Текст книги "Дни яблок"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Но девочка, что жила по соседству, радовалась чуть ли не больше остальных – ведь у себя на окне, ранёхонько утром, она нашла…

– Куклу! – рявкнул я. – А откуда… Впрочем… Да… Что же, низко кланяемся тебе, Юбче из морян. Твой рассказ интересен, а история поучительна.

– Вода вскипела, – иронично заметила Аня, – мне нужны го… Ой!

И она невежливо ткнула пальцем куда-то в стол. Куриные головы, которые мы покупали для кошки, которые лежали в холодильнике, которые Аня достала и разморозила, которые до сих пор мирно прели в миске – вдруг зашевелились, заморгали, надули гребни и стали квохтать протяжно и угрожающе. Затем, по одной и парами, взвились в воздух и ринулись на Вальбургу Юбче. Многие квохтали что-то боевое, с упоминанием клюва и проса.

Всё случилось быстро. Сначала клёкот, потом свист – низкорослая Юбче успела вскрикнуть раз, другой. Головы атаковали стаей.

На подоконнике проснулась дракон.

– … А ведь у тебя гости вновь, – сказал Ангел, тон его был беспечален.

– Так рад тебя видеть, – отозвался я. В руках у меня была недочищенная картофелина.

– Времени достаточно, – заметил мне Ангел, что называется, свысока. – Всем интересно, как ты воспользуешься дальше к…

– Чем-чем? – переспросил я и чуть не укололся об нож на столе. Картофелина исчезла.

– Расклевали, – печально сказала Маражина. – А я стерегла вход… Торопилась, как могла, но не успела.

– А где… где? – начал я.

– Где и положено, – несколько напряжённым тоном отозвалась Гамелина и демонстративно вымыла шумовку.

– Жаль, – вздохнул я, глядя на бултыхающиеся в кипятке головы. – Я б их допросил.

– Теперь только съесть, – отозвалась Аня. – Я вымыла миску. Кипятком. Обжарила грибы и всё заложила… И картошку даже. Мама твоя кладёт чернослив?

– Да, – ответил я. – Режет мелко.

– И я так же, – вздохнула Аня.

От Вальбурги Юбче из морян, недорыбы, остался холмик крошек. Я аккуратно смёл их в фунтик.

– Развею позже, – как можно трагичнее сказал я.

Дракон всхлипнула дымом.

– Даник, – подошла ко мне поближе Аня. – Это ведь у тебя с детского садика? – нежно спросила она.

– Что? – переспросил я. – Нелюбовь к пшёнке?

– Припадки…

– У меня нет никаких припадков, – пробурчал я. – Долго объяснять просто.

– Ну, я же всё видела… Ты сидел как бревно: скрипел зубами, глаза закатились, руки шкрябали. Еле нож успела выхватить, а картошка вся пропала, кстати, куда-то. Пришлось самой чистить, хорошо хоть закладывают последней. Потом ты хихикал, нет, смеялся, так странно.

– Еще я жутко плачу, – нашел тему я. – Нос опухает, глаза крас…

– Сейчас не об этом, – взяла меня за ворот Гамелина. – Она передается по наследству?

– Красные глаза? Только у кролей.

– Нет, такое, как у тебя.

– Разные глаза? Через поколение, и то не факт.

Я догадался прекратить расспросы действием.

– Ладно, – спустя несколько минут сказала Аня. – Вижу нежелание сотрудничать. Ну, и ладно. Схожу, гляну, как ты там убрал. Пройдусь. Последи за кастрюлей, только вскипит – сделай огонь…

– Меньше, – закончил я, – и крышку сдвину.

– Молодец, – одобрительно хмыкнула Аня. – А где у вас марля?

– Тут, в буфете, в среднем ящике, – ответил я. И Гамелина, с марлей наперевес, пошла выискивать пробелы.

– Что она сказала про клубки? – поинтересовался я у присутствующих пряников.

– На дни поминовения… накануне… – начала Маражина, – есть обычай, о котором говорила… – тут экс-рысь вздохнула, – бывшая с нами. Надо разложить на входе, у дверей и окон, клубки шерсти и…

– Кошка чокнется от счастья, – закончил я.

– Иногда нет, – глубокомысленно заметила Маражина. – С ней никто не говорил о защите угодий, никто не учил битве. Я узнавала.

– Ну, сделай одолжение, подучи мне зверя бить врага, – откликнулся на рысиные поползновения я. – А с клубками идея хорошая… очень…

Раздалось шипение. Борщ рвался на свободу. Чудом я успел сдвинуть крышку и прикрутить газ.

– Вот! – уютным голосом заявила вернувшаяся к нам Гамелина. – Это след.

И она выложила передо мной давешний бубенчик.

– Ты двигала диван? – честно ответил вопросом на вопрос я. – Оно тебе надо?

– Только тряпкой провела за ним, а что? – отрапортовала Аня. – А если бы кто-то другой нашёл? Были бы расспросы всякие, зуд.

– У кошки, – добродушно заметил я, – ко мне расспросов нет, только требования.

– Это какие?

– Принести голубя мира прямо в пасть.

– Так она поджигатель!

– В основном пожиратель, – сознался я и забрал бубенчик.

– Ну, так и я о чём… А! Ожидала худшего, честно говори. Но всё не безнадёжно, пыли нет, и даже на книжках.

– Это всё потому, что я их читаю. Попробуй и ты.

– Но коридор мне не понравился, – продолжила Аня противным тоном.

– Скажи, он тёмный, да?

– Вот смотри, Даник, вернётся мама, дальше Инга, и будут сразу скрипеть под ногами… Там знаешь, что там у входной двери?

– Прах!

– Чей?

– А вот этого лучше не знать.

Гамелина глубоко вздохнула.

– Да, – сказала она раздумчиво. – Я говорила тебе – на балконе полно яблок. Можно сделать к приезду пастилу. Ты как?

– Что, из всех яблок? Упашешься, и хранить негде.

– Да нет. хватит мне штук двадцать. Ну, может, двадцать пять. Так спечь?

– Конечно, – обрадовался я. – Они мне этой пастилой все уши прожужжали. Каждая где-то ела. А как готовить – так ни разу. Столько дел…

– Тогда схожу к себе за формой, а ты последи за свининой – скоро выключать.

И она ушла. После поцелуев. Я вернулся в кухню сторожить плиту. Кошка спала в кресле уютным чёрным клубком. Дракон всхлипывала на подоконнике, пуская дым в мамину гречиху, остальные пряники молчали, скорбной группой. Сова смеялась во сне.

– Если я спрошу у вас, где ключ к загадкам, – поинтересовался я у созданий. – вы ответите мне правдиво?

Во входную дверь кто-то постучал – громко, настойчиво, несколько раз. «Анька форму принесла, – радостно подумал я. – Так и скажет. А я ей: „Школьную^?“ А она: „А что?“ А я такой, сразу: „Тут не химчистка!“».

Хихикая вполне себе шутке, я побежал открывать.

– Горгаз, – выдвинулся на меня коротышка, с осветлённой в этот раз площадки. – Перевирка труб. Тяга есть?

– С утра была, – отреагировал я. – А щас не знаю. Ладно, хорошо, проходите, проверим.

– Колонку, – назидательно сообщил мне Горгаз, осмотрев место действия тяги, – надо ставить у кухни, а не так, у ванны. Будем валять стены.

– В другой раз, – приветливо ответил я, – теперь валять не будем.

– Я это всем тут говорю, – грустно заметил он, – на кажном этажи. Такое в ответ, шо мася моя… А я шо, а у меня форма – колонка у кухни. А де тут у вас вход до трубы?

– Вот, как раз на кухне, – заметил я, – пройдемте, будем валять.

– Старая польская, – застенчиво попрощался с нашей колонкой Горгаз и что-то зафиксировал карандашом в тетрадке.

– О! – удивился он уже на кухне.

Невидимые ему пряники соорудили под столом мини-форт яз крышек и бряцали там какой-то железкой. Дракон так и искрила – О* – повторил Горгаз. – Чуете? Дым!

– Листья палят, весь город прояснялся. А у нас не дым, а борщ.

– А со звонком что у вас? – тревожно поинтересовался он. – Я давыв ту кнопку, давыв, аж втопыв, а результата нуль. Зламався?

– Свет выключили.

– Кто?

– Из жэка банда.

– А… – протянул Горгаз, – мы ото тоже циле лито к вам дойти не могли. Теряли направление. Так, шо у вас из трубой? – пошёл на прорыв он. – Дай мне совочек, и я полизу, гляну.

Мы двигали стулья, громоздили табуретку. Горгаз ронял совок. А затем… Затем из вьюшки посыпалась пыль, сажа кусками, лотом в трубе что-то стукнуло и на нас вылетел клуб чёрного праха: остатки перьев, кусок когтистой лапы и небольшой череп; судя по всему, вороний.

– Жуткий клюв, – уважительно сказала сова.

– Настоящая хищная птица, – небрежно заметил я. – Не то, что…

– А хто це каже? – встревожился Горгаз.

– Почулося, – ответил я. – Осень, такое-всякое…

– Буває, – прокомментировал ситуацию Горгаз. – Задримало и вчадило. Бачте, скильки сажи. Добре, шо прочистили трубу. Тепер треба вмытыся. Бо чисто чорный.

Я повёл его обратно в ванную.

Гамелина зашла неслышно.

Я выпроваживал Горгаза, расписывался «у листi», диктовал марку плиты («Вагрiя»? Hiколи не чув. Як воно пишеться? Ватрiя? Тоже стара польська? Ну, всего доброго. Звонить, чуть шо…).

– Саша, сажа, – сказала потрясённо Гамелина, стоило мне вернуться в кухню.

– Ты просто букварь, – отозвался я. – «Смотри, Саша, сажа!» Хорошо хоть не обзываешь Шурой…

– А то что?

– Ну, было бы: «Смотри, Шура – ду…» – ты ж буквы меняешь, как букварь.

– Я так буквы не меняю, – твёрдо сказала Аня. – А Шура – это девочка.

– И не скажи… – вздохнул я.

– Свинину я выключила, – продолжила Гамелина ровным тоном. – А борщик пусть дойдёт ещё. Удивительно просто – как не попала сажа.

– Да.

– Опять мне убирать на кухне, – вела дальше Аня. – Скажи, а кто-то ещё придёт? Крышу чинить или окна, или, я не знаю, с радио.

– Вот с радио очень не хотелось бы, – поддакнул я. – Ещё не известно точно, что оно такое и чем питается.

Гамелина хихикнула.

– Подумаю о защите, час настал… – Я забрал у Гамелиной форму и прижал к себе её хозяйку. – Чтоб никто не смел тревожить.

– Не смел, – задумчиво подхватила Аня.

Со стороны плиты долетело шипение. «Борщ!» – сказали мы хором.

– Моя удача, – успел заметить я.

… Я сидел у себя в комнате на заправленной наспех постели и листал Альманах. У стола пряники поминали павших. Мёдом и протяжным пением.

Альманах был не склонен к общению. Он выглядел отсыревшим и на все просьбы мои отвечал единственно – злыми искрами, пекучими, словно крапива.

– Толку от тебя, – рассердился я и сунул книгу в стол. – Что скажете мне о защите? – навозившись с гримуаром вдоволь, спросил я у пряников.

– Оружие, – решительным, но немного туманным от меда голосом сказала Маражина.

– Оборона, – прокашлял Брондза Жук.

– Жертва, – хором сказали Солнце и Месяц.

– Сейчас так не танцуют, – веско заметил я. – Или вы хотели сказать: «Выкуп»?

– Именно, именно! – заголосили пряники и чокнулись, заливая свои слова – все и каждое в отдельности.

– Поразить их всех, – яростно полыхнула дракон и разрыдалась чёрным дымом.

– Спроси совета у находки, – загадочнее, чем бы мне хотелось, ответил Скворогусь.

– Это у какой?

– У мудрой птицы.

– Птица! – обратился я к безмятежно спящей сове. – Что подскажешь?

– Незачем и ехать, – проскрипела сквозь дрёму сова и втянула голову в перья совсем.

И тут меня осенило:

– Знаю птицу! Но там же не до разговоров. И мудрость копчёная, даже очень…

На кухню мы явились спешно и кстати. Гамелина аккуратно заворачивала вороний прах в газетку.

– Что же это была за жизнь? – вздохнула Аня мне навстречу.

– Короткая, – ответил я.

– А ведь говорят – триста лет.

– Ну, – заметил я, – это брехня чистая, в смысле – миф.

– И кто же скажет правду?

– Вот он, – ответил я. – По доброй воле.

Аня посмотрела на меня пристально.

– Надо, – уютно сказала она, – чтоб ты сходил и это выкинул. Очень оно неаппетитное.

– Не надо, – сказал я, забирая у неё сверток, – пригодится.

– В смысле, – удивилась Гамелина. – Что ты с ним хочешь сделать? Сварить?

– Спечь, – ответил я.

– Не смешно, – процедила Аня. – Шутка юмора… не того, не удалась.

Тем временем я взял мамину мисочку для варенья, этакий недотазик, медный, очень удобный под мелкую ягоду. Развернул свёрток, достал череп…

– Может быть, его вымыть всё же, – спросила Аня. – И чего ты мечешься?

– Спирт… – ответил я, – спирт… спирт…

– Бам-куку, – дружелюбно заметила Аня. – Хотя я тоже говорю с продуктами…

Я порыскал по кухне, поискал в кладовке, у себя… И пошёл за душою вина. Полбутылки для растирки нашлись у Инги в комнате, в шкафу.

– Мало… – огорчился я, уже в кухне, – ничего не получится. Половина дела…

Череп в жёлтой меди смотрел в никуда и общительным не выглядел.

– Я могу принести, – вдруг сказала Аня заинтересованно. – Только скажи, сначала, что ты хочешь делать? Ты в порядке?

– Не дождётесь, – ответил я. – Надо заставить его говорить, для этого сера нужна, – проболтался я. – Душа вина, ну, ладана немного и крови три капли. Потом…

– Лавровый лист, – подхватила Гамелина, – и сольки… Я сейчас… уже иду… Интересно посмотреть, как запекают кости, вороньи. А перья смалить не будешь?

– Не сейчас, – холодно ответил я.

– Да, после спирта кто хочешь правду скажет, какую угодно, – хихикнула Гамелина и ушла.

Тень её мелькнула сначала по нашему неказистому буфетику, дальше по стене кухни и пропала, в простенке у коридора, будто за кулисой. «У каждого свой театр теней», – подумал я. В моём, наверное, преобладает драма, чтобы грустно – но с песенкой и не без пользы.

– … то заперто на сто замков, то ворвись кто хочет… – ворчливо заметила Гамелина, явившись из коридорной полутьмы с бутылкой спирта. – С лимонами в этом году никак, так что трать – я угощаю, – и она снова хихикнула. – Я дверь закрыла, кстати. ~ сказала Аня. – А то мало ли кто…

– Тоже думаю, что не мало, – отозвался я, – в смысле достаточно.

– Я так думаю, химию ты не сделал, – полуутвердительно спросила Аня, – там валентности посчитать. Лабалаторка. Или ты опять не записал?

– Лабораторка, – машинально поправил я.

– Всё равно не сделал, – подытожила Аня.

– Списать дай, – поклянчил я.

– Нигде не могу очки найти, – вдруг ответила она. – Как сквозь землю… Всё время щурюсь, просто крот.

– А мне нравится, – сказал я и заметил тетрадь по химии…

– Перед тем как списывать, – сказала неутомимая Гамелина, – Поможешь мне… Я кое-что сделаю с вашим творогом… Быстрое. Мы всегда… В нас Эмма этот творог, ну, день и ночь впихивает. Под разным видом. Чтобы кости не ломались, и удобно – у неё тут молочница знакомая, поэтому творог всегда. Я сделаю вам домашний сыр… А ты поставь мне мясорубку.

– Я так и знал, – восхитился я, – что ты мимо неё не пройдёшь. Может, сито лучше?

– Нет, – решительно повысила голос Аня. – Смотри мне, никакого сита, чтоб…

Потом я ставил мясорубку. Гамелина нашла и открыла нужную лабораторную. На две страницы…

Я прокрутил творог, «чтоб тоненько». Два раза… Потом мыл эту мясорубку, раскладывал… И обрадовался, когда нашёл свою тетрадь наконец-то и сел списывать…

За это время Аня растопила остатки масла. Кстати, базарного: у мамы тоже были руки на рынке.

– У вас есть плоская ложечка, деревянная? – спросила Гамелина, проверяя, как я вымыл мясорубку.

– Указка мамина деревянная есть, старая, – откликнулся я, – ещё кусок линейки деревянной, моей, тоже старый.

Гамелина впала в раздумья.

– Ладно, – хмуро сказала она, – принеси мне этот кусок, я на него посмотрю.

Я послушался.

– Почти то, что надо, – одобрила линейку Гамелина. – Некрашеная. Она самодельная?

– А как ты… – начал я, но Аня решительно отгородилась линейкой.

– Я вымою её, – зловеще заявила она. – А ты давай, спиши химию красиво, чтоб мне не краснеть. Пока свет, – закончила Гамелина и указала линейкой за окно.

Я раскрыл обе химии – свою и её… Аня писала крупно, ровно и без украшательств, а я тяготел к маргиналиям и вставкам. Чтобы с завитушкой.

«Лабораторная работа», вывел я. И подчеркнул.

… Гамелина вымыла половинку линейки содой и обдала всю её кипятком, затем щедро отмерила наш творог. И принялась организовывать сыроварню – соорудила для начала водяную баню.

В большую кастрюлю, наполненную водой, поставила другую – маленькую.

Выложила творог в эту кастрюльку. Посыпала его содой. Начала греть.

– Ваш творог правильный, почти как наш, – сказала Аня, – видишь? Он расплавился, а не растёкся. Теперь только греть и мешать, греть и мешать.

Творог в ответ ей начал слегка густеть. Аня сосредоточенно влила в хлюпающую массу растопленное горячее масло. И принялась мешать ещё усерднее линейкой… Прошло минут десять, Аня посолила месиво – малыми дозами.

Ещё несколько грения и чуть мешания – и сыр начал тянуться за линейкой.

– Готово, – сосредоточенно заявила Гамелина. – Я же говорила. Почти моментально. Сейчас, если передержать, будет «Дружба»…

– Бензопила? – восхитился я.

– Плавленый сырок, – отозвалась Гамелина.

Я оставил химию в покое и под гамелинским руководством перелил готовую массу в керамическую штуковину с крышкой, заранее смазанную нашим же маслом изнутри – Гамелина очень волновалась во время переливания и даже пыталась ткнуть меня «масной» ладонью, но всё обошлось.

– Вынесу на балкон, – сказала Аня после, отмывая руки, – там прохладное место. Как застынет – можешь начинать есть.

– Чего ждать? – поинтересовался я и тщательно снял остатки сыра с линейки.

– Я так скажу, – начала Гамелина, глядя на меня. – У Эммы получается лучше… А у меня очень хорошо…

– Немного сыра, – заметил я, – да, хорошего. У меня бабушка похожее делает, оно называется как-то по-гречески: раклид?

– Раклет, – поправила Гамелина, – но в него, я думаю, специи идут…

– Всюду химия, – мрачно обронил я и нарисовал на полях валентности вороний череп.

– Это уже не тетрадь, а книга желаний, – несколько свысока заметила Гамелина. – Неудивительно, что… Так ты почти ничего не списал! А свет…

– Уходит, – заметил я и принялся списывать. Срочно.

Тени мои любезны, любопытны, насмешливы, дают советы, утешают и требуют. Вовсе не в ту пору, что угодна мне. Такое.

На самом деле Книга желаний – это тетрадь, за девяносто шесть копеек, толстая то есть. Такими обмениваются, дают друзьям, одноклассникам или соседям-одногодкам. Девочки пишут стишки туда, рисуют. Анкеты придумывают. Вроде: «Он был сегодня в школе? Он был один? Ты красивая? Какие у тебя волосы?» – и такое всякое, а потом придумывают ответы: он тебя поцелует или смотрит, но стесняется. Дальше страничку заворачивают, вставляют в неё картинку или анкетку, и передают дальше. Ещё в них, в тетрадях этих, пишут песни – не наши но нашими буквами. Или про чертополох…

В моей первой Книге желаний были вкладыши, придуманные азбуки, шифр, схемы секретиков во дворе и карты городов, где я не буду никогда. А потом настал Альманах…

– Так, – сказал я. – Смена караула… Дай-ка мне душу вина… И пусть всё получится.

– Ну, пусть, – тоненько сказала Аня. – Пусть…

Я вернул полутазик на стол, долил спирта – чтобы жидкость коснулась «рта и очей», набросал срезанную со спичек серу, подсыпал ладана и поджёг. Конечно, с нужными словами.

– Это же «Гиацинт»? – вдруг спросил Жук Брондза. – Хорошее заклинание.

Я уколол палец, и капля крови полетела вниз…

Среди шума серы и беззвучного синего пламени вдруг открылись глаза – обычные, птичьи. Ну, может немного больше, чем… Прямо в черепе.

Конечно же, пришлось мне дунуть в пламя, плюнуть на череп и кинуть в спирт монетку, вороны любят блестящее.

– Зачем я здесь? – спросил череп, плохо копируя мой голос.

– Чтобы отвечать, – сказал я, – как можно яснее.

– Мне не нра… – начал череп.

– Это ненадолго, – успокоил я его. – Итак, что грозит мне больше всего в настоящее время, отвечай.

– Смерть, – очень отчётливо сказал череп.

– От старости? – шумно ворвалась в процесс сова Стикса, и несколько её перьев угодили в пламя.

– Выиграет отстранённый, – довольно любезно ответил череп, поводя клювом вслед скручивающимся на дне таза пёрышкам.

Я спихнул Стиксу со стола.

– Опасность ближе, чем… – начал череп.

– Ответь просто, – перебил его я. – Где ключ к решению?

– Было! – крикнула Стикса и закашлялась.

Пламя начало гаснуть, и, среди последних язычков его и синеватой дымки ладана, череп произнёс: «Вниз, к востоку от ворот».

Потом всё кончилось, померкло, и кость распалась в белый пепел.

– Мне понравилось, – сказала рассудительно Гамелина. – Как в кино, просто. Но где монетка?

– Унёс с собой, – ответил я. – На ту сторону. Там же клюв ого-го, не всё щёлкать без толку, – и я сурово посмотрел на сову.

– Пахнет копотью, – задумчиво сказала Аня. – Я поэтому все эти палочки сандаловые и недолюбливаю. Жжёшь, жжёшь… Думаешь – Индия вот-вот, уже сейчас… Ганг! А оно просто как листья спалили.

– А у меня ностальгические чувства всякие-такие. Особенно если яблони ветки жечь или там можжевельник, например. Такой дух…

– Значит, красной смерти ты не боишься?

– Почему красной?

– Если пальцы поднести к свече, они красные на просвет.

– И носовой хрящ, наверное…

– Никогда не видела.

– Я очень боялся в детстве, – ответил я, – даже снилось… Что-то мучительное, в огне… Всё лопается, жир наружу, волосы горят – запах ужасный. Потом ожог четвертой степени, болевой шок, обморок; смерть, наконец, и полный распад костей.

– Очень физиологично. Отвратительно и перестань сейчас же!

– Да, мне тоже хотелось бы эстетики… Например. одеколон с запахом пепла…

– Какого?

– Что «какого»?

– Ну, чьего пепла?

– Почему именно чьего… Вишнёвого, например, или кедра Как ладан. А не гарь или кострище. Это ужас. Сразу крематорий виден.

– Даже думать не хочу о кремации, – нервно заметила Гамелина. – Говорят, от неё в гробу садятся. Жар корёжит.

– Дольше всего горит сердце.

– Я вот не хочу, чтобы мое сердце горело, – сказала Аня и глянула в останки птицы. – Теперь это можно выбросить?

– Надо истолочь и в землю, – ответил я. – Это пять минут, быстро и просто.

– В смысле – в землю? – удивилась Аня. – На улицу нести?

– Да зачем, в Ингиной комнате лимон растёт, в горшке – вот туда.

– Хм, – сказала Гамелина в ответ. – Но надо очень хорошо вымыть миску эту, от копоти…

– Ничего сложного.

– Может, скажешь ещё, где мои очки, – вздохнула Аня. – Или опять нужен спирт?

– Я и без спирта могу сказать: там, где положила. Но слова любви ты услышишь и без них…

– Чьи же? – явно развеселилась Аня. – Слова…

– Наверное, мои, – ответил я и подхватил её на руки.

– Я бы хотела уточнить, – начала Аня…

– Я бы тоже хотел, – не дал договорить ей я. – Очень… Будут наводящие вопросы.

– Это не больно? – тревожно спросила Аня.

– И это мы выясним тоже, – заверил я её и унёс.

В комнате моей пахло травами, немного ладаном и чуть-чуть – искомым спиртом. И было почти темно. Задёрнутая штора, осень, три часа дня. А где-то полночь…

… Мне снился не мост. В беззвучии, среди тумана, я поднимался по лестнице – красной и скользкой, очень крутой. Время от времени слетали ко мне сверху чёрные перья, касались ступеней – и сгорали мгновенно. До моста, до реки было очень далеко, наверное. Пока всё вверх, все без конца. Навстречу мне покатились яблоки: одно, второе… Я было поднял плод, успел выхватить из вереницы подобных – яблоко оказалось горячим, раскалённым и рассыпалось искрами прямо на ладони…

Дрёма миновала. Я очнулся в комнате своей, на тахте, рядом сидела Бася, а с нею рядом – клубок, красный.

– Молодец, – сонно сказал я. – Добытчица, пантера. Красная, круглая мышь – это же не печёнку по кухне валять.

И я бросил клубок в коридор. Кошка глянула на меня укоризненно, мяукнула и умчалась и вернулась скоро вновь, с клубком в зубах.

– Ладно-ладно, – ответил ей я. – Найду тебе еды, идём на разведку.

Разведка привела нас на кухню, где Гамелина пила кофе и рассматривала журнал.

– Ничего, что я взяла? – спросила Аня. – Всё-таки «Бурда», такая редкость.

– Да бери сколько хочешь, даже и на изучение, – беззаботно отозвался я.

– А своим что скажешь? – поинтересовалась Аня.

– Дал списать слова песни, скажу, – ответил я.

– Я приготовила пастилу, а заодно и шарлотку, там же нечего делать, – сказала Аня, – и всё равно: яблок очень много осталось, пол-ящика почти. И кофе сварила, он ждёт.

– Как это нечего делать, – начал я, – столько мне тут про эту пастилу говорили, и нечего делать.

– Очень просто, – ответила Аня. – Режешь яблоки на четыре части, не чистишь. В кастрюлю с толстым дном. Пол стакана воды, можно чуть больше. Разварить в пюре. Протереть сквозь дуршлаг, на противень, ну, бумагу подложить, если есть, или на донце всё же масла. Тоже чуть. И в духовку на восемь часов, – там должно быть жарко средне. Ну, так, семьдесят пять градусов… наверное. Потом вынешь, дашь остыть, разрежешь, завернёшь – и в холодильник. В смысле – на балкон.

– Ладно, – уважительно сказал я. – Когда восемь часов истекут?

– После полуночи, – ответила Аня. – Не проспи…

Она встала, вымыла свою чашку, налила мне кофе. На улице яростно сигналила двойка.

– Постараюсь не превратиться в ты… – начал я.

– И очки мои всё же поищи, – расстроенным голосом продолжила Гамелина. – в других такая оправа ужасная, ну просто пенсия…

– Да, найду, найду… – ответил я.

– Вряд ли, конечно, но если, – подхватила Гамелина, – занесёшь.

– Ты уходишь, – осознал я.

– Ну, – отозвалась Аня. – Скоро вечер, уже вон как пасмурно… Эмма с Майкой вот-вот вернутся. Будет, конечно, молчание сначала, но вот потом… Я же знаю, когда… Лучше, чтоб я дома была, короче говоря.

Мы помолчали. На балконе воробьи сражались возле ящика с яблоками, шумно.

– Так чисто, – огляделся я. – Даже непривычно, будто и не у себя…

– Ты просто не в себе большую часть времени, – жёстко ответила Гамелина.

– Откуда ты всё знаешь, – не обиделся я. – В смысле – спасибо.

– Можешь к нам спуститься, – с некоторым усилием сказала Аня, – На ужин, например. Не сидеть же в темноте…

– Еды как раз полно, – ответил я. – И шарлотка к тому же.

– Я сделала её, как ты просил, – ответила Аня. – Кстати, я вымыла этот таз магический и на место вернула, а мусор в пакетике у балкона.

– Впереди ещё пастила, – торжественно сказал я. – Не пропаду и со свечами.

– Ну, – резонно заметила Гамелина, – их съешь в самую последнюю очередь.

– Я, может быть, в кино схожу, – забросил удочку я. Аня промолчала. – Если не лягу спать.

– Мы проследим, – соткалась из подползающего сумрака сова Стикса. – Твой сон будет спокоен.

– Брысь! – невежливо ответил я.

Стикса невозмутимо удалилась. В тень.

Аня потрогала мой свитер.

– Досада с этой пропажей… – сказала она и вздохнула. – Как подумаю про ту оправу… Ладно, пошла, пора.

– Ладно, не пора, не иди, – сказал я уже почти на пороге и поцеловал её.

Совсем вблизи Гамелина пахла шампунем и ещё чем-то, вроде ванили – на самом деле горьким…

В подъезде хлопнула входная дверь.

– Пора… пора… пора, ну… – прошептала Аня и ушла. Вниз.

Тусклый свет сменился потёмками, сумерки пробежали серой мышью по краю дня – и уже окна напротив и через площадь светятся жёлтым или белым, и фонари вот-вот… Неподалеку от дома тлела красной смертью куча осенних листьев. Прохожие шарахались по привычке от «фонящего» дыма.

Пока не стемнело совсем, я решил предать магический прах, а также лапы и перья из трубы земле – у корней лимонного дерева.

Туда, в кадку в Ингиной комнате, я закапывал отходы магии кухонной уже года два.

Дерево словно нарадоваться не могло. Цвело и плодоносило, не соотносясь с сезонами, а однажды произвело на свет маленький зелёный плод, классифицированный Ингой как лайм.

– Вырождение, – сказал на это я.

– Какая прелесть! Чудо-дерево! – восхитилась мама.

– Оно облучено, – заявила Инга, – и наверняка фонит…

– Буду поливать красным вином, – поддержал сестру я. – Возможно, вырастут фиги…

– Ну, наверное, – хором сказали домашние, и сестра моя сорвала плод.

Позже мама добавила его в настойку, и, по словам её, «букет был волшебный!».

Первым, что я заметил, упокоив прах вороний у корней и отряхнув руки, был красный шарик, стеклянный. Он лежал на столе, а рядом с ним, неодобрительно раздувшись, сидела сова Стикса. Чуть поодаль толпились дымная Дракондра, Скворогусь, жук Брондза, Солнце и Месяц – все как один удивительно суровые.

«Весь выводок», – подумал я.

– Мы учили его летать, – сообщила Дракондра и столкнула Скворогуся вниз. Тот послушно свалился со стола, но не разбился в пряничную пыль, а запорхал, правда, у самого пола.

– Больше смейся, – посоветовал я ему, – или пой. Легче лететь. Так что, – спросил я строго у взъерошенной компании, – кто из вас снёс шарик?

Сова фыркнула. Дракондра кашлянула дымом, багровым. А Скворогусь ответил:

– Он уже был здесь и нашёлся. От магии.

– От магии подходит, очень, – заметил я. – То. что надо Расскажи мне – внутрь или прикладывать?

Сова сердито фыркнула вновь. А Скворогусь продолжил:

– Про внутрь мне неизвестно, но если посмотреть сквозь подобное левым глазом – можно увидеть чары.

– У меня левый глаз хуже видит, – заметил я.

– Вот, поэтому и… – начала Сова.

– Какая-то польза от вас всё же есть, – сказал я. – Ладно, воспользуюсь твоим советом. Проверю. И вся ответственность на тебе, чтоб ты знал и помнил…

И я отряхнув руки от праха как следует, взял красный шарик. Подул на него и приставил к глазу… Поначалу я различил красную муть, ну, так всегда: он, зелёный глаз, видит, но неверно…

Затем из этой пелены постепенно, словно в красном свете плотно запертой проявочной, возникли очертания стен, окно, мебель – и на полу след, еле заметный, светящийся ртутно. Я отправился вслед этим трепещущим капелькам…

В коридоре и Ингиной комнате ртутно мерцающих пылинок было немного. На кухне они кружились всюду, не указывая ни на что. Я отправился в большую комнату – согласно следу, и вот там мерцающих пылинок-капель была просто вьюга и хоровод вокруг тумбы. Пол под тумбой так и светился. Сложив лицо невероятным образом, чтобы не выпал шарик, я улёгся на пол и сунул руку во всё это серебро и мерцание.

… Удалось извлечь бутылку, похожую на штоф: высокое и широкое горлышко с притёртой пробкой, округлая форма, удобно в руке, словно камень-голыш на ладони. Тяжёлое старое стекло. Вся в медной оплётке. В нашем городе такие есть у многих – чтоб ставить на стол красиво. Находка вся сияла нежным ртутным светом, магией и серебром.

Я встал и шарик отнял. Всё сразу же и померкло. В тусклый, пыльный, серый.

Сквозь приоткрытую форточку с площади долетали звуки чьих-то шагов, слышен был смех, лязгала, покидая площадь, двойка, и хрипела «Группой крови» чья-то «Весна».

Я ещё раз посмотрел сквозь шарик на бутылку – перламутр и ртуть, все а красной пелене.

– Это источник магии. – сказал я сам себе и отложил шарик – Очень-очень старый.

– Майстер! – хором всхлипнули пряники от порога. – Это источник бед!

– Да нет тут ничего, – ответил я. И открыл пробку… – Но недавно было, магическое что-то, кстати… Где-то я эту тару видел, вот только-только.

– Тут был дух, – сурово высказалась сова.

– Вы растёте умом день ото дня, – похвалил я существ. – Конечно же, не все… Гордые, которые среди вас, раскрошатся первыми… А здесь было зелье, безусловно, безвкусное… Но сильное… Приворот, что ли? Очень старое. Крутится в голове, но что-то…

– Вылетает, – любезно заметила сова и поперхнулась смехом. За диваном.

– Давайте выпьем, наверное, – предложил я восхищённым заранее пряникам. – Помянем павших, врагам отдавим хвост. Ведь самое время…

– Осень спускается! – подтвердили пряники.

Мы пили спирт, сильно разведённый компотом, мёдом и специями. Пойла хватило на большую кружку, виночерпием был я, но, к сожалению, совсем не охмелел… Существа же окосели мигом и принялись петь протяжно. Скворогусь вёл приятным баритоном. Остальные просто старались как могли.