Текст книги "Дни яблок"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

– Да… пока, – растерянно ответила девушка.

– Так бегом, ведь рабочий день, – сказал я. – Представляете себе, где бушлатик этот?

– Да! – оживлённо заметила девушка.

– Скоро до него доберётся крыса, – рассказал известное я. – Но у вас больше шансов успеть первой… А потом отдадите эти ключи при свидетелях и на дачу ни ногой, никогда. Плохое место.

Пряслице на столе чуть заметно дрогнуло. И я спрятал его.

Девушка подскочила, бросилась к выходу, потом вернулась, зачем-то поцеловала меня, крепко, – и спросила: «А Ромка?»

– Это первый брак, – сказал я и допил совсем остывший кофе.

– Первый? – совершенно изумилась бровями девушка.

Тётя Света прикрутила звук в «Весне» ради такого случая и вся обратилась в слух.

– Второй будет лучше, – заверил девушку я.

Тётя Света чихнула и разбила бокал.

– Будьте здоровы, – сказали мы хором. – На счастье, – заметил я. – А у вас время… – напомнил девушке я. – Бегите скоро. В зелёные машины не садиться, да и нет не говорить.

Девушка кивнула и побежала. Как велено.

– И куда же ты её отправил, отакую из подскоком? – поинтересовалась тётя Света.

– До вечера вернётся, – ответил я.

– Ну, то ясно, – продолжила допрос тётя Света. – Я спрашиваю не за себя, там сложная ситуа…

– На Сады поедет, – сказал я, предваряя эпопею – А ещё понять никак не мог, что это за место – земля на воде, в городе и нигде, думал – намыв.

– И ничего не намыв, – благостно отозвалась тётя Света и налила посетителю кофе, – и совсем не нигде. Там улицы есть даже. Первая, например. Синяя, Третья Вишнёвая, проезд.

– Мост там построят и снесут всю эту синюю вишнёвую к чертям собачьим, – безмятежно ответил я. – Спасибо за пепси-колку, тёть Света, очень попустило, хоть не звенит в голове, – сказал я и покинул гостеприимную «Браму».

Дождь прошёл, туман на время истончился до лёгкого флёра. Город в нём смотрелся пронзительно и цеплял на себя призраки жёлтых листья из ниоткуда. Листья, конечно, были кленовые и красивые, некоторые даже багрец и восторг – но ведь последний клён на Сенке облетел пару недель назад…

Я решил пройтись по площади, может быть, зайти в Дом Книги, а может, и в гастроном – иногда, после обеда, там выбрасывают лимонные дольки. Я ем их подсохшими, тогда внутри они пахнут, как счастье – особенно если в чай при этом добавить мяты или что-то вроде. И увидел, что Гамелина стоит около Змеиной колонны в кругу тщательно отремонтированной старой брусчатки-мозаики. Аня в красном пальто и с ней пара девочек из класса. Змеиный столп, зеленеющий медью голов и тулов, и заалевший розовый павлин над всеми ними. И Сенка, клёны, осень, сон – как фон.

– Гамелина! – обрадовался я, помахал ей и, возможно, даже подпрыгнул. Чуть-чуть…

– Даник! – крикнула Аня и помахала двумя руками. Сумка соскользнула у неё с плеча.

И мы пошли навстречу друг другу… Пока не встретились. Ладони у Гамелиной были тёплые. А от пальто пахло будто дымом.

– Нет, – сразу сказала Аня. – Нет и снова нет. Не буду.

– Что?

– Целоваться – здесь очень много народу… Смотрят же. Будет рассказ.

– Здесь очень много всего и в земле. Прямо под ногами, – ответил ей я и попытался ухватить за локоть. – И никакого рассказа… почти.

– Трубы, да. Всякие проводки…

– Да я не об этом. Под домами, кстати, ещё больше.

– Правильно, там же подвалы, – прохихикала уворачивающаяся от меня Гамелина.

И я её поцеловал…

Розовый павлин парил вокруг колонны неспешно. Оперение его стало будто бы темнее и одновременно с этим ярче. Цвет этот можно было бы назвать алым или «как тюльпан»…

Змеиные головы, все три, внимательно следили за птицей. Одна, настоящая, всё время моргала. Остальные высовывали из зелёных пастей чёрные язычки и быстро ощупывали день вокруг, сколько могли.

Девочки – Вика Веремий и Юля Бонн – быстро попрощались и побежали через площадь. Путь их отмечали вспорхнувшие голуби.

– Куда ты шла? – спросил я у Гамелиной. – Дом в другую сторону же. Ты заблудилась?

– Неважно уже, куда я шла, – сказала Аня. – Там всё равно ничего нет… А куда идёшь ты?

– Сначала домой. Потом на Узвоз, – сказал я. – Глянуть крам и цацки-пецки…^[118]

– Подходит, – одобрила план Гамелина. – Можно с тобой? Или ты сегодня гордый?

– Был уставший, – заметил я в ответ.

– Прямо с утра? – усомнилась Аня.

– С него всё особенно противным кажется, – поделился сокровенным я. – Накатывает сон…

– А что тебе, кстати, снилось?

– Покойники.

– Это к перемене погоды, – растолковала Гамелина и перевесила сумку с плеча на плечо.

– А тебе, – поинтересовался небрежно я, – что снилось? Крейсер «Аврора»?..

– Туман…

– Этот ответ плохой, – рассудительно заметил я. – Посмотри, наверное, есть другие. Как можно увидеть туман во сне? Откуда ты знаешь, что это туман?

– Я почувствовала, – сказала Аня. – Знаешь про такое?

– О чувствах? – переспросил я. – Много слышал, но не видел никогда. Вблизи.

– Правда? – спросила Гамелина и подошла ко мне близко-близко. По красному пальтецу её ползла жёлтая божья коровка…

– Частично, – ушёл от прямого ответа я и услыхал шипение.

Пришлось совсем забыть о чувствах – кроме зрения и слуха, конечно же. Павлин дозлил змей совсем, те шипели, свистели сипло, ругала его забыты ми греческими словами и пытались укусить.

– Что вам не спится? – спросил я. – Он же заблудился просто, плюньте!

В ответ змеиная голова-новодел скосила на меня глаз.

– Целовециска, – сказала голова, – замолци! Цто ты мозес снать про смей?

– Цто оцень сепелявые, – рассердился я.

– Что это ты гнусишь насморком… – поинтересовалась Гамелина и достала из сумки какую-то коробочку. – Смотри, что Юлька принесла! – Коробочка оказалась двойной и была похожа на футляр от бинокля. В одном отделении лежал бисер, в другом…

– Это стеклярус, – сказала Аня. – Юльке по каталогу удалось достать. Вернее, достали по каталогу.

– Очень кстати, – сказал я и поймал жёлтую божью коровку. Дальнейших дел было немного: заговорить насекомой зубы, посадить её на бисеринки с ладони, сжать ладонь в кулак, пошептать: «Подноте, подвоте, трете-репете», – ну, и дальше там несколько старых слов… И раскрыть кулак, чтобы выпорхнуло оттуда яркое существо и заспешило в сторону Артшколы, срочно. Вслед ему удалился павлин, весь сияющий тюльпанно-алым.

Змеи так и замерли.

– Здорово блеснуло, – сказала Гамелина, – я даже зажмурилась. Но со столбом этим, зелёным, что-то не так… Он шевелился, я видела, минуту назад шевелился.

– Да тебе показалось, – сказал на это я. – Эффект тумана, знаешь – все эти гудки во мгле. Резонанс…

– Ага и репете, – сказала Аня.

– Ты помнишь, как было раньше? – спросил я, меняя тему, опасливо поглядывая на змей. – Какой он был покоцанный. Многим казалось – упадёт…

– Раньше, – сказала Гамелина, – здесь был просто столб бетонный, с проводами. А вот когда во втором классе были – помнишь юбилей этот? Все как подурели: «Две тысячи лет, две тысячи лет!» Их же тогда вроде заново обнаружили, змей этих. Ну и ободрали бетон. Нас даже Флора на экскурсию водила, прямо сюда, когда его вскрыли, да я невнимательно слушала. Потом мне долго снились пасти их… А! Правильно! Ты же не помнишь, ты же болел! Что там у тебя было?

– Сотрясение мозга, – важно сказал я.

– И хотела бы спросить… – начала Гамелина, – но нет. Ты мне дорог даже сотрясённый…

– Потеряешь, будешь знать, – ответил я.

– Лучше про колонну, – ответила беззаботная Аня. – То есть про столб. Я знаю, ты знаешь…

– Ну… Она необычная, можно сказать – реплика. Три сплетённые змеи – копия. Когда-то стояли в Константинополе, потом одну голову отбили и украли, все думали – пропала голова. Но нет! Эту голову купил промышленник местный, наш. Меценат на сахаре. Правда, много лет спустя, почти триста. И было решено тогда воссоздать, весь столп. Конкурс устроили даже. Хотели сделать, как он был когда-то там, давно, у себя. В Византию играли. Ведь там, на месте, от него один огрызок и остался… Думали ещё треногу им на голову поставить – да не успели, война началась, Первая мировая.

– Треногу? – переспросила Аня. – Это как стул? Зачем?

– Есть мнение, что они там, в Константинополе, так и стояли – с треногой на голове. Пророческой. Раньше на ней пифия сидела, а дальше храм закрыли…

– Хорошо, что не поставили, – убеждённо сказала Гамелина. – Сам смотри – торчать у нас, с табуреткой на голове… Какой-то позор. Хоть и копия.

– Не все копия, – заметил я. – Одна – самая настоящая. Из Дельф.

– А… – сопоставила данные Гамелина. – Это та, что он купил по случаю, почти на свалке, меценат этот. В Турции. Помню, говорил кто-то…

– Я и говорил, я постоянно об этом говорю, а вы всё мимо ушей. А ты подумай: у нас, можно сказать на перекрёстке, с базаром рядом, голова стоит античная!

– Ты заносишься очень, – сказала Аня делано равнодушно. – Стоит и стоит, хорошо, что не упала. Что-то античное за тебя геометрию не сделает, например.

– Ну, – ответил я, – мало ли как, что…

– Я так и знала, – вздохнула она, – самонадеянность и хвастовство. Постоянно. А мне говорили… даже предупреждали… А всё потому, что ешь куриные сердечки, – подытожила Гамелина – От них обязательно станешь злым… Пряжа! – внезапно оживилась она. – Скажи мне, как ты думаешь, будет на Узвозе пряжа? Там выносят иногда ведь. Ты что, оглох? Куда ты все время так смотрит?.. Это ж и не очень вежливо, я ведь разговариваю с тобой – а ты глазами шаришь.

– О, – только и ответил я. – И не скажу, не знаю…

– Ну, вот! Опять, – мрачным тоном заметила Аня. – Накатило…

– Не могу тебе всё сказать, – важно заметил я. – Но смотреть тут есть на что. Короче, мне надо завязать глаза, а то я так не всё увидеть смогу, и слышу… это хуже. А ты можешь очки надеть, кстати.

– Не люблю в них ходить на улице. Особенно днём. Вижу, как на меня смотрят.

– Не бойся, смотреть станут на меня, – заметил я, и мы двинулись в сторону Артшколы и дома, порознь миновав колонну. На меня упала едва различимая тень. Я поёжился.

– Аня, – нервно сказал я, – мы обошли с двух сторон высокое… Ты же в курсе, да? Надо поздороваться заново.

– А то поссоримся, – сказала Гамелина. – «Давай вернёмся» тоже работает. Если, например, на то же самое место вернуться – вспомнишь, что забыл.

– Вроде ничего не забывал… – удивился я.

– А это? – спросила Гамелина и поцеловала меня до перерыва дыхания.

– Провалы в памяти… – просипел я.

– У тебя кровь на губе, – сказала Аня. – Теперь я знаю. Ты на вкус гемоглобин.

– Хорошо, что хоть не пшёнка.

И мы вернулись, выписав почти идеальную восьмёрку по площади, к тому месту, откуда начали – принялись обходить столп, колонну, Змей. Конечно же, противусолонь, конечно же, мы смеялись, конечно же, в глаз мне попала соринка… Минуту спустя Гамелина вдруг выпустила мою руку и вновь нас разделила сначала тень от колонны, а потом и сам Змеиный столп.

«Привет на сто лет», – сказал я положенное на той стороне. И ответа не дождался…

Я сделал шаг, другой, почти обошёл колонну снова – нашлась толь ко коробочка с бисером и стеклярусом. Аня пропала.

Вокруг было туманно, светло и тихо. Очень тихо. Слишком.

Змеиная колонна переливалась оттенками зелёного, медь ясно проступала сквозь осень, гранитный узор из брусчатки влажно блестел серым, чёрным, бордовым… Зодиак. Я выбрал свой знак, потоптался на Скорпионе, обернулся через левое плечо и пошёл к столпу. Глядя на восточную, подлинную голову.

Настоящая настоящая змея с ипподрома глянула на меня свысока. Левым глазом. Затем сказала что-то соседкам, немного насмешливо, цокая языком изо всех сил.

Я подошёл поближе и покопался в сумке… Нашёл нужное…

– Хайре! – поздоровался я. – Я, Александр из здешних, несу вам угодную жертву: вот пепел, вот сласть, вот кровь. – Ия положил обугленный кусочек медовых сот у подножия колонны. Затем уколол палец… На соты закапала кровь.

– Ссмертный, – спросила восточная голова, – сскаши, ссмертный. Это ссмея?

Возле колонны вновь кружился павлин, собравший в себя, казалось, все оттенки заката.

– Нет, – честно ответил я. – Это крылатое существо.

– Но ссхоше со ссмеёй, – прошелестела голова.

– Я бы хотел задать вопрос, даже два, – начал я.

– Ссначала расссмотрим зертву, – сказали головы почти хором. Из столба выползла, ну, словно бы стекла по нему вниз, огромная трёхголовая тень. Тщательно обнюхала подношение и… – Ссвезина! – раздалось мгновение спустя. – Сстарый мёд! – зашипела западная голова… – Сславно! – закончила тень у ног моих и соты провалились сквозь землю.

– Я бы хотел узнать ответ, – начал я…

– Тогда сспроси, – сказала тень по-гречески.

– Нужно жечь листья или попросите живую кровь? – спросил я.

– Второе, – ответили тёмные головы, и густая чёрная тьма закрутилась около столпа. В глубине упругого мрака то и дело вспыхивали зелёные, будто патина, искры…

Пришлось опять колоть палец, и я порезался.

– Пропажа твоя за двумя воротами, между низом и горою, – сказала подлинная голова.

– Нехорошее место здесь. – буркнул я, пытаясь унять кровь. – Я понимаю твой греческий. Не к добру это…

– С этой стороны понятно все, – возразила тень, тройной её голос напоминал стереоэффект. – Спрашивай ещё…

– Ни к чему, – ответил я, – ты напился моей крови и вижу я то, что видел ты недавно. К западу, к востоку и на юг. А на север ты не смотришь.

– Сславно, – прошипела тень увеселяясь, – сславный ссмертный. Смекалистый.

И тьма, чёрно-зелёная, подступила ко мне ближе, звякая бронзовой чешуёй.

– Как звали тебя в Ромайе, Семара? Не говори, знаю… просто дракон? – поинтересовался я.

– Сслушай, ссмертный, – ответила тень, – ну, ты ссабавный! Приходи в любое время, приноссси сссладкое и ссвонкую мусссыку – будем много говорить о Ромайе, о Матери Городов и колесницах.

– Обязательно приду, – сказал я. – Поздней весной. Когда ночи коротки. Принесу вино и венки. Певцов и пьяниц приводи ты. А нынче драконы спят… Апохайре тебе, змей Сегодня. – И я отправился, через весь туман, сквозь Сенку и пешеходный переход, домой.

Из тумана вышел я быстро. Город обретался, где был, а день плёлся к вечеру, и за реку летели галки. Я засмотрелся на них – и просто чудом увернулся от двойки: всё те же искры, лязг и звон хрипящий.

Дома было тепло. Слышно было, как пряники поют на кухне нечто заунывное. Оказалось, «Кукушку». Под грустные песни пряники снимали урожай – на столе Солнце и Месяц собирали землянику с листьями вместе, остальные же трудились на полу – обирали с ножек стола горох. Кошка играла с четырьмя клубочками шерсти сразу.

– Радуйтесь, создания, – сказал я им. – Впереди битва, а возможно, и две.

– Похоже, ты ранен, – заметила Сова.

– Это пустяк, все прививки сделаны, – ответил я.

– Я всё равно посмотрю, – решительно заявила Сова и клюнула меня прямо в след от укола.

– Опять отравление оливками, – рассердился я и спихнул сову на пол, к великой радости чёрной твари.

Мама купила хризантемы, поставила их у себя – и по квартире постепенно растёкся тонкий, горький и упоительный запах…

Я подумал о пленённой Гамелиной и о той, кто сделал это – и несколько внутренне вскипел. Даже больше, чем хотелось. Стало как-то скверно и немного задумчиво.

– Есть одно средство, – подумал я вслух.

– Необходимо взять посох, – явилась прямо на стол сова, – и трижды постучать. Затем вытянуть его перед собой и трижды обернуться вокруг себя против часовой стрелки, чтобы разогнать…

Я пошёл собирать оружие – выдвинул ящик в шкафу у себя в комнате и принёс его в кухню. На стол.

– Сейчас я натру парафин, – сказал я Дракондре, – а ты дыхнёшь в пробирки.

– Затем трижды обведите посохом голову, – не сдавалась Стикса. – Удар посохом о землю означает связь с землёй, следующий удар – это связь с водой, а ударяя палицей по небу, можно добиться…

– Госпитализации, – вежливо заметил я.

Я натёр свечку на тёрке, разделил полученное на три пробирки – и в каждую из них дракон осторожно подышала ясным пламенем. Одна пробирка лопнула, но две вышли что надо. Ещё я взял в сумку гвоздь, соль, немного проса, мамину фиалку в вазончике-чашке, кое-что из школьных Крошкиных подарений и пряслице в карман.

– Чтобы достойно провести церемонию окончания обряда, – вещала Стикса, уронив пенсне, – следует отправиться в места скопления туманов. Взять посох там и начертить спираль. Двойную. Обратиться к древним силам… Ты запоминаешь? Благодарить за то, что хранили и дали вернуться прежним после путешествия из мира туманов в известные пределы. Следует делать так всякий раз, возвращаясь… Как нынче.

– У тебя батарейки сели, – бесцветно заметил я. – Собираюсь идти, выручать и спасать… А ты про возвращение.

– Именно там и подвох, – невозмутимо заметила Стикса. – Возможна боль.

– И переменная облачность, – вздохнул я. – От неё бывает больно, знаешь, как вот подумаешь, что мог теплее одеться…

– Фиглярство вновь, – заметила мне сова.

– Если немного подумать, – сказал я, – то страдать не о чем. Бывает… С выдающимися людьми такое же делали – и ничего. Но да, я славлю Саван Туманов, а как же.

– А что, – задала наводящий вопрос Стиксе, – что для тебя тяжелее всего?

– Самое тяжелое – потеря надежды, – сказал я, недолго думая.

– Умница, – почти про ворковал а Сова. – Сказано: у кого есть надеж да, у того есть всё.

– Ещё говорят, что у кого нет ничего, тому и бояться нечего, – заметил я. – Впрочем, у меня мало чего имеется, но страшно… Иногда. Поэтому ждём, надеемся, верим, слыхала такое?

– Превозмогая страх, – сказала Стикса и уронила своё пенсне вновь.

– Очень кстати бывает свячёная соль, в ней много сил, – сказал я и загнал пенсне под кресло.

– К тому, кто умеет ждать, всё приходит вовремя, – заметила Стикса, значительно пушась крыльями.

– Как давно у тебя были совята? – поинтересовался я и спихнул возмущённую птицу на стул.

Всё время совиных поучений я смотрел, как Маражина, экс-рысь, что-то втолковывает Басе. Кошка слушала внимательно и даже не думала, по своему обыкновению, заснуть под разговор и сладко чавкать, всхрапывая во сне.

«Видно, учит охранять обитель», – уважительно подумал я.

А вслух сказал:

– Сова, сова – отдай своё сердце. И веди меня в бой, сражая занудством мрак…

– Нет, – ответила Стикса печально. – Нынче время верной битвы.

– Думаю так же, – сказал я. – И поэтому спрашиваю, а также хочу, прошу и требую. Готова ли ты, Стражница, идти, защищать и биться?

– Для этого я тут, – сказала Стражница, она же рысь.

– Что же, Маражина, – принял согласие я, – время в путь.

С этим я встал и выдрал у совы пук пёрышек.

– На счастье и не забудь, – сказал я возмущённой птице. – Или тебе жалко?

На улице было нежно, прохладно и зыбко. Нам предстояло идти сначала за одни ворота, потом за вторые, наУзвоз.

Всю дорогу над нами кружил павлин. Прекрасного цвета поздней рябины и весёлый, как рассвет.

Слева от нас гудела улица – Старая дорога. Ещё левее, над склоном холма, время от времени проглядывала изнанка давно исчезнувшей стены – земляная насыпь и, словно вырастающие из неё, гигантские колоды, сперва просмолённые, затем белёные неоднократно, все в пятнах и потёках, то пробивались сквозь туман, то исчезали снова, уступая место доходным домам с лукавыми маскаронами на стенах. Мы шли к первым воротам. Градским. Осень спускалась, в котле туманов подоспело время…

– Расскажи мне о себе, – попросил я Маражину. – Идти недалеко, место известное, но всё же битва предстоит, и не отвертишься. Давай отгоним разговором злые мысли.

– Я стражница, – ответила Маражина, – жила близ моря. Ещё я внучка палача.

– О, – оживился я. – Ты сведуща в исцелениях?

– И в смертельных ранах, – скромно отозвалась она. – Но поскольку… Если кратко, то девушка и юноша…

– Плохое начало, – сказал я. – Банальное.

– Он был горяч, в меру отважен и уехал за море, – мечтательно сказала Маражина, – искать судьбу. Его судьба была умереть молодым. Да. Он вернулся, он привёл данов^[119] на священный остров. Там, Майстер, ты же должен понять, был храм… Богатый… Ведь к острову стремились знать судьбу. Даны, они… они, оказалось, совсем не боятся священных рощ, это была их ошибка…

– Первая и последняя, – заметил я.

– Девушка эта… ну, она охраняла храм, в числе прочих… и…

– Сама и убила, – сказал я.

– Многих, – согласилась Стражница. – У павшего предателя была очень сведущая мать, – продолжила Маражина. – Она добилась морской могилы для него, а это означает… Ну – в лодке и в доспехах… И вот та самая девушка, стражница, она была опечалена таким исходом любви, и сердце её было опустошено. И клинок свой, тёмный меч, она считала запятнанным – и она тоже пошла на эти похороны у моря. Смотреть, как данов жгут вместе с лодией их… И мать юноши, та жрица, дала ей снадобье в поминальном питье… Чтобы горе не жгло, лишь тлело, да. Так, майстер, я и проснулась в море, рядом с убитым… А потом на нас спустился туман… И…

– Он ожил, да? И говорил с тобой?

– Живым его назвать было нельзя, – сказала Маражина… – Он жаловался мне… на меня, показал рану. жаловался на холод в теле, быстро потерял память, хотел убивать, не узнавал. И… и я сожгла… Сожгла лодку. Вот. Теперь я здесь.

Павлин над нами сделал круг – мы подошли к первым воротам, на перекрёсток. Туман сгустился вокруг нас до вязкости.

– Нам надо перепросить, – сказал я Маражине. – Думай, будто ты безоружна… и вклякни. Всё же святая святых…

Дальше я разломил взятую с собой из дома булочку и положил на землю. Пришлось волхвовать, здесь такое любят. Я окропил хлеб мёдом и сбрызнул его вином. Павлин явился тут же…

– Охоронцю брами iмли, – сказал я. – Йду по своє – кохане й забране. Маю требу, даю жертву: солодке, спечене, салоне – най не охолоне. Шкipa, пiр’я, та луска, кiготь, мix та кiстка – ззовнi рiзнi, нутром вipрнi. Ti, що тут, тi, що там, тi що понад кружляють – хай нас не лишають. Введiть у браму. Прошу, хочу, вымогаю. Амен^[120].

В тумане раздался грохот, затем скрип. Врата открылись. Мы прошли перекрёсток. Под ногами у нас гудели доски. Павлин, светящийся земляничным цветом, мягко трепыхался над нашими головами.

– Не смотри особенно по сторонам, – сказал я Маражине, – мы глубоко очень. Такое уж тут место… в любое время.

Вокруг нас туман залегал почти ощутимыми пластами, справа и слева громоздились заборы, чуть дальше улица стала шире, её украшали массивные невысокие, в два-три этажа, фахверковые здания. Где-то гудела ярмарка, слышно было, как спорят люди, кричат бирючи, кто-то дудит в рог; и над всем этим гудел известный колокол и пели печальную песню серые гуси…

– Слева божница, – заметила Маражина, – большая! А здесь есть ворота?

– Ниже, – ответил я, – надо спуститься ниже. Там будут вторые ворота… Я видел Перекрестие и Узвоз, а это за воротами вниз.

Через несколько шагов, протолкавшись сквозь неуёмное и призрачное торговище, мы явились к следующим воротам. Ко второй браме, выходу на Узвоз.

– Три гемiни: шана, шана, шана^[121], – сказал я и поклонился. Волхвовать пришлось вновь. Павлин, весь раскрасневшийся и рдеющий, подобрался и вовсе близко – смотрел, казалось, в рот мне.

Я поклонился, коснулся земли перед воротами и сказал: «Стою твёрдо». Потом протянул руки с зерном в стороны: «Вода навкруги»^[122], – сказал я. И высыпал зерно…

Поднял руки над головой и сказал: «Небо вгорi»^[123].

Маражина и павлин смотрели на меня во все глаза. Я достал из кармана фляжку с вином, положил туда горсть земли из-под ног, приложил склянку к сердцу – подержал, отнял и плеснул перед собой, говоря: «Пiзнав три царства-верства. Йтиму далi»^[124].

Ворота открылись, и дорога пошла вниз, ещё ниже, устремилась круто, повернула – и дошла почти до перекрёстка, известного мне… Вслед ей устремились и мы, а павлин остался…

Под ногами явились кривые, почти неотёсанные булыги, потом ровные камушки, жёлтый кирпич и, наконец, асфальт – и снова булыги, а затем доски. Туман рассеялся. У меня сразу перестала кружиться голова.

У поворота, чуть ниже Перекрестия, наискось от кривого осокора – как и виделось змеям, – сидела Погибель, Несчастье и Злая Обида – все три в одном обличии. Потворы из-под Горы. А с ней вместе Аня Гамелина – ровно напротив, с пряжей на руках. С чёрным мотком враспялку.

– Я оце гадала coбi, – вещала Потвора и сматывала клубок. – Недарма ж у гарбуза увесь вид такий гарячий, от недарма! Буває, що не втримаюся, вгризу сире. Такий смак. Журбу одганя, що казати…^[125]

– Читала, що десь йде на теплi салати, – несколько медленнее, чем обычно, говорила Аня. – Та сама не робила^[126].

Черная ниточка скользила вдоль ее рук и рукавов пальто, словно змейка, оставляя дымный след.

– Ну, то таке, – врозумляла Потвора. – Гарбуя – це не салат! Вон каша, ще суп, можна на деруни, але виходить вже грубе.

– Треба тоненько потерти, такими… як соломка, щоб було. Дати трохи олiйки, спецiї – и у пiчку.

– Якi спецiї даєш? – спрашивала Потвора, мерно скручивая клубочек.

– В мене папрiка солодка, ну, оце хмелi-сунелi тi. А ще добре дати помiдорiв таких посзчених дрiбно-дрiбно, може навiть мнятих. Ну, и бринза…

– Бринза скрiзь добре йде, – соглашалась Потвора. – ще маєш супу мого спробувати… Такий суп з гарбузiв, такий суп варю, нема де брятися богато кому. Це харамага! До його добре йдутъ гриби…^[127]

Я начал с простого – кинул в них соль. Свячёную. Потвора поёжа-лась. Аня повернула ко мне голову, глядя незряче.

Пришлось обращаться к пламени, очень быстро. Рисовать крчг, лить воск, мазать смесь горючую, поджигать и говорить, говорить, говорить… Старые слова, – иногда они одни спасение… Еше свячёная соль, по вкусу.

– Гад, гад, земля горить, тебе спалить, i я горю – тебе спалю! – сказал я и поджёг пропитанную керосином землю в вагончике. бедные фиалки так и заполыхали. Потвора поджала губы.

– Гад, гад, вода горить, тебе спалить, i я горю – тебе спалю! – Трюк с водой был самым простым, спасибо Крошке…

– Гад, гад, камiнь горишь, тебе спалить, i я горю – тебе спалю.^[128]

И я вылил парафин прямо на камни. Произошла вспышка, эффектная. Потвора отвернулась от света и явно скукожилась, поперёк себя меньше. Каждая тень вокруг нас вдруг стала галкой, и, теряя перья, заполошенные птицы кинулись прочь.

Я подошёл вплотную к потере и взял Аню за плечо. Встать Гаммелина не смогла – словно её что-то удерживало, например, моток чёрной шерсти на запястьях.

– Отойди на шаг, майстер, – сказала Маражина и замахнулась мечом…

– Нет… – едва успел я. – Погоди… Сейчас, – сказал я стражнице, – всё надо будет сделать очень быстро. Я вылью вторую порцию, оно пыхнет, но ты не смотри на огонь и на меня не смотри тоже – ищи! тень от нити… Ведь моток и клубок что-то соединяет, похоже на нить скрытую, тень. Как только увидишь – руби!

– О, это по мне, – сказала Маражина. И занесла клинок.

Я достал из гамелинского футляра вторую пробирку с парафином, открыл пробку и выплеснул содержимое под ноги Потворе… Бахнуло и вспыхнуло. Потвора скривилась, сотни клубочков устремились вниз по Узвозу, подозрительно попискивая и являя то огромные ороговевшие хвосты, то маленькие гаденькие пятки.

– Ага, – ровно сказала Маражина и рубанула мечом, целясь по чему-то едва видимому. Попала. Нить явилась, затрещала, пошла искрами: сначала синими, потом фиолетовыми, дальше чёрно-красными, – и пропала с дымом. Гамелина закашлялась со всхлипом, словно в грудь её ударили.

Я схватил Аню, кашляющую гулко, за руку – и мы даже успели сделать несколько шагов по Узвозу. Вверх…

Потвора мелочиться не стала и швырнула мне в спину свой клубок, молча… И если бы не стражница Маражина с мечом – было бы мне плохо надолго, возможно, и навсегда… Клубок от столкновения с клинком разлетелся в жирные брызги, похожие на части пиявок, – некоторые продолжили извиваться, конвульсивно. Пару мне удалось растоптать…

– Не помню ничего совершенно, – заторможенно сказала Гамелина. – Шла после школы в галантерейку за шерстью, заметила моток на земле – нагнулась взять – и вот… Это Узвоз? Наш?

– Как тебе сказать, – ответил я прислушиваясь, – мы как в чужом саду…

Дальше вновь пришлось метать бисер. Круг получился неровным, зато разросся и заплёлся скоро. Через минуту я, экс-рысь и Гамелина оказались в чём-то, похожем на шалаш, только прозрачном, почти – я вырастил его из стеклянных зёрен и праха фиалок.

И ещё свячёная соль – нельзя о таком забывать.

Потвора похмыкала, глядя на яростные ошметки пряжи. Встала.

– Не кликала тебе^[129], – сказала Потвора строго.

Небо над нами значительно потемнело…

– Я давня й донийi не друга, кажу i наказую… Коли вже ти розплющиш очi, дурбецало? – продолжила она и поправила платок.

– Завжди так ходжу, як не сплю, – ответил я.

– Ну, тoдi круть-верть, а виходить смерть, – сказала Потвора.

– Вже вийшла, – ответил я. – Втiикайте, вроки…^[130]

Над Перехрестием совсем стемнело. Из аккуратного чёрного облака, что цеплялось за крыши брюхом, градом посыпались на нас какие-то свёртки. Все они оказались мотанками: назойливыми, когтистыми и острозубыми.

– Щоб знав, – самодовольно высказалась Потвора и сложила руки под животом. Пришлось заняться нелюбимым делом – действовать быстро. Я высыпал остатки бисера вокруг себя и Ани. К тому же – нечаянная радость – в сумке отыскался мак-видюк. Сдача с Зильничей.

– Очень даже славно, очень хорошо, – сказал я и запустил маком в Потвору. Её облепило с головы до ног.

В ответ Потвора махнула рукавами и выпустила из них петухов: больших, чёрных, количеством два. Те принялись клевать маки немало преуспели. Мотанки всем скопом наткнулись на бисерную сеть и затрепыхались яростно. Некоторые из них зацепились клыками за бисерины и пытались вырваться. Раздавались шипение и треск.

– Мы предупреждали тебя, майстер, – начала Маражина мрачно – Я… Мы делали, что могли, но за ней… За ней рука! – Тут из сети вырвалась мотанка, раскрыла зубатую пасть и зашипела на Стражницу. – Нет, сила! Сильная рука… – с нажимом сказала Маражина. – Посильнее тебя.

И рубанула наотмашь. Две мотанки, проникшие сквозь сеть, рассыпались в пыль и иглы.

– Она ведь только на посылках! – снова крикнула Маражина. Тут на нее налетел целый рой куколок, и Стражница принялась рубить и колоть.

Потвора тем временем почти избавилась от мака. Вооружила петухов бронзовыми клювами и шпорами и указала им на бисер. Когуты ринулись в бой, сеть затрепетала. Впереди меня внезапно оказалась Гамелина и запустила в петуха горстью чего-то аппетитного. Тот моментально потерял интерес к происходящему и принялся клевать, торопливо и жадно растопыривая крылья. Второй петух заклекотал, глянул одним, потом вторым лютым глазом и насел на добычу собрата.

– Зерно, – прокомментировала Гамелина. – Всё тот же бисер.

В смысле, стеклярус мой…

Петухи закончили с подделкой, и Аня кинула им ещё. Петухи продолжили истребление зёрен, пока не сошлись нос к носу. Тут птичьи нервы не выдержали, петухи запрыгали, вздыбили перья на шеях, поскребли когтями камни, высекая искры, раздули гребни и…