Текст книги "Стратегия обмана. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 73 страниц)

   – Я так понимаю, – бесстрастно заключила Алистрина, не выпуская из рук тесака, – наркота ума не прибавляет. Тебе надо было пускаться в бега сразу же после полудня.

   – Не хорошо ты поступил, Эрни, – пожурил его Джо. – Ты же знаешь, на наших улицах, в наших кварталах дури быть не должно. Ни продаваться, ни покупаться. А ВИРА следит за этим, потому что больше некому. А ты попался на наркоте.

   – Эрни, – обратился к нему командир Туми, – ты ведь понимаешь, что предал нас?...

   Заливаясь слезами, парень кивнул.

   – ... Значит, должен знать, что бывает с предателями.

   – Да, – не унималась Алистрина, – давайте отрежем ему руку по локоть, а в больнице скажем, что он неаккуратно чистил картошку...

   – Это не наши методы, – пробасил Джо, но не особо уверенно.

   – Ну, тогда сразу голову, раз на его совести двойное преступление.

   – Нет... прошу вас... простите меня... – трясясь всем телом, взмолился Эрни, – я исправлюсь... я брошу, завяжу... только не убивайте!

   – Тогда руку отрежем, – согласилась Алистрина, и начала примериваться тесаком к Эрни, от чего парень завизжал вне себя от страха.

   – Значит так, – поспешил остановить всех командир Туми. – Алистрина, иди на кухню и положи нож на место.

   – Так ведь...

   – На место, – ещё тверже повторил он, и женщина сдалась.

   – Ладно.

   Туми достал револьвер и приставил его к колену Эрни.

   – Ты знаешь, – тихо произнёс он, – наказание едино для всех. Каждый может оступиться, и у каждого должен быть шанс осознать свои ошибки и исправиться...

   – Спасибо... командир Туми... Спасибо, – лепетал Эрни.

   – Но раз уж одно преступление потянуло за собой другое, ты должен понять...

   – Да-да, – поспешил согласиться с ним парень, – только не она... Только не резать...

   – Я понял тебя, Эрни, я пойду тебе навстречу. Только не кричи. Джо...

   Здоровяк тут же нашёл в комнате толстый карандаш и поднес ко рту Эрни, чтобы тот закусил его зубами и не орал. Алистрина подошла к телефону и набрала номер скорой помощи:

   – Приезжайте на Лисбёрн 20, тут человек неудачно повредил коленные чашечки... Да обе, сам идти не может. Приезжайте.

   Раздалось два быстрых выстрела – в правое колено и сразу же в левое. Все трое членов ВИРА мигом покинули квартиру, а Эрни, истекая кровью и корчась на полу с карандашом в зубах, остался дожидаться скорую.

   Через пять минут молчаливой прогулки, Джо не выдержал и спросил у Алистрины:

   – Ты вправду бы отрезала ему руку?

   – А я, по-твоему, совсем больная? – возмутилась она такому предположению. – Раз уж мы стали террористами, надо уметь сеять этот самый террор, то бишь, страх.

   – Что-то мне кажется, ещё чуть-чуть и ты бы свою угрозу выполнила.

   Алистрина поморщилась.

   – Знаешь, сколько бы кровищи расхлестало по сторонам? А оно нам надо? Уж лучше просто пристрелить.

   – Пристрелили уже. Будет теперь хромать на обе ноги и вспоминать тебя.

   – Почему меня?

   – Потому что ты бы поступила с ним куда суровее.

   По прошествии двух с половиной месяцев со дня бойни в Кровавое Воскресенье власти, наконец, сподобились опубликовать отчет о расследовании произошедшего. Их мысль была прямолинейной: протестующие сами виноваты, что их расстреляли.

   Полиция и армия сделали из этого должные выводы. Не прошло и недели, как одиннадцатилетнего мальчика солдаты убили резиновой пулей, а тринадцатилетнюю девочку расстреляли лоялисты.

   Командир ВИРА МакСтифейн получил бомбу в посылке и теперь ходил с обожжённым лицом, зато живой. Именно он затеял переговоры с министерством по делам Северной Ирландии о временном перемирии и втянул в него других белфастских командиров, в том числе и Туми.

   – А я предупреждаю, – нудила Алистрина, – только зря время потратите.

   – Зато выиграем инициативу.

   – И в чём это?

   – Пообещаем сложить оружие в обмен на то, что армия покинет Ольстер к 1975 году.

   – Три года? Не долго ли для отступления? Тут не сибирские просторы, а маленький кусочек маленького острова.

   Но кто бы из высшего командования ВИРА стал слушать мнения рядового взрывотехника? Отрезвление к командиру МакСтифейну пришло только через три недели. Командир Туми донёс до своих бойцов весть, что переговоры сорваны британской стороной.

   – Что, захотели два моста вместо одного? – насмешливо спросила Алистрина.

   – Ты о чём?

   – Да так...

   – Ну, что-то вроде того, – понуро кивнул Туми. – Не поделили с нами три казармы.

   – Три? Ну, конечно, это серьёзный повод поссориться, – продолжала хохмить Алистрина. – Две, конечно, не вопрос, а вот три...

   – Ну, хватит, – стукнул кулаком по столу командир, – МакСтифейн настроен решительно. Ему нужно много людей определенной квалификации. Я сказал, что у меня есть ты.

   – Так, – протянула Алистрина, понимая, что дело принимает серьёзный оборот. – Хорошо же ему подпалили физиономию, раз он жаждет мести.

   – А ты?

   – Я? Я всегда готова подать это холодное блюдо.

   – Но я помню, в прошлый раз ты осталась недовольна.

   – Тогда были голые эмоции, командир. Помнится, к концу дня мы прояснили все скрытые моменты.

   – Да, так и было. Так каково твоё мнение сегодня?

   – Оно очевидно. Властям не жалко своих граждан, ни первого, ни второго сорта. Им плевать на протестантских детей, которых они ведут к заведомо известному им месту взрыва, так почему о них должны заботиться мы, в то время как дети католиков погибают от армейских пуль?

   И все белфастские бригады принялись готовиться ко дню, который позже окрестят "кровавой пятницей". План был грандиозен, а исполнение не менее выдающимся.

   – Раз британцы не хотят отказываться от своей ольстерской колонии, – вещал накануне командир Туми, – тогда мы превратим город в коммерческую пустыню. Наша цель – торговые центры, наша задача – отвратить людей от бессмысленной траты денег, которые затем уйдут из Ольстера на счета торговцев-толстосумов в лондонские банки, в то время когда половина ирландских католиков голодает и не может позволить себе купить ничего кроме еды.

   Алистрина выбила себе право собирать бомбы для мест, где ожидается меньше всего людей, и право лично известить власти о взрыве за полчаса. И ей пошли навстречу, лишний раз напомнив, что ВИРА не ставит целью убийство в этой акции людей. Истинная цель – экономический ущерб для города, чтобы Белфаст для Британии стал убыточным и, как желаемое следствие, ненужным бременем, от которого дешевле отказаться, чем и дальше тянуть за собой это балласт.

   Настало время для тактики выжженной земли в эпоху капитализма. В пятницу после полудня двадцать шесть автомобилей с двадцатью шестью бомбами разъехались по всему Белфасту. С двух часов дня и до 3:30 каждые три минуты город получал очередное телефонное извещение и содрогался от взрыва, словно от артобстрела. Чёрное облако висело над Белфастом, над разрушенными домами, мостами, автостанциями, магазинами и банками. Как ни старались ВИРА, и как ни упорствовала полиция, но были погибшие и раненые, но куда меньше, чем при взрыве одной единственной бомбы у редакции "Известий". Власти и в этот раз успели отличиться, эвакуировав людей от одного места взрыва к другому. В ВИРА не сомневались, полицией так и было запланировано и поделать тут ничего нельзя: на совести бомбистов лишь груда кирпичей, кровь – на руках властителей.

   1972-1973, Ватикан

   После реорганизации статистического бюро Ватикана отец Матео Мурсиа лишился места, где неустанно трудился последние пять лет. Он успел подумать только: "Это конец", и уже готовился известить Ника Пэлема, что их авантюра по внедрению в Ватикан бездарно окончена, как отца Матео попросили зайти в приёмную монсеньора Ройбера.

   – Вам, наверное, известно, – начал разговор епископ, – что я являюсь заместителем секретаря конгрегации по делам духовенства. В этой конгрегации в основном приходится заниматься вопросами дисциплины, апостольства и имущества. Примерно два раза в месяц проходит заседание коллегии кардиналов. Префект определяет повестку дня, я разрабатываю по этой повестке список конкретных задач, мой заместитель наряду с другими служащими готовит по нему материалы и предложения. Как считаете, сможете справиться с таким кругом задач?

   Вопрос был крайне неожиданным, что отец Матео на миг растерялся. Идя на эту встречу, он ожидал разбирательств и обвинений по вопросу дисциплины, апостольства или имущества, но никак не предложение работы личного секретаря. Он не знал, что и ответить. Монсеньора Ройбера это молчание заставило немного поволноваться.

   – Я понимаю, – сказал он, – это не то же самое, что работа в статистическом бюро. Там вам приходится иметь дело с сухими цифрами, здесь же нужно готовить досье на живых людей, а иногда и беседовать с ними. Я наслышан о той печальной истории с секретарем кардинала Оттавиани...

   Вот в чём дело... Значит, слух о кающемся фальсификаторе писем всё же достиг ушей служащих конгрегации по делам духовенства. Удивительно, что они так и не начали своё разбирательство этого вопиющего случая, а монсеньор Агустони так и не покинул Ватикан, а лишь сменил должность и перевёлся в другую префектуру.

   – Вы полагаете, – не без ехидства начал Мурсиа, – что на допросах провинившиеся священники будут тут же выдавать мне имена своих тайных жён и детей?

   Монсеньор Ройбер вздохнул:

   – Если бы проступки клира ограничивались только этим... Конечно, отец Матео, служитель церкви должен быть чист, но все мы люди, а значит, все мы грешны. Но грехи иных служителей ложатся чёрным пятном на тело всей Церкви. Может вы слышали, как десять лет назад на Сицилии разоблачили банду четырёх монахов? Да, именно что банду! Их судили за убийство и вымогательства... Очень тяжело слышать о подобном, но это данность и с ней надо что-то делать. И для этого необходимо больше информации, больше документов... В бюро вы ведь занимаетесь составлением Понтификального ежегодника?

   – Так и есть.

   – Это хорошо, стало быть, в вашем распоряжении сейчас картотека на всех тех, кто в ежегоднике упоминается.

   – Была, до сегодняшнего дня, – напомнил Мурсиа.

   – Надеюсь, – многозначительно произнёс монсеньор, – если вы примете моё предложение, двери статистического бюро не закроются для вас навсегда и в вашем, а если вы примите мое предложение, то и в распоряжении конгрегации, всегда будут эксклюзивные материалы.

   – И я на это надеюсь.

   – Так стало быть... – в надежде протянул монсеньор Ройбер.

   – Для меня было бы большой честью стать вашим секретарем.

   С этого дня в жизни отца Матео наступили безрадостные времена. Соглашаясь на службу в конгрегации по делам духовенства он думал, что эта работа будет похожа на ту, что он проводил, будучи квалификатором Инквизиции четыре века назад. Отчасти так оно и вышло, но Мурсиа и представить себе не мог, с какими проступками и преступлениями клира ему придется столкнуться. Уж лучше б он собирал досье на женатых священников и монахов-прелюбодеев... Но нет, все оказалось не так приземлённо и оттого куда страшнее. Теперь отец Матео полностью удостоверился в том, что Второй Ватиканский Собор придал Церкви новый импульс, вот только отныне она по инерции явно двигалась в пропасть.

   Первым "подследственным" отца Матео стал священник средних лет из Голландии, на которого поступила жалоба от прихожан.

   – Когда впервые, – спрашивал Мурсиа в ватиканском рабочем кабинете смущенного священника, вызванного из Амстердама, – вы начали служить мессу по новому чину?

   – Сразу же, как его святейшество обнародовал новый служебник.

   – Значит, два года, – заключил Мурсиа, и глянул сначала на письмо с жалобой, которое и так знал наизусть, и снова на провинившегося отца, отчего тот поспешил потупить взор. – Стало быть, за два года вы успели изучить текст нового служебника досконально, сопоставить его со старым текстом, сделать выводы о характере нововведений в служении мессы, правильно?

   Священник замешкался под немигающим взглядом бывшего квалификатора Инквизиции и, потому, дрогнувшим голосом произнёс:

   – Да, конечно, я прочёл всё... и... я решил, что... в общем...

   – Скажите, где в тексте нового служебника вы прочли, что причащаться святыми дарами можно под видом не хлеба и вина, а кока-колы и бутербродов?

   Внутренне Мурсиа передернуло от того, что пришлось произнести, но именно так и обстояло дело в одном из амстердамских приходов.

   – Понимаете, – поведал в своё оправдание голландский священник, – в наши непростые времена, когда вера в людях угасает, задача Церкви вернуть их в своё лоно. Ту мессу я служил специально для подрастающего поколения, школьников, и потому использовал символы наиболее понятные для них. В моих помыслах не было ничего дурного.

   – Однако часть умудренных жизнью прихожан написала, что сочли ваши благие порывы кощунством. По их мнению, Святой Дух не может сойти в бутылку кока-колы и нарезанный хлеб с колбасой.

   – Но это же пережитки старого мышления, – как само собой разумеющееся выдал священник. – Неужели вы считаете, что для Святого Духа есть вещи ему не подвластные? Если он может присутствовать в хлебе и вине, то почему не может быть в газированном напитке и бутербродах?

   Маневр амстердамца был хитёр. Действительно, Мурсиа бы никогда не посмел умалять могущество Святого Духа. Поэтому он зашёл с другой стороны:

   – Скажите, чем, по-вашему, является месса? Каков её главный посыл для паствы?

   – Это собрание в память о тайной вечере, – как ни в чём не бывало отвечал священник, – на нём паства и председатель собрания могут читать писание, молиться и вспоминать о последнем пасхальном ужине, где присутствовал Спаситель и апостолы.

   "Ересь лютеранства", – машинально вывел Мурсиа на листе бумаги и тут же свою запись зачеркнул. Это замечание было бы справедливо ещё лет десять назад, когда месса считалась примирительной жертвой, таинством, где Христос присутствует в святых дарах, и хлеб становится его телом, и вино превращает в его кровь. А теперь после реформы служебника месса лишь вечер воспоминаний без всяких чудес...

   – Хорошо, – каменным голосом заключил Мурсиа, – тогда скажите, почему проводя мессу для старшего поколения, вы под святыми дарами предлагали прихожанам виски и пирожные?

   – Но не подавать же мне взрослым людям кока-колу.

   Мурсиа едва подавил нервный смешок и вместо этого одарил священника таким взглядом, что тот нервно заёрзал на стуле.

   – Стало быть, – держа себя в руках, спросил отец Матео, – сам факт присутствия на мессе виски вас не смущает?

   – А что такого? Вино тоже содержит алкоголь.

   – Но не пятьдесят же процентов. Где в новом служебнике сказано, что, – едва не поморщившись, повторил отец Матео, – вечер памяти о тайной вечере должен стать дружеской попойкой?

   – Вы всё не так понимаете, – тут же затараторим амстердамец и пустился в долгие рассуждения о смысле святых даров и насущных потребностях современных прихожан.

   Отец Матео внимательно слушал его и записал каждое произнесённое им слово в отчёт, и в конце заключил:

   – Я вас понял. Всё сказанное вами я донесу до сведения монсеньора Ройбера, а он в свою очередь представит ваши слова совету кардиналов. О своём решении они сообщат позже.

   На этом Мурсиа расстался с понурым амстердамцем. Через три дня состоялось заседание конгрегации и поступок голландского священника был решительно осуждён кардиналами. Больше в католическом мире кока-колой никто не причащался. Но что характерно, на провинившегося священнослужителя не наложили дисциплинарного наказания – не сослали на пару лет в монастырь и не запретили вести службы. Этот затейник и новатор так и остался при своём приходе, что для отца Матео было крайне огорчительным фактом.

   Голландские приходы вообще подкидывали Мурсиа немало поводов для удивления, негодования и тихого ужаса от падения нравов и обмирщения Церкви.

   – Почему во время мессы, – спрашивал он уже другого священника из Гааги, – Тело Христово прихожанам раздавала женщина? Это ведь ваша прерогатива как священнослужителя, но никак не мирянки.

   – Но ведь согласно постановлению Второго Ватиканского Собора, – удивлялся тот в ответ, – Церковь должна теперь проявлять терпимость.

   – Не улавливаю ход вашей мысли, – честно признался Мурсиа.

   – Так ведь во время мессы священник не может быть в единственно уникальном положении. Все присутствующие на собрании люди служат мессу, так почему бы прихожанам не разделить обязанности священника между собой?

   – Очевидно потому, что при рукоположении епископ наделил именно вас правом отправлять таинства, а их нет. – Оппонент хотел было возразить, но Мурсиа опередил его вопросом. – А исповедуют мирян в вашем приходе тоже миряне?

   – Нет, – почти удивлённо ответил тот, видимо, подумывая ввести и такую практику. – Но я счёл справедливым дозволить женщине подавать святые дары, ведь столетиями Церковь угнетала женщин, но теперь в век равноправия и терпимости наш долг отвести в богослужении женщине свою роль.

   Мурсиа не стал допытываться, что гаагский священник считает вековым угнетением женщин, рассчитывая услышать только глупости о ведьмах и кострах инквизиции. Спросил же он о другом:

   – Согласно прошлогоднему заявлению, папа резко осудил саму идею женского участия в службе, если она не монахиня, разумеется. И ваша прихожанка, насколько я знаю, монахиней не является. Но меня больше всего интересует, почему она подавала Тело Христово в руки прихожан? В жалобе сообщается, что один пожилой человек с тремором рук выронил его, а после в суматохе Тело Христово было попрано ногами вашей же паствы. Разве вы не понимаете, что было совершено кощунство?

   – Но ведь всё вышло совершенно случайно, – и без тени вины оправдывался тот, отчего отцу Матео стало дурно и, казалось, перестало хватать воздуха.

   – Если бы вы как священнослужитель, что отправляет мессу, лично раздавали Тело Христово и не в руки, а как положено на язык, попрания ногами не могло произойти в принципе.

   И подобных бесед с клиром у отца Матео за полгода службы при монсеньоре Ройбере состоялось великое множество. Он даже начал впадать в ранее не свойственный его натуре грех уныния, каждый день слыша собственными ушами о плодах реформ Второго Ватиканского Собора и введении нового чина мессы.

   Вызывались в Ватикан и служители из Брюсселя, и отец Матео как можно более бесстрастным голосом спрашивал:

   – Почему во время богословского конгресса в храме на алтаре демонстрировался пластмассовый макет мужского полового органа?

   – Так ведь на конгрессе обсуждался половой вопрос.

   – А изображение было наглядной демонстрацией для тех, кто не подозревает, как он выглядит? – Отец Матео отчаянно вздохнул и добавил, – Это уже что-то из фантазий Рабле...

   – Так ведь на конференции было много молодых девушек.

   – Так вы для них демонстрировали макет? – поразился Мурсиа. – Но зачем?

   – Это был элемент полового воспитания.

   – На алтаре? – Ещё более суровым голосом переспросил Мурсиа.

   И священник согласно кивнул как ни в чём не бывало.

   ... и из Лиона:

   – Почему вы обвенчали в церкви обнаженных мужчину и женщину?

   – Они нудисты по убеждению, – говорил пожилой священник и мечтательно добавил, – и я подумал об Эдеме, об Адаме и Еве, первых людях и супругах, которые тоже не знали стыда наготы...

   – Они не знали стыда ровно до того момента пока не вкусили плода от древа познания.

   – Да, но воспоминания о том, как человек был безгрешен и жил в раю...

   – Однако все мы теперь живём на грешной земле.

   ... и из Лондона:

   – Почему во время мессы вам прислуживал абсолютно голый мальчик-пономарь?..

   ... и из Роттердама:

   – Почему вы обвенчали двух мужчин-гомосексуалистов?

   ... и из Парижа:

   – Почему во время мессы во время чтения символа веры вы курили сигарету?

   ... и из Гренобля:

   – Как вы могли допустить, чтобы в вверенном вам храме устроили боксерский поединок с тотализатором?

   ... и из Реймса:

   – Почему вы не вмешались, когда молодые люди начали раскуривать в соборе гашиш?

   – Но что я мог поделать?

   – Сразу же выгнать кощунников.

   – Но их было человек десять.

   – Тогда вы должны были вызвать полицию, а не допускать, чтобы святотатцы начали мочиться на стены и сношаться на полу. Это же Реймский собор, в нём принимали помазание французские короли, в нём причащалась Жанна д`Арк.

   – Да, но ведь всё могло быть куда хуже...

   Куда ещё хуже отец Матео расспрашивать не стал. Ему не хотелось знать.

   Но самый дикий случай произошёл, что было крайне неожиданно для Мурсиа, в Мексике. В руки отца Матео попала кинопленка с записью служения мессы в храме Божьей Матери Гваделупской. На ней было запечатлено, как архиепископ Гомес на алтаре закалывает ножом черную козу. Цепким взглядом отец Матео сразу отметил, что распятие в храме перевернуто, что является главным атрибутом хорошо знакомой ему по старым временам чёрной мессы, на которой священник-отступник обыкновенно приносит животное в жертву демону Азазелю. Но вот неувязка: архиепископа Гомеса от Церкви никогда не отлучали. Более того, эту кинопленку прислал в Ватикан сам архиепископ в качестве демонстрации служения нового чина мессы в правильной, по его мнению, трактовке.

   Этот фильм продемонстрировали совету кардиналов на очередном заседании конгрегации, и архиепископа Гомеса поспешили вызвать в Рим вовсе не для похвалы за новаторство. Беседу с ним поручили отцу Матео. Архиепископ был явно недоволен тем, что опрашивать его будет всего лишь священник, а не равный по сану, и потому с отцом Матео держался дерзко и высокомерно:

   – Я вам ещё раз объясняю, месса служилась в День Искупления...

   – А я ещё раз вам повторяю, – не сводя чёрных глаз с архиепископа твёрдо произнёс отец Матео, – что День Искупления, не христианский, а иудейский праздник.

   – Величайший иудейский праздник, – не унимался тот. – В Израиле его соблюдают даже светские евреи.

   – И много в Мехико евреев? Может в вашем городе им не хватает синагог?

   – Левит, глава 16, – решительным тоном произнёс архиепископ Гомес, всем видом показывая, что тяжёлый взгляд отца Матео его не страшит.

   – И что?

   – Левит, глава 16. – снова повторил архиепископ, будто укоряя отца Матео в незнании Священного Писания.

   – И возьмет двух козлов, – начал монотонно читать по памяти отец Матео, – и поставит их пред лицем Господним у входа скинии собрания; и бросит Аарон о обоих козлах жребий: один жребий для Господа, а другой жребий для отпущения. И приведёт Аарон козла, на котораго вышел жребий для Господа, и принесёт его в жертву за грех, а козла, на котораго вышел жребий для отпущения, поставит живаго пред Господом, чтобы совершить над ним очищение и отослать его в пустыню для отпущения.

   На архиепископа Гомеса эта точная цитата впечатления не произвела, и потому отцу Матео пришлось задать ему самый животрепещущий вопрос:

   – Ваше высокопреосвященство, мне надо полагать, что на пленку не попал второй козёл, на которого вы возложили все грехи паствы? Если не секрет, куда вы его отпустили? Вроде бы в окрестностях Мехико нет пустыни. Может вы кинули козла отпущения в жерло Попокатепетля? Достойное соединения мезоамериканской и древнееврейской традиций.

   – Вы не понимаете о чём говорите, – затараторил на эту издёвку архиепископ. – Это древняя традиция, она упоминается в Библии, она служится по сей день...

   – Иудеями, а не христианами.

   – Вы умаляете значение Ветхого Завета? – пошел он в контратаку. – Да будет вам известно, что в декларации "Об отношении Церкви к нехристианским религиям" сказано, – и он начал медленно и степенно цитировать документ Второго Ватиканского Собора, – что католическая церковь никоим образом не отвергает того, что истинно и свято в этих религиях, и с уважением относится к этим нормам и доктринам, которые, хотя они во многом отличны от ее собственных установлений и предписаний, всё же несут в себе лучи той истины, которая просвещает всех людей.

   – Тогда вам стоит снять архиепископское облачение, пройти гиюр и исправно ходить в синагогу.

   Тут страсти начали только накаляться, и архиепископ заносчиво произнёс:

   – Вы что, не слышали о комитете по связи между католической церковью и международным иудейским комитетом по межрелигиозным консультациям? Да будет вам известно, что комиссия призывает обогатить христианское мышление с помощью лучшего понимания той или иной реальности в иудаизме.

   – Да будет вам известно, – так же отвечал ему отец Матео, – что новым чином мессы забивание козла в церкви не предусмотрено. Никогда ранее в христианской церкви не лилась жертвенная кровь, потому как слишком много её было на языческих капищах. Господь уже принёс жертву на кресте за грехи всего рода человеческого. Мы прощены в Иисусе Христе. Почему бы вам не отпустить грехи каждого, как и положено, на исповеди? Зачем вам ещё и козел?

   Отец Матео понимал беспомощность своих слов. Что такое новый чин мессы? Это разрешение делать что хочешь. Потому прихожане отныне и причащаются кока-колой, потому и архиепископ режет козла. Отец Матео уже успел узнать о немалом количестве случаев, когда мессу исказили до неузнаваемости в угоду новому чину. Вином из чаши причащались через соломинку – так гигиеничнее, так разрешил сам папа. В африканских церквях больше не пел григорианский хор, вместо него играли местную музыку – отбивали ритм на там-тамах, тот самый ритм, каким местные колдуны обычно призывают к себе демонов. В Европе вместо органа уже играла электрогитара на манер популярных эстрадных песенок – так понятнее и современнее.

   Церковь сделала слишком широкий шаг в сторону общества, но общество не пошло навстречу Церкви. Говоря с бывшими коллегами по статистическому бюро, отец Матео узнал, что число прихожан повсеместно начало сокращаться. Люди не хотели идти в обмирщенную церковь, в ней они больше не видели спасения.

   Многие священники, с кем проводил беседы отец Матео, позже предстали перед конгрегацией, где их пожурили, наказали больше не своевольничать и отпустили домой. Но самый неожиданный жест сделал папа. В его заявлении было сказано, что отныне женщины в Римско-Католических церквах могут раздавать причастие, независимо от того, монахини они или нет. Вот так глава Церкви непогрешимый в вопросах веры за год сменил одно своё мнение на прямо ему противоположное.

   Что до архиепископа Гомеса, то отец Матео с удивлением узнал, что его, как и многих, не лишили сана, не наложили временный запрет на службу, не сослали для покаяния в монастырь. Его лишь пожурили и наказали больше не резать козлов на святом месте, где Дева Мария явилась крестьянину Хуану Диего в 1531 году и явила чудеса, после которых даже язычники-ацтеки без всяких увещеваний миссионеров начали массово креститься. И на этом месте архиепископ Гомес сам того не осознавая, перестав различать добро и зло, предал смерти живое существо в угоду тёмным силам.

   Отец Матео настаивал, что храм Божьей Матери Гваделупской необходимо заново освятить после поругания. Но его не слушали.

   – Вы слишком остро реагируете на подобные вещи, – мягко успокаивал его монсеньор Ройбер.

   – А как я должен реагировать на поругание христианской веры его же служителями? Как должен реагировать на святотатства, если нет греха страшней, чем хула на Господа?

   – Я понимаю вас, понимаю... Но, отец Матео, подходите к этому проще, без эмоций, иначе вы рискуете перегореть на этой работе.

   Но Мурсиа, будучи христианином, не мог заставить своё сердце стать каменным. От порыва уйти обратно в монастырь его удерживало только обязательство перед Фортвудсом оставаться при Ватикане единственным стражем врат Гипогеи.

   От полного разочарования отца Матео спасали лишь беседы с кардиналом Оттавиани, которому он некогда помог с написанием критического рассмотрения нового чина и разоблачением секретаря-фальсификатора Агустони. Восьмидесятиоднолетний слепой старец, отстраненный от всех важных постов после ссоры с папой, любил приглашать на чай, как ему казалось, молодого священника, чтоб за чашечкой, которую Мурсиа всегда бесшумно выливал в горшок с фикусом, обсудить последние новости и обменяться мнениями. Что удивительно, кардинал Оттавиани больше слушал Мурсиа, чем наставлял его, видимо, подсознательно чувствуя у кого из них за плечами больший жизненный опыт. Но в этот раз, видимо, ощутив отчаяние собеседника, кардинал решился на долгие поучительные рассуждения:

   – Что поделать, папа упразднил Верховную Священную конгрегацию Священной канцелярии. Нет больше наследницы Святой Инквизиции, есть только некая Священная конгрегация доктрины веры, а это уже совсем не то. Конгрегация выродилась, у неё больше нет права на суд веры, зато есть почётная обязанность вести всевозможные теологические исследования, писать бесчисленные тексты, в которых нет ни смысла, ни содержания. Появись сейчас в мире новая, ранее невиданная ересь, теологи конгрегации не осудят её, а просто туманно отпишутся, что это учение не достойно кафедры католической теологии. И это в лучшем случае. Вы же помните, Второй Ватиканский Собор постановил, что католическая церковь больше не обладает истиной, а ищет её. Вот так вот, почти две тысячи лет обладала, а теперь перестала. А мусульмане всё ещё считают свою религию единственно верной, иудеи тоже, восточные ортодоксы тем более, но католическая церковь в одностороннем порядке решила стать терпимее и открытие. Просто в одной из новых соборных конституций сказано, что богооткровенность присутствует во всех религиях, даже частично. Видимо, по мнению Собора, беременность тоже может быть частичной. Как можно искать богооткровенность в шаманских и вудуистских культах Африки? Как смотреть с пониманием и видеть благо в общении с духами и в колдовстве, если наша же церковь разоблачает подобное как демоническое обольщение? В любой религии есть благая сторона, безусловно, но есть ли в ней спасение?

   – Не во всякой религии есть даже понятие Бога, – заметил отец Матео. – В мире шаманизма понятия Бога нет, есть лишь многочисленные духи, которым нужны подношения и поклонения. Тем духам не важны благие деяния людей, лишь бы они в правильной последовательности соблюдали магические ритуалы. И в буддизме нет Бога. Единственное, к чему стремится буддист, так это к бесстрастию. Чтоб достичь его нельзя вершить плохих дел, нельзя делать добра, лишь созерцать, пока не остановится движение ума и сердца. Зато даосисты знают, что во главе всего стоит Дао. Дао правит, но ничего не желает и люди для него лишь пыль на дороге. Дао – это "Великая Пустота", как о нём говорят, которой не нужны ни злые, ни благие дела, она не мыслит, не дает заповедей, не любит мир, которым правит. Брахманизм считает, что весь мир лишь иллюзия, сон Брахмана. Человек не существует на самом деле, ему лишь нужно осознать, что он ничто, а его душа лишь частица Брахмана.