его слышал. И все же ничего не сказал. Он только тихо заиграл на флейте, и тотчас же в воздухе похолодало, сумерки упали скорее, поднялся резкий ветер, хотя и стояла середина лета, в посеревшем небе пролетели две чайки, влекомые могучей тягой к странствию, и все это было настолько совершенней и прекрасней, чем стихи юноши, что тот опечалился, смолк и почувствовал всю свою ничтожность.

И так старик поступал каждый раз, и по прошествии года юноша почти в совершенстве овладел игрой на фрей– те, зато искусство поэзии стало в его глазах еще трудней и возвышенней. А по прошествии двух лет юноша испытал острую тоску по родине, по близким и по невесте и попросил Бога Совершенного Слова отпустить его в путь. Старик улыбнулся и кивнул:

– Ты волен идти, куда хочешь, можешь вернуться, можешь остаться там... Как тебе заблагорассудится.

Тогда юноша пустился в путь и странствовал без передышки, пока однажды не остановился в предутренних сумерках на родном берегу и не засмотрелся на храм Афродиты.

Украдкой он пробрался в дом, услышал дыхание отца, который еще спал, потом проник в сад у дома своей невесты и увидел с верхушки дерева, как невеста, стоя в своей комнате, расчесывает волосы. И когда он сравнил все, что видел своими глазами с теми грезами, которые рисовал себе, тоскуя по дому, ему стало очевидно, что он предназначен быть поэтом, и он узрел, что в сновидениях поэтов живут и боги, и богини, красота и прелесть, каких тщетно было бы искать в действительных вещах. И он слез с дерева и бежал вон из сада за мост, прочь из родного города, пока не возвратился в долину высоко среди гор.

Там, как и прежде, перед хижиной сидел старик и играл на флейте, а вместо приветствия он произнес два стиха о счастье, которое дарует искусство, и от их глубины и благозвучия глаза юноши наполнились слезами.

Снова остался он у Бога Совершенного Слова, который теперь, когда он овладел флейтой, обучал его игре на арфе, и месяцы исчезали, как песчинки, смываемые морской волной с крутого берега.

Еще два раза случалось так, что его настигала тоска по дому. Один раз он убежал среди ночи, но еще прежде, чем он достиг последнего изгиба долины, ночной ветер пробежал по струнам арфы, что висела возле хижины, звуки догнали его и позвали назад, так что у него не было сил сопротивляться. В другой раз ему приснилось, что он сажает у себя в саду дерево, и рядом с ним стоит жена, а дети поливают дерево вином и молоком. Когда он проснулся, месяц светил в его комнату; он поднялся со смущенной думой и увидел лежащего рядом и дремлющего старика, чья борода легонько содрогалась. И его охватила горькая ненависть к этому человеку, посланцу богов, который, как ему казалось, разрушил его жизнь и обманул в ожиданиях на будущее. Ему хотелось броситься на старика и убить его, но тот открыл глаза и улыбнулся с обычной мудрой и печальной кротостью, разоружившей юношу.

Вспомни, друг,– сказал старик тихо,– ты волен делать все, что угодно. Ты можешь вернуться на родину и сажать деревья, можешь ненавидеть меня или убить, это так мало значит!

Нет, как мне тебя ненавидеть,– вскричал поэт, подавшись вперед.– Это все равно, что я захотел бы возненавидеть саму богиню Афродиту или самого Зевса.

И он остался и учился играть на арфе, а потом стал сочинять стихи по указаниям старика, мало-помалу овладевая искусством говорить вещи на первый взгляд простые и неприметные и, однако, волновать ими души слушателей, как ветер – гладь воды. Он описывал приход солнца, как оно медлит на кромке гор, и безмолвное мерцание рыб, и шум морских волн в вечернем сумраке или на весеннем ветру, но для слушающих казалось, будто всякий раз небо и земля звучат вместе, в совершенной музыке, и всякий думал о своем.

Юноша потерял счет годам, проведенным у старика, порой ему казалось, что он только вчера вступил в эту долину, но порой чувствовал себя так, будто он стал ничем...

Однажды утром он пробудился в хижине один, и где ни искал, сколько ни звал, старик исчез. Тогда поэт взял маленькую флейту и спустился на равнину своей родины, и там, где он приближался к людям, ему кланялись поклоном, подобающим старости и благородству. А когда он пришел в родной город, его отец, его невеста, все его близкие уже умерли, и в домах их жили чужие люди.

Но вечером на реке справляли праздник в честь богини Афродиты, и поэт стоял на другом, более темном берегу, прислоняясь к стволу старого дерева, и когда он заиграл на маленькой флейте, женщины со вздохами устремили взгляды в ночь, охваченные восхищением и тревогой. А поэт улыбался. Он глядел на реку, впадающую в огромное море, по которой проплывали отражения бесчисленных светильников и не находил различия между сегодняшним жертвоприношением и тем первым, когда он, юношей стоял здесь и вслушивался в слова посланца Афродиты.

Орфей закончил свой рассказ и улыбнулся. «Может быть, это и моя судьба»,– подумалось ему.

– Всякому делу свое воздаяние,– вдруг сказал Тифис, кормчий «Арго».– А пока еще мы не достигли берега Вифинии, я расскажу вам вот какую историю, в ней лишь то, что я сам слышал от других...

В давние времена жил знаменитый поэт, отмеченный людьми и богами... не стану говорить его имени. Как-то, будучи еще молодым человеком, вступил он в знакомство с некой женщиной, служившей при дворе, и тайно ее навещал. Однако же оставаться у нее ночью было небезопасно, и он договорился с одной дворцовой служанкой, которая поклялась именем Зевса, что не проболтается: «Я встречу ее в твоем доме, и мы проведем там ночь».

Муж ее в ту пору куда-то отлучился, и, кроме нее, никого в домике не было. «Чего же еще желать!» – сказал поэт. А поскольку спальня служанки оказалась мала и узка, только-только для нее одной, то поэту и его милой было очень тесно, тогда они покинули спальню, и, велев принести из дома, где жила возлюбленная, ковер, расстелили его, устроили себе удобное ложе и легли.

Прошло некоторое время с того дня, и вот муж служанки однажды узнает, что жена его сошлась потихоньку с каким-то человеком.

Как раз сегодня вечером тайный любовник придет к вашей женушке,– сказали ему.

«А я как раз подстерегу его и убью!» – решил он про себя и, известив жену, что будет несколько дней в отсутствии, сделал вид, что уехал, а сам спрятался неподалеку и стал ждать.

Ничего этого не зная, поэт пришел в домик служанки и повел любовные речи со своей милой. Настала глубокая ночь. Муж служанки подкрался к самому дому и прислушался. Там тихонько шептались мужчина и женщина. «Так и есть! – помыслил муж.– Значит мне не солгали». И он неслышно проскользнул вовнутрь. Он понял, что они расположились на его ложе, но не мог ничего разглядеть в темноте. Тогда он подошел поближе к тому месту, откуда раздавалось сонное храпение, вынул нож и, взявшись за лезвие, нащупал грудь мужчины; затем сказал про себя: «Ну, сейчас заколю!»,– и занес уж было руку точнехонько над самым его сердцем, как вдруг богиня Гера послала лунный луч, который просочился сквозь щели кровли и упал на длинные витые сандалии. «Чтобы у моей жены и любовник в таких дорогих сандалиях, которые носят лишь благородные вельможи? Верно люди обознались. Как бы не вышло беды!»

И в этот миг он услышал какой-то дивный запах. «Вот незадача!» – мелькнуло у него в голове. Он отвел нож и принялся ощупывать разбросанные одежды, но едва он их коснулся, дама вдруг просыпается и говорит нежным, приятным голосом:

Кто-то вошел сюда.

«У моей жены другой голос»,– растерялся муж и отступил от постели.

Кто здесь? – удивился поэт.

Услышав голоса, служанка, спавшая подле очага, пробудилась и со страхом подумала: «Вчера муж зачем-то поспешно уехал. А что, если он вернулся да все перепутал!»

Ай-ай! Воры! Грабители!

Муж услышал ее голос и тотчас уразумел,, что на его ложе находилась какая-то другая женщина. Тогда он нашел жену, ухватил ее за волосы и спрашивает:

Ну, в чем тут дело, говори.

Я уступила свою спальню одной знатной женщине, клянусь Зевсом, она попросила меня. А сама я легла здесь. Вы так ошиблись!

Поэт вышел к ним и удивленно спросил объяснений. «Так вот это кто?!» – подумал муж и сказал:

Изволите ли знать, перед вами доверенный слуга правителя, такой-то и такой-то. Не ведал я, что вы изволите здесь почивать. Да еще и не признал близкого родича моего господина. Страшная вина! Ужасная ошибка! О боги! Но мне сказали, что так, мол, и так... Вот я и решил подстеречь обидчика и, да не прогневайтесь, пробрался сюда. Увидел, что здесь мужчина и женщина. «Ах,– думаю,– не пощажу!» – подошел, нащупал грудь мужчины и занес уж было руку над самым сердцем, но тут луна вышла из-за туч, и – о чудо! – спасибо богам! – я увидел прекрасные ваши сандалии. Вот я и подумал: не может человек в таких прекрасных сандалиях прийти к моей жене, что-то здесь не так. Дрогнула у меня рука. Ах, как хорошо, что я заметил ваши благородные сандалии, а то чем бы все кончилось?

У поэта отлегло от сердца, но его охватил прямой стыд. Ведь правителем города был муж его младшей сестры, а этот человек – доверенный его слуга! Он нередко бывал у него с разными поручениями своего господина, и поэт видел его множество раз!

Корабль аргонавтов трясло от хохота. Ясон сказал:

Поистине невероятно – сия личная жизнь спасена была милосердием сандалий.

Я же говорил,– хохотал Тифис,– всякому делу – свое воздаяние.

Братья, я вдруг вспомнил историю о жреце, тоже совершенно необыкновенную,– прокричал в общем гвалте Полидевк.– Да простят меня боги, в стародавние времена это было.

В одном из храмов Диониса жил жрец. Как-то, чтобы нарвать цветов и поднести их в дар богу, он ушел далеко в горы. Проходил за кручею кручу, за тесниной теснину, пока не потемнел день. Тогда приютился он для ночлега под деревом. И вот слышит жрец ночью, едва не обок с собою, как кто-то тихонько, слабым голосом, наполненным благости, читает нараспев молитву Дионису.

«Вот чудо-то!» – подумал жрец, и всю ночь слушал он голос этот, а сам размышлял: «Днем в округе ни единого человека не было. Может быть, это бессмертная богиня?» Но так ни до чего он не додумался, только слушал и слушал дивные строки молитвы, пока не забелела ночь, и тогда он пошел искать, откуда же доносится до него неведомый голос. Пробирается он все ближе и ближе к этому месту и видит: невдалеке на земле темнеет что-то. Тут совсем рассвело, и увидел жрец перед собой огромный камень: весь мхом зарос и повит ползучей колючкой.

«Откуда же голос-то? – вконец растерялся жрец.– Может и вправду богиня бессмертная здесь пребывает. Верно, она и читает молитвы богу Дионису». И в умиленье великом стоял жрец некоторое время и пристально глядел на скалу. А та вдруг будто зашевелилась, заворочалась и начала расти в высоту. Ахнул жрец: «И впрямь чудо!» А скала, не успел он опомниться, обернулась уже человеком и человек тот поспешно к нему приближается!

Смотрит жрец – женщина лет шестидесяти на вид. Меж тем, как вставала она с земли и шла к нему, колючие плети сами собой обрывались и спадали с нее одна за другой. Жрец, дрожа от испуга, вопрошал ее:

Что это творится ныне у меня на глазах?

Плача и плача, говорит женщина в ответ:

Многие годы нахожусь я в этом месте, но никогда еще не рождалась в моем сердце любовная страсть. Но сегодня увидела я, как ты сюда пришел. Я глядела на тебя и думала: «Как, ужели это мужчина?» И вот за это время я снова, к печали своей, обрела женское обличье. Увы, нет ничего греховней человеческой плоти. Долгие– долгие годы минуют, пока я снова сумею стать такою, какой была до твоего прихода.

Так она сказала и, обмываясь слезами, побрела в далекие горы. Жрец, воротясь в храм бога Диониса, поведал там о случившемся, а ученик его в свой черед поведал рассказ этот миру.

Женщина настрого отрешилась от всего земного, а ее постигло такое! Что же тогда говорить о женщинах нашего мира? Вот о чем надлежит поразмыслить нам, друзья мои,– закончил Полидевк.

Новая волна веселого смеха брызнула за борт «Арго», как вдруг Тифис закричал:

Берег! Вифиния!

Поищем воды,– сказал Ясон,– хорошего вина у нас еще много, а вот воды не хватает.

Глава 13
АРГОНАВТЫ В ВИФИНИИ

Берег оказался населенным: люди дикие в звериных шкурах, но все же люди.

Привет тебе,– обратился Ясон к тому из них, которого по виду можно было принять за их царя, и, назвав себя, изложил свою просьбу, ссылаясь на Зевса, покровителя гостей.

Это, значит, твой устав,– смеясь, ответил ему варвар.– А у меня, Амика, сына Посидонова и царя бебриков, свой устав, и гласит он так: кто чего от меня хочет – милости просим со мной на кулаки. Победит – пусть со мной делает, что ему угодно, а нет, так моя воля над ним. Справедливо ведь, а? Только до сих пор я собою остался, а мои супостаты – вот они!

И он показал аргонавтам ряд прибитых к перекладинам человеческих голов, иссушенных солнцем и почерневших.

Места еще хватит,– прибавил он.– Что же, согласен?

Амик был огромен ростом, его кулак, которым он самодовольно любовался, был величиною с голову обыкновенного человека, но все же Ясон готов был согласиться. Но тут вмешался Полидевк.

Постой, Ясон,– сказал он,– уместнее будет мне переговорить с этим учтивым царем: ты много искусств знаешь,– я – это одно, да зато основательно. Многоуважаемый Амик, я принимаю твой вызов, а чтобы тебе не стыдно было признать себя побежденным, скажу тебе, что если ты сын Посидона, зато я – Полидевк, сын Зевса. А теперь не будем терять времени на ненужные разговоры.

Он выступил вперед. Амик презрительно на него посмотрел: голова его противника едва доходила ему до плеч. Даже не став в принятую для кулачных бойцов позитуру, он поднял свой кулак и грузно опустил его Полидевку на голову. Но тот ловко увернулся и в свою очередь не очень сильно ударил Амика в живот. Амик только рассмеялся:

Вертлив ты, человек, да силушка твоя совсем дрянь. Будет с тебя, не стану тебя морить.

И, нагнувшись, он направил свой удар ему под ложку. Тот быстро отскочил, и, пользуясь выгодным для него положением противника, изо всей силы поразил его в висок. У того побагровело в глазах и зазвенело в ушах: «Ого, ты вот как!» – зарычал он и, уже не помня себя, стал наносить противнику удары направо и налево; тот каждый раз уклонялся, давая великану время израсходовать свои силы и поджидая случая вторично поразить его в то же место – он знал, что только так можно с ним справиться. Случай не замедлил представиться. Новый удар в висок – Амик заметался, еще удар – и он грохнулся о землю.

Кончай! – прохрипел он.

Зачем? – спокойно ответил Полидевк.– Мы, аргонавты, не проливаем крови. Бебрики, дарю вам вашего царя, но наука быть ему должна.

Взяв из рук товарищей принесенные ремни, он скрутил несчастному руки и подвел его к алтарю Посидона.

Ясон, прочти этому нечестивцу заповедь Хирона о гостеприимстве, да так, чтобы он ее понял.

Ясон исполнил его желание. Амик, приведенный в чувство ушатом холодной воды, повторял сказанное слово за словом.

А теперь,– продолжал Полидевк,– освободим ему руку, только правую, для клятвы священным именем Посидона, что он будет впредь соблюдать эту заповедь,– и он, и его потомки, и его народ.

Амик дал клятву. Бебрики боязливо жались друг к другу: после случившегося аргонавты казались им выходцами из другого мира. По данному их царем знаку они стали пригонять овец, сносить сыр – все для чудесных гостей.

Но Ясон покачал головой:

Ничего нам от вас не надо, кроме воды из вашего родника. Мы не ради своей пользы вас учили, а ради вашей и тех, что по нашим следам приплывут сюда. Помните наши слова и прощайте!

«О, лишь бы только найти Золотое руно!» – думал Ясон, вернувшись от ручья в центр городка. Он направлялся к берегу. Проходя мимо храма богу Посидону, душа его исполнилась благочестия, как вдруг он увидел перед собой плачущую женщину. Плач заставил его очнуться от своих воспоминаний.

Что с тобой, старица, о чем ты так скорбишь? Почему льешь слезы? -спросил Ясон.

Увы, нет ничего ужасней жизни продажной женщины, это я узнала на собственном опыте. За мой век у меня были тысячи любовников, а я дошла до глубокой старости. Как это постыдно, как презренно! – заголосила старуха.– Призывая имя Посидона и Зевса, я увидела вдруг всех тех мужчин, с которыми я когда-то делила ложе в мои цветущие годы.

В бытность мою гетерой с одним я обменялась нерушимыми клятвами и в доказательство своей любви чертила знаки его имени тушью на самом запястье руки. Сейчас на меня нахлынули воспоминания о тех днях. Гляжу, а бог, сидящий в тени скалы, точь-в-точь мой прежний господин, у которого я служила в Верхней части города. У меня с ним были любовные дела, и я долго не могла его забыть. Перевела взгляд в другую сторону, а там – тот, с которым я когда-то жила одним домом, даже нос такой же вздернутый. Мы долгое время пробыли вместе, искренне любя друг друга, и потому он был мне особенно дорог. А когда я служила в городе, он тайно посещал меня шесть раз в месяц, во время жертвоприношений.

Был еще один красивый мужчина, он был из молодых учеников. Когда я служила в одном доме, он впервые со мной познал женщину. Исчерпав все ухищрения любви, юноша истаял телесно и погиб ранней смертью. Так гаснет огонек в фонаре. Двадцати четырех лет он был погребен. У него были такие же впалые щеки, провалившиеся глаза.

Был еще один, усатый, краснолицый. Не будь у него усов, он был бы как две капли воды похож на нашего царя, у которого я столько натерпелась в тайнике храма.

Как я ни привыкла к развратной жизни, но таких мучений, как от этого, мне еще испытать не доводилось. Он не отличал дня от ночи. Я считала его злейшим врагом, но есть же предел человеческой жизни. И этот неукротимый силач тоже обратился в дым на погребальном костре.

А мужчина со смышленым выражением лица,– волосы над выпуклым лбом, когда я была гулящей среди разных гостей, ходивших ко мне каждый день, был один хранитель склада для зерна, привозимого из-за моря. Он так глубоко полюбил, что готов был ради меня расстаться с жизнью.

Никогда не забуду ничего, что делил с тобой! Ни печалей, ни радостей.

Он дарил мне то, что люди больше всего жалеют на свете, золото и серебро, и платил за меня госпоже, у которой я была в подчинении.

Как постыдно! Как презренно! – закричала старуха.– Однажды я пришла к подножию горы, с которой видно море, я хотела утопиться, но меня удержал один мой старый знакомый, случайно встретившийся мне по дороге. Он построил для меня хижину, покрыв ее листьями травы. О, чужеземец! Пусть эта исповедь в моих прошлых грехах будет, чтобы рассеялись черные тучи в моем сердце, и оно засияло чистым светом луны, чтобы радостной была для тебя эта ночь. Я прожила всю свою жизнь одинаково, без семьи, что пользы мне что-нибудь скрывать? И пусть даже жизнь моя текла нечистым потоком, но разве может теперь рассказ о ней замутить мою душу? – добавила она и исчезла, словно растаяла.

Ясон, помолчав, обратился к одному из стоящих рядом с ним, возле жертвенника:

Скажи, приятель, не знаешь ли ты, с кем я сейчас здесь говорил?

Это была дева в лиловом, она часто является в храм, но немногие удостаиваются ее внимания, видать, ты ей пришелся по душе,– ответили ему.

Ясон вздрогнул.