Текст книги "Дни яблок"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

На площадь, звякая и рыча со зла на подъём в крутую гору, вкатилась очередная двойка.

Аня закрыла двери.

– Прекрасное поощрение! – воскликнула дракон. – Чувствую себя достойной!

– Буду звать тебя дракондрой, – заботливо отозвался я.

Она спикировала на спинку стула и уселась там, грациозно уложив хвост. Хищник на окне прижал уши и пошипел упреждающе. В пространство.

– Мы недостаточно хороши… Горе… – хором сказали пряники. Кроме совы.

– Нечего самобичеваться, нашли время и место, – сурово ответил я. – Отныне моя просьба и пожелание к вам: сторожите меня, предел и близких мне, удвоив старания. Иначе в мякиш…

– Служим лишь тебе, – согласились пряники. И сова.

Слова существ подтвердили искры и лязг второго трамвая, отбывающего с нашей площади. Вышло торжественно. И немного сценично – ведь свет за окнами переменился, небо стало темно-серым, будто вспомнило, каково это собираться в грозу, летом – когда всё беспощадно, быстро, громко. И скоро пройдёт.

– Я постараюсь найти другой, – как-то бесцветно заметила Гамелина. – Другой кувшин.

Я высмотрелся на неё и ничего не понял.

– Разбила, – всё так же бесцветно продолжила Аня. – Ваш кувшин. Стеклянный. Руки дрожали. Дай мне веник, я осколки вымету.

– Так вот что лопнуло! – обрадовался я. – Честно говоря, думал – в голове стреляет уже. А это ты.

– С чего бы у тебя стреляло в голове? – поинтересовалась Аня. – Может, и руки дрожат? Ты же почти не пил. Так, немного…

– От недосыпа, – буркнул я. – Не дам тебе веник, сам всё вымету, отойди.

Но не успел я замести следы и пересчитать осколки, как позвонили в дверь. Без всяких условностей. Один, очень длинный звонок.

– Вас не увидят, – сказал я пряникам. – Невизим ниревес…

И пошёл открывать.

«Горэнерго», – раздалось с той стороны двери, и я открыл неизбежному – каким бы оно ни было…

– А у вас несплата! – торжественно заявило мне Горэнерго, врываясь в квартиру. – Почему ответного сигнала нет?

– Разбили правый поворотник, – машинально ответил я. – Вы о чём сейчас?

Решительный напор Горэнерга в лице плотного мужичка в шапочке сник.

Горэнерго почесал шапочку, потом голову под ней, достал из недр кацавейки фонарик и посветил по стенам.

– Он за несплату, – сурово сказала следующая габаритная гостья в туго сидящей куртке и шикарнейшей «лебяжией» шапке над красным лицом. – У вас ото с лета, – продолжила вещать тётя. – А на осень – по новой Обнаружилося. Нема проплаты. Пишем до вас, открытку слали, телефон весь скрутили – а вам тут всё до сраки дверцы. Прийшлося йты. Ходим-ходим. Пока до вас долезешь, ноги стерёшь.

– Сидели бы у норе, – кротко ответил я. – С ногами.

– Крутять счётчик, – авторитетно сказал мужичок и поправил шапочку.

– И пимпочки нашей нет из пломбою! – сурово изрекла «лебяжия».

Горэнерга уважительно посветил ей фонариком в пасть, потом в глаза мне, а затем на наш счётчик – в красивой нише.

– Есть разрешение на утопления? – крикнул он.

– Только на расстрел взять успели, а что? – не сдался я.

– Шуткует, – мрачно сказала «лебяжия». – Пломбуй их, Вовчик.

– Будем гасить, – зловеще ухмыльнулся Вовчик и выключил фонарик. Потом включил опять, и так два раза. Я кашлянул, и фонарик вылетел за дверь.

– От никак не пойму, шо вы за люди, хто вас послал, – начал я, вытесняя тётку в «лебяжией» к порогу. – С какой организации, где бумага с документом? Фотография лица не вместилась, да? Поналазили тут с грязюкой, надышали перегаром, дальше угрозы какие-то, с пимпочкой…

– Вовчик, вернися на каледор! – рявкнула тётка.

Горэнерга, ловящий суетливый фонарик на нашей площадке, сунулся было в квартиру…

– Маме своей топчите в прихожей, – сказал я. – У нас всё оплачено. Ждите тут. Принесу корешки.

– Ты смотри, какой умный! – пошла на таран баба. – В нас, в жэке, у ваши коришки вся бухгалтерия вгрызалася, як слипый у дыню! Найшли! Несплата за лито! Пробытый Вал, сорок два, квартира симдесять, Гицонова Анна Петривна. То вы?

– То всё дурня, – резюмировал я. – Сначала так: не Гицонова, а Гедеонова, потом не Анна, а Алла, дальше – не симдесять, а симдесят сим. Теперь скажу – после Венгберг вы не жэк, а пшик, довели работника до грыжи. Довгрызался. Грисы.

– Не лайся, – миролюбиво сказал Вовчик. – Зара вас скоренько запломбую, а ты придёшь на жэк, разом из корешками и выправишь всю каку. Так мы запустим снова. Где там ваш счётчик, и хто его разрешил в стену топить?

– Не-не-не, – быстро ответил я. – Иди в жэк, к себе, и тям пломбуй сколько съешь.

– Шо значе «не-не-нс»? – вскипела баба, – щас вернемся и с милицией.

– Ой, так испугался, – ответил я. – Ещё вахтёра с театрального гукните, он цирк любит, когда не спит.

Тут утомлённый перепалкой Вовчик ловко проскользнул к нише со счётчиком и даже почти сунул туда руку…

Стена тут же сомкнулась прямо перед ним, едва не защемив Вовчиковы пальцы. Лампочка под потолком пискнула и погасла, а прямо из свежей кирпичной заплаты на стене вырвался сноп искр. Синих.

– Дав током! – потрясённо сказал полуприсевший Вовчик. – И сховався… Тю!

– Хулюган! – неожиданно тоненьким голосом сказала «лебяжия». – Звоню у милицию! Будем складатъ протокол! Вовчик, це притон, це босякы… Це банда, Вовчик!

У меня похолодели пальцы до совершенно ледяного состояния и покалывания.

– Агидомегидо, – сказал я, вроде в сторону, зато в необходимую. – Во имя белого, что на чёрном, и скрытого в стенах…

– Шо ты там буркотишь? – ласково поинтересовалась баба. – Хочешь прощения? Не буде тоби про…

– Ты меня не вспомнишь, обо мне не скажешь, только услышишь: прошу, хочу и требую, – сказал я. – За все несправедливые слова свои продолжай делать, что начнёшь – от сейчас и до заката.

«Лебяжия» шапка на голове у тётки встрепенулась, выпустила две жилистые, жёлтые, трёхпалые ноги, пару куцых крылышек – и с немалым квохтаньем ринулась с головы своей владелицы прочь.

– Хоспади… – шёпотом воскликнула баба, без головного убора напоминающая древнего ящера диплодока. – Шо оно? Як таке може буть? Хапай её, Вовчик! И де ты тикаешь, собака! Стий!

Шапка порскнула несколько раз по лестничной площадке и устремилась на лестницу и вниз – время от времени заваливаясь на левый бок.

Посланники жэка кинулись вслед, толкаясь и угрожая беглянке «наздогнать и покарать».

Шаги их и крики постепенно стихли…

В коридоре остались перья, запах перегара и глухая стена на месте счётчика.

– Красивая магия, – сказала сова Стикса с подзеркальника. – Конечно, много ученичества, но всё же… Аплодирую, – закончила она и клацнула клювом, на пол слетело пёрышко.

– Хм, – ответил я. – Так бы и дальше. А то сплошь когтями по нервам.

… Дверь на балкон была открыта. На свежем и сыром воздушку обнаружилась Гамелина. Она курила, умостись на старом «балконном» стуле. Такие стоят у нас в городе на разных этажах под дождём и снегом, зачастую рядом с ровесником-буфетом – и ведут неторопливые рассыхающиеся беседы о былых фурнитурах.

– Свет… – начала Гамелина.

– Уходит! – радостно продолжил я.

– Да, совсем пропал… – подытожила Аня и сунула окурок в банку, Ингину, из-под кофе, как только нашла… – А уборки ещё много. Ты же маму расстраивать не захочешь?

– Да нет, – ответил я, рассматривая неспешную Сенку.

– Тогда идём, на кухне закончим. Потом в комнате уберёшь, что сможешь, – начала Аня.

– У себя? – нервно спросил я.

– Не только, – ответила неумолимая Гамелина. – В гостиной…

– У нас только большая комната, – попытался отбиться я.

– А вторая, наверное, маленькая? – любезно поинтересовалась Аня.

– А откуда ты зна… – начал я.

– И коридор, – безжалостно завершила Аня. – Или ты хочешь их с порога – в песок?

– Посмотрю, что можно сделать, – церемонно ответил я.

– Постарайся, – прожурчала Гамелина в ответ. И подкрепила слова делом. Ну, хорошо – поцелуем. Длинным… Мы почти успели дойти до комнаты. Моей. Совершенно неприбранной. А балкон так и остался нараспашку…

… Вереск звенел о прошедшем лете, пахло дымом и смолой, репейники жалили и цеплялись, стоило опустить руки, и хлестала по ногам злая дереза – где-то за дюнами трубила охота… Я успею! Солнце скрылось, осень сошла на пустошь – вся в серебре паутины и облачках чертополоха. Ломота и лихорадка шествовали с нею под пепельным небом. И зябко от жара, и нежить, и крутит моги… И гуси все печалятся – там, за дюнами предел. Моё море мелко. Моё бегство длятся. Я не успею.

… Сон дурной…

– Раньше гадали по отпечатку на подушке, ты знал? – спросила Аня, разматывая кисточку на уголке пледа. Она проснулась первой.

– Тогда почти не умывались, всегда… Суть в этом, – предположил я хрипло и кашлянул.

– Не совсем, – ответила она, – Сказано было, что верили, будто сон отпечатался… Лицо сна… Я тут читала одну книгу. Довольно сложную, ну и… Ладно, сейчас не об этом. Сейчас в душ. Ты зайди потом… на кухню.

– А можно сейчас? – поинтересовался я, разгребая пледы.

– Сначала неотложное, – вывернулась из рук Гамелина. – Надеюсь, воду не отключили… – И она ушла. Недалеко.

… На кухне было всё по-прежнему, у открытой балконной двери сидели пряники и смотрели вдаль. На дом через площадь – техникум, бывшую фабрику-друкарню. Дракон спала на подоконнике, свернувшись клубком. Точно такой же клубок, только кошачий, чёрный, лежал в кресле и подёргивал кончиками острых ушей во сне.

Сова спала на спинке стула, время от времени теряя пёрышки.

– Стережёте снами сны… – заметил им я, – ваши старания будут отмечены…

– Охраняем предел, мастер, как было велено, – отозвалась эксрысь. – Также и от снов. Плохих.

– Ну-ну, – ответил я. – Я так и понял. – Затем не отказал себе в удовольствии прикрикнуть на сову, – особенно некоторые!

Стикса с шумом свалилась на пол…

– У слепцов кривой за главного, – сердито профыркала она и ретировалась в угол.

– Кто утром спит, тот днём голодный, – сказал я.

День за окном тем временем катился серым клубком под низким небом. Пахло холодом и дымом. Осень спускалась всё ниже и ниже, торжествуя.

Балкон всё-таки пришлось закрыть, похолодало. Как перед снегом.

– Странно, – отвлеклась от созерцания дважды протёртого бокала Гамелина. – Подумала сейчас. Вот я вроде как смотрю на свет… Лучшая проверка чистоты. А за окном что? Какой-то недодень! Не поймешь, стекло вымыто, нет. Возможно, остался след, а ведь незаметно…

– Сейчас утро, – мрачно ответил я. – Можно было бы спать и спать…

– Половина первого, – ответила Аня и вытерла бокал окончательно. – Кто спит в такое время?

– Совы, – буркнул я. – Они сплошное ухо. Вся жизнь на нервах, одно спасение – сон.

– Ещё есть овсянка – каша красоты, – невозмутимо проронила Аня. – Тоже помогает… Лучше расскажи чего-нибудь, – попросила она спустя минутку. – И не про сов, если можно.

Я отнёс бокалы в комнату, расставил их. Съел кусочек шоколада и вернулся к хлопотливой Анне.

– Раз больше нет света, – сказала Гамелина, – надо разморозить холодильник. Да! Его ещё же нужно вымыть и вытереть. А то оттает и начнётся… Ведро и тазик – и не хватит. – Она огладила фартук. – А заодно я поставлю борщик, быстренько… Мама твоя вернётся ведь. Так, чтобы не сразу к плите.

– А к холодильнику – тёмному и пустому. Настоящий ужас.

– Ужас – это когда холодильник тёмный, всем сразу пахнет и потёк… – деловито отозвалась Аня. – Доставай всё, я потом посмотрю, что в обработку.

– Да там после праздника смотреть не на что, – взбрыкнул я. – Свет уходит, у нас не убрано, а…

– Осень спускается! – хором сказали пряники.

– Короче говоря, – хладнокровно заметила Гамелина, – на тебе холодильник. А я займусь борщом. Я видела какую-то банку огромную, с сухими грибами, такое впечатление, что это белые. Но, может, и польские. Их надо обжарить немножко. И фасоль замочить, у вас такая замечательная фасоль – красная.

– На борщ вроде берут белую, – буркнул я.

– Ты просто не всё знаешь, – обронила Аня и отправилась по грибы с фасолью.

Я, напротив, занялся холодильником. Выключил из сети. Поставил поддон к морозилке, вытащил куриные головы, масло, творог, сметану, лимон, половинку апельсина, несколько яиц, сыр. Хвостик балыка съел. Мясо.

– Смотри, раз у тебя уже до красной фасоли дошло, позвал я Аню. – Можно подумать и о втором…

И я обнародовал находку.

– Свининка! Полпятачка… – уточнил я. – Тут надо что-то решать: стушить или пожарить, например. Тётка принесла моя. Старшая. «Больные, – сказала, – поделились. У них свинью сбило мотоциклом. Сами в воду вместе с мотоциклой… Она перебегала мост».

– Готовить из сбитой свиньи? – удивилась Аня. – С дороги? Уверен?

– Это домашняя свинья, – мрачно сказал я. – Действительно сбилась с пути. А дальше известно всё: «любовью, грязью иль колёсами…»… Просто погибла. На днях. Если оставить, всё равно пропадёт. Можешь оформить её? Понаряднее… Мама будет рада.

Аня задумчиво похмыкала и осмотрела добычу.

– Действительно, – довольно придирчиво заметила она, пропальпировав мясо. – Хороший кусок. Кило… Даже полтора, я бы сказала. Как раз грудинка и живот. Часть. Тут нужна подложка…

– Что-что? – переспросил я, – ты говоришь невнятно. Путано… Пила из синего флакона?

– Сейчас стукну тебя, и ты сам синий станешь, – ровно ответила Аня.

– Значит, просто пила, – резюмировал я.

– Подложка, – весомо сказала Гамелина. – Это как гарнир. Жир оттягивает. Особенно хорошо яблоко идёт к свинине. Я помню, ты нёс… Как раз сейчас, да. Свинину запечь и яблоки с ней, это просто… Нужно только всё хорошо подготовить, выложить в форму по порядку, потом запечь. По времени час. Хорошее мясо так кто угодно приготовит… Вот, ну мужчина, например… Да оно, считай, приготовится само фактически.

– Враньё, – убеждённо сказал я. – Само не готовится, это противоречие ка… кхм…

– Зачем вы покупаете этот лук, сплетённый? – поинтересовалась в ответ Гамелина. – Ладно уже, если синий, от него хоть сладость. А это зачем?

– Для интерьера, – серьёзным тоном ответил я. – Не переношу некрасивый лук. Рыдаю…

– Оно же дороже, – заметила вскользь Аня.

– Мои слёзы бесценны, – трагично фыркнул я. – Пойду окроплю углы…

И я покинул кухню в компании веника, ведра и тряпки. Совок несли пряники. Втроём.

Уборка отвлекла меня, как и всегда. Трудновыводимыми оказались пятна на месте гибели оборотня-тазика и его же останки на подоконнике. Пришлось мыть пару раз стёкла, зацапанные склизкими ладошками, а после извести на них пару газет. Из углов я вымел немало шерсти хищника, а под диваном нашлись осколки фужера… На чьё-то счастье.

В коридоре песка было откровенно немного, зато полным-полно гороховых ростков и маленьких чёрных следов – трёх– и пятипалых.

«Стадо птеродактилей», – сердито подумал я, оттирая половицы.

Ингина комната заслужила мокрую тряпку. Заодно я выгреб из-под девичьей тахты чашки. Три. В одной окаменел лимон.

«Жаль, женихи не видят», – подумал я.

Из кухни доносились запахи, лязг, шкварчание и разговоры Гамелиной со свининой.

У себя я прибрался неторопливо и немного небрежно – и вручил пряникам три огрызка. На выброс.

– Вале! – радостно сказали пряники и удалились на кухню с огрызками на совочке.

– И вам не чихать, – пожелал им вслед я.

Альманах вёл себя дерзко. В перерыве от хлопот я решил полистать его на предмет ключа. Гримуар поначалу вырывался, потом чихал пылью – и было вывел «Ключ ко всему лежит на…», затем издал тонкий писк, пошуршал и вернул на место картинку «Грак – корисний птах»^[78].

– Ну-ну… – зловеще пообещал я.

– Даник! – прокричала Гамелина из глубин. – Ты в каком состоянии?

– Пока дышу, – отозвался я. И отправился к ней – дышать вместе. У дверей меня встречали пряники. Чинно.

Гамелину застал я в час торжества. Она осушила и протёрла холодильник, разделала свинину и, судя по всему, готовилась приступить к апогею – то есть к борщу.

– Я поверхностно убрала, – прощебетала Аня, – и протёрла фрамуги. На них прямо залапано всё. Странно, что снаружи… хотя. А еще замариновала буряк. Мама так делает?

– Она выжимает лимон. – сказал я. – Где, говоришь, отпечатки были?

– Снаружи, – ответила Гамелина и нахмурилась – Я хочу поговорить о втором, – сказала Аня, прислушиваясь а плите, – ты начал тему, а…

– Второй месяц осени кончается, – таинственно заметил я и воткнул в мясо на доске столовый нож, – а жертва не свершилась. Это саботаж! И впереди тьма. Возможен дождь.

– Он всегда возможен, – ответила Аня и продолжила, словно сама себе: – штук семь яблок, соли ложки две, чёрный перец, пять горошин и гвоздичка, если есть; полтора стакана белого; апельсина половина; сок лимончика туда же; чашка сахара почти, постное масло – сколько возьмёт… Всё на полтора кило свинины.

– Если есть, – ответил я.

Гамелина посмотрела на меня и потом на кошку. Бася подобралась на максимально короткое расстояние к мясу, жадно принюхивалась и готова была совершенно потерять лицо. Аня задумчиво выдала зверю куриную голову и переспросила у меня:

– О чём ты?

– О гвоздике, – ответил я. – Есть даже корица.

– В палочках? – усомнилась Гамелина.

– Тебе не больше двух? – уточнил я.

– Будь так любезен, – проворковала Аня, – выдели мне сколько сможешь. И нарежь лук, меленько. Заодно поплачешь.

– Зачем?

– Полезно для сердца.

– Для каменного, наверное… Ну, хорошо, – сказал я. – Так и быть, порежу. Всхлипну. А развлечет нас, расскажет всё, как было… Или не было…

Я осмотрел ряд пряников. Сова надменно спала и вместе с тем линяла. Дракон нехорошо дымилась. Жук Брондза читал отрывной календарь. Маражина точила о наш брусочек нечто, подозрительно похожее на пилочку для ногтей, только побольше и тёмное до синевы. Солнце и Месяц смотрели друг на друга.

– Что расскажешь нам сегодня? – спросил я Вальбургу из морян.

– В старину женщина никогда не употребила бы раздетую луковицу, пролежавшую ночь. Такая луковица впитала зло и может отравить съевшего ее! – быстро пролепетала Юбче.

– А что о раздетой женщине, пролежавшей ночь, которую днём съем луковка? Или утаишь эту часть истории? А есть у тебя несколько слов посвежее?

– Не могу не отвечать на вопросы, – напряжённо начала Юбче и пошуршала всеми залатанными одеяниями сразу. – Но разрешено и мне спросить, например, такое: «Как это возможно – не печь хлеб?»

Гамелина уставилась на экс-рыбу заметно потемневшими глазами, сверху вниз, почти не моргая, яростно поискала по плечам косу, не нашла – и ответила мрачно:

– Долго опара… всходит. Слишком…

– Это знак, – невинно откликнулась женщина. – Один из многих.

– Я же просила, – заметила Аня, избегая смотреть мне в лицо. – Просила! Без вот этого вот…

– А я просил не вскипать, – делано равнодушно отозвался я. – Вот это вот всё – часть меня. Мне что – оторвать ухо и выбросить, например?

– Может, и просил, – холодно сказала Аня, смазывая противень постным маслом – «сколько возьмёт». – Ну, ладно… пропустили. Без уха не очень и сложно, кстати… Сможешь наточить нож? А то лук будет мятый, а не резаный. Совсем другой рецепт…

Я забрал у стражницы брусок и точил о него нож с чёрной ручкой, широкий и недобрый. Другим – с весёленькой янтарной рукояткой – Аня резала яблоки. Те хрустели.

Куриные головы в глубокой эмалированной миске оттаивали и таращились во все стороны незрячими глазами.

– Однако ты молчишь… – начал я сердито, адресуясь Вальбурге. – Назло, наверное…

Вальбурга выложила толстые ручки на скатерть и, перебирая время от времени короткими пальцами – явно в сторону ножа, повела рассказ послушно и неспешно. Странно интонируя «р».

– Пришлось узнать одной девице, – начала Вальбурга. – Лукавство мёртвых. Настала Диевдина.

– Кто-кто? – переспросила Гамелина. – Как ты сказала?

Она paзрезала яблоки на половинки, очистила от cepдцевин и выложила на середину глубокого противня, разрезами вверх.

Я беспощадно крошил одну луковицу за другой.

– Диевдина, – повторила Вальбурга Юбче – Ужин ушедших. Принято праздновать и потчевать…

– И чем же? – уточнил я. – Кровь чёрной овечки? Тушёный мох с костей? Или летучую мышку уварить?

– Самолучший способ ублажить предков и… других, – ответила Вальбурга, – испечь хлеб на листьях.

– Зачем это? – не сдалась Гамелина. Она поставила мясо в разогретую духовку. Потом вылила в кастрюлю остатки сидра, ещё какие-то слёзы из буфета, добавила воду, много. Потом соль, черный перец, гвоздику и корицу. Поставила кастрюлю на огонь.

– В их честь. Всё в их честь в эти дни делают – варят, пекут, поминают, рядятся в личины… Чаще в пёстрые, но лучше в белые.

– А смысл какой в этом? – сдержанно спросила Аня.

– Уподобиться духам, злых отпугнуть. Своих задобрить: едой, смехом… Тогда не тронут. Заодно и потешить – видно же, что родовичи рады и сыты. Такое угодно. Тогда им легче… всем. Там.

– Крещёные, а туда же… – немножко делано удивился я.

– И ничего страшного… – внезапно сказала Вальбурга. – Главное – выказать почтение. Должно знать, что в эти дни…

– Кому почтение?

– Как же… Мёртвым… Предкам. Это их дни…

– Да ладно, сказано же – дни смерти.

Аня выложила в кастрюлю часть свинины и оставила кипеть.

– А говорил – всё знаешь! – сердито буркнула Вальбурга Юбче. – Совсем не смерти, нет! Впрочем, смерть этими днями почитаема особо. Но никак не меньше предков.

– Это кто сказал?

– Знающие люди, что были, когда тебя еще не было, Майстер, – сиропно сказала Юбче. – Так вот, Диендина, называемая также Днями Яблок, а в странах южных – Брумой, настала. В эти дни почитали предков. Пращуров. И всех ушедших. Раскладывали, например, клубки – на подоконниках, у печи, около двери… Шерсть.

Гамелина блистательно провернула целую операцию у плиты: вынула противень, добавила туда «сколько возьмёт». перевернула грудинку кожей вниз и переложила к ней свинину из кастрюли, подвигала яблоки и вернула противень в духовку.

– Чтобы у кошки тоже был праздник.

– Чтобы души грели ноги, как придут, – заметила Вальбурга. – Они же там по косточку в воде.

– Это почему?

– Так ведь здесь по ним горюют, плачут. Вот ноги и мокрые…

– И без шапки, – свирепо сказал я.

– А если, например, в море утонул? – спросила Аня. – Связать попонку?

Она явно готовила соус: щедро плеснула бульона в миску, выжала туда лимончик, удушила остатки апельсина, добавила сахар, попробовала… Открыла духовку, выдвинула противень, залила соус и вернула свинину в печь.

«Минут сорок», – сказала сама себе Аня.

– Всех поминали, а безмогильных особо. Убирали в доме, мылись и оставляли в бане ведро чистой воды и веник новый – для духов. Готовили щедро. Прежде застолья хозяин читал молитву, обходил накрытый стол со свечой, предков звал по именам, приоткрывал окна, дверь, чтобы могли зайти, угоститься. Перед тем как приступить к очередному блюду, часть его откладывали на специальную тарелку для… нездешних, – сладко пела Юбче.

– Это всё не новость… – заметил я.

– Придумки про яства были разные, – продолжала Вальбурга задушевно. – Чтобы число яств обязательно нечётное и не меньше пяти. Чтобы угощенье подавали парно в четном количестве.

– Опять не вижу смысла, – ровно сказала Аня. – Мыть посуды больше… Это если семь блюд, значит четырнадцать тарелок… А если столько нет?

– Для равновесия, – ответила Юбче. – чтоб не обидеть ни тех, ни иных. Кое-где разрешали съесть только три блюда и выпить только три чарки. Чтоб по-честному, что себе положил, тем и с духами поделись. На Диешвдину ели долго, не спеша, сдержанно. Вспоминали лучшее об умевших, так славили род. Начинали разговор с рассказа о самом достойном из предков, а заканчивался поминанием недавно усопших. Остатки пиршества оставляли на столе, чтобы пращуры остались до зари.

– Давай лук уже, – сказала мне Гамелина, – пора…

– Но пришедших надо было не только щедро угостить, но и повеселить, как следует, иначе они могли обидеться и наслать неурожай и злыдни, – продолжила Юбче. – После ужина хозяин говорил: «Свои святые, вы сюда летели, пили, ели, а нынче вертайте». Это означало, что настало время гаданий – например, горящую свечу тушили лепёшкой или куском хлеба и смотрели, куда пойдёт дым. Если шёл вверх, то это хорошо, а если в сторону дверей – это плохо. К покойнику.

Потом, после гаданий, начиналось увеселение предков. Тешили их по-простому – плясками, песнями, маскарадом. Богачи жгли огни всю ночь. Знаю и такое: на праздник навещали кладбища. Убирали могилы, оставляли угощенье и свечу. Кое-где в честь каждого умершего разводили отдельный костёр – прямо на могиле. Приносили в горшочке угли, поджигали от них хворост, а сам горшочек разбивали…

– Вдребезги об могилу? – поинтересовалась Гамелина и ответила сама себе: «Такое и сейчас есть, только с бутылками…»

Она проверила свинину: потыкала её ножом и закрыла духовку. «Четверть часа», – сказала Аня.

– Знали некогда поверье, – продолжила Юбче, – что если в Диевдину после ужина не спать, то можно увидеть духов. Бывало, да, но после таких встреч больше помалкивали. Или отпирались: дескать, не далеко не близко, ни высоко не низко… А такое время: Дни яблок… Брума. Всякий занят хлопотами об ушедших. И каждый старается по-своему. – пальцы Юбче вдруг подобрались к ножу совсем близко. – Одна же девица была из решительных. Задумала получить отдухов, недоданное, как ей казалось. А именно: золото, но, может, и серебро, чтоб хватило на обзаведение и устройство дел, но и на кубышку осталось. Побольше.

– Кто бы осудил, – заметил я, добивая луковицы.

– Были и такие, да их не послушали. Для начала девица стала якшаться с колдуном. Угощала, слушала, облегчала участь, как могла, но до себя не допускала. Хотела большего, как видно.

– А колдун, конечно, дурачок слепой. И слабослышащий попался, весь дряхлый? Так? – поинтересовался я, превращая лук в пыль.

– Сумела внушить, – вела своё Юбче, – лживую мысль. Охмурить. Да и колдун был мёртвый… Скорее уже дух. К тому же злой. С таким не всюду обвенчают, даже и с приданым… И вот, как раз на Диевдину, в дни душ, она отправилась к кромке вод, где в солёной земле, что является лишь во время отлива, лежал её любезный под огромным камнем.

Сейчас подобных почти не встретишь, но тогда ещё были знающие люди. Умели призрака колышком прибить и в землю загнать, а после – привалить заклятыми камнями. Вот и тут над колдуном в своё время учинено было именно так…

Очень хотел он выбраться, да только девица бы, может, и не согласилась… Ведь от сделанного им такие духи злобны стократ, и буде выпущенным, призрак неблагодарен – душит избавителя или же морозит до смерти.

Сложные отношения. Ни посмотреть, ни потрогать, – подытожил я.

Аня громыхнула крышкой.

– Такое скоро говорить, – не поддалась Юбче. – Совсем по-другому дело идёт. Девица возилась долго, всё искала нужный ключ. Чтоб подходил Поскольку над неглубокой могилой положен был камень, дальше цель, а маем замок на ней… Наконец, когда море вовсе отступило, донеслись до неё, из-под песка, призрачные речи «Лишь слово, – сказал дух. – Лишь слово ключ».

– Это голая теория, – заметил я.

Резаный лук очень щипал глаза, я зажёг спичку над доской, чтоб горечь унесло дымком… Ды мок получился краем вы м – изобразил поначалу восьмёрку, затем волнистую линию, какой-то завиток – и рассеялся. Пряники проводили его вздохами.

– … Девица и дух, – продолжила Юбче. – препирались недолго – ведь море должно было вернуться вот-вот… Он сказал ей слово, она повторила… Замок ослаб, и камень повернулся самую малость. «Тяни, – услыхала она, – а я буду толкать». Они всегда говорят подобное и обещают, а позже слов своих не вспомнят.

Да только она ничего тянуть не собиралась. Погремела железной цепью, рассмотрела вырезанные умелой рукой руны – и отправилась восвояси. Дух же хоть помощи не дождался, но тянул и толкал за двоих. И добился некоей щели. Когда зашла речь о ключе, сыщется рядом и скважина. Проще говоря – неупокоенный колдун вырвался на свободу, ведь ключевое слово сказали живые уста, а это было главным. Свободный дух тут же и устроил бурю – сильно собирался мстить. Но и дева оказалась не безмозглой. Разложила повсюду за собой клубочки – от берега до порога, как раскладывает их по всему жилищу во время Диевдины каждый…

– Чтобы мыши обогрелись, – торжественно сказал я.

– Совсем не мыши, а предки, – степенно возразила Юбче. – Где им ещё согреть ноги… Ну так вот – на пути у призрака лежали десятки клубков, одолеть которые было непросто, ведь на каждом стоял погибший по злой колдовской воле и клял обидчика что есть загробных сил. Делать нечего – пришлось злому духу кого обойти издали, а с кем и биться. Долгая выдалась дорога… Диевдина – день старых богов, что нынче празднуют ночью, – почти закончилась, пока колдун-покойник добрался до девицына дома, а ведь там его ждало угощение.

Очень, кстати, омерзительное – и паутина там была, и плесень, и могильный мох, и комары в золе, а также глаза ужей, иглы ежей, гадючье сало и саван росный. Пировать призраку пришлось одному– отвык от тверди и не увидел, что пол жилища весь позасыпан могильной землёй. Постаралась хитрая чертовка.

Надо знать, что потому-то дух без сторонней помощи выбраться из дому и не смог бы – разве что с едким дымом и колокольным звоном. Что оставалось делать покойному?

– Торговаться? – поинтересовался я.

– Вот правильный путь! – воскликнула Юбче.

– Я жду лук, – сказала Аня плоским голосом.

– Да-да… – ответил я и передал ей горькую кашу.

– Утро было близко, и злобный предложил хитроумной выкуп: сначала жемчуг, потом золото, а дальше и княжий венец.

– Откуда это в дюнах венец? – живо спросил я.

– Откопался, – мрачно ответила Гамелина и опять посмотрела в духовку. Затем выключила её.

– Девица, – кашлянула Юбче, – пожелала волшебную книгу и ещё кое-что сверх того, самое дорогое…

– Время, что ли? – не без интереса спросил я.

В тот же миг Аня подсунула мне множество картофелин, нож, миску и сказала кратко: «Чисть». Голос и тон её были самые что ни на есть решительные.

– Что оставалось делать призраку? – воскликнула Юбче.

– Переселиться в кошку! – ответил я и чуть не порезался.

– Получила девица, что хотела, но не сразу – со временем вышла заминка, – сообщила Юбче.

– Я так сразу и подумал, – сознался я картошке.

– Ценою времени оказалась жизнь…

– Ничего нового. – отозвался я. Аня хмыкнула.

– Но не любая жизнь, а жизнь ловкачки или же кого-то из её потомства. Такие были условия.

– Можно проклясть бесплодием, – раздумчиво заметил я.

– Дело было сделано, и слово сказано. Девица обещала жертвовать кем-то из кровных, как придёт время.

– К ней оно, что ли, придёт? Время? – уточнил я.

– Как настанет смертный час… – разъяснила Айя. – Если б ты чистил картошку языком – гора бы уже получилась.

– С тем они и распрощались… А совсем поутру к домику девицы пришёл пробош^[79], а с ним люди, вооружённые дрекольем, топорами и огнём – собрались изводить нежить. И извели. Убили вылетевшую из огня ворону, и чёрную свинью, что сиганула из окна, тоже убили, и мерзкую жабу, что ползла в сад, закинули прямо в пламя. Дождались, пока всё, до последней щепки, не стало прахом и пеплом, затем собрали и выбросили в море.