Текст книги "Стратегия обмана. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 73 страниц)

   – Простите, полковник, – смущенно улыбался Лесли Вильерс, возвращая ему прочитанный документ, – но это же глупость.

   – Может и глупость, но писал её твой предшественник.

   – Увы, я не могу ответить, чем руководствовался доктор Рассел, когда написал отчёт. Может это всего лишь разрозненные слухи и ничего более.

   – То есть, как медик ты считаешь, что подобная процедура невозможна?

   – Я считаю её абсурдной.

   – Почему? – не отставал полковник.

   – Ну, подумайте сами, кому придёт в голову вводить кровь альвара трупу.

   – Допустим, в 1924 году это пришло в голову тому самому доктору Метцу, который упоминается в конце отчета. Так что?

   – Я даже не знаю...

   – Лесли, скажи честно, ты никогда этого делать не пробовал и что получится в итоге, не знаешь.

   Доктора Вильерса смутить этим заявлением не удалось.

   – Да, не пробовал. Но я ещё в своем уме, чтобы проделывать такое. Полковник, это же документ двадцатых годов, тогда медики что только не вытворяли – и по чертам лица искали признаки склонности к преступлениям, и по бороздам мозга искали признаки маниакальности. Такое было время. Я не удивлюсь, что кому-то пришло в голову вколоть кровь альвара в мёртвое тело. Кстати, откуда у того доктора могла быть такая кровь.

   – Хороший вопрос, Лесли. Я думаю, это кровь Мэри.

   – Откуда она могла взяться у Метца? – поразился Вильерс.

   – От доктора по имени Джон Рассел. Лесли, просто прими как факт и не задавай лишних вопросов. До тридцатых годов Фортвудс сотрудничал с некоторыми медиками, жившими за пределами королевства. Был им и Метц, а до него его дед Книпхоф. Потом все они умерли, и у Фортвудса появилась своя медицинская лаборатория, в которой ты теперь абсолютный хозяин.

   – Но как в те годы можно было вывезти кровь?

   – Так же как и шишковидную железу.

   – А её-то зачем? – насупился доктор.

   – Откуда мне знать? Ты говорил об этом с Мэри?

   – А ей откуда знать про железу и строение мозга?

   Полковник только постучал пальцем себе между бровей. Глаза Лесли заметно расширились, и потом недоверчиво сузились:

   – А зачем? – прошептал он, настолько его воображение поразила мысль об извлечении кусочков мозга из живого организма.

   – Ты сам сказал, времена были такие – черты лица, борозды... Шёл 1896 год, я собственными глазами видел, как Книпхоф нёс в портфеле на вокзал склянку с шишковидной железой в растворе. Помню, как Рассел в начале века дважды увозил новые железы в Германию. Но на счёт крови я ничего не слышал, были там бутылки или иные сосуды, но я ничего не видел и не знаю.

   – Я спрошу Мэри, – пообещал Вильерс, – может она припомнит, когда у неё забирали много крови зараз.

   – Может дело и в Мэри, а может и нет, – с удивлением для самого себя только что понял полковник.

   Может в Мюнхене у Метца был свой персональный подопытный альвар. И их фамилии чудесным образом совпадали. Доктор Пауль Метц и его альваресса Лили Метц. Что-то в этом было, но многое оставалось непонятным. Метц – это ненастоящая фамилия Лили, а что-то вроде псевдонима в память о докторе? Нет, так фривольно обходится с именами в среде альваров не принято. Или доктор и Лили приходились друг другу родственниками? Интересно, в какой степени. Версию однофамильцев полковник даже не стал рассматривать.

   – Лесли, – в задумчивости обратился он к Вильерсу, – а что если я поручу тебе, а ты своим лаборантам, разобраться в методике бальзамирования тела Ленина? Что скажешь? Насколько я понимаю, методология официально опубликована и секрета не составляет.

   – Ну, допустим, в теории разберёмся. Дальше что?

   – А у лаборатории есть доступ к какому-нибудь лондонскому моргу?

   – Это ещё зачем? – удивился Вильерс и тут же твёрдо заявил. – Второго Ленина я делать не буду. Это ж бешеные деньги, администрация мне голову оторвёт.

   – Не надо никого бальзамировать. Просто попробуй впрыснуть кровь альвара трупу. И посмотри, что будет, исчезнут трупные пятна, разгладится кожа или нет.

   Вильерс молча обдумывал это предложение.

   – Я сам дам кровь на забор, – пообещал полковник, – только поставьте небольшой эксперимент. Вдруг это правда.

   – А потом что, попросите слетать в Москву, взять образец подкожной жидкости из мумии Ленина? Нет, полковник, вот этого я вам точно не могу обещать.

   – Я всё понимаю, – согласился он, – просто проверь метод Метца, работает ли он вообще. А после этого уже будем думать дальше.

   – Ну, ладно, – наконец, согласился доктор и смерил полковника оценивающим взглядом, – закатывайте рукав.

   Ещё неделю полковник выуживал из закоулков памяти эпизоды, когда он встречался и говорил с профессором Книпхофом и его внуком Метцем. Вспомнил он и о другой внучке профессора, Иде. В 1896 году молодая девушка влюбилась в него, а он сказал ей то же, что и не так давно Мадлен – выйди замуж, роди детей. Тогда она уехала в Мюнхен, и больше он её не видел, даже не интересовался, вышла ли она замуж, есть ли у неё дети. Мадлен почему-то с этим не спешит и уже четвертый год изводит Ника Пэлема ожиданием, то ли назначением даты свадьбы, то ли расставанием.

   Измученный ожиданием результатов эксперимента от Лесли Вильерса, всё отнекивающегося тем, что нет подходящего трупа в нужной стадии разложения, полковник получил разрешение на командировку и отправился в Мюнхен. Найти документальные свидетельства, что некогда в этом городе жил доктор Пауль Метц оказалось крайне сложным. Под конец Второй мировой во время бомбардировок сгорели многие архивы, но кое-что найти всё же удалось – могилу Метца.

   Смотритель проводил полковника Кристиана к искомому месту. "Пауль Метц, 1860-1934" – гласила надпись на могильной плите. Ну что ж, теперь полковник знал, что доктор дожил до тридцатых годов и почил в возрасте семидесяти четырёх лет. Значит, в 1924 году он мог оказать услугу советским бальзамировщикам.

   Полковник присмотрелся к соседним могилам в поиске других Метцев, но тщетно, доктор покоился здесь один. Внимание его привлекла только соседняя могила с разбитым и неумело отреставрированным надгробным камнем.

   – Наверно, бомбежки в конце войны? – спросил он смотрителя.

   – Нет, что вы, – мотнул головой седовласый мужчина. – Молния ударила. Удивительный случай, на моей памяти била два раза, и все в одну и ту же могилу, вот эту, представляете?

   Полковник прочел, кто же там похоронен и надпись ему не понравилась: "Даниэль Гольдхаген, 1895-1941".

   Доктор Метц – альваресса Лили Метц, некий Даниэль Гольдхаген – альваресса-террористка Алекс Гольдхаген. Какие-то странные и нехорошие совпадения.

   Полковник припомнил, что Книпхоф работал в университете Людвига-Максимилиана и, предположив, что доктор Метц преподавал в этом же заведении, полковник отправился туда. Удача ждала его почти сразу, но после того как он назвал имя не Метца, а его деда Книпхофа.

   С опаской посматривая на человека, который не снимает темных очков в помещении, немолодая сотрудница архива поведала:

   – Конечно, у нас есть материалы, касательно Иоганна Книпхофа, все-таки он был очень значимым специалистом своего времени. Если у Второй Империи был анатом Вирхов, то у нас в Баварии был свой не менее значимый профессор Книпхоф. Университет в свое время пытался получить его архив, но ничего не удалось. В квартире, где жили наследники профессора, случился пожар и личные записи сгорели.

   – А где находится эта квартира?

   – В центре, но та самая квартира была разрушена во время бомбежек. По счастью кое-что удалось спасти, но это по большей части личные вещи, фотографии, книги, диковинные препараты, но никаких рабочих записей или дневников.

   И всё равно полковник пожелал на них взглянуть. Фотографий было немного, зато был сосуд с заспиртованным уродцем в виде маленького ягненка с одним глазом и пятью ногами – мерзость в духе профессора.

   – Если честно, я бы хотел узнать хоть что-то про внука профессора, доктора Пауля Метца.

   – Даже не знаю, что сказать, – призналась женщина. – На фоне деда он ничем особым не выделялся, науку своими познаниями он не дополнил.

   – А практику?

   – В каком смысле?

   – Он ведь был хирургом, практиком. Может в своей профессии он был не так уж плох?

   – Может быть, – раздраженно бросила она, – я не знаю. Я занимаюсь историей науки. Гениев слишком мало, чтобы о них не знать, а практиков слишком много, чтобы их изучать.

   Поняв, что спорить бесполезно, полковник приступил к осмотру старинных фотографий. Сплошь семейные портреты, на одних он узнал профессора. Удивительно, но если верить дате на обороте, и в сто лет Книпхоф неплохо сохранился. Увидел полковник и Иду, молодую, какой помнил сам, постарше, ещё старше... Не было с ней рядом, ни детей, ни мужчины, все больше дед и другие родственники. Нашелся и Метц, в годах и в окружении девочек-близнецов, которые от фотографии к фотографии становились все старше. Значит, дети у него были, а была ли жена, и что с ней стало – неизвестно.

   – Скажите, а известно, кто был последним владельцем квартиры профессора Книпхофа? Я имею виду из родственников.

   – После смерти профессора квартиру унаследовал внук, тот самый Метц, которым вы интересуетесь.

   – Он умер в 1934 году, а кто остался в квартире после него? – полковник указал на двух близнецов на фото. – Они?

   – Да, две дочери. Но в конце там жила только одна из них, со своим мужем. При них и случился пожар. Потом началась война, муж умер, её призвали на службу на оккупированные территории и квартиру закрыли. Да, эта дочь умерла в 1942, и тогда квартиру вскрыли власти, а университет смог забрать всё, что относилось к профессору.

   – Простите за любопытство, а откуда вам известны такие мельчайшие подробности, кто когда умер, кто когда уехал?

   – От старших коллег, которые занимались наследием Книпхофа, они забрали его вещи из квартиры. Это просто величайшая трагедия для Баварии и медицинской науки, что безалаберные потомки не сумели сохранить то, что им оставил великий прадед.

   – Так, – полковник устало зажмурил глаза, – если одна дочь Метца погибла, то другая может ещё жива? Вы не пробовали её разыскивать?

   – Шутите? Да первым делом я бы сама хотела с ней поговорить, записать воспоминания. Судя по фотографиям ей было лет семнадцать, когда умер профессор Книпхоф. Стало быть, она должны хорошо помнить его последние годы жизни.

   – Но найти не получилось, – заключил полковник.

   – Война, что вы хотите.

   Полковник ещё раз посмотрел на фотографии, где Метц был с дочерями. Удивительно, как взрослыми они стали похожи на Иду. Жаль, что черно-белая фотография не передает красок, хотя полковник был уверен, что их волосы были такими же рыжими как у их, двоюродной тети.

   И тут его внимание зацепилось за другую фотографию. Тот же доктор Метц сидит на стуле, по левое плечо стоит одна из дочерей, какая именно разобрать трудно, да и не важно. Рядом с ней молодой мужчина, видимо тот самый муж. Но кто стоит по правое плечо от Метца, полковник так и не смог понять. Молодая темноволосая девушка, положила ладонь на плечо доктора. Кто она такая неизвестно, если и близкая родственница, то на других фотографиях её не было. К тому же не понятно, куда с общей семейной фотографии могла деться вторая близняшка. Мучаясь над загадкой, полковник ещё раз перебрал фотографии и нашел темноволосую на другой, датированной 1927 годом. Все тот же доктор, тот же молодой мужчина, та же темноволосая и... Полковник отказывался верить своим глазам. Алекс Гольдхаген?

   Полковник зажмурился и потряс головой. Он попытался вызвать в памяти образ террористки, которую встречал не далее как полгода назад. Но... быть того не может. Одно лицо!

   Это было невыразимо странно. На этом фото не были ни одной близняшки, ни двух. Куда делись из жизни Метца его дочери, понять было решительно невозможно. Зато полковник понял одно. Если Лили Метц каким-либо образом взяла свою фамилию от доктора, то Алекс явно от того самого Гольдхагена, который лежит на кладбище рядом с Метцем и в чей надгробный камень дважды ударила молния.

   Разум разрывало на части, больше ничего придумать и проанализировать он не мог.

   – Скажите, эти семейные фото представляют хоть какое-то значение для Баварии и медицинской науки?

   Смотрительница странно на него покосилась и не ответила.

   – Ладно, скажите прямо. Я хотел бы приобрести для своей коллекции фотографии с доктором Метцем. Раз он как практик вас совсем не интересует, а его потомки настолько безалаберны, что ничего от наследия профессора Книпхофа сохранить не смогли, наверное, их лица на фотографиях вам видеть и вовсе противно?

   После десяти минут споров о сохранности университетского имущества и сумме вознаграждения за "утерю" фотографий, полковник отдал оговоренную сумму, и забрал все нужные фото, кроме тех, где был профессор Книпхоф, разумеется.

   Вернувшись в Фортвудс, первым делом полковник отправился с медицинскую лабораторию. Лесли Вильерс с горящими глазами кинулся к нему:

   – Метод Метца работает! – радостно объявил он. – Не так, конечно, как вы сказали, помимо крови нужны и другие органические компоненты. Но оно работает.

   Полковник даже не удивился.

   – Представь, какой будет скандал, – только и сказал он, – в жилах мертвого Ленина течет кровь альвара.

   Пока Вильерс показывал полковнику фотографии нескольких трупов на разной стадии разложения и удачные результаты применения кровяного препарата, в лабораторию спешными шагами вошел геолог Волтон Пэлем.

   – Пошли со мной, – с каменным выражением лица произнёс он.

   Полковник понял, что что-то случилось, и не заставил себя уговаривать. В коридоре Пэлем сказал:

   – Пока тебя не было сэр Майлз отдал распоряжение об отправки послов в под-Альпийскую конфедерацию.

   – Пресвятая Дева Мария... – только и прошептал в ответ полковник.

   – Вот именно. На собрании никто не возражал. Твой адъютант уже приготовил список кандидатов.

   – Подождём немного, – как заклинание шептал полковник, – сэр Майлз перебесится и забудет.

   – Нет, он уже не перебесится и не забудет, – качал головой Волтон Пэлем. – Сначала старик Харрис оттягивал этот момент четыре года, потом четыре года оттягивала, как могла, Джоан. Но, видимо, лекарства перестали действовать. Или сэр Майлз научился распознавать еду, куда их подмешивают. В общем, на этот раз не обойдется. Придётся что-то делать. Придётся туда идти. С декларацией требований Фортвудса, с посольством. Как это будет выглядеть, я не знаю.

   – Пойду я – тут же произнёс полковник, все ещё пытаясь отойти от шока. – Пойдут несколько лучших и хорошо вооруженных из моих парней. Остальным там делать нечего.

   – Тебя не было на совещании, – ещё раз напомнил Пэлем, – международный и прочие отделы согласились, что пускать вниз только оперативников нельзя.

   – Вот как? – усмехнулся полковник, чувствуя, что начинает закипать. – А международный отдел, что собирается там делать?

   – Видимо, хотят проконтролировать ход переговоров.

   – Замечательно, – словно сплюнул, произнёс полковник.

   – Ты пойми главное, – доверчиво глядя ему в глаза, произнёс Пэлем, – под тебя копают яму. Что-то происходит в отделах. Зачем и кто это делает, я не знаю. Но это очень серьезно. Тебе не доверяют. Вернее сэр Майлз не хочет доверить тебе, как альвару, говорить с гипогеянцами наедине.

   – 113 лет все главы до него доверяли, а он нет.

   – Мне кажется, – опасливо произнёс Пэлем, – международный отдел собирается потеснить твой.

   – Каким образом?

   – Хотя бы тем, что сыграют важную роль в переговорах и получат от сэра Майлза расширенные полномочия. Может даже в ущерб твоему отделу.

   – Я понял, – холодно произнёс полковник.

   – Ты, главное, внимательно смотри по сторонам. Назревает что-то нехорошее. И ещё, я хотел сказать по поводу Под-Альпийской конфедерации. Если ты вызовешь Ника... В общем, как твой коллега, я пойму.

   "А как отец нет" – это бы Волтон хотел прибавить. Тяжелая дилемма, для отца и для командира. В конце концов, всякий оперативник знает, что из в под-Лондона он может больше не подняться на поверхность. Потому и представителей восьми семей в оперативном отделе с каждым годом все меньше и меньше. А отставных солдат и бывших полицейских со стороны всё больше...

   1975, Лондон, Париж, Цюрих, Вена

   Наступил конец августа, и перемирие ВИРА с властями было расторгнуто. Алистрина не ждала, что это случится так быстро, что так скоро ей придётся вернуться к основной работе.

   Три бомбы за три дня. Первая в пабе упокоила десять резервистов, но и двадцать три гражданских. Вторую после предупреждения власти так и не нашли, но хотя бы догадались эвакуировать опасный район. Собственно, местоположение бомбы обнаружили только, когда она взорвалась. Третьей убило одного единственного человека – того, кто разминировал бомбу.

   А потом был небольшой перерыв и новая амбициозная акция – заложить бомбу в один из отелей сети Хилтон. Технически это оказалось проще простого, хоть и дорого – Брендану и Дарси пришлось снять номер, разобрать плитки на полу, заложить бомбу, собрать плитки и выехать из отеля. О взрыве предупредили за двадцать минут, но впервые за два года акций в Лондоне, власти ничего не предприняли. Никто не оцеплял отель, не эвакуировал людей. Бомба просто сработала в назначенное ей время и убила двух жильцов, которые вселились в тот номер. Когда обрушился пол, осколками плиты и люстры накрыло людей в вестибюле. Итог – шестьдесят три человека ранено.

   – Всё потому что в отеле останавливаются не лондонцы, – нашел объяснение Брендан, видимо чувствуя свою вину за произошедшее, – властям не интересны иностранцы.

   – Я думаю, – подала голос Алистрина, – это что-то вроде провокации. Властям хотелось показать миру, какая ВИРА бесчеловечная и убивает мирных людей к конфликту в Ольстере никак не причастных, да ещё и из нейтральных стран. Больше никаких взрывов гостиниц, хватит подыгрывать этим ублюдкам. Те убитые и раненые больше на их совести, чем на нашей. Если мы и террористы, то власти – соучастники.

   Когда начался суд над исполнителями теракта в двух гилфордких пабах, что произошёл годом ранее, эти самые исполнители наблюдали за ходом заседания по телевизору из своей конспиративной квартиры.

   – Ну, это же безобразие, – возмущалась Дарси. – дать пожизненное невиновным! Не могли они признать вину за нашу акцию.

   – Признали же, – буркнул Брендан.

   – Но почему, если они ничего не делали?

   – Что ты как маленькая, – осадила её Алистрина, – не знаешь такое выражение "пять методов"? Полиция их пытала как и интернированных в Ольстере. Так из них и выколотили признательные показания. Если бы тебе не давали спать неделю, не давали есть и заставляли, не двигаясь, стоять посреди камеры, ты бы тоже сломалась. И я бы сломалась, – нехотя призналась она, – любой бы сломался. Мы, ирландцы, для них все на одно лицо, низшая раса перед светлым ликом белых господ. Им не важно, взрывали ли те четверо паб или нет, главное – они ирландцы, дикие недочеловеки, и за только одно это достойны тюрьмы. Что ты хочешь от англичан? Они между ВИРА и ОфИРА не видят разницу, всех нас называют ИРА, а ты хочешь, чтобы они отличили добровольца от гражданского. Ну, смешно же.

   – Слушай, ну арестовали их, – рассуждал Брендан, – в декабре, кажется. Полицию что, не насторожило, что бомбы в городе всё равно кто-то закладывал чуть ли не каждый второй день до самого дня перемирия? Они что не поняли, что арестовали не тех, а настоящие... то есть мы, продолжаем работать? Но не настолько же все в полиции, в конце концов, тупые.

   – Откуда ты знаешь? – насмешливо кинула Алистрина. – Полиция просто отчиталась, что террористы пойманы, правительство отчиталось о том же перед гражданами. Все хорошо, все довольны, а на тех четырёх в суде плевать.

   – Но мы же все равно взрывали, – не отставал Брендан, – а ты вообще нахулиганила в Белгравии. И что, ни у кого наверху в мозгу не зашевелилось сомнение?

   – Ему там негде шевелиться, – хихикнула Дарси,

   Брендан не обратил на неё внимания и продолжил:

   – Или они думают, что в Лондоне действует несколько бригад, одну арестовали, другая на свободе? Я ничего не понимаю в их логике.

   – И зря, – произнесла Алистрина. – Логика у них простая – рядовых граждан можно убивать, иностранцев тоже, лишь бы не на Даунинг-стрит, там ведь обитают небожители, а проблемы черни – это такая ничтожная малость, что и обращать внимание не стоит.

   – Значит надо обратить, – стал настаивать Брендан, – спустить с Олимпа и наглядно показать, что у них не голубая кровь в жилах.

   Так родилась идея заминировать автомобиль одного члена парламента из партии консерваторов. Заминировать получилось, убить – нет. У консерватора изменилось деловое расписание, и в момент взрыва в автомобиле был только водитель.

   В Белфасте до лондонских событий никому не было особого дела – в городе шла вооруженная война между ВИРА и ОфИРА. ВИРА побеждала.

   Потом был отдан приказ о взрыве двух ресторанов. А потом объявился Родерик.

   – Собирай вещи и вылетай в Париж, – сказал он Алекс по телефону, – твоё командование в курсе дел.

   Пришлось подчиниться. В "Гиперионе" её ждала безрадостная новость:

   – Тебя ищет Халид, – с жизнерадостной улыбкой поведал Родерик. – Значит, в мае все прошло хорошо, значит, он тобой доволен. Значит, намечается новая акция, и он хочет взять тебя с собой.

   – Рори, – почти простонала она, – у меня в Лондоне куча дел.

   – У вашей бригады есть командир и ещё один взрывотехник, так что обойдутся без тебя.

   – Они опять накосячат, – только и сказала на это Алекс. – Открой секрет, как ты уговорил Туми меня отпустить? Нет, правда, скажи, как это происходит? Ты звонишь ему домой и говоришь: "Отпусти-ка заместителя командира лондонской бригады, ей ещё с палестинцами поработать надо", так что ли?

   – А тебе не всё ли равно, как я это делаю?

   – Представь себе, нет. Потому что я не хочу больше ввязываться в палестино-сионистские разборки. Всё с самого начала пошло как нельзя плохо. Просто ужасно. А закончилось пшиком. Убили человека ни за что, и от сионистов ничего не добились. Провальная акция, Рори. Что, ещё одну такую пора сделать?

   Но говорить что-либо своему куратору было заведомо бесполезно. Это не штаб ВИРА, с Туми можно поспорить и договориться, а с Родериком ни то, ни другое не пройдёт.

   Пришлось ехать на встречу с Халидом в Брюгге. Они увиделись в баре, но никто не спешил предаваться не самым приятным воспоминаниям о недавней совместной работе в Швейцарии. Говорить об этом было неудобно, да и не хотелось вовсе. Вместо этого Халид произнёс:

   – У меня есть товарищ, и он планирует крупную акцию в одной европейской столице. Он набирает группу и предложил мне принять участие.

   – Замечательно, – только и сказала Алекс, – принимай.

   – Есть условие. Он приведёт в группу двоих доверенных ему бойцов, и я тоже двух. И я сразу подумал о тебе.

   – Обо мне и ещё о ком? – безрадостно спросила она.

   – О Юсуфе.

   – А что не о Мигеле?

   – У него сейчас много дел в его антифашистской группе.

   – Ну да, каудильо Франко сильно сдал, можно и разгуляться.

   – К тому же, – добавил Халид, – по-моему, вы плохо поладили.

   – Тогда ты мог пригласить Мигеля и Юсуфа.

   – Мог бы, но не стал.

   – Почему?

   – Ты умеешь быстро принимать решения и действовать. Мой товарищ должен это оценить.

   Всё ясно, видимо и тут придется кого-то быстро пристрелить. Как бы Алекс это не нравилось, но одна мысль о Родерике заставила её сказать:

   – Хорошо. Куда ехать?

   – В Швейцарию.

   – Опять? – поразилась она.

   – Нет, теперь в Цюрих. Но сделаем крюк и поедем через итальянскую границу.

   – Нет, Халид, мне это всё не нравится. Цюрих, конечно, не Базель, но швейцарская полиция везде одна и та же.

   – И что? Разве кто-то знает нас в лицо? Тебя точно нет.

   – А почему именно через Италию?

   – Но не через Западную же Германию. Тебе там, наверняка не нужно появляться.

   – Ну да, конечно.

   Делать было нечего, пришлось соглашаться. Известив Родерика, куда направляется, Алекс получила заверение, что он поедет за ней следом, дабы незримо контролировать ситуацию.

   По дороге Алекс с Халидом живо обсуждали новость последних дней – то, как ООН признала государственную идеологию Израиля, сионизм, разновидностью расовой дискриминации и апартеида.

   – Наконец-то до них дошло, – заключил Халид. – восемь лет прошло с начала оккупации Западного Берега и Газы и геноцида палестинцев на этих землях, а они только сейчас заметили, что что-то не так с сионистами.

   – Лучше поздно, чем никогда, – возразила Алекс. – Правильно проголосовали те семьдесят две страны. Сионизм это и есть расизм. Помню... – Алекс замялась, поняв, что чуть не проговорилась о своем немолодом возрасте, – ...в общем, в тридцатые годы в Германии, когда нацисты выпустили те расистские законы о чистоте немецкой крови, первыми кто их поддержал, были сионисты. Они так и сказали, какие хорошие законы, благодаря им еврейский народ сохранит чистоту и своей крови, – и, припомнив о своем статусе полукровки второй степени, Алекс с чувством добавила, – сволочи фашистские. Теперь понятно, почему после нацистов выжили только сионисты, а не ребята из Бунда. Потому что фашист фашиста не обидит.

   – Между прочим, – как бы невзначай произнёс Халид, – два года назад в ООН приняли другую резолюцию, о праве народов на борьбу против иностранного господства, колониализма и расистских режимов. Так что теперь пусть попробуют сказать, что мы не правы, когда боремся с Израилем.

   Алекс кивнула. А ещё она подумала об ВИРА и борьбе с английскими колонистами на ирландской земле. Значит и их ООН благословляет...

   Только проехав пропускной пункт близ Кьяссо и взяв путь на Цюрих, Алекс спросила:

   – Так ты мне скажешь, кто твой товарищ?

   – Его зовут Карлос, он уже несколько лет с Народным фронтом освобождения Палестины. Когда король Иордании устроил палестинцам "черный сентябрь", Карлос был там и воевал на стороне палестинцев.

   – Похвально. Он тебе хотя бы намекнул, что задумал?

   – Лучше тебе услышать это лично от него.

   Прибыв в Цюрих и устроившись каждый в разных гостиницах, они в этот же день направились на встречу в отель Хилтон. Алекс кисло посмотрела на фасад роскошного здания, до боли знакомые огромные буквы, и прошла в фойе. Портье назвал номер, где их уже ждали. Халид вошёл первым.

   Алекс не могла понять, зачем борцу за свободу Палестины такие роскошные апартаменты, но увидев Карлоса воочию, в мыслях проскользнуло лишь два слова "денди" и "пижон". Уверенность в себе сквозила в каждом его движении, привычка к красивой жизни читалась на лице, а улыбка в адрес Алекс говорила, что он любит и умеет нравиться женщинам. Сглаживали его великосветский образ только неуместные бакенбарды и усы. Кого-то он ей напоминал, но Алекс не могла понять кого именно. Ей ужасно хотелось спросить Халида, а не ошиблись ли они дверью, ибо человек, к которому они пришли, меньше всего походил на борца за свободу, если только не личную.

   После краткого приветствия Карлос заговорил:

   – Садись, Нада. Что будешь, виски, коньяк или мартини?

   – Я не пью во время деловых поездок, – строго произнесла она.

   – Надо же, – усмехнулся Карлос и налил выпивки себе и Халиду. – Ты ведь из Движения 2 июня? – внезапно по-немецки спросил он.

   – Из него самого, – не растерявшись, ответила Алекс.

   – Знаешь Энджи?

   Наверное, тут ей следовала сказать "да", тем более, если Энджи состоит в Движении 2 июня, тем более, если Карлос с этим Энджи знаком. Но она сказала правду:

   – Нет.

   – А, ну да, – будто что-то вспомнив, кивнул Карлос, – он же из Революционных ячеек.

   Алекс не прокололась, но от его слов ей стало как-то неприятно. Она явственно ощутила, что Карлос её прощупывает, хочет подловить не нестыковках. Он видит её в первый раз и не доверяет. Разумно, но...

   – Разве Халид не говорил тебе про меня? – спросила она прямо.

   – Говорил. Но этого мало. Что ты умеешь ещё кроме как контрабандой возить оружие и стрелять в чужую голову в упор?

   Последнее замечание начинало злить, но Алекс старалась держать себя в руках:

   – А что тебе нужно?

   – Я первый спросил. Отвечай.

   Не просьба – приказ. Пришлось слушаться:

   – Умею работать со взрывчаткой.

   – Как именно?

   – Могу собрать взрывное устройство.

   – Из чего?

   – Блин, – не выдержала этот пытливый допрос Алекс, – а сам как думаешь? Если захочешь, сварю тебе гелигнит, килограммов так пятьдесят, а если дашь пластиковую взрывчатку, присоединю её к таймеру и будет бомба с отсроченным стартом.

   – Таймер не нужен.

   – А что тогда?

   – Кнопка. Простая кнопка, нажал и... – он изобразил пальцами брызги – бум...

   Эта идея Алекс не понравилась. Становиться камикадзе во время акции очень не хотелось.

   – Может лучше ручную бомбу с коротким запалом?

   – Поджигать запал не будет времени. Кнопка быстрее и надежнее.

   – Я на такое не решусь, – честно призналась она.

   – Ну и ладно, – Карлос снова перешел на английский, чтобы Халид их понимал. – У меня есть другой человек, он умеет обращаться со взрывчаткой куда лучше тебя и все сделает. Но раз ты умеешь стрелять, будешь заниматься именно этим.

   Сколько пренебрежения и сарказма было в его замечании, и Алекс не стерпела такого обращения. Если он с ней так играет, ей тоже хочется поиграть в ответ. Пересев и кресла на один диван с Карлосом она улыбнулась и спросила:

   – В кого стрелять?

   – А в кого ты можешь?

   – А в кого ты попросишь?

   Прильнув ближе и не сводя с Карлоса глаз, Алекс скользнула рукой по краю его пиджака. Карлос смотрел на неё слегка удивленно, но сопротивляться не стал. Он только повернулся в сторону Халида и снова посмотрел на Алекс. Судя по взгляду Халида, он понял её настрой правильно и потому сцена на диване его не смущала.

   – В кого угодно, но с расстояния хотя бы десяти метров. Сможешь?

   Хоть её руки Карлос не отвел, но было понятно, что особого интереса к Алекс он не испытывает, только легкую заинтересованность, не более. Что ж, и такое бывает, наверно ему совсем не нравятся блондинки.

   – А какая разница далеко или близко? – упорно продолжала очаровывать его взглядом Алекс, а рука уже скользнула под его пиджак.

   – А такая, – надменно объяснял он ей, словно маленькой девочке, – что чем ближе ты подойдешь к цели, тем больше вероятность, что целью станешь уже ты.