Текст книги "Дни яблок"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Линник при слове «перья» тревожно оглянулась, заметила подушку-думочку в углу кресла, шумно выдохнула и сказала тоненько:

– Может быть, принести сахарку? Или лимончик порезать… тоненько? Я бы могла…

– Со мной пойдёшь, – мрачно сказал я Лидке. – Соберём на тазик…

– Ой, – обречённо отозвалась Лида. – А это не больно?

– Там выяснишь, – ответил я.

– Ты просто выкручиваешь руки мне, – лживо-покорным голосом прошелестела Лида и заработала пронзительный взгляд в спину от Гамелиной.

На кухне хищник лакомился из банки остатками шпрот и жадно чавкал. Ганжа и Карина отправились на воздух, то есть на балкон подышать – в дыму и холоде. Рома рассказывал что-то из жизни прифарцовывающих, Карина понимающе улыбалась и зябко дёргала плечом.

Линник покрутилась по кухне, вышла в центр помещения под абажур и спросила уныло:

– Что надо делать?

– Присаживайся, если хочешь, – мрачно изрёк я и махнул пальцами. Табуретка торжественно выехала из-под стола и весело ткнулась Лидке в колени.

– Зацепка не стратка. – растерянно брякнула Линник. – В смысле, скажи ей – пусть колготки не цепляет. Я мамину заначку вскрыла. Это последние…

– Бери полумиски, – сказал я. – Те, четыре, керамические. И вытри хорошенько. Вытерла? Хорошо, теперь вон там мешки, видишь?

– Да, – ответила заинтересованная Линник. – Засмальцованные…

– От засмальцованной слышу, – сказал я. – Смотри, там в каждом что-то есть…

– А оно не укусит? – быстро поинтересовалась Лида.

– Спроси у табуретки, – посоветовал я.

Линник встала, зыркнула на меня недобро и отправилась в угол, к неизвестностям, прихватив мисочки.

– Я вижу картошку! – донеслось из угла.

– И она видит тебя, – зловеще намекнул я.

Таким же образом пререкаясь, мы, а точнее, Лида Линник, набрала миску фасоли, миску пшена и шиповник вперемешку со сливой – он был в самом маленьком мешке.

Я тем временем нашёл в кладовке вещь невероятно колдовскую – мамин таз для варенья, медный, медово-жёлтый со вмятинами. Отыскался и ковшик-черпачок – найденное, дарёное, не купленное.

– Что теперь? – спросила Лида.

– Будем гасить свет, – ответил я и выключил свет на кухне.

– Обстановочка, – игриво заметила Линник.

– Вот, – сказал я, – тебе ящик, там свечки и миски там же, с добычей, ну, фасоль, пшено…

– Как подставки, – авторитетно заметила Лида. – Догадалась.

– Типа того, – откликнулся я. – А ещё просто подсвечники, такие, керамические. На одну фазу. Неси всё это, а потом возьми Бут и растыкайте в комнате и коридоре огни, которые свечки. А всё электрическое обесточьте, в смысле выдерните из сети.

– Юрик! – проорала Лида в коридор. – Повыдёргуй всё с ризетки! Сейчас огарки запалим, я несу всякие… и даже чёрные тут есть! Аська, посмотри за Юриком!

Из комнаты донёсся визг – туда доехала табуретка.

– Чего вы орёте? – проворчала удаляющаяся Лида, и свет пропал.

На балконе Рома с Кариной умолкли, погасли и сигаретные огоньки… Пришлось открыть к ним дверь.

– Ну, хватит уже здоровье поправлять, – сказал я Ганже, укрывшему Шароян от холода двумя руками сразу. – Идите в тепло. Тут тоже почти что темнота.

– … Друг молодёжи… – отозвался Ганжа.

Карина прошла мимо, не поднимая глаз и искрясь лукавством.

– Практически замёрзла, – сказала она. – Давай глинтвейн сварю? На полутёмную кухню вернулась Лида со свечой в руке.

– Заманалась объяснять, – выпалила она. – Про пробки некоторым. Юрик обесточил всё, теперь Чернега с Аськой трясутся – им типа темно дышать и табуретка гоняет. Гантеля про огонь и ужас первобытный лекцию задвинула. Глинтвейн? – переспросила она. – Я почему-то тоже про него думала, случайно, весь вечер. Его надо на стол поставить, к цветам… Хорошо пойдёт.

– Кастрюля нужна, – деловито заметила Карина, – а потом ещё где-то взять вазу…

– Зачем? – искренне удивилась Линничка. – Вазу? Пить с неё, что ли? Как порося?

– Сама ты, Лидка, порося, – беззлобно ответила Карина. – Худосочное. Этот напиток в вазе подают, в широкой такой…

– Нет, – решительно сказала Лида, – я больше не по вазам… Ты не представляешь, какой Саня на посуду злопамятный, ужас. Я расскажу. Сейчас только, подожди, я поставлю свечку, а то постоянно прилипает к рукам… Вот сюда, под хризантемки. От цветов такая тень, романтично. Сегодня я случайно блюдо уронила, ну, руки с холода, что ты хочешь… Так у него такие реакции были, вот, как будто я на голову ему блюдо это… А на прошлую днюху мы с Волопаской случайно…

– В вазе, я слыхал, подают пунш – отозвался я из угла. Девочки вздрогнули. – А тут глинтвейн, разницу видите? Нет? А она же есть…

– Лучше бы кастрюлю нашёл… Чем запугивать тут, – укорила меня Шароян.

– И лимон, и изюм, а ещё сахар, – пропищала Линник, – и специи всякие. С яблочком.

– Таблетки от жадности дайте, побольше-побольше, – ответил я и полез по кухонным закоулкам. – Есть тут бутылка! – обрадовал гостей я. – «Абу» какое-то, дикой формы. Ещё вот половина «Оксамита», но мама рассердится, это у неё для сердечной мышцы.

– А сочок? – спросила решительная Лида.

– В банке Анькин морс, – ответил я. – А что?

– Давай сюда кастрюлю, – ответила Шароян, – и «Абу» это, посмотрю, какая там форма.

– Я покрошу яблочки, – метнулась Лида, – нож уже вижу.

Карина старательно обвернула себя маминым фартуком.

– Фактически это будет компот, – сказала она и вылила в медную кастрюлю «морс». – Компот с бальзамником. Ничего страшного не случится.

Припыленная бутылка с «Абу» забулькала в шароянских руках, по кухне пронёсся дух полыни, дикой гвоздички, ещё вроде вереском потянуло и дымком сладким – неистовое что-то, короче говоря… Степное. Как вермут «Левада».

– Зачем вы варите одеколон? – Рому почти не было видно, голос его из коридора звучал нарочито низко, и наигрывал Ганжа нечто безыскусное.

– Почему ты так решил? – отозвалась Карина и помешала варево длинной ложкой. – На вкус ничего так…

– Они говорили всю ночь… – спел нам Рома.

– Горчит, – заметила Линник. – Оно, конечно, пахучее – но горькое, ужас.

– Сахарку… – предположила Карина.

– И я ожидаю наступления яблочных дней, – нежно проворковал вслед гитаре Ганжа.

– Сахар всё испортит, – авторитетно заметила Линник. – Кидаю яблоки, теперь следи за огнём. Даник, специи дашь?

– Лавровый лист! – бодро сказал я. – Для ясности предсказаний.

– Почему нет, – раздумчиво ответила Шароян.

– Я это прихватила там, в комнате, на всякий случай, – деловито заметила Линник. – Оно на шкафчике стояло. Ну, липкое немножко оказалось. Но я протёрла.

– Считаешь, покатит? А голова? В смысле, у меня от домашнего всякого сплошная боль.

– На месте голова будет, – отрапортовала Лида. – Ну, а что? Хлебать Абу с морсом? Так хоть что-то красненькое, сама посмотри, почти пузырь.

– Ну, – сказала Карина, вооружись длинной ложкой, – почему, собственно, нет? Давай, вливай.

– Даю, – пропыхтела Лида. – Вливаю…

… Ветер. В ноябре ветер на всем белом свете. Я стоял на мосту, и река под ним несла ненасытные воды из сумрака в забытье и дальше Велел ветру явились стрекозы: пара, стайка, рой. Стрекот жестоких крыл сделался сильнее ветра. Колокол начал с низкой ноты. С грома и звона. Жесткокрылые твари дрогнули, осыпались на плиты и брызнули в разные стороны. Ветер воспрянул, но Ангел молчал…

– Что это за гниль? – спросила Лидка. – Нет, ну что это? Оно солома? Ай!

Раздался шорох и множественный дробный стук, будто просыпалась на пол крупа.

– Горох, – обозначилась из полутьмы Карина. – Вся кухня в горохе. Откуда вдруг?

– Я, – сказала озарённая свечой Линник, – свет взяла и подошла, а он, Даник, мычит! Переляк, капец! Подумала, может, приступ или он просто палец прибил. Смотрю, а он и глаза уже закатил и…

– Лида! – рявкнул я.

– И в руках, – не сдалась Линник. – Смотрю – корзина… Думаю, откуда у него корзина? И главное: чего мычит – может что-то укусило?

– За язык тебя что-то укусило, – отозвался я.

– Ну, я сразу схватила эту корзину, а она… вот, как паутина гнилая… И мокрая. Можешь себе это представить?

– Нет, – ответили я и Карина хором.

– … Я ранен светлой стрелой… – откликнулись из угла Рома и гитара.

– Теперь повсюду горохи, – удовлетворённо подытожила Лида. – Ещё было непонятное: мы вот как вылили это липкое, с бутылька, в общий котёл, так столько пара было из кастрюли – ураган, Бомбей, цунами!.. И свист, и пол дрожал!

Она развернулась ко мне: «Даник, ты в курсе? Шароян аж ложку уронила… представь себе, сквозь пол ложка, тю-тю».

– Кто-то придёт, – буркнул я.

И тут от тёмного порога вскрикнули, неистово. Раздался скрежет когтей – хищник ретировался под кресло, Линник пискнула длинно, что-то опять уронила Карина.

– Ктобля… – донеслось от двери. – Разрешил?

– Фу! – в один голос сказали Лида и Шароян.

– А кроткая девушка в платье из красных шелков… – спел Рома.

Гямелнна выскочила в кухню из коридора фурией и провопила:

– Кто разрешил? А? – И, глядя почему-то на меня, ткнула мне в лицо пустой штоф.

– Коллектив, – выдохнула Линничка. – А что?

– А ты куда смотрел? – продолжила допрос Гамелина.

– Фонариком мне в глаза посвети ещё, – опомнился я. – А то плохо слышу, что шепчешь там…

Аня поставила пустую бутылку на буфет, посмотрела на неё, вздохнула и переставила на пол. Глянула вниз хмуро и заметила:

– Не знаю, что теперь и будет.

– Винчик-глинчик, – радостно заметила Лидка. – Не жабься, Анька, там от спиртного три слезы котячии. Я нашла старый мёд, кстати, тоже для глинчика польза…

– Всё готово, – заявила Шароян. – Несу напиток, разойдитесь.

– Засада, – сказала Гамелина в пространство. Потом посмотрела вслед Шароян, расплела хвост косы и сказала, глядя на меня в упор, безжалостно и близоруко: – Прости, сорвалась. Зря.

– Ничего, – ответил я. – Всё равно не забуду…

– Это наше… Для нас было, – ответила надутая Аня. – Только. А ты… ладно. Идём. Ты что, курил?

– Нет, – ответил я. – А ты?

– Я слушала Скорпов, – ответила Гамелина и вышла.

Кухня пропахла гретым «Абу» и какими-то пряностями. Я открыл балкон.

Гирляндой явилась над голыми ветками и тёмными крышами Кассиопея. Крупицы звёзд еле пробились сквозь падымок и хмурь – помигали кратко и исчезли. Ветер, южный и оттого весёлый, реял между небом и землёй, тихонько трогал полусонные каштаны неподалёку, качал фонари над улицей и, шныряя над жестяными хребтинами крыш, швырнул в меня перья и листья – забавы ради. Я отдарился сахарком, чтобы сластей непереводно, постоял минутку в темноте… И увидал издалека, что на бульваре, в начале Кудрицкой, какой-то не по погоде одетый тип играет на дудочке, а всякие ледышки в кругу фонаря, у ног музыканта, толкаются в такт, вероятно, пытаясь сложиться в слово «вечность», но получаются у них совсем другие слова. Тоже хорошие. Наверное.

Такое место в любое время.

Жуть – она вроде жужжания. Это как предчувствие, свойство очень древнее, однако позабытое, но чаше – почти всегда – просто как комар. Хотя во тьме и одинокий комар над ухом – жуть. Комната была освещена неровно, огоньки свечные повторялись в стеклах – размыто, в немногих полированных поверхностях – невнятно, и выхватывали из полутьмы лица – трепетно. Я захватил с собою из кухни черный таз и ведро, обычное ведро с водой из колонки, отстоявшейся.

– Начнём с развлечения, – торжественно заявил я я цепко ухватил бродячую табуретку. – Мокрые игры у нас будут сейчас.

– Я сниму кулон, – как-бы между прочим, заметила Лида.

– Сильно мокрые? – недоверчиво спросил Валик. – Что, раздеться?

– Заплыв по тазику, – утешил его беззлобный Ганжа. – Я буду тебя направлять, смотри перископом.

– Сейчас я нарисую круг, – сказал я. – Около стула. На стуле будет таз стоять, в нём вода и яблоки…

– Можно перед началом гидроперит в воду кинуть? Чтобы пошипело? – спросил Юра.

– Это табуретка, – не удержалась Гамелина.

Карина посмотрела неё внимательно.

– Нет, ну я уточнила, – стушевалась Аня.

Я обуздал табуретку Ингиным шарфом, поставил на неё таз, налил воду, отставил ведро и принялся рисовать круг. Нетерпение нарастало, я пыхтел, мел скрипел по половицам и крошился в руках.

– Я тоже так делаю, шью когда. Например, плащ: там часто идёт пелерина и клёш, опять же, запах или фалды, а когда летучая мышь – представь себе выкройку, у меня нет столько стола. Потом на полу проступает… даже если пол вымыть с порошком. Оно въедается просто, – возбуждённо тарахтела Гамелина, обращаясь, по-видимому, к Линничке. – Когда мылом работаю, то отходит на раз, а вот мел этот или свечка…

В комнату вереницей вплыли листики, свет сделался эфемерным, обстановка нервной…

– Нам надо стать тоже в круг? – поинтересовалась Настя. – А глаза как?

– Сделать квадратом, – ответил я. – Никаких кругов. Выходите по одному, переступайте черту и ныряйте. Яблоко зубами надо поймать. Без рук.

– Нырять? – опять спросила Настя. – Я люблю нырять. Так глаза открытыми держать или как?

– А у меня тушь, – всполошилась Линничка.

– Мы поднимем тебе веки, – вступил Ганжа.

– Я так не играю, – живенько откликнулась Лида. – Мне вот чтобы глаза не трогали, пожалуйста, руками.

– Подготовьтесь и сосредоточтесь, – сказал я. – Можно, кстати, и раздеться… По пояс.

В рядах угадывающих прозвучало хихиканье, краткий вскрик и шипение. Наступили на хищника.

– Да ну, – пробормотал кто-то из девочек. – Я лучше полотенцем завернусь.

Я отошёл к столу. За окном мигал фонарь на нашей стороне Сенки, его нервный тик вперемешку с жёлтыми всполохами светофора «Внимание всем» пытался разбавить ноябрьскую хмурь по мере сил – выходило плохо. У меня зарябило в глазах от этого мигания, и я задёрнул шторы.

– Вижу, ты закончил свой… эллипс? – спросила Гамелина. – Я тебе глинтвейна принесла. Попей.

– Правильно, – поддержал её Ганжа, уютно устроившийся в кресле с гитарой. – Надо укрепить… Затвердить… Дайте мне это вино гретое ваше наконец-то!

– Постоянно гаснет свечка, – недовольно заметила виночерпий Карина. – Хорошо, что наливаю над кастрюлей, а то всё бы закапала тут. Темно…

Настя обнесла гостей подносом с чашками. С подоконника за ней наблюдал хищник, а сверху – стайка листиков. Свеча на телевизоре погасла.

– Теперь сам тост скажу, – начал я. – За гостей, – сказал я и выпил очень тёплый напиток.

Питьё пахло кардамоном…

XX

…Снился мне путь на север.

Снились мне гладь и тишь…

Странное место привиделось мне. Заснеженный пустырь. Остатки ограды, стылая акация, обметанная инеем словно лихорадкой, среди корявых рябинок. Гаражи и голубятни неподалёку. Заполошные чёрные птицы, добывающие из-под серого льда кроваво-красные ягодки. Детский садик с бумажными снежинками на окнах, снеговик с глазками-угольками и прочее из несегодня. Третий двор недалеко от Лемской – на брандмауэре флигеля нарисованы айсберги и пальмы, золотые цапли и белые медведи, рядом скрипит железный круг – карусель. И зима. Пусто. Всё это Сенка. Только неправильная, неживая – зацепка-стратка, царапина от веретена, лакуна воспоминаний, потерянное время, сон пустой.

Ни моста, ни птиц, ни Ангела. Просто жизнь, наверное, моя, прошедшая мимо.

– Всё время что-то гудит, – заметил Ганжа, – как будто… колокол… до-диез-минорно.

– Звон есть, – подтвердила Линник, – никакой ни до и не минор. Это старые трубы. Оно такое – булькает, гремит и пер…

– Вы все дико странные, – заметила раскрасневшаяся Настя и допила своё. – Я тебя, Шарик, только что не узнала. Ты какая-то была…

– Какая? – спросила Карина подозрительно.

– Блонда, – выдохнула Настя.

– Лучше уши себе покрашу… – отрезала Карина. – Тю на тебя, Бут!

– Даник? – спросила Лида и потёрла глаза. – Даник… Что ты там дусишься? Аня, посмотри на него, он опять надулся.

Гамелина извлекла из какого-то потайного кармана очки, нацепила их и всмотрелась в меня безжалостно.

– Не придуривайся, – строго сказала она. – Чего ты сделал такие глаза?

– Какие это? – просипел я.

– Ну вот, теперь алкоголический голос, – припечатала Аня. – Не смешно…

– Странно… – неуверенно сказал Ганжа, – я только что такую штуку держал в руках… Вроде калькулятора японского, а в ней мультик был, что-то пищало, мелодичненько… Знакомая мелодия – не знаю только, где слышал. И… ну, неоднозначная, короче говоря, такой ряд…

– Внутри яблок – предсказания, – прохрипел я и откашлялся. – Надо вскрыть… раскрыть, ну, напополам, это легко – они просто склеены, а там бумажка, в фольге. Вытаскивать из воды нужно без рук. Зубами…

– Принесите мне чьи-то зубы, – изрёк Рома, – и я всё достану! И яблочко, и бумажку, и фольгу эту – потом всё жевать, наверное, а я наелся…

– Ты опошляешь момент, – заметила Гамелина. – Действительно, кто первый?

– Я вас посчитаю, – заботливо сказала Бут. – И раз, и два, и три – врири, рири, ри…

Листики взвились к потолку и выписали с десяток неистовых фигур, вода в тазу пошла рябью, тоненько, будто кто-то тронул зеркало – с той стороны.

Первое яблоко доставал Валик, он наглотался воды, выронил добычу, чуть не перевернул таз, закашлялся и попросился полежать, чтобы высушить джемпер.

Состоялся консилиум и переполох, Линник отправили в ванную за полотенцем. Бут принесла бальзам «Звёздочка» и раскрыла эти врата духа рядом с мирным хищником, кошка тут же сделала маленькие злые глаза и ускакала прочь.

– Всё это случилось с тобой потому, – заявила серьёзная Аня, – что ты хихикал.

– Ну, конечно, – буркнул строптивый Валик, – надо было плакать.

В четыре руки Гамелина и Бут разоблачили брыкающегося Черне-гу по пояс и отправили шмотки сохнуть.

– Есть у тебя водка, Даник? – спросила Настя, разглядывая Валика всесторонне. – Его надо растереть…

– В пыль! – заявила Линник и набросила полотенце Чернеге на голову. По неприкрытым частям Валика было видно, как тот застеснялся – до пунцового покраснения.

Из безопасного махрового кокона слышно было, как Валик разгрыз яблоко, пошуршал фольгой, затем бумажкой… И прочел

Соломина-яромина,

Прела, грела.

Улетела.

Кашук, Машук,

Буркун,

Выйди вон,

Колдун…

– Не понял, – оторопело произнёс Чернега и сдёрнул полотенце, – а где предсказание? Я ни про каких Катуков не спрашивал. Чиё это яблоко?

В ответ Бут сунула ему «Звёздочку» под нос.

Вторым охотился Ганжа.

Скользкий фрукт он выловил быстро, несильно окунаясь в воду и почти не забрызгавшись.

– Ни одного пузыря, – отметила зоркая Шароян. – Ты что, не дышал?

– Забыл, как… – ответил Рома.

Он помял яблоко, надавил, стиснул сильнее – брызнул сок, плод распался и явил куколку из фольги. Публика затаила дыхание.

Ачерепа чума-чум.

Бумафера ферабум.

Падан, ладан, атабас,

Сукман, дукман, клакс,

– растерянно прочёл Рома. – И… и где тут за моё будущее?

Жестокий ветер ноября над домом ответил свистом и шорохом, шторы на окне всколыхнулись.

– Атмосфера, – удивился Ганжа. – Стереоэффект… Ты устроил?

Бут ныряла бестрепетно. Расстегнула две пуговички и растянула ворот блузы – оголила шею, как на плаху. Не побоялась испортить начёс. И от души набрызгала, гоняясь за красным яблоком…

Аудитория воспряла. Ганжа выскочил из кресла, Чернега отлип от стола, Лида колотила в бубен и помогала себе голосом.

– Аська! – орала Линник. – Левее! Левее бери! Теперь прямо! Да не толкай его носом! От жеж рыба-дельфин!

Наконец Насте удалось ухватить зубами вёрткий, мокрый плод, она «вынырнула», встала с колен, утёрлась крошечным платочком, делано пофыркала. Откашлялась. Разделила яблоко, развернула куколку, вчиталась, удивлённо вскинула потемневшую от воды бровь и прочла вслух.

Игдики, цигдики, де,

Абель, фабель, дурмане,

Ики, тики, граматики,

Оц, клад, зоц.

– Не поняла, – удивлённо сказала Бут, – при чём тут Зоц? Дикое предсказание какое-то, Даник, у тебя. А в воде интересно было…

– Давай я тебя отожму, Аська, – нежно проворковала Линничка и отложила бубен. – Тут, вот. Сзади…

– Что там, что? Что? – забеспокоилась Бут.

– Спина, – хором сказали Чернега и Линник. Валик покраснел окончательно и скрылся в тёмном углу, вытолкав хищника за диван.

– Я, – заявила Лида надменно, – считаю, что нам нужно чем-то повязывать волосы. И халат!

– Это кому это «вам»? – поинтересовался я. – У меня есть шлем, пластмассовый, и резиновая шапочка.

– Тащи, – обречённо сказала Линник, – хоть не зальёт уши.

Я нашёл, обтёр от пыли и торжественно принёс шлем – такой весь красный, остроконечный… невероятно древнерусский, из пластмассового набора «Витязь».

– Себе такое надень, – оскорбилась Линник, – на тыковку…

– Не налазит, я пробовал уже, – мрачно ответил я. – Так ты как? Плывёшь?

– У меня, – капризно заметила Лида, – потекут ресницы ведь. Думаешь, сколько надо рисовать глаз?

– Смотря чей, если хомяка, то чепуха – просто точка, – моментально ответил я.

– А говорил, всё знаешь… – обронила Линник загадочно и встала перед тазом на колени, картинно завела руки за спину, фыркнула и принялась ловить яблоко. Поначалу осторожно, с закрытыми глазами, а затем вошла в раж – рыскала в тазу по уши, булькала и смеялась откусила фрукту, прожевала, закашлялась, наглоталась воды. Неясно, каким образом, всё же ухватила плод и моментально вскочила на ноги.

– Очень холодная вода, просто ледяная, – пропищала Лила, капая в таз чёрным. – Скорее полотенце!

– Сию минутку, – отозвалась с придыханием Бут и передала Линник полотенечко. – Бежу на цырлах!

Лида торжественно промокнула лицо, явив отпечатки туши, тёмные и нерукотворные. Развернула выловленное послание, прокашлялась и прочла торжественно и несколько пискляво.

Якало, тыкало, мыкало, выкало,

Хтокало, шокало, кликало, цыкало.

Твоё тебе выпало,

Кидли, шаркидли, клюк…

За окном что-то громыхнуло – низко, угрожающе и сердито, будто что-то просыпалось и злостилось: давнее, древнее, ярое: прислано – позабыто, тут и крест.

– А нет какого-то ещё предсказания? – поинтересовалась Линник, прислушиваясь, как и все мы к далёкому гулу. – Моё того – несбыточное. Зря купалась, получается.

– Да ну, чего вдруг, – отозвалась Карина, – я так за тебя переживала, когда ты яблоко в воде ела. Прямо червячок…

– Шарик, – злобно сказала румяная и влажная Лида. – Теперь, кстати, твоя очередь – плыви давай, нос над водой и всё такое… Рыбонька моя.

Карина не стала ломаться и потребовала простыню.

– И подушечку… – пискнул было Чернега.

– Сам ты подушечка, – обронила Шароян надменно. – Я задрапируюсь, волосы же. И серёжки…

– Выдам тебе скатерть, – торжественно сказал я. – Она старая, не жаль ни разу.

– Никого тебе не жаль, – буркнула в ответ Карина. – Ни вещей, ни людей. Заставляешь лезть в воду! Фактически в ноябре! А что в результате?

– Клюк. – отозвалась Лида.

– Клакс, – поддакнул Ганжа.

– Зоц, – радостно пискнула Настя.

– И машук, – мстительно сообщил Чернега. – Дайте мне манатки, наконец-то, я не могу сидеть всю дорогу в полотенце!

– Идём, – вызвалась решительная Гамелина. – Я тебе подберу.

Карина поправила волосы, аккуратно укрыла себя скатертью – несколько раз заломив старый, золотистый плюш надо лбом, у подбородка и за скулами – и сразу стала похожа на икону. Дунула на воду, зачем-то перекрестилась – в три перста, но слева направо, и атаковала шустрые, блестящие яблоки. Фрукты порскнули от неё по воде, переворачиваясь влажно. Своё Карина догнала и выхватила с первого раза.

Разоблачилась от истёртого псевдобархата, встала, машинально потрогала причёску, разломила яблоко, достала записку и прочла.

Камень, ножницы бумага,

Карандаш, огонь, вода,

Три бутылки лимонада

И железная рука.

Касман-басман, цуефа.

Сразу после цуефы всё вздрогнуло, безмятежная вода в тазу задрожала упруго, попыталась выгнуться наружу – будто она, вдруг вязкая и плотная, не выпускала или не пропускала к нам нечто или кого-то… Дрожь сопровождалась низким, вибрирующим звуком – словно в дверь небесную ночную досадливо громыхнули кулаком.

– Ух! – отметил Ганжа и поморщился. – Низко как, мозги выпучивает прямо. У тебя тут точно какие-то колонки, сознавайся. Стереобас мощный, но непонятный.

– Попытайся понять. Это как физика, только хуже, – отозвался я. – Гестапо… – ответил Рома.

Линник взяла бубен и обошла вокруг таза с тарахтением и звоном. – Вот мне показалось, – заявила зоркая Лида. – Там только-только мелькнуло… такое… неприятное. Дайте мне что-то тяжёлое – я вдарю по этому тазику.

– Так и знала, – скептически заметила Шароян. – Та же история. Слыхала я про эту цуефу… Наверное, оно китайское. Тю, короче…

– Неприятные звуки, – сказала от двери Гамелина От вернулась вместе с Чернегой, который нацепил на себя мою тенниску почему-то навыворот. – Неприятные… Может, это трубы? Смет, стук, кто-то вздыхает, хихикает. Ещё кошка шипит на меня без причины…

– Как ей и положено, – мрачно сказал я. – Хуже было бы, если б гавкала.

Гамелина вздёрнула брови…

– Пора плыть… – грозно сказала подкравшаяся Линник. И звякнула в бубен – раз, второй и третий.

Аня вздохнула, покрутила пальцем у виска, расстегнула блузку, заколола косу, потрогала воду указательным пальцем, словно попыталась нарисовать что-то на зыбком круге, опустилась на колени, наклонилась и глянула на ровную тёмную поверхность – в упор.

– Давай-давай, – подзадорила Лида. – Стала бегом на дорожку, шапочку поправила, ласты взула и ноги в руки… Старт!

Из коридора донеслось яростное шипение.

Пока Гамелина возмущала гладь, гоняла яблоки и разбрызгивала воду, Ганжа согревал Карину глинтвейном, Линник вспомнила старшую группу и выбивала на бубне польку, беззаботный Крошка отобрал «Звёздочку» у Насти, открыл, попытался нагреть красную коробочку над свечкой, но обжёг пальцы и отшвырнул мазь вон – прямо в напиток…

– Нечаянно, – сказал Юра, заметив мой взгляд.

– Готовься, – прозвенела ему бубенцами Лида. – Вторая дорожка, третья тумбочка. Шапочка своя. Ныряешь лёжа.

Аня, восставшая от воды, выглядела какой-то нездешней, чуть старше или спокойней, так просто и не поймёшь. Гамелина пару раз отжала мокрый хвост косы, неспешно разделила яблоко и развернула куколку с запиской.

– Хм… – сказала Аня и глянула на меня странно. – Хм… Даже так? Ладно… – и прочла.

А за месяцем – луна,

Мальчик девочке слуга.

«Ты, слуга, подай карету,

А я сяду и поеду,

Ты, слуга, подай метлу,

Я я карете подмету.

Ты, слуга, подай лимон

И выкатывайся вон».

– Я бы написала по-другому, – обстоятельно заметила Аня. – Но теперь уже всё. И коса намокла. Дайте вытереться мне.

– Старт! – сказала Линник и стукнула Крошку бубном.

Юра, неизвестно зачем, задумчиво снял носки.

– Всегда он так, – тревожно сообщил Чернега, по-прежнему в навывороте. – Ищет свой способ, и вот, что носки сейчас – сильно задумался, значит. На него однажды книжная полка упала – шёл опыт, тёрли магний, а она упала, так он…

Крошка сел возле табуретки, дунул на воду, в последний момент схватился за бортики, словно хотел выплеснуть содержимое посудины или вылить себе на голову, и с размаху плюхнулся лицом в таз. Вода взволновалась и моментально затекла ему за шиворот… Мы увидели как стиснул он пальцы – костяшки побелели, и шрамики от химии стали заметнее. Крошка сделал некоторое усилие – и явился обратно – радостный, мокрый, с яблоком в зубах.

– Уавив доф! – сказал он. Вынул изо рта фрукт, обтёр лицо. – Нос, говорю, ударил, – сообщил Юра. – Странная плотность, меня как не выпускало что-то. Ты добавил в таз крахмал?

– Желатин, – протарахтела вслед бубну Линничка. – Бумажку читай давай, химия.

Юра обтёр рукавом лицо.

– Ази, двази, призи, зизи,

Пятом, мятом, шума, рум,

Дубокрест, марган, варум…

Листики атаковали Юру что осы, будто пытались помешать или сами вчитаться в шуму-рум-варум…

– Опять цвайка, – радостно заявил Ганжа. – Саня, ты чего понаписывал такого? Какие ещё зизи?

– Тоже хочу знать, – скромно заметил Крошка.

Лида кышнула на светляков, заботливо промокнула «ныряльщику» лоб и вытерла свою ладонь о Юрину же спину.

– Не спрашивайте его, – нежным и тонким голосом заметила она. И потрясла бубном в мою сторону. – Пусть сам за своими яблоками пирнет уже. Тогда и поговорим, как вылезет с таза.

От бубна оторвался колокольчик и закатился под кресло. Вели ему устремились листики, но не догнали.

Мне, конечно же, нырять не хотелось… Но одинокое яблоко, стрем но вращающееся в тёмной воде, но раззадоренные искрами от разрезвившихся листиков гости, но Гамелина… и глинтвейн этот. И гул, звон, низкий звук, что неторопливо наполнял квартиру. Надо было бы предвидеть… Я снял свитер…

Из глади водной непроглядной, смотрело на меня моё же лица двоилось, троилось и словно отступало – всё дальше и глубже – аж на самое дно.

Яблоко само по себе отплыло к борту и крутилось, непостоянное, фортуновым шаром. Насмешливо. Я нырнул. Вода холодной не была, нисколечки, и сразу залилась в уши. Я фыркнул, услышал чей-то смех, глотнул воды… и упал прямо на песок – мокрый и холодный. Сильно пахло рекой, вокруг косматило туманом, или просто дым стлался. Осенние гуси тянули тоскливые клинья в сером небе, перекликаясь скорбно. Моросило тоскливенько и нехотя. Осенний свет силился быть, получалось как сквозь пальцы – только глазам наказание. Я огляделся. Позади в туман кутались сосны – чёрные-кручёные, в слёзках янтарной смолы; голые вербы – серые и патлатые, всякие заросли непролазные: бузина, репей, осока. Звякнул колокол. С невидной суши или последнего берега – кому как…

На камне – белом с зеленью, посреди песчаной отмели, сидели два мальчика – худых, очень заросших и невесёлых, глазау них были тёмные, как гагат – вестник вероятных бед, и скорые, что птичка королёк. Одеты они были во что-то вроде ночнушек, размера на три больше, чем надо, очень изодранных.

– Ты обронил, – сказал мне один и показал яблоко.

– Без молитвы встал, – хихикнул второй.

– Здрасьте, страсти-чудеса-облака в колодце, – пробурчал я. – Так что, это у вас дно?

– Тут мы дожидаем, – загадочно обронил первый.

– Видимо, давно, – сказал я, – вон как позарастали. Стричься не пробовали?

– Нет, – честно ответил второй мальчик, и река шумно плеснула о камень. – Мы стесняемся.

– Кого тут стесняться? – удивился я. – Крика гусиного?

– Холодного железа, – заявило первое нечёсанное создание.

– И чем занимаетесь, когда не дожидаете? – спросил я, чтобы поддержать беседу.

– Смеёмся тесно, – искренне сказал второй мальчик. – Ногами в воде болтаем, тут иногда такое… звёзды даже видно. Внизу. А что делаешь ты, тритан?

– Сейчас ловлю яблоко типа как, – раздумчиво ответил я.

– Целуется… на сквозняке, – сказал первый мальчик.

– Всякие пустяки творит, – поддакнул второй.

– Да что бы вы понимали, – ответил я. – Бестолковщина. Яблочко верните скоренько, и пока-пока.

– Держи тогда, – сказали они в два голоса, громче, чем мне бы хотелось. – Крепко пока…

И кинули в меня яблоком, как-то единовременно, синхронной слитно. Плод полетел от них ко мне медленно, разматываясь в местном воздухе, словно…

Грязные руки, четыре, вцепились в тоненькую красную нить, длинные, худые фигуры поплелись по отмели, потом по воде, задирая время от времени голенастые ноги – будто цапли. Пересечение вод далось им с трудом – нить задрожала.