Текст книги "Дни яблок"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Всю дорогу Гамелина смотрела мне под руку – близоруко и презрительно.

– Это что? – наконец не выдержала она и нацепила очки. – Снежинка? Звезда? А носик зачем?

– Это ёжик, – уточнил я.

– На инфузорию похоже, – подметила зоркая Гамелина. – А вот это, почему мышь с крыльями? Летучая, да? А с ушами у неё что? Завяли?

– Ты, Гамелина, не художник совсем, просто пекарь без фантазии, – предположил я. – Это же сова.

– Вылитая мышь, – не сдалась Аня, – сердитая к тому же. Разве совы сердятся?

– Нет, только мыши, – ответил я. – Когда выпьют.

– А вот эта змея горбатая, с лапками… или это ящерка? Чего её так скорчило, ей плохо?

– Это дракон вообще-то.

– Я их не так себе представляла, – отозвалась Аня. – Гораздо больше, крылышки чтобы… А тут понятно, – обрадовалась она, – это листик. Скучненький только. Похоже на папоротник.

– Я вижу это как ёлочку, – отозвался я печально.

– Я, конечно, не против насекомых, но жучок тебе удался, такой лапка. А вот моль сильно толстая, – прожурчала Гамелина.

– Всё съестся, – рассердился я. – И потом, это бабочка и божик, в смысле коровка божья!

– Я же говорила – жучок, – сказала педантка Гамелина. – Мне что моль, что бабочка… Могу сказать: месяц получился, почти как из формочек. А паук очень круглый.

– Где ты увидела паука? – злобно поинтересовался я. – Ткни пальцем.

– Фу, как некультурно, – пискнула Аня. – Ну, вот же он, рядом с месяцем. Ножки, конечно, кривые, но может, спекутся и похорошеют.

– Это солнышко, – решительно сказал я, – и никакие это не ножки, а лучики…

– Да? – отозвалась Аня. – Ну, значит, я перепутала, будет солнце-паук, что-то необычное, новые формы. – И она хихикнула.

– Критиковать, Гамелина, это легко… – мстительно заметил я.

– А я разве критикую? – радостно отозвалась Аня. – Я же должна знать, кого именно стану есть. Вот свинюка как живая. Это копилка?

– Это как бы вепрь, – сердито ответил я.

– Ну, хорошо, кабан, – подытожила Аня. – Иклан. Удачный. Одобряю. А остальное монстры. Что это за жираф крылатый?

– Гусик, – сказал я нежно.

– Хм… – откликнулась Аня. – Значит, птичка, да? Типа лебедь? А так и не скажешь – по виду птеродактиль скорее.

– Не нравится – не ешь, – ответил я сурово.

– Нет-нет! Мне нравится всё, что ты! Ведь ты работал, а я смотрела, – заметила Гамелина. – Я только против мутаций, вот скажи – зачем рыбе ножки, а волку рога?

– Думал, может, она из воды выходить будет, – отозвался я, – Луна там, весна, соловьи. Сирень нюхать.

– Так вылепил бы жабу, они действительно лезут куда угодно, – отозвалась рассудительная Аня. – А то рыба с ногами, это неестественно.

– Жаба с сиренью – это тоже вне логики, – уточнил я. – И, кстати, это не волк, а очень даже рысь…

– Тогда короткий хвост и кисточки, – поправила фигурку Аня. – Вот так!

– Лучше бы ты и дальше критиковала, – сказал я. – Посмотри теперь на его уши, это же заяц. Хищный притом.

– Ладно, – сказала Аня, словно решила что-то важное. – Будем работать с тем, что есть. Давай мне монстров. И насчёт рыси, так и ничего страшного: главное – не волк рогатый. Всё, не спорь. Я думаю.

Гамелина развернула на столе лист пергамента и сосредоточенно соскребла с него что-то, не видимое глазу. Несколько раз поправила лист, подогнула краешек. Я измаялся. Духовка раскалилась.

Аня примерилась и расстелила вощёный лист прямо на противень, затем макнула пальцы в муку и, оставляя в воздухе и на столе белую пыльцу, прытко переложила пряники на лист. Дракон оказался в центре.

– Ты подстелила бумагу, чтобы горело лучше, да? Может быть, просто сожжём их? Например, в тазике? – уточнил я.

– Тетрадь свою по физике сожги в тазике, – торжественно ответила Гамелина. – А эта бумага – специальная, она в духовке не горит, сырость впитывает от теста, помогает… Да что объяснять – тебе всё только ха-ха… Ты же не печёшь.

– Зато я самостоятельно делаю пряники, без формы, – возразил я. – И если бы не я, ты бы напекла квадратики унылые.

– Унылые? – окрысилась Гамелина. – Между прочим, я много чего изменила в рецепте: там молотый изюм есть, например. Имбирь ещё, и вообще – квадратики не унылые, много ты понимаешь! Овсяное, вон, просто кружочек, и ничего – едят. Вот про «без формы» – это правда: ёж слишком большой, а дракон мелкий. Кроме того, рыба с ножками – это нелепо, я считаю… похоже на бегемота. Отпусти…

Я не послушался.

– Хорошо, ладно, – уступила Гамелина, чуть покривлявшись. – Надо же закончить с одним, потом уже… в смысле – поставить пряники, потом будут свободные четверть часа где-то. А они за это время обычно вырастают, в смысле, больше становятся, и потом запахнут так… – она подумала и добавила серьёзно: – Празднично.

Она присела у плиты и открыла духовку: коса снова выскользнула из заколки и тихонько сползла ей на спину.

– Передай мне противень, – отвлечённо попросила Гамелина и передёрнула плечами. Волнующе.

– А у нас крестят… ну, выпечку в смысле, перед тем, как в духовку. Вы разве нет? – спросил я, наблюдая, как пряники следуют в печь.

Гамелина оглянулась и посмотрела на меня через плечо, снизу-вверх, злобно.

– Ты сейчас сам понял, что спросил? – недобро поинтересовалась она. – Лично я – нет.

– Да я поинтересовался просто… – отозвался я. – Чего зыркаешь пумой?

– Я не зыркаю, а пеку, – самодовольно ответила Аня и закрыла духовку. – Сейчас понемножку глазурью займусь, – я протянул ей руку, и она встала. – Ну так вот, я занимаюсь украшением, глазурью в смысле, – продолжила Аня. – А ты следи за плитой, за низом, ну, чтобы не потемнел, хотя стекло ваше, конечно, грязноватое…

Я опять её не послушался, и время снова пошло быстрее…

– Я всегда добавляю в глазурь лимон… Для вида… – сказала Аня. После ускорения времени она запыхалась и выглядела рассеянной. Последний раз я видел её такой, когда она утопила очки на озерце в Пуще – видите ли, высматривала кувшинку, чтобы сделать ожерелье. Я так скажу – пиявки в этом болоте были мстительные…

– Лимон… – повторила Аня и зачем-то понюхала воздух. – Выжать, большой, а ещё ваниль, ну, там пудра ещё, сахарная… от этого такой свежий цвет, вот белок, он… он… Кстати, попробуй – не кисло? Да не бойся, не укусит она…

Тут рука у неё дрогнула, и Гамелина заляпала глазурью стол.

– Блин, сосредоточиться не могу. Не смотри на меня, а то порежу руку ложкой. Смотри лучше на пряники, последи за ними, а то пересушим – потом не отлепишь. Займись чем-нибудь.

Что мне оставалось делать? Ведь она сама попросила и после возни с глазурью так приятно пахла: лимонами, праздником, неомрачённым прошлым…

Время опять пошло быстрее, спотыкаясь в лабиринте, свернувшись в самую тёмную из воронок, переплетая судьбы. Ветер стукнул в нашу форточку, вечно он вмешивается…

Где-нибудь, на самом дне подобных омутов, тот же ветер играет флюгером башенки, а под скатом крыши тарахтит прялка, кружится вечное веретено, и просто одетая женщина просит любопытную девицу: «Возьми его, дочка. Не бойся, если кровь капнет на нить – это жизнь. Она неотвратима».

– А если они не отлипнут? – спросил я, удерживая вырывающуюся Гамелину.

– Остынут и сами собой отклеятся. Пару минут подождём, – раздумчиво сказала Аня, всё-таки вывернулась из рук моих, присела у плиты и зачем-то постучала по стеклу ногтём. – Пока они тёплые, их можно украшать, – мечтательно добавила она.

– У меня есть старые бусики Тинкины, из ракушек, – отозвался я. – И бисер.

– Что ты морозишься вечно, – сказала Гамелина, – себя иди укрась ракушками. На пряники идёт съедобное что-нибудь: арахис там или орех молотый. Можно мак взять. А у нас глазурь ванильная пойдёт, если ты не всю сожрал… Я всё слышала: ты не столько мешал, сколько чавкал. Ага, ну, её должно было быть больше, конечно… Ну, возьми ту, что есть и размажь её, пусти, размажь хорошенько… по прянику, по каждому. Всё, я чувствую, что уже всё. Пусти. Доставай. Вот тебе прихватка. Так, осторожнее, а в чём это у вас духовка? Вы моете её? Ты знаешь, что хранить там посуду нельзя – печка может рассердиться, в смысле – огонь… Боже мой, что это?!

– Погорельцы, – ответил я. Выпечка промолчала…

Степень горелости пряников разнилась. Про большинство из них можно было сказать «чернобровые», Луна, как и положено светилу ночному, была бледнее остальных, дракон и ёжик за время пребывания в духовке стали лидерами в номинации «уголёк».

По Ане было видно, что она расстроилась, сильно. Даже рассердилась, будто она и есть печка, в смысле – огонь.

– Никогда такого не было! Ни разу. У меня ещё в жизни не пригорел ни один, а тут сразу четыре… даже пять! У вас неправильная духовка! – вынесла жестокий вердикт Гамелина.

– И газ неправильный, – развеселился я. – Сердитый как ты вот. А насчёт правильного… ведь заклинание ты сказала? – и я облизал ложку.

– Нет, – несколько растерянно ответила Аня. – А надо было? Скажи ты…

– Точно этого хочешь? – шепнул я.

– Разве только этого… – туманно ответила Гамелина. – Но и этого тоже, очень. Давай!

И она тщательно оттёрла кусочек теста со стола, платочком.

Я размазал остатки глазури по последней фигурке и возвестил:

– Мох, горох и бересклет,

Дуб, вода и пламя,

Бирюза, зефир, паштет,

Баночка с клопами…

– Дурак! – обиженно процедила Аня. – Я ведь серьёзно, а ты «баночка с клопами»… Ну разве это заклинание? И бирюза, это ведь несчастный камень.

– Не несчастный, а несчастливый…

– Кто?

– Не кто, а что – бирюза, знак несчастливой любви…

– Всё равно несерьёзно, какие-то клопы…

– Где начинается моя серьёзность – уже забыл, – сказал я и обнял надутую Гамелину. – Но раз ты так упрашиваешь… хорошо. Только потом не бойся.

И я сказал их – те слова, что старше остальных, слова, что хорошо запомнила красная глина – прах, ставший плотью…　Любой прах нынче узнаёт их, в любом из наречий.

– Не словом, не умением, не знанием – лишь вечносвятым. Плоть к плоти, кровь за кровь, из света – дух. Vita vitra vit… Порог и замок.

Ничего не произошло. Сначала. Потом всё будто бы выцвело на долю секунды. Краткое мгновение. Миг. Сделалось плоским, пустым, неживым… Потом медленно наполнилось светом: возродилось, проснулось и отозвалось. Как зерно. Навстречу зовущему.

– Жизнь моя полна в тебе, – сказал я, и в недрах нашей кухни что-то громыхнуло. Хотя, возможно, шумели наверху, на крыше…

Гамелина осталась бестрепетной и не вздрогнула даже.

– Теперь надо дать им дыханье, речь и сердце, – довольно сказал я. – Это почти невозможно, но я попытаюсь…

– Им будет больно? – поинтересовалась Аня.

– Нет, – удивился я, – наверное, будет больно мне, немножко.

– Значит, потерпишь, – сказала она. – Жду.

XIV

Омега последняя – и в ней, словно в зерне, есть всё. Всё, скрытое в четырёх землях: скудном песке, щедрой ниве, камнях и в красной глине – первой воспринявшей Дух. Всё, что осталось от альфы, вечно первой, знака небес, начала.

После заклинаний следует ставить омегу – ибо слово крепко, сказано и услышано, три свидетеля тому – колесо, коса и крест…

– Зачем ты оплевал мою выпечку? – спросила Гамелина. – Это обязательно надо было делать?

– Ты вроде собиралась ждать? – отозвался я. – Вот и жди.

– Просто жлоб какой-то, – бесцветно заметила Гамелина – Как теперь есть её – всю обслю…

Она осеклась и прижала пальцы ко рту.

– Что-то сдвинулось, – недоверчиво произнесла Аня. – Я отчётливо видела. Это ты стол трясёшь, да?

– Это мозги мои сейчас сдвинутся, – буркнул я. – От вопросов твоих. Сказал же, потерпи…

– Неправда, про потерпи говорила я, а ты…

Гамелинское изобличение неправдивого меня прервала сова. Пряничная сова, лежащая с краю стола – бывшая на противне сбоку припёку, честно говоря, оттого и мало пригоревшая.

– Глаза… – сказала сова. – Кто дал мне глаза? Это ведь изюм! – Голос у неё был неглубокий и, скорее, в нос – если так можно сказать про сову, тем более про пряник.

– Ииии… – тоненько вывела Аня и попятилась.

– Я на твоём месте не возникала бы, – сказали скрипуче с другого края стола – у меня вот только один глаз и две ноги, и я не возникаю.

– Две ноги, – откликнулась сова, – всегда лучше, чем одна, против чего тут возникать?

– Почти всё верно в твоих словах, – отозвался скрипучий голос, тут не о чем было бы спорить. Но я же рыба…

И с края, противоположного сове, привстала маленькая фигурка – точно такой же пряник, с глазурью, изюмным глазком и полосками, призванными символизировать чешую – рыба, просто рыба, только с двумя ножками там, где у обычных рыб нижний плавник…

– Я сейчас просто сойду с ума, – мрачно и хрипло сказала Гамелина. – Может, это просто глюки? Угар от вашей духовки? Такое бывает, я читала. Вы тут ртуть не разливали?

– Нет, недавно упустили молоко, – добродушно ответил я. – Но тут так всегда. Ты привыкнешь… Может быть.

– Я даже не знаю… – не удержалась Аня. И прокололась второй раз. – Это не больно?

– Страшно интересно, – ответил я. – Плюс постоянная практика и нервы.

– Мне нервы нельзя, у меня зрение, – пробормотала медицински малограмотная Гамелина.

– А ты зажмурься, – посоветовал я. – Так всегда лучше видно.

Аня послушно поморгала. Бася из своего гнёздышка повторила её мимику в точности.

– С чего ты взял, что тебе можно таким заниматься? – пробурчал некто со стола и пошевелился вновь. – У тебя есть опыт, знание или разрешение хоть?

Дерзкий пряник был действительно больше всего похож на звезду: сердитый глазик, острое ушко, три крошечные лапки, – а ведь задуман был как ёжик.

– Это ты мне? – спросил я сурово и хихикнул; трудно удержаться от смеха, выслушивая дерзости от пряничных ежей.

– Нет, конечно же, – профыркал ёжик. – Спросил у ясеня.

– Вот пусть он тебе и отвечает, – резонно заключил я. – Из перечисленного тобою у меня есть только «хоть» – привык обходиться малым.

– Я безобразна, я ничтожна, гныыыы… – взвыл пряник, располагающийся в центре и символизирующий, по моему мнению, дракона. – За что?! За что? – драматично пискнул пряник. – Мне это, вот так? Оо – ооо – гныыы…

– Ну, – миролюбиво заметил я, – все не так плохо. Ты же дракон, и похоже, что девочка…

– Я подгоревший карлик! – провсхлипывал дракон и попробовал затрепетать миниатюрными крылышками. – Драконов-червяков не бывает, гныыыы…

– Ну, надо же с кого-то начать, – буркнул я. И прокашлялся. – Внимание! – начал я довольно громко. – Хватит придуриваться! Все немедленно встали и обозначились!

– А можно я сяду? – задумчиво сказала Гамелина. – Или выйду?

– После звонка, – мстительно ответил я.

На столе раздался шорох. Потом шипение.

– Ты опять наступил мне на лапу… – сказал кто-то сердитым голосом.

– Надо было сделать их карамельными, – пробормотала Аня. – Рецепт простой, очень: восемь ложек сахара столовых, воды четыре ложки, ну, и уксуса туда же ложечку, чтобы кислинка… Потом на большой огонь, пусть покоричневеет и тягучее станет.

К краю стола подошли Луна, Солнышко и Божик. Вид у пряников был внимательный; можно сказать, они были в шаге от конспектирования.

Гамелина впилась мне в руку и продолжила, несколько монотонно.

– Хорошо добавлять сироп, вишнёвый, например – тогда красноватые… они. А Майка, она зелёное любит – зе… зелёнку капает, вот.

Тут к первой группе присоединились горизонтальные пряники, немного напоминающие бронтозавров: Рысь, Рыба и Вепрь. Вся троица приковыляла к краю, потопталась и уставилась на Аню хмуро.

– Форму сначала надо смазать… масличком. Ещё прищепки нужны, можно взять деревянные. Скрепить это всё… – не сдавалась Гамелина.

Почти неслышно подошли Гусь, Мотылёк и Ёлочка.

– Потом надо так точно в формочку, в отверстие, тоненькой струйкой, массу эту влить… карамельную массу и… и… и… воткнуть, – продолжила Аня и нервно оглянулась на меня…

– Что? – поинтересовался я. – Что воткнуть?

– Спичку, – ответила Аня и взялась переплетать кончик косы. – И… и, чтобы они стали леденцами, ну, застыли, чтобы – надо формочки положить в холодную воду. Несколько минут – и всё.

– Какой-то вудуизм и хилерство. Всё это.

– Когда всё готово – это леденцы, – заметила Гамелина и присмотрелась к пряникам. – Ужас просто что такое…

К шеренге пряников присоединились Ёж, Дракон и Сова, выглядящая надменно.

– Не только ужас, но и безобразие, – отчётливо произнесла Сова. – Что вы устроили тут?

– Это не я, – предательски заявила Гамелина. – Я собиралась печь пряники, ко дню рождения, им… им… имбирные, – закончила она. – Только пряники, без фокусов.

– Ясно, – ответила сова и высмотрелась строго на меня. – Ну а ты что скажешь?

– Могу прочесть заклятие наоборот – и вы рассыпетесь, – незлобиво сказал я. – Или просто съесть вас.

– Не надо! – пискнул мотылёк хрипловатым сопрано. – Наверное, в нас есть польза, хоть какая-то…

– Только имбирь, мука и патока, – ответил я. Что-то тревожное мелькнуло у края сознания, что-то неуловимое, словно подзабытый мотив. Или невыразительная внешность. – Сложу вас в коробку пока что, – продолжил я. – Возможно, съем позже. Головы пооткусываю хотя бы.

– Какой скучный, – сказала Гамелина. – Скажи ещё: «Ноги переломаю!»

– Ты тоже не комедия, – строго заметила ей Сова. Гамелина растерялась и посмотрела на меня немного беспомощно.

– Тебе откушу лапки, – сказал я Сове.

– И пожалеешь, – удостоила меня ответом та.

– Я так и думал, что ты – отрава, – радостно отозвался я.

– Мои пряники – никакая не отрава, – вскинулась Аня. – Просто у тебя тут что-то с чем-то… У меня нет слов… Всё!

Я достал корзину. Старую такую – при желании её можно было бы принять за плетёный чемоданчик без ручки. Когда-то мама держала в ней сушку.

– Забирайтесь, сидите тихо, – сказал я выпечке и наклонил борт их ковчега на стол. – Будет время, займусь вами… вафельки.

– Мы создания! – гневно ответил Ёж. – Будешь обижать нас, мы… мы…

– Вижу, что не отходы, – добрым голосом сказал я ему. – Начнёте возникать – отдам хищнику. Видите зверюгу в кресле? Просто ночь и рысь! Только маленькая.

Пряники издали что-то вроде коллективного вздоха и полезли в корзину.

– Надо сложить посуду, – сказала Аня после того, как я вынес свежеиспеченных гомункулов на шкаф. – Но сначала вымыть…

Она обвела кухню близоруким взглядом. Прищурилась. Надела очки.

– Вот, – обрадовалась Гамелина. – Вот. Его! И ложечку.

Бася укрылась под креслом.

Мы тщательно мыли поднос, раза три, с разных сторон. Аня не убирала руки, когда наши пальцы сталкивались, почти не проверила результат помывки. Потом поручила мне протереть ложечку…

– Я, – сказала Гамелина. – Мне… – Она прикусила ноготь на большом пальце, потом убрала руку ото рта и начала расплетать косу. – Мне тут раз пришлось разобрать шкафы на кухне. Вот. Ну, я всё перебрала, перетрясла, кое-что выкинула, вытерла пыль и нашла пакетик с луковицами.

– Тоже как-то раз нашёл луковицу, за шкафом, – встрял я. – Она была такая бледная вся. Но с корнями. Видно, сначала на что-то надеялась, потом засохла…

Аня отодвинула посудки, поднос, стул и подошла ко мне вплотную.

– Это не просто лук был, а луковицы…

– Как мышь и мышца? – осведомился я.

– По-другому, – ленивым голосом заметила Аня. – Это крокусы были, совсем, правда усохшие, и гиацинты ещё, луковки их, они такие милые. Я сначала хотела выбросить, потом передумала, положила на ночь в миску с водой. Узнать, живые ли, ну, чтобы не совсем бесполезно. И вспомнила: мама, вот… у неё были луковицы гладиолусов: красивые, красные и жёлтые, похоже на маленькие тыквы. Нарядные такие. Очень волшебно. Я так и не смогла вспомнить, замачивала она их в воде или нет. Кажется, да, но не уверена. Так остро вспомнила: в мае как-то, холодно же бывает, а уже не топят, на кухне мы… я сижу на полу, и сыро почему-то, пахнет сыростью, мама разбирает вещи какие-то, а я рассматриваю их… в коробочках. Там эти гладиолусы спят, луковички, а я их рассматриваю. А они такие необычные – как карета одна была, другая на замок похожа была, третья прямо, как монстр. Волшебно.

– Люблю, когда волшебно, – отозвался я хрипло. – И когда монстр. Это не скучно.

– Не скучно, – согласилась Аня, – ты вот это устроил мне, с пряниками… я даже чуть не рассердилась. Выпечку перепортил, саму напутал, но потом я поняла, ведь это волшебно…

– Старался, – скромно заметил я. – Как монстр.

– Я так и подумала, – перешла на шёпот Гамелина. – Развяжи мне тесёмки на фартуке… – попросила она, и пока я возился с завязками, закинула руки мне на шею.

– Даник, – сказала Аня, совсем шёпотом и в ухо. – Сколько у нас есть времени?

– Немного, – ответил я.

И оставшееся время вновь ускорилось вокруг нас воронкой, было прекрасным, щедрым, терпеливым и прохладным – как осень. – Немного, – повторил я, и мы сделали шажок в сторону моей комнаты, так и не расплетясь, потом второй, третий – я слышал, как бьётся Анино сердце.

– Как будто танец, – прошептала Гамелина. – Ты умеешь танцевать?

– Немного, – опять ответил я и взял её на руки.

Дверь в комнату пришлось закрывать ногой, по дороге я своротил на пол стул, а когда швырялся своей и гамелинской одеждой – стакан с ручками со стола.

– Будет беспорядок, – сказала Аня и уставилась на меня прозрачно. – Это даже хорошо. Будет хорошо – правда, Даник?

– Да, и довольно долго, – сказал я сухими губами. – Хочу, но не предвижу…

– Это простые желания, – почти простонала Аня. – Легко исполнить… Ахх…

И время, что так неторопливо вело нас, отдалилось совсем. Не звала меня река, и серые птицы голосили в небывалом небе не по мне. Простые желания – беспечальная свора коротких вздохов и скорых искр заполнила собою меня, пространство, память, всё…

– Я так поняла, что буду на дне рождения кем-то типа гостеприимной кухарки? – въедливо спросила Аня и упёрлась локтями мне в грудь. – Пусти…

– Ты будешь главный гость и принцесса цирка, – повалил её обратно я. – Можешь вообще никуда не ходить – ни на кухню, ни в туалет. Сидеть под ковром настенным и дуться. Между прочим, я всерьёз никого не приглашал. Тем более – мои уедут вот-вот, квартира совсем пустая… будет. Так удачно.

– Все только и шушукаются про «днюху у Даника», – отозвалась Гамелина. – Я не спорю, зрение у меня не стопроцентное, но ведь я не глухая…

– Да, – сказал я, напустив на себя всю возможную серьёзность. – Ты настоящий крот…

В ответ Гамелина стукнула меня подушкой.

– Если я крот, то целуйся со своей фыркающей кошкой. – заявила Аня и принялась заплетать косу. Пальцы её замелькали в черных прядях.

– Прости меня, – торжественно возвестил я. – Мне нравится целоваться с тобой. А кошка эгоистка, она всегда ищет свою выгоду, даже в поцелуях.

– Какую именно? – заинтересованно спросила Гамелина. пошарила под подушкой, что-то там обнаружила и ловко зашпилила найденным косу. – Если требует денег, то это проституция.

Я огладил её спину, от шеи до ямочек у основания хребта.

– О деньгах ни слова, – сказал я. – Бася в расчётах не сильна. В основном всё крутится вокруг куриных голов.

Гамелина дрогнула – передёрнула плечами и взволновалась спиной.

– Это ведь чёрная магия, – проронила Аня куда-то в стену.

– Да, – сказал я, обнаружив и тщательно пропальпировав изгибы гамелинского бедра. – Ей положено, она помощник, но на курах не ворожит. В основном обеспечивает ингредиенты: усы, пух, ну – когти… иногда.

Аня оглянулась и посмотрела на меня тревожно.

– Помощник… – выговорила она растерянно. И потрогала мою родинку. Я взял Гамелину за руки и притянул поближе.

– Что? – зловещим голосом спросил я. – Ты наконец-то испугалась?

Аня быстро придвинулась ко мне совсем близко.

– Я сама не своя сегодня, – сладостно зашептала Гамелина мне в ухо. – Не обращай внимания, это такое, бывает, ну, девичье…

– Не могу не обращать на тебя внимания, – ответил я, погружаясь на самое дно простых желаний. – Не могу не смотреть, не могу… это как не дышать…

– Я согласна, – прерывисто сказала Аня и странно пустым взглядом посмотрела куда-то в сторону. – Пусть всё будет по-твоему, как ты хочешь…

– Самый замечательный из всех ответов, – хрипло сказал я, выныривая из пучин долгих вздохов и коротких ударов сердца, – и я его не предвидел. Ты очень неожиданная…

Тут я нашарил тёплую и мягкую Анину грудь, Аня в ответ обняла меня, придвинулась ближе, вздохнула – и всё простое, тайное и тёмное поглотило нас совершенно. Вновь, вновь и вновь.

– Ну, всё-таки это нечестно, – проворковала разомлевшая Гамелина позже. – Все будут выплясывать и обжиматься, а я бегать с тарелками?

– Зачем нам кто-то нужен? – беззаботно поинтересовался я. – Говорил уже. Ввалится толпа, всё сожрут, натопчут… Пообжимаемся так. Даже в кино сходить можно или никуда не ходить. Целых два дня и никого не будет… Можем и повыплясывать сами, есть танцы неприличные – танго там или румба медленная, ламбада, в конце концов. Я тебя научу. Заодно всё сами и съедим. Я даже посуду помою. Может быть.

– Я знаю, как раньше назвали таких вот, как ты, – захихикала Гамелина. – Домотур!

– И причём тут Мойдодыр? – оскорбился я. – Ещё бы Тянитолкаем обозвала.

Аня ответила на это поцелуем. Продолжительным.

– Ты ничего не понял, – заявила она, восстановив дыхание, – никакой не Мойдодыр. Домотур, а не Мойдодыр. Домосед то есть.

– Да, – ответил я, – дома сидеть я люблю. Дом – это надёжно. Здесь стены…

– Так я ничего против и не имею, – снисходительно заметила Аня. – Сиди себе. Это я так, шучу. Но от вечеринки я бы не отказалась. Танцы, то-сё, гости. Музычка. Мне совершенно нетрудно настрогать им бутербродов на две шпроты с лимончиком, с горошком. Может, Лидку позову даже, в помощь, Линничку, она такое вытворяет, стол будет – картинка.

– Лидку не надо, – быстро сказал я. – В гости сколько угодно, а к подготовке нет!

– Чего это вдруг? – заинтересовалась Аня. – Ты настолько беспокоишься за балык?

– Линничка вечно как что-то готовит, так сначала цистерна майонеза, а потом чесночком-чесночком-чесночком. Она его в торт добавляет, мне кажется, и в компот. Шелуху на котлеты…

– Это для профилактики, – уважительно высказалась Аня.

– Типа как от гостей? Да? – отозвался я. – Чтобы больше ни ногой.

– От таких, как ты, – профыркала Гамелина, – языкастых… Ну ладно, что у нас сегодня?

– Запретные плоды в ассортименте, – отозвался я.

– Вроде среда, – рассеянно сказала Аня. – В четверг подойдёт тебе? Завтра. Я абсолютно свободна… и кухня вроде тоже. Испеку что-то нормальное.

– Я люблю шарлотку, – отозвался я. – Это нормально?

– Шарлотка? – озадачилась Гамелина. – Но это слишком просто! Там всего-то нужно четыре яйца, сахара стакан, муки столько же примерно, соль на кончике ножа, потом ванилин, яблоки порезать – залить тестом и спечь, быстро. Пфф…

Она оделась и вышла. Зашумела вода в ванной, потом я услыхал, как Аня прошлёпала босиком на кухню. Потарахтела там своими банками, вышла в коридор, обулась.

– У вас шарлотка нищенская какая-то, – заметил я в темноту. – Ни какао, ни корицы. Жадность.

Аня легко справилась с дверными замками.

– Такого в рецепте нет, – сказал силуэт в двери. И Гамелина ушла.

Ночью в окно светил фонарь: на потолке и шторах были видны тени от качающихся веток, целый узор – живой и сложный. Всё, как я люблю.

И чтобы ветер, ветер, ветер на всём белом свете.

И чтобы не совсем один.

И чтобы без снов.

И темно.

XV

Кое-кто пытался сдвинуть горы,

С неба снять звезду, поймать рукою дым.

Но такие убеждались скоро,

Что усилья эти не по ним.

Днём всё совсем не так – светло и нет никакой тайны, всюду действительность: пенсионеры, гости города, служащие – выбежавшие в обед «по магазинам», учащиеся техникума и много ещё всяких людей. Удалившись от урочной суеты в окрестности и старательно обходя школу, ту, что за базаром, можно легко обнаружить в сквере Флору Дмитриевну, директора… Вот тогда осень становится невыносимой по-настоящему. Свирепо мимикрирует под зиму и яростно усиливает конец тепла. Отчётливо замечаешь, как вокруг зябко, а ведь до снега ещё далеко. Ветер пронзителен – асфальт на площади ёжится от холода и светлеет прямо на глазах. Воронья ругань в голых клёнах, неподалёку лязгает неутомимый трамвай, ноги мёрзнут, и Флора Дмитриевна вещает над ухом о прогулах.

«Надо думать не о теперешнем, – размышляю я. – Не о теперешнем. Мы были счастливы, мы будем счастливы. Мы – будем…» Думать «Я счастлив» не получается. Всегда какие-то условия, будто в геометрии: «Если, тогда, докажите…». Нечего доказывать: если ты меня не покинешь, то и я тебя не оставлю – это аксиома.

– Совершенно никаких сдерживающих факторов, – врывается Флора Дмитриевна. – Ты понимаешь, что это верный путь к неуспеваемости, к двойкам? Саша, я тебя просто не узнаю. Всё, ты как хочешь, а я звоню маме… Я просто вынуждена.

– Она, Флора Дмитриевна, собралась в Ленинград, – удаётся вставить пару слов и мне. – Приедет и сразу вам позвонит сама. У неё накипело.

– Подумай о табеле, – веско сказала Флора.

Я промолчал. Не люблю ссориться с Флорой Дмитриевной, она ведёт у нас географию – вела в седьмом классе, может быть, даже и в шестом – ведь была же в нём какая-то география.

Я подумал о молчании и памяти. Опять о молчании… о тишине.

– Я говорила с Жанной Выдр… Викторовной, она продемонстрировала мне твоё сочинение… так называемое. Скажи мне, кто тебя просил… Ты думал, что ты накарлякал? – тихо, но возмущенно высказалась она. – Что это за мракобесие?

– А что, Флор Дмитна? – удивился я. – Хорошая книга!

– Она не могла тебе понравиться! Не могла!

– Но понравилась ведь, – сказал я. – Честно.

– Нет! – сказала она. – Такие книги в таком возрасте просто школьнику нравиться не могут!

Я почувствовал какую-то опасность, а заодно оскорбление в словах «просто школьник» и сказал:

– Это же разрешённая книга. Между прочим, прогрессивного писателя.

– Я сказала «в таком возрасте», – уточнила Флора Дмитриевна. – Ты в ней ничего не понял.

– Я всё понял! – упёрся я. – Там книга про город, про людей, про дом, про сумасшествие. И про колдовство там есть, кстати. Всё правильно написано – что если слишком много, то нехорошо, от этого люди, в конце концов, погибают, от жадности. Одного даже притопи-и из-за денег.

– К чему? Жадности к чему? – поинтересовалась Флора Дмитриевна.

– К деньгам, к власти, к любви… и вот к учению тоже, – отозвался я.

– В восьмом классе так рассуждать! – засмеялась Флора. – Перепишешь. Возьми Печорина.

– Я его не люблю, – сказал я.

– Ничего, – сказала Флора Дмитриевна и села рядом. Вплотную. Сквозь плащ был выпукло виден какой-то предмет в её кармане: портмоне или ключи… От нее сильно пахло духами.

– Ничего страшного, – повторила она. – Напишешь и без любви…

– Это обязательно? – понадеялся улизнуть я.

Флора Дмитриевна разгладила плащ на коленях и негромко сказала:

– Ты же умный парень… До каникул всего ничего, а табель твой не впечатляет. Будут неприятности, не только у тебя, а по цепочке. У нас у всех, понимаешь? И кто только дал тебе эту книгу…