Текст книги "Стратегия обмана. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 73 страниц)

   Я стал монахом в пору, когда отшельничество и аскеза были основой жизни любого монастыря. Потом всё переменилось, и монахи больше не бежали от мира, а служили ему. В то время и я ощутил всем сердцем порыв обратить свои знания в помощь людям.

   Теперь же быть монахом для меня несравненно тяжелее, чем это было раньше. Ты наверняка слышала о тех преобразованиях, что постановил Второй Ватиканский Собор – монашеские ордена призывают вернуться к первоначальному духу, что был утрачен за века. Когда я впервые услышал об этом, моё сердце ликовало при мысли, что отныне не я один во всей братии буду нести послушание со всей строгостью и аскезой. Но я ошибся в благих намерениях Собора.

   Нынешние монастыри перестают быть похожи на монастыри былых веков, какими были до французской революции и реформации. Они вообще перестали быть похожи на христианские обители. Во многих братиях больше не соблюдают распорядок дня, там даже не носят монашеских облачений. Можешь ли ты себе представить жизнь такого монастыря? Да и стоит ли называть такие заведения монастырями? Ещё собор постановил, что монашество не есть особый путь, что духовный путь мирянина к Богу ничем не хуже монашеского. Правильно ли это? Я знал немало мирян столь благочестивых и праведных, что и не могу помыслить, будто им уготовано иное место, нежели у престола Божьего. Но когда мне было семнадцать лет, я бежал из отчего дома, из родного города как раз потому, что не в силах был найти среди знакомых мне лиц благодати. Лишь в обители я обрёл душевную силу и спокойствие. Лишь там, вдали от суеты и обыденности, я мог предаться молитве со всей глубиной, мог отрешиться от пустого и мирского. Я выбрал аскезу не для того, чтобы моим самообладанием восхищались жители соседних деревушек, но только для спасения собственной души.

   А теперь после реформ Собора с каждым годом постриг принимает все меньше и меньше людей, ведь согласно нынешним веяниям путь мирянина и так достаточен для спасения. И люди остаются в миру. А ведь в нынешнем мире куда больше искушений, чем восемь веков назад. Положа руку на сердце признаюсь – будь мне сейчас семнадцать лет, я бы и не помыслил стать монахом.

   Но самое горькое, так это то, что сегодня монастыри не могут и не хотят найти себе места в мире. Нынешние монашеские ордена перестают помогать больным, потому что у государства есть больница, перестают учить детей, потому что у государства есть школы. В общинах больше нет места физическому труду, потому что, как говорят, он отвлекает от апостольской деятельности. Этого я никак не могу понять. Каждодневная работа в поле и на пастбище в дождь и зной никогда не мешали мне творить вечернюю и утреннюю молитвы. Напротив, труд только помогал мне, он учил, прежде всего, созиданию. Взрастить из лозы виноград, а виноград преобразовать в вино, что будет на причастии, или заботливо пасти и ухаживать за овцами, чтобы состричь с них шерсть а из шерсти соткать полотно для ризы – разве это не радость от того, что хоть на миг, хоть на самую малость, соприкасаешься с замыслом Божьим?

   Наверное, ты помнишь, как ещё сто лет назад папы порицали либералов за их призыв к свободам. Сейчас же папа свободу личности только поощряет. Монахи больше не должны слушать настоятеля и делать то, что не предусмотрено уставом. Но как же обет послушания в его исконном смысле? Оказывается, папе и братии он больше не нужен. А теперь появилось столько курящих монахов, и ни один настоятель не в силах запретить им праздно расточать время на то, что не принесёт им ни здоровья, ни благодати, потому как разрешено всё, что не запрещено, и нет больше истинного послушания, когда монах должен усмирить свою гордыню и приблизиться к спасению своей души.

   Ты ведь слышала о той порочной практике, что сложилась в монастырях в последние века, когда братия была разделена на простых монахов и монахов в сане священника. В таких обителях священник был занят лишь богослужениями и наукой. На монахах же лежало исполнение всех бытовых обязанностей, и так их было много, что не находилось у них времени на молитву, когда как священники, от всех бытовых обязанностей освобождённые, взваливали свои собственные нужды на плечи монахов. Как искать в таком монастыре спасения? Кому оно будет даровано, если одни не могут найти время на служение Господу, а другие не желают облегчить участь первых?

   Сейчас, после Собора, все изменилось и вернулось на круги своя, как в годы нашей с тобой юности – и монахи и священники – все равны перед Богом и монастырским уставом. Да только мало оказалось в этом пользы. Представь себе седых старцев, что по полвека прожили в монастыре, только и делали, что предавались созерцанию и служению мессы. А теперь никто не станет чистить им ботинки или стирать одежду. А они и сами не знают, как это правильно делать, ибо за полвека в монастыре стали совсем беспомощными в вопросах быта. И никто из молодых монахов не поможет старикам, ибо об этом ничего не говорится в монастырском уставе, и настоятель не накажет их за чёрствость.

   Даже в Риме священники и монахи перестают носить облачение. Встреть мирянин такого служителя на улице, он в жизни не разглядит под его светской одеждой сан. И это печально. Если Собор постановил, что путь мирянина может быть равен монашескому, то и монаху незачем носить облачение. Если Собор признает, что личность монаха превыше всего, то и монашеская община помеха свободе.

   И так много подобных противоречий оставил после себя Собор, что невольно приходишь в уныние и ещё больше предаешься печали, понимая, что впереди у нас с тобой вечная жизнь среди порока и греха, от которых теперь не укрыться ни в миру, ни в монастыре.

   Никогда я не роптал на Господа, что обрёк меня на вечную жизнь, ведь всякий дар и наказание даются Им для испытания нашей веры. Как же мне хочется оправдать Его надежды и остаться христианином в городе безбожников.

   Перерождение всё смешало в моей душе. С тех пор как сон и пища потеряли всякое значение, когда я стал свободен от уз плоти, мне всё сложнее сосредоточиться на молитве. Любому монаху под силу духовный подвиг, что будет он вершить те пятьдесят-семьдесят лет, отведённые ему. Прошло больше семи веков, как я дал обет послушания, нестяжательства и целомудрия. Семь веков. Знаешь ли ты кого-нибудь, кроме нас, кто несет этот дар и ношу дольше?

   Апостол Павел говорил, что Господь один, имеющий бессмертие. А значит, мы с тобой смертны, только не знаем, как и все, своего срока. Я много думал об этом. Может нам суждено дожить до Судного Дня, когда все мёртвые обретут тела, чтобы предстать перед Судьей. Вот тогда всё и кончится, и мы обретём жизнь вечную с Богом, а не в миру...".

   1973-1974, Ольстер, Англия

   В Ольстере время шло своим неспешным кровавым ходом. И дня не обходилось без чьей-нибудь смерти: то лоялисты нападут на католиков, то республиканцы убьют солдата, то армия расстреляет гражданских. Засады, перестрелки, снайперы, ловушки, заминированные автомобили и взрывы в пабах. Изредка в круговерть смертей и увечий врывались невнятные попытки властей решить конфликт политическим путем, многодневные забастовки несогласных, марши в память об интернированных без суда и следствия. Даже некоторые лоялистские банды объявили британскую армию своим врагом. Но главным их врагом оставались католики.

   В Дублине прогремело два взрыва около здания парламента: погибло два человека, и 127 были ранены. Именно в этот день ирландские сенаторы должны были обсудить закон об упрощении суда над членами военизированных групп вроде ВИРА.

   В белфастской бригаде негодовали:

   – Это же очевидная провокация британцев, – взял слово командир Адамс, когда эмоции собравшихся в штабе бригады добровольцев начали зашкаливать. – Бомбы в машинах очевидная подделка под наши методы, предупреждающий звонок – тоже. Вот только почему-то он был сделан не за полчаса, как положено, а за несколько минут до взрыва. Сделай такое кто-нибудь из вас, лично бы выдал властям для суда или пристрелил бы за нарушение устава. – После этого замечания, собравшиеся окончательно притихли, даже перестали перешёптываться. – Наши осведомленные друзья из республики говорят, что тот, кто звонил в газету, говорил с английским акцентом. И это подтверждает версию о провокации по очернению ВИРА. И, между прочим, тот англичанин не назвался и после взрывов ответственность на себя никто не взял. Так могли поступить только трусливые лоялисты или провокаторы. На наше счастье, сенаторы оказались людьми не глупыми и не истеричными, после взрывов они отложили заседание на час, и потом тот законопроект о судебно-полевых тройках вообще не обсуждали. Можете считать, их здравомыслие уберегло наших бойцов от скорого суда, который можно было бы устроить по доносу одного единственного полицейского – мало нам внесудебного беспредела с интернированием здесь, в Ольстере...

   – В газетах писали, – подал голос молодой парнишка, – что они и так не собирались принимать тот закон, люди его не поддерживали.

   – А после того как кто-то устроил кровавую баню в правительственном квартале, поддержали бы, – твёрдо заявил ему командир Адамс. – Это же давление на сиюминутные эмоции от потрясения, желание испугать сенаторов так, чтобы они переменили своё первоначальное мнение о готовящемся законе против нас на прямо противоположное.

   И добровольцы снова загудели:

   – Точно англичане, – раздались комментарии, – больше некому.

   – Доколе терпеть такое нахальство?

   – Они нас подставляют, а мы должны в тюрьму садиться?

   – Нужны ответные действия!

   – Пора встряхнуть Лондон.

   – Дадим бой метрополии!

   – Устроим диверсию!

   Идея назревала давно, да только была трудновыполнимой. Зато повод и цель нашлись быстро.

   – Как вы знаете, – говорил адъютант командира Белл на очередном совещании для избранных добровольцев, – через три месяца состоится референдум, на котором жителей Ольстера спросят, хотят ли они остаться в составе Британии или нет...

   – Можно подумать, результат непредсказуем, – буркнула Алистрина.

   – Да, результат известен и потому католики как меньшинство намерены бойкотировать референдум. Пусть власти получат свои сто процентов "за", но проблему Ольстера это голосование не решит, потому что никто улаживать её и не собирался. Наша задача дать Лондону это ясно понять. – И Белл развернул карту британской столицы с цветными пометками и повесил её на стену. – Итак, план таков, в день голосования четыре машины со взрывчаткой должны быть припаркованы в центре Лондона: у почтового отделения, у штаба ВВС, около здания Центрального уголовного суда и в правительственном квартале возле здания Министерства сельского хозяйства. Далее всё как обычно – оповещение за полчаса, очередность взрывов также полчаса. Итак, кто желает добровольцем отправиться в Лондон?

   – Скажу сразу, – подала голос Алистрина, – что я категорически не желаю. Такую акцию нереально выполнить.

   – Обоснуй, – потребовал адъютант Белл, – или не критикуй и покинь помещение.

   – Я-то покину, – охотно согласилась Алистрина, – только пусть те, кто останутся, подумают, куда и как они поедут. У ВИРА что, есть бригада в Лондоне, есть не засвеченные квартиры, есть надежные сбытчики материалов для взрывчатки? Или вы позвали меня сюда специально для того, чтобы я приготовила четыре бомбы, а другие люди их потом повезли в Лондон? Нет, я отказываюсь участвовать в этой авантюре.

   Она тут же встала с места и пошла к выходу, но обернулась, когда услышала:

   – В следующий раз хорошенько подумай, когда будешь отказываться от акции. Здесь война и ты боец. На войне не выбирают, когда ринуться в бой.

   – Командир, – измученно протянула Алистрина, – мне чертовски нравится идея пустить на воздух здание уголовного суда, да ещё в день показушного референдума. Но не прошло бы и двух дней, как меня бы за это посадили. Я не критикую идею, я просто говорю как есть. В Лондоне у нас нет своей подпольной сети. Для начала её нужно создать, а потом планировать такие грандиозные акции.

   Прошло три месяца и время показало правоту обоих: адъютанта Белла в прогнозе референдума – 98% из 57 % явившихся проголосовали за союз с Британией, и Алистрины – всех участников террористической акции в Лондоне арестовали в день её же исполнения. Сама акция устрашения прошла по плану: машины с бомбами были оставлены, где и было оговорено, власти и пресса о них были осведомлены и даже успели обезвредить две бомбы, а оставшиеся, видимо по традиции, решили оставить как есть, чтобы продемонстрировать общественности кровожадность ВИРА. Как итог: один человек погиб, но не от ранения, а инфаркта, и две сотни ранены, а зданию уголовного суда предстоял дорогостоящий ремонт. Все десять участников акции в тот же вечер планировали улететь из Хитроу в Белфаст. У полиции планы были иными.

   Чтобы излить свои мысли и печали, Алистрина отправилась в Дублин, куда недавно перевели командира Туми, назначив его начальником штаба. Для Алистрины Туми был единственным человеком из ВИРА, кто понимал её и, что удивительно для такого авторитарного человека как Туми, он был одним из немногих, кто прислушивался к её мнению.

   – Ну, это же очевидный итог, – жаловалась ему Алистрина. – Было дуростью всей группе сразу же лететь в Белфаст. На что они рассчитывали? Что пограничный контроль не заметит, что они ирландцы, да ещё спешат домой после встряски в Олд-Бейли?

   – В Лондоне они тоже не могли остаться.

   – И это плохо. Я уже говорила, что пора создавать новую бригаду.

   – Пока только сеть. И мы уже работаем над этим, – многозначительно произнёс командир Туми. – Ты вовремя заговорила об этом. Я как раз обдумываю решение.

   – Какое?

   Туми оценивающе оглядел Алистрину и спросил:

   – Ты ведь знаешь, что случилось с командиром Кахиллом?

   – Естественно. Полковник Каддафи любезно пожертвовал ВИРА пять тонн оружия на борьбу с британскими империалистами, а приспешники этих самых империалистов вероломно арестовали рыбацкое судно с оружием и командиром Кахиллом, его сопровождавшим.

   – А если без иронии, у нас больше нет посредника по вооружению. Кахилл поддерживал связь с американцами и ливийцами, а теперь выбыл из игры. Ты в своё время умело вывозила старое оружие из Манчестера.

   – Было такое, – кивнула Алистрина, ожидая, что скоро вновь займётся привычным делом, по которому уже успела соскучиться.

   – Так вот, путь из Манчестера в Лондон по суше куда быстрее.

   – То есть... – в нерешительности начала она.

   – Да, – кивнул Туми. – ВИРА начнет массированное сопротивление на территории противника. Слишком долго англичане топчут нашу землю, пора дать и им почувствовать, каково это, когда противник приходит в твой дом. Ты поедешь в Манчестер, потом в Лондон. Нам нужен надежный канал поставки. Ещё нам нужен взрывотехник. И хладнокровный боец, который не спасует в момент опасности.

   – Я, конечно, на все руки мастер, но не слишком ли много для меня одной?

   – Разумеется, ты будешь не одна. Люди в диверсионную группу будут приезжать постепенно. Кое-кто уже давно на месте, из диаспоры найдутся сочувствующие, они тебе помогут. Даю тебе шесть месяцев. Что думаешь?

   – А можно взять с собой Дарси?

   – Твою соседку? Думаешь, без неё на чужбине будет скучно?

   – Она мой ассистент, без неё я гелигнит делать не могу, – "и надо же мне пить чью-то кровь", резонно подумала она, но вслух сказала, – К тому же мы уже участвовали в совместных акциях.

   – Я слышал, как раз на днях. Дом на Антрим-роуд, трое британских солдат. Молодцы, чистая работа.

   Да, это было всего полторы недели назад. Из Дерри в Белфаст перевели первый батальон парашютного полка, того самого, что расстреливал мирных безоружных активистов за права человека. Вместо прав людям достались пули, а убийцы получили индульгенцию от власти. Правосудие пришлось взять на себя ВИРА. Алистрина согласилась привести приговор в исполнение, не раздумывая. Никто и не возражал, все в белфастской бригаде знали, что в день Кровавого Воскресенья она " чудом выжила ".

   Опыт общения с британскими солдатами у Алистрины уже был. Для Дарси же это было боевым крещением. Приодевшись как можно фривольнее, чтоб сойти за проституток, они отправились к пабу, где всё время собирались военные. Приметили их быстро и с большой охотой. Солдаты оказались настолько жадными скотами, что решили снять двух девиц на троих. Алистрина и Дарси привели их на квартиру, снятую на одну ночь специально для этого повода с припрятанным там же оружием. На этот раз Алистрина лапать себя не дала, пристрелили двоих сразу и без лишних слов. Третий, совсем молодой и пьяный, поскользнулся в луже крови мертвого сослуживца, и Дарси трясущимися руками в нерешительности направила на него пистолет. Алистрина тогда сказала ей: "Дамьену Донахью было пятнадцать, когда они убили его, а Аннет МакГевиган – четырнадцать". Больше Дарси не колебалась. На звуки выстрелов прибыла полиция, но никого кроме трёх трупов в квартире они не нашли.

   – Хорошо, поедешь с Дарси, – согласился командир Туми. – Но учтите обе, финансирование пока ограничено, и шиковать вы там не будете.

   – А Лондон дорогой город, – резонно возразила Алистрина.

   – На жилье и еду вам обеим хватит. Остальное не обещаю.

   – Да, собственно, вряд ли нам что-то ещё понадобится. Мы ведь солдаты и привыкли к лишениям.

   Задание организовать в столице вражеского государства диверсионную группу и тем самым оправдать свою подготовку в трёх лагерях по соответствующей специальности, воодушевляло Алистрину. Но прибыв в Манчестер, и впервые прогулявшись по городу, а не по пристани и оружейному складу, Алистрина тут же поняла, что сильно просчиталась, и её ошибка могла стать фатальной. Стоило только Дарси что-нибудь сказать Алистрине, а той ответить ей, как люди на улице оборачивались и как-то опасливо расходились в стороны, подальше от них.

   – Они слышат наш акцент, – быстро разобралась в ситуации Алистрина.

   – Ну, конечно, – тут же оскорбилась Дарси и чуть повысив голос произнесла так, чтобы её слышали остальные, – все ирландцы ведь террористы и людоеды, да?

   Добравшись до оставленной специально для них квартиры, Алистрина твёрдо заявила:

   – Надо что-то делать, как-то исправлять положение с нашим произношением. Иначе придется туго.

   Решение было найдено на следующий же день, когда проходя мимо автобусной остановки, Алистрина заметила объявление: "Школа актерского мастерства приглашает учеников...".

   – Это наш шанс, – объявила она и принялась пересчитывать наличность, какая была у неё на руках.

   – Не понимаю в чём шанс-то? – недоумевала Дарси, – Объясни.

   – Там нам поставят правильное произношение. Королевский английский, понимаешь?

   – Понимаю. Но мы ведь не актрисы, зачем нам это?

   – Лишним не будет. Вспомни свое лицо, когда ты проходила паспортный контроль, – серьёзно отчитала её Алистрина и Дарси в ответ скорчила рожицу. – Тут поможет только система Станиславского. Какая им в школе, к чёрту, разница, зачем нам учиться актерству. Кстати говоря, будет неплохим прикрытием – мы приехали в Лондон из Белфаста, потому что без ума от Шекспира.

   – Ага, а потом вернемся в Белфаст и будем играть Йейтса. – хихикнула Дарси. – Где деньги-то возьмем? Учеба ведь длится долго.

   – А я припасла кое-что на чёрный день, – обнадежила её Алистрина, разумно не уточняя, что деньги эти остались от работы на непонятно какую спецслужбу. Уезжая из Белфаста, Алистрина предусмотрительно заложила в тайник сообщение, что перебирается на новое место службы, и теперь ей оставалось надеяться, что неизвестный работодатель не разорвёт с ней контракт за такую фривольность и продолжит исправно присылать подачки.

   Придя по объявлению в актёрскую школу, Алистрина и Дарси столкнулись с хорошо им знакомой по Ольстеру проблемой – для ирландцев мест нет. Но Манчестер большой и театральных школ в нём немало, вот только после унизительных ужимок, замечаний, что для спектакля на роли ирландских прачек как раз не хватает двух статисток, Алистрина и Дарси всё же нашли труппу, где никто на них косо не смотрел. Там даже были раду появлению новых лиц.

   Преподавали здесь такое количество дисциплин, о существовании которых женщины даже и не подозревали. Правда, педагогов было шесть, а учеников чуть более тридцати. Зато все они были сплошь брокеры, менеджеры, секретарши, продавцы, одним словом, люди, в театр не стремившиеся.

   У кого-то были проблемы с дикцией, у кого-то не хватало смелости выступать на собрании в университете с публичной речью. Кого-то беспокоила неправильная осанка и психологическая скованность в движениях, а кто-то хотел научиться примерять на себя чужую роль и надевать маску, когда приходится идти на переговоры с партнерами.

   – Ой, как здорово, хочу всё попробовать, – воскликнула Дарси, как только прочла расписание учебного курса.

   Алистрина мысленно пересчитала требуемую сумму, помножила на два и скрепя сердце согласилась, подумав, что потом ей придется раскрутить Родерика на премиальные по случаю пятилетнего юбилея на службе.

   Придумав легенду, что они мелкие служащие в мелкой конторе, вечерами Дарси и Алистрина постигали азы правильной артикуляции гласных и согласных, днём же они были плотно заняты проблемами создания лондонской сети.

   Пока политики мутили воду, не зная, что ещё придумать для управления Ольстером, две женщины из ВИРА, позабыв о белфастской жизни, армейских патрулях, о постоянных досмотрах документов, и опасении, что вот-вот к тебе прилетит шальная пуля, учились выражать свои эмоции в движениях и понимать язык тела других.

   На занятиях по хореографии учитель танцев явно и недвусмысленно кадрил Дарси, а она делала вид, что не замечает этого и продолжала развивать "телесную чувствительность", как он это называл.

   Были и уроки вокала. Алистрина вспомнила, что когда-то она была маленькой девочкой Сашей, а потом девушкой Сандрой Метц. Тогда она умела и любила петь. Почему-то после того как она стала госпожой Гольдхаген, тяга к творческому самовыражению у неё резко упала.

   – Вы никогда не занимались классическим вокалом? – допытывалась у неё преподаватель.

   – В детстве, совсем немного. Да это и было давно.

   – Вы зря бросили, – строго сказала она, – у вас очень хорошие данные, непростительно зарывать их в землю.

   Но Алистрине было не до пения. Больше всего её интересовали занятия по, собственно, актерскому мастерству, навыки перевоплощения в совершенно другого человека, которым не являешься, искусство понимать того кто напротив по одним лишь жестам и мимике. А главное – её увлекли занятия по импровизации.

   Когда на уроке перевоплощения ученикам начали объяснять методы наложения грима, в том числе и пластического, это заинтриговало Алистрину не на шутку. В конце концов, если придётся скрываться от полиции, грим не помещает. А ещё лучше идти на дело каждый раз с новым лицом, а жить со своим родным – полиции это очень затруднит опознание.

   Однажды Алистрина спросила преподавателя по актерскому мастерству, может ли женщина научиться сыграть мужчину. Вначале мастера этот вопрос поставил в тупик, и всё же ему самому стало любопытно узнать ответ. И начались индивидуальные занятия. Через месяц скрупулезных наблюдений за всеми мужчинами, которых Алистрина видела даже мельком на улице, проб и ошибок, выслушивания советов и порицаний, у неё всё же начало получаться. И довольно неплохо, даже убедительно. После наложения грима и переодевания, её не узнала даже опоздавшая на занятия Дарси. Вот только голос выдавал в Алистрине женщину. Но и это она смогла исправить, и без самоистязания тут не обошлось. Мастер хоть и оценил изменившийся тембр и хрипотцу, но за выкуривание пяти сигарет подряд не похвалил.

   – Жанр травести, это конечно интересно и необычно, – говорил он, – но зачем это вам?

   – Ради свободы быть, кем захочешь. Это абсолютная свобода личности, разве нет?

   Мастер согласился, но лишь для вида. Алистрину не сильно заботило, что он о ней подумал, но тот же вопрос дома задала ей и Дарси.

   – Женщины в нашем деле всегда заметны, потому что их немного – объясняла Алистрина, – а появление мужчины всегда ожидаемо. Вот представь, что укомплектую я машину и поеду на Даунинг-стрит. Потом выйду из машины, кто-нибудь меня увидит, может потом даже вспомнит и поможет полиции составить мой примерный портрет. А теперь представь все то же самое, но меня в мужском костюме и гриме. Так кого будет потом искать полиция? Правильно, мужчину, которого не существует. Поддельные паспорта по-своему хороши, но поддельная личность ещё лучше.

   Курс обучения подошел к концу, как и припасенные деньги, что пришлось за него отдать. Но главное, в школе Алистрину и Дарси научили таким вещам, каких в обычной жизни своим умом им было не постичь. Например, думать иначе, по-другому смотреть на людей, всегда выискивать в их ответных взглядах сигналы, угадывать потаенные мысли и желания. Это ведь так полезно, когда рядом с тобой осведомитель полиции или сам полицейский в штатском, а ты уже видишь его насквозь.

   Теперь можно было ехать в Лондон и обустраиваться на месте. Командир Туми не поскупился на новые паспорта с новыми именами для своих агентесс. Провезти оружие и взрывчатку в багажниках двух машин оказалось несложно, ведь везли их согласно документам уроженки Бирмингема и Нортгемптона. Снять квартиру в Лондоне оказалось проще простого, ведь Алистрина и Дарси теперь англичанки с правильным английским произношением. Приходилось привыкать жить как "белый человек" по обычаям главенствующей в королевстве нации. И наступило время сказать:

   – Пора начинать.

   Инструкции от командира Туми были однозначны: первой целью будет универмаг Хэрродс – цитадель капитализма и поставщик королевского двора. Пока католики Ольстера страдают от оккупационного гнёта, безработицы и недоедания, пока рабочий-католик получает зарплату вдвое меньше английского рабочего, пока метрополия выкачивает налоги из единственной оставшейся у неё ольстерской колонии, есть смысл напомнить господам-толстосумам, благодаря чьим страданиям они так сыто и красиво живут.

   Чтобы проникнуть в один из самых дорогих и больших фешенебельных универмагов мира, пришлось соответствующе приодеться. Алистрина пошла дальше и решила на деле опробовать свои достижения на ниве перевоплощения и театрального мастерства.

   Одним августовским днем в Хэрродс вошла молодая семейная пара. Походив по разным отделам, так ничего себе и не присмотрев, они покинули универмаг. Через несколько минут в редакцию газеты "Гардиан" позвонила девушка и сообщила, что через тридцать минут в универмаге Херродс сработает взрывное устройство. Перепуганных покупателей и персонал начали эвакуировать не менее перепуганные полицейские. Конечно, одно дело, когда в Белфасте погибают от бомб и перестрелок рядовые протестанты и лоялисты. Совсем другое дело, когда ВИРА посмела покуситься на небожителей с деньгами и связями, которые давно привыкли думать, что их жизнь всегда будет протекать в комфорте и безопасности.

   Бомба сработала точно в срок около служебного входа в складские помещения. Весь ущерб ограничился лишь небольшим пожаром и сорванной с петель дверью.

   Из Дублина командир Туми поздравил женщин с их первым лондонским успехом:

   – Резонанс есть, но он невелик, – всё же посетовал он, – слишком несущественен ущерб для такого заведения как Хэрродс.

   Алистрина как руководитель операции не могла не оскорбиться:

   – Лондон это не Белфаст, пока что здесь не получается наладить производство гелигнита, чтобы делать из машин бомбы на колесах. Пользуемся промышленной взрывчаткой, какая есть, а мощность заряда у неё не такая большая. К тому же в Хэрродсе пришлось прятать бомбу в урну, она и самортизировала взрыв.

   – Я это прекрасно понимаю. Значит надо менять тактику. В лондонской сети уже шесть человек, ведь так?

   – Я бы сказала, что четверо постоянно здесь, а двое в разъездах.

   – Ничего страшного. Для метода, который я предлагаю, много людей не надо. Главное, что ты умеешь собирать взрывные устройства.

   – Так в чём метод?

   – Как у сионистских террористов из "Иргуна" и "Лехи" тридцать лет назад. Будем слать письма.

   Алистрина вспомнила, как в годы Второй мировой одни из них называли англичан "преступной нацистской британской оккупационной армией", а другие и вовсе на полном серьёзе планировали сотрудничать с Третьей Империей в войне против англичан. Алистрина слишком хорошо помнила год, что она провела среди кочевников и палестинских беженцев, особенно рассказы выживших в Дейр-Яссине и принципе сионистских боевиков "око за око", благодаря которому они не видели разницы между вооруженными ополченцами, женщинами и детьми.

   – Это в каком смысле? – на миг опешив, возмутилась она. – Что-то я не хочу как "Иргун" минировать трупы солдат. Они же были бешенными фанатиками. ВИРА ещё не докатилась до того, чтобы делать набеги на протестантские кварталы и вырезать там всех без разбора.

   – Ты меня слушаешь? – резко прервал её словесные излияния командир. – Я сказал про письма, и только. Пусть метрополия вспомнит, какие подарки им слали из уже утраченной колонии. Это прозрачный намёк, пусть задумаются о судьбе их последней колонии.

   Вмонтировать мини-бомбы в письма и бандероли было не так уж сложно. Другой вопрос, как их отправлять. Ничего лучше курьерской доставки придумано не было. В первый же день четверо подпольщиков решили не мелочиться и доставить двенадцать посылок по всему Вест-Энду. На все сообщений в прессу о бомбах власти среагировали неукоснительно, даже Центральный уголовный суд на сей раз не сплоховал, и взрывное устройство обезвредил. Зато сколько было суеты, паники и беготни полиции... Все же, лондонские власти заботились о жизнях и здоровье своих горожан куда лучше, чем власти Белфаста, когда эвакуировали людей от одного места взрыва к следующему.

   Акции в Лондоне необходимо было продолжать, чтобы об Ольстере не забывали, но работать в заданном темпе было решительно невозможно – слишком невелика лондонская сеть. Было решено отправлять по одному-два письма, но каждый день. И началась круговерть тяжёлых трудовых будней. Пока Алистрина собирала посылки, Дарси и двое отряженных из Белфаста добровольцев разносили послания от ВИРА по всему городу. Центральный офис консервативной партии, Министерство обороны, лондонская фондовая биржа, Банк Англии. За пять дней пострадал лишь один человек – его обожгло, когда он полез разминировать бандероль.