Текст книги "Дни яблок"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

Я молча налил ей чаю и отодвинулся от буфета. Анька опустилась на коленки и принялась рыскать по полкам и извлекать банки из буфета, бормоча: «Так, это клубника, тут слива, а здесь что-то красненькое… Даник, а тут что написано? А, райские яблоки с веточками, это наша банка, Эмма вам принесла…»

Я решил прервать это жужжание.

– Аня, – сказал я, – ну что ты как оса? Чего снуёшься там во мраке?

– Ищу, – глухо сказала сунувшая голову внутрь Гамелина, – у вас тут было такое – зелёное, даже изумрудное, крыжовенное, наверное, и с вишнёвым листом. Незабываемый вкус!

– Это царское, – сказал я, – оно слева, в углу.

– Не вижу, – отозвалась Аня.

– Правильно, – заметил я, становясь рядом с нею. – Ты ж не сыч. В темноте не видишь.

И выпихнул её из тумбы.

– Подумаешь, какой филин, – весело заметила Гамелина, – так где всё-таки варенье?

– Пылын – это рыб или звэр? – ответил я и протянул ей банку.

Аня взяла её, наши пальцы соприкоснулись… «И никакого общего будущего», – снова подумал я. Потянуло копотью и разогретой смолой, и пылью, и кипячёной водой – так всегда пахнет на вокзалах – расставанием и словом «никогда».

– Даник! – донеслось до меня издалека. Я моргнул. Гамелина, стоя у стола, щедро мазала вареньем разрезанную пополам двенадцатикопеечную булочку-рогалик. Я сидел на полу спиной к буфету.

– Даник, – поинтересовалась Аня, – ты всё-таки тормоз или придуриваешься?

– Не скажу, – буркнул я, поднимаясь, – а то тебе страшно станет.

Гамелина завершила ритуальное умащивание рогалика и принялась поскорее обкусывать края продолговатого хлебобулочного изделия – видно, переборщила с вареньем.

– Откуда тебе знать, – сладким голосом спросила она, чего я испугаюсь? Попробуй…

Я протянул руку, кончики пальцев покалывало. Подогретый гормонами и неясностью, дар просился вон.

– Hoc volo, – шепнул я, и пошевелил пальцами. – Во имя звезды зелёной: обращаюсь, прошу и требую.

Банка медленно приподнялась над столом и, словно раздумывая, покрутилась над скатертью вокруг своей оси, справа-налево.

Гамелина застыла, впившись пальцами в бутерброд. Лицо её вытянулось, а глаза сделались будто льдинки – холодные и прозрачные, с одними лишь чёрными точечками зрачков посередине.

Банка поднялась выше и явно призадумалась – затем издала всхлип, булькнула и, повернувшись ещё раз вокруг своей оси с неимоверной скоростью, брызнула вокруг чем-то круглым. Гамелина охнула и выронила свой рогалик. Вареньем вниз. Прямо на «шерсть ламы».

По кухне раскатились ягоды: тугие, спелые, пахнущие летом и безмятежностью – крыжовник.

– Я офигела просто, – тоненько сказала Аня, несколько захлёбываясь словами. – Мне много про тебя рассказывали, но вот такое – летающие предметы – я и представить не могла. Ты видел? Бутерброд! Он просто вырвался из рук. Сам собой! Я теперь вся липкая, хорошо, если через свитер не просочилось. Ну, надо же. А казалось, так мало там варенья…

Я оскорбился.

– Гамелина, – сказал я, – тебе показывать что-то волшебное, только время зря терять. Ты же ничего не видела.

– Это ты так считаешь, – сказала Аня ровным тоном и отхлебнула чаю. – Всё, что нужно, я заметила. Теперь мне надо застирать свитер, а то его моль проест.

– Ну, где ванная, ты знаешь, – прошипел я, – только чтобы тихо!

– Я в ванной не пою, – улыбнулась в сумраке Аня.

Говорят, они плохо видят, но чуют очень хорошо. Скребутся под окнами, плачут у дверей. Хотят войти всегда. Извне. Снаружи, где холодно, в нежизни.

Нам лучше не слушать, лучше не верить, лучше не звать…

Им – свечи на могильных холмиках, тыквы на крыльце, мотки шерсти на подоконниках, красные яблоки в воде, орехи в очаге… Забавки.

Я прогулялся по коридору. Дверь в пустую Ингину комнату была приоткрыта, на сестриной тахте разлеглась Бася, подозрительно глядящая на колышущийся тюль.

Я прислушался – перестала шуметь вода в ванной. Аня застирала пятна от варенья. Я вернулся в кухню, плотно прикрыв по пути дверь к маме.

Аня старательно отжимала свитер, обернув его полотенцем. Я взялся задругой конец жгута и повернул его слева направо.

Свет отсутствовал по-прежнему, тусклое свечение за окном сменилось плотным, молокоподобным туманом, сквозь который на ощупь пробиралась луна – тёмная, недобрая, отливающая медью, Кровавая Луна октября.

– Теперь мне нужна ровная поверхность, – сказала Гамелина, – и ты мне нужен…

Она выглядела абсолютно беззащитной – босиком, в коротенькой комбинашке со съехавшей бретелькой. Коса заколота на скорую руку…

– А, – сказал я и ткнул пальцем вниз, – тебе не холодно?

– К сожалению, колготки пострадали, – деловито сказала Аня. – Если бы не застирала, пятна бы остались, даже, может, липкие. А за это полагается казнь. Ты всё равно не поймёшь.

– Я дам тебе халат, – проблеял я, ощущая странную волну, поднимающуюся из самого нутра.

– Не нужно, Даник, – ответила Аня и потрогала узел на затылке, рука её явила беззащитную внутреннюю часть, более светлую, будто брюшко мелкого зверька, – мама потом спросит, кто его брал. Будет неудобно.

– Я дам тебе Ингин, – заметил я значительно охрипшим голосом.

– Тем более, – мягко сказала Аня, – она такая собственница.

– Ну, тогда возьми рубашку мою, – сказал я, – у нас сквозняки, ты замёрзнешь.

– Не думаю, – пробормотала Аня, развернувшая свой отсыревший самовяз, – что до этого дойдёт. Сейчас мне понадобишься ты, Даник, идем в комнату, там удобный стол.

И мы отправились в «закаморок». Среди тишины и полумрака вдруг мигнул проблеск света, утвердился, окреп. На улице, внизу, робея перед неумолимым туманом, зажглись фонари, в кухне ожил холодильник.

– Дали свет, – сказал я, не в силах выдерживать тишину.

– Да ни к чему нам, не зажигай, – ответила белеющая плечами впереди Аня, – сейчас шторы отдёрну…

Она ткнула мне в руки влажную шерсть и раздвинула занавески.

– Теперь лучше, – довольно заметила Аня и обернулась. – Я возьму за горло, – хрипло сказала она, – а ты за подол. Будем смыкать. Надо несколько раз сильно потянуть в разные стороны перед просушкой, чтобы не сел.

Мы стояли друг против друга и дёргали чёрный свитер за разные края: нитки поскрипывали, Гамелина тяжко дышала, я хихикал.

– Ну и с чего ты тащишься, Даник? – разъярённо спросила Аня. – Что смешного?

Я дёрнул свитер посильнее, и судьба, то есть сила рывка, принесла ко мне Аню.

Гамелина с размаху впечаталась в меня, и я ощутил, что бюстгальтер она сняла тоже. Видимо, перемазала вареньем. Воцарилась тишина, тяжело задышали мы оба.

– Безобразник, – сказала Аня. – Мне нужно разложить его и прижать чем-то тяжёлым. У тебя есть камень точильный или утюг?

– Гантеля… – брякнул я, воскрешая Анькино детсадовское прозвище. На долю секунды она надула губы и зыркнула на меня прозрачными глазами искоса, как в детстве.

– Ну, давай я на него сам лягу… сверху, – миролюбиво предложили.

– Ты слишком ребристый, – мстительно заметила Аня, – боюсь, будут вмятины.

Я осторожно вылез в кухню и ухватил тяжёлый камень, о который совсем недавно точил нож.

В комнате Аня заботливо раскладывала на столе свитер, прижимая его по краям книжками. Камень с заботливо подстеленным листиком отправился на горловину.

«Замок поставила, – подумал я и мысленно устыдился. – Вот ведь чушь… откуда ей знать? Просто камень и листок бумаги».

Тем временем Гамелина закончила манипуляции со свитером и окончательно распяла его на столе. В комнате запахло мокрой шерстью, вербеной и ягодами.

Шторы чуть подрагивали – словно перезревшая красноватым сиянием луна пыталась, разодрав туманы в клочья, просочиться в комнату к нам – свидетельствовать в грехе. Аня подняла руку и выдернула шпильку из закрученных узлом волос, чёрные пряди упали на голые гамелинские плечи. Чтобы закрепить успех, Гамелина несколько раз тряхнула головой и опять зыркнула на меня из-под распущенных волос странно светлыми в темноте глазами.

– Я вот подумала насчёт согреться, – медленно сказала Аня. – А что, если я останусь у тебя?

Я несколько опешил:

– Это как, останешься? Насовсем? – переспросил я, ощущая бешеное сердцебиение и полное, абсолютное отсутствие дара и всяких следов его.

– Ну почему же, – ответила Аня шёпотом, – насовсем. Например, на ночь.

– Что скажет Эмма? – поинтересовался я.

Аня подошла близко, совсем близко – от неё пахло вербеной, вареньем и леденцом.

– Даник, – заявила Гамелина, – я распоряжаюсь собой с десяти лет. Что мне Эмма…

Я положил руки на её талию и подёргал вверх скользкую на ощупь комбинашку.

– Так ты распоряжаешься? – спросил я. – Только собой или кем-то ещё?

Аня обхватила меня за шею, ловкие пальцы её опять добрались до моих волос, она с силой дёрнула меня за пряди на затылке.

– Всегда мечтала распоряжаться рабами, такими, как гладиаторы, например, – прошептала она. – Двумя, тремя…

– И что бы ты стала делать с двумя грубыми и потными мужиками, или даже тремя? – спросил я, шаря руками по её спине всё ниже и ниже.

Наши губы находились в предательской близости: «На вкус она как сахарная пудра, – диким галопом пронеслась у меня мысль. – Сладкая, наверное»…

– Не раздумывай долго, можешь узнать сам, – сообщила мне в ухо Аня громким шёпотом.

Родинка надо ртом ожгла меня болью, как искра, и я поцеловал – сначала беззащитную и белую ямку между Аниными ключицами, потом шею, а затем губы – полные, подрагивающие и жадные.

– Надо просовывать язык, – сказала Гамелина по истечении нескольких очень длинных минут. – Я тебя сейчас научу…

– Сама откуда знаешь? – успел прошептать я.

– Много читаю, – шепнула в ответ Аня, и мы принялись за обучение…

… Если вам при гадании на цветах выпал одуванчик – вас ожидают печаль и горечь.

Как назло, мне снились именно они – горечь, страх и одуванчики – в одном котле. Печально, можно сказать, незаслуженно – видно, оттого и горько.

Я проснулся около пяти. В это время тени покидают наш мир, устремляясь вслед за светом лунным – лживым и отражённым, к иным областям, скорее всего, полям тьмы, из которых и явились. Во сне в эту пору более всего меняется суть вещей – запросто предстаёшь мышью или же небольшим драконом, можно медным, заодно и уясняешь: область интуиции – тоже поле тьмы. Чёрные маки. Возможны и асфодели, но серые.

Аня спала неспокойно, что-то бормотала, вертелась и без конца шарила пальцами во сне. Будто что-то искала. Смеха ради я взял её за мизинец. Это палец-ключ. Ухватив за него спящего, можно выпытать всякие тайны. Похоже на разговор с почти незнакомым человеком, который тебе нравится – будто ступаешь по тонкому льду. Надо очень осторожно подбирать вопросы.

Уткнувшаяся в подушку Гамелина в ответ на мои манипуляции сказала нечто сердитое, неразборчивое. Явно старые слова. Вроде по-немецки.

XIII

– Кто установил осень, месяц и день…

Больше всего люблю серенькие осенние утра, с туманом и дождиком – такие меланхоличные, неясные, северные. Сразу ощущаешь – что-то произойдёт. Непременно трагическое – ведь с севера к нам вечно идут неприятности. А зимою – циклоны.

Октябрь катился все ниже. Мы прошли улиток, «Недоросля»; на химии я разбил три пробирки – и был изгнан. До дня рожденья осталось несколько дней, коротких.

– Было бы интересно устроить домашнюю вечеринку, – мечтательно сказала Гамелина – мы сидели у неё на кухне и пили какао.

– В смысле, вынести табуретки на лестницу и объявить конкурс вопросов? – спросил я.

– Победит «Вы что, захлопнулись?». Я проверяла, – мгновенно ответила Аня. – На это вечер тратить не стоит.

– Сдаюсь, – помолчав минутку, ответил я. – Вечеринка так вечеринка, ты придёшь?

– Я – да, приглашал уже, – миролюбиво ответила Гамелина. – И ещё человек пять просто прибегут, а ещё я хорошо помню, что ты кого-то пригласил отдельно… Ромку, что ли…

– Да, – беззаботно отозвался я. – На субботу.

– Своих куда денешь? – вроде как совсем беззаботным тоном поинтересовалась Аня.

– Не поверишь, – сказал я, – поразъезжались все, как пошептал кто-то.

– Я поверю, – мрачно заметила Аня. – С тобой приходится верить всему. Даже плохому. Особенно… Так что? День рождения отмечаем… прости, отмечаешь? Суббота в силе?

– Это ведь готовить… – закинул пробный каменья, – потом посуду мыть, пол, протирать всякие ложечки.

– Получать подарки, – неделикатно напомнила Аня, – и кривляться, кривляться.

– Что это мы всё о тебе да о тебе, – окрысился я. – Давай уже и обо мне. Смотри: я всё приготовлю, налью-поставлю – потом явится толпа и сожрут всё, колбасу в палас втопчут, подушками швыряться начнут. В мою кошку причём. Помню хорошо, что в том году было. Разбили вазу.

– И кто это себе позволил? – недоверчиво спросила Гамелина.

– Кто-кто… Линничка с Волопаской прошлый раз, – наябедничал я.

– Теперь я понимаю, чего они до весны перья не могли вычесать из себя… жаловались… – понимающе пробормотала Аня. – Говоришь, подушки? Я могу на них посмотреть?

– Два брюшка, четыре ушка, они маленькие, молчаливые и неподвижные, больше сказать нечего. Абсолютно, – быстро произнёс я. – Можешь сравнить их со своими, домашними, я помогу.

Аня посмотрела на меня странно.

– У тебя усы, – глухо сказала она, – сотри их, они тебя старят.

– Это всего лишь какао, – весёлым голосом ответил я, – оно ничего не означает. – И я размазал остатки сладкого напитка. Родинка над губой чуть ощутимой искоркой тепла отозвалась на прикосновение.

– Даник, – совсем сипло сказала Аня, – перестань.

Она перебросила косу с одного плеча на другое, в задумчивости по-заплетала её хвостик. Перебросила косу обратно и вздохнула.

– А что, если я помогу тебе? – спросила Гамелина и посмотрела на меня всё так же странно, впрочем, все близорукие всегда смотрят несколько странно, вроде беззащитно.

– Помоги, конечно, – согласился я, – рука, протянутая вовремя, знаешь ли…

– Предпочту не знать, – отрезала Аня. – Давай обсудим меню. Я так поняла – винегрет отпадает?

– Ну, к чему такое пренебрежение, он, по крайней мере, выходит красиво, – неосмотрительно заметил я.

Гамелина вздёрнула брови и попыталась придать голосу высокомерие.

– Вот как? – сказала Аня неестественно высоким тоном и закашлялась…

– Это всё гордыня тебя душит, – сообщил я, поднеся ей водички, – ужасный грех.

– Кхм! – отозвалась Гамелина. – Ты часто говоришь о грехах…

– Почему бы не поговорить вплотную? – поинтересовался я и отобрал у неё пустой стакан. Аня глянула на меня вскользь и вздохнула.

– Это я легко, – прошептала Аня. – И поговорить, и вплотную, но надо решить, что испечь лучше всего, такого, интересного?

– Что-нибудь скоропекущееся, – пробормотал я и потянул её из кухни. – Чтобы подошло само.

– Такое быстро пригорает, – выкрутилась Аня. – Но я могу испечь рождественский кекс, английский…

– Кекс? – ухмыльнулся я. – Это интересно… Этим можно заняться.

– Нужен изюм, и причём много, – деловито заметила Аня и обняла меня за шею. – Сейчас он такой недоступный стал и грязный.

– Перейдём к чему-нибудь доступному, – утешил её я, – и грязное тоже можно.

– Значит, галисийский пирог, – ответила Гамелина, открыто сопротивляясь моим попыткам вытянуть её из кухни.

– Что в нём такого праздничного? – спросил я и передумал выпихивать Аню из кухни.

– Или имбирное печенье? – продолжила размышления вслух Гамелина и придвинулась ко мне впритык.

– Имбирь подороже изюма, – сказал я. – Но гораздо чище. Хотя он корень…

– Знаю! – торжественно сообщила она. – Сделаю перечных пряничных человечков, но с имбирём!

– Ну, ты просто Франкенштейн, – поразился я.

– Он мужчина, и любовь у него несчастная была, – отстранилась Аня. – И жизнь у него ужасная. А я не такая. Наверное. Пусти.

И я отпустил её.

Аня собрала чашки в мойку.

– Даник, – спросила она, не оборачиваясь. – Можно я буду печь у тебя? У вас ведь хорошая духовка? Эмма сегодня подрядилась кому-то торты обеспечить. Будет драма…

– Конечно, можно, – согласился я, – поднимайся через полчасика, может, и у нас драма будет.

– Не люблю их, – пробурчала Гамелина и зыркнула на меня через плечо, – трагедии. Мне бы что-то сказочное, со страшной легендой и чтобы зверик.

– Это сколько угодно. – развеселился я – Хоть три поросёнка, хоть два гуся, хоть семь гно…

– Иди уже, – буркнула Аня, – мне надо подумать, что взять и сколько. Прикинуть. Три, семь… блин, вот ведь голову задурил своими поросёнками – не могу вспомнить, где тетрадка моя…

Гамелина несколько раз порыскала по кухне и заглянула в холодильник.

– Там, – сказал я и указал на гамелинский буфет, с подклеенными пластырем стёклышками. – А почему ты держишь её вместе с ножами?

– Они железные… – рассеянно процедила Аня. – Так, у меня тут есть запись: цвибак, человечки, пряники… а надо не меньше, чем двенадцать… нашла. Иди, Даник, иди. Я поднимусь к тебе скоро, дверь только не закрывай…

Я не закрыл за собой дверь, не попросил порог охранять, не снял уличную обувь.

Я зашёл в кухню, напился заварки прямо из чайника, сел за стол, приподнял клеёнку и стал рассматривать следы на муке. Я насыпаю муку под клеёнку регулярно – раз в неделю. Ведь это всё кухонное, оно не запрещено.

Такое…

Следы не появлялись давно… А теперь полный набор. Все странные. Плохие. Сплошь птичьи лапы – большие и маленькие. Кто-то впустил гостей, без счёта и разрешения. Этих всех. Их… неблагословенных…

В первую дверь постучали.

Я побежал открывать, торжествующая Бася, дождавшись момента, кинулась мне под ноги…

На пороге стояла Аня, разодетая в старое платьице в ромашки и Эммин плащик «для двора», а в руках у неё была здоровенная кастрюля, из которой торчали разные пакеты. В дверь Гамелина явно стучала ногой.

– Вы, девушка, продаёте что-то или так меняете? – поинтересовался я.

– Так, по мелочи, шило на мыло, – игриво заметила Аня. – И старое также берём…

– Это всё? – спросил я. – Ну, так и быть, заходи.

– Ещё я немножко шью! – гордо ответила она и отпихнула меня своей кастрюлей. – Почему ты до сих пор в куртке? – спросила Аня. – Мёрзнешь?

– Не всегда, – ответил я. – Ты тоже в плаще, но дождь что-то не идёт.

Входные двери закрылись сами собою, обе. Наверное, от сквозняка.

– Помоги с кастрюлей, – сказала еле различимая Гамелина. – И я сниму плащ. Ты же так боишься промокнуть. Еще закашляешь.

– Я буду кашлять про себя, – ответил я, пока она шуршала у вешалки.

– Это как? – спросила Аня и отобрала свою кастрюлю. – Уточни. Совсем беззвучно?

– Шёпотом, – ответил я.

Внизу, в парадном, гулко хлопнула входная дверь.

– Даник, – строго приказала Гамелина в кухне. – Завяжи мне сзади передник. Только без этих обычных глупостей. Рук всяких непонятно где.

– Интересно, Гамелина, – спросил я. – Ты и дома завязываешь передники без рук? Зубами?

– Всегда люблю ругаться перед тем, как пеку, – ответила Аня. – Тесто получается пышнее. Эмма считает, что увлекаться не следует… таким, но я увлекаюсь. Наорёшь на кого-нибудь, и сразу легче, в смысле затворять. Ты понял?!

– Я давно всё про тебя понял, – миролюбиво ответил я. – Ты же просто псих. На палочке!

– Если бы всё было так просто, – ответила Аня. – Псих! Ха… Ты мне голову не дури. Сейчас я думаю.

Она сосредоточилась и протёрла клеёнку раза три. Собственной тряпкой. Я почувствовал некоторое оскорбление. Бася взгромоздилась на подоконник и изобразила что-то хищное. Получилось плохо.

– Есть у вас большая доска? – деловито спросила Гамелина. – Или мне сбегать за своей?

Я вытащил из-за буфета здоровенную доску, обмахнул от пыли и положил перед Аней.

Гамелина придирчиво провела подоске пальцем.

– Её мыли дочиста давно! Очень давно! – возмущённо сказала она.

– Так доски совсем не любят купаться. Ты не знала?

При слове «купаться» Бася нервно подёргала ушами и спрыгнула на стул. Там она приняла позу копилки и сделала маленькие и злые глаза.

Аня глянула на меня косо.

– Значит, так. – сказала она. – Я раскатываю тесто. Ты мне не мешаешь, чтобы я не промахнулась, там от толщины листа многое зависит. Но сидеть без дела не будешь, и даже не надейся.

– А я так надеялся, так надеялся, – проскрипел я с придыханием. – Ты и представить себе не можешь, на что… Давай поговорим о толщине… и о деле…

– В данный момент я буду занята, – прожеманничала Гамелина. – Возможно, позже. Сначала вымой для меня доску. Хорошенько. С содой. Есть у вас сода? А железный ёжик?

– А песка тебе не принести? – рассердился я. – Или золы полведра?

– Нечего орать, начинай мыть, – довольным голосом сказала Гамелина. – Откуда ты возьмёшь золу?

– Наколдую.

– Интересно было бы глянуть.

– На это лучше не смотреть, ещё прицепятся.

– Кто?

– Гамелина, это не химия. Тут всё непросто.

– Опять интересно, – радостно сказала Аня. – Значит, химия для тебя всё просто? Кто же тогда списывает у меня всю домашку? И контрольные тоже?

– Это плохие вопросы, неправильные, – пробурчал я. – Придумай другие, а то я уже досточку тебе подготовил, если что.

Я положил вымытую и вытертую доску на стол.

Аня поправила передник и ринулась к столу с мукой наперевес.

– Включай свою духовку, – приказала Гамелина. – Мне нужна очень хорошо разогретая печь. Хорошенько стекло протри, а то такое жирное – градусника не видно. Это кошмар!

И она начала отсчитывать на доску стаканы муки. После пяти с горочкой Гамелина долила в мучной холмик воды, всыпала туда же из двух каких-то мензурок специи, умело затворила тесто и принялась его мять, швырять об доску и тискать.

Я ощутил некое стеснение.

– Дай мне мою большую кастрюлю, быстренько, – сказала запыхавшаяся Аня.

– Её тоже разогреть или съешь холодной? – спросил я.

– На голову тебе надену, – разъярилась Гамелина. – Духовку включил?

– И дрова поворошил, – ответил я. – Держи свой котёл.

Аня аккуратно положила колобок теста в кастрюлю, ещё и марлей сверху её прикрыла.

Почему-то я подумал про скальпель…

– Теперь, – торжественно сказала Гамелина, – я буду делать душу пряников, а ты не будешь мне мешать… Вернее, поможешь, на!

И она ткнула мне в руки синюю миску, глубокую. В ней скользил по дну кусок масла. Немаленький.

– И что здесь надо сделать? – глубокомысленно спросил я. – Преобразовать его в камень?

– Нет, – сказала Аня хмуро. – Добавить пару яиц и сахар специальный, у меня есть, а потом тереть.

– Тереть? – ухмыльнулся я.

– Мешать, пока всё не станет однородным, – ответила она. – В смысле, почти кремом.

– Ну ладно, – вздохнул я, – давай, Гамелина, остальные компоненты, так и быть, сотру всё в прах…

– Мне надо, чтобы в крем, – непреклонно заявила Аня.

Специальным сахаром оказался всё тот же сладкий песок, но коричневого цвета. Гамелина высыпала сахар, остро пахнущий какой-то яванской мешковиной и чайными клиперами, в миску и вбила туда же яйца.

– Мешай, и смотри мне, – грозно сказала Аня.

– Куда тебе смотреть? – игриво спросил я, ухватив ложку.

– Можешь посмотреть, как я работаю, – смилостивилась Гамелина. – Нет, ну ты так лениво всё, еле возишься, просто трутень.

– Чужая работа вдохновляет, – согласился и заработал ложкой.

Раздался частый стук, Бася прижала уши.

Гамелина опять набросилась на тесто. Десять минут она мяла била и валяла его по доске, после этих пыток опять отправила в кастрюлю. Я продолжал равномерно вымешивать содержимое синей миски.

Аня вымыла руки, прошлась по кухне, пошуршала своими пакетами и взялась придирчиво изучать внутренний мир духовки. Даже дверцу приоткрыла. Я стучал ложкой, духовка раскалялась, Бася, свившая уютное гнездо из полотенец, притихла в кресле.

Наконец Гамелина завершила осмотр плиты и немного раскраснелась.

– Есть гладкость? – спросила она у меня.

– Ну ты же не разрешаешь трогать руками, – миролюбиво ответил я. – Как я могу знать…

– Одна и та же чушь, – подытожила растрепанная Гамелина. – Сразу руки… Сначала работа! Я про крем спрашиваю…

– Крем удался вполне, – заверил ее я. – Можно я съем его?

– Можно я тебя стукну? – с настоящим чувством спросила Аня. – Нет? Жаль. Дай мне горячую воду.

И она забрала у меня миску.

Она придирчиво осмотрела массу в миске, поставила миску на стол и достала из какого-то своего пакетика банку невероятно иностранной формы – широкогорлую и гранёную.

– Здесь было лечо, – сообщила Гамелина, – когда-то. Нам на косе подарили, давно. А теперь мы тут держим своё. Всякое.

В баночке была какая-то субстанция, отдалённо напоминающая сгущёнку, очень переваренную, буквально дочерна.

– Это патока. Самая настоящая, – гордо сказала Аня, – Эмма её делает сама, я помогаю пока только. Для таких пряников – первое дело. Где вода? Ты уже трёшь имбирь? Я там выложила два корешка, глянь на буфет.

И она щедро вылила патоку в миску. На свету патока оказалась очень чёрной и меньше всего похожей на чью-то душу. Слышно было, как она здоровенной каплей хлюпнулась в «крем». Тут что-то произошло – в воздухе, может быть за окном, а может быть и в духовке – но кухня дрогнула, все мои многочисленные, наспех нацарапанные ловушки на паркетинах заскрежетали подобно столетним капканам. Бася вскинулась в своём кубле и издала длинный утробный рык. Колокол прогудел неподалёку, и сделалось мне совсем тоскливо.

– Ты слышал? – удивилась Гамелина и забрала у меня чашку с горячей водой. – Что-то грохнуло, наверное, подошли два трамвая сразу – иногда так бывает. И искры. А почему ты так побледнел?

– Жарко, – проскрипел я. – Душно… Ты слышишь, чем-то так пахнет странно? Яблоками… кислыми… по-моему. Как из бочки… Фу…

– Ну, уксус у меня свой, яблочный, наверное он, – сообщила Аня и вылила поочерёдно мою горячую воду и «свой уксус» в синюю миску.

– Вот и душа пряников, – буднично сказала Гамелина. – Имбирь готов? Сейчас я всё вымешаю хорошенько, и будет нам тесто.

Она нахмурилась, смешала составные части души, взяла у меня имбирь, сняла марлю и следующие минут пять старательно мяла и душила потемневшее тесто.

– Теперь недолго, – сказала Гамелина. Она потрусила мукой на доску, аккуратно разровняла и выкатила на неё темную субстанцию.

– Плотное и пластичное, – удовлетворённо сказала Аня, – то, что надо. Очень хорошо.

Без всякой жалости она разорвала колобка на четыре части.

– Сейчас я это позаворачиваю, – довольным тоном сообщила Аня, – и в холодильник на час.

Стоило Гамелиной начать распихивать свои заготовки в наш холодильник, как она обнаружила в одном углу кухни пыль, в другом – паука, и сурово поставила мне на вид антисанитарию под креслом.

– Даник, – сказала Аня строго, – вот здесь, и тут вот особенно, что, совсем никто не убирает? Никогда?

– Как это никто? – рассердился я. – Именно я здесь и убираю. Часто.

– Я так и подумала, – ядовито заметила Гамелина. – Уточни, сколько раз ты делал это?

– Что именно тебя интересует?

– Конкретно влажная уборка.

– Всегда поливаю пол слезами, – сообщил я.

– Я так и поняла, – глубокомысленно сказала Аня. – Толку именно что кот наплакал.

Бася возмущённо чихнула.

– О! – отозвалась Гамелина. – Точно! Правда!

– Не обижай мою кошечку, а то я сделаю тебе больно, – мстительно ответил я.

– Да ну? – ответила Гамелина. – Нашлёшь дождь на мой пирог?

– Нет, пыль на твои кастрюли.

– Пыль? – дрогнула голосом Гамелина.

– И пепел… – подтвердил я.

За окном октябрьское небо сыпануло мелким дождичком. Очередная двойка вкатилась на площадь и просигналила длинной трелью – кто-то перебегал пути на красный.

– Ничего другого я и не ждала, – сказала Аня, – от тебя. Пауки, пепел, пыль. Что угодно, чтобы не убирать, ясно уже. Так, ну я буду раскатывать тесто, – важно заметила она. – Хотя и работы тут тьфу, всё равно не пыли, я хотела сказать – не мешай.

– Давай я помогу, – обрадовался я и ухватился за скалку с другой стороны.

– Здесь точность нужна, – ответила Гамелина. – А ты небрежный…

– Ну, да, – сказал я сердито, – это вы, кроты, такие точные. Сплошной нивелир… Сначала долго принюхиваетесь, дальше прислушиваетесь – потом шок.

– Шок сейчас будет у тебя, – пообещала Аня, – и производственная травма по лбу.

– Всё равно ведь промахнёшься.

– Ты прав, скалку марать не буду, – трогательно хриплым голоском проговорила Аня. – Я с тобой потом разберусь. Ответишь мне за всех своих кротов и за пепел тоже.

Она обратилась к тесту и раскатала его по доске в тонкий лист за какие-то минуты – жёсткими такими, точными движениями и одновременно очень выверенными. Я даже залюбовался…

– Надо тоньше, – строго сказала сама себе Аня, – ещё тоньше. Чуть-чуть.

И вновь засновала скалкой. Коса Анина вырвалась из заколки и елозила по спине, стол поскрипывал, и я просто смотрел и…

– Даник… Саша! – сказала Гамелина. – Оглох, что ли? Куда ты так уставился? Взгляд какой-то…

– Я смотрел на твои руки, – быстро нашёлся я.

– У меня музыкальные руки, видишь – мизинец и безымянный одной длины, как у Баха.

И Гамелина вытянула аккуратную, выпачканную в муке ладонь мне под нос.

– Немецкие, значит, руки, – ответил я, разглядывая измазанные мукой гамелинские пальцы. – Бах ведь немец. Он на органе играл, я даже не представляю, как он, ну… там вообще щупальца нужны… и ноги.

– Никогда не играла на органе – ни руками, ни ногами, – подвела итог Аня. – Всё, тесто уже тонкое. Принеси мне коробочку.

– Ты что-то неточная, резкости нет, – тонко заметил я. – У меня есть целый набор спичечных коробочек, называется «Рыбы». Тебе какую принести?

– Просто ужас, – замогильным голосом ответила Аня. – Ты меня заставляешь столько думать, вопросы неожиданные… В смысле, я тоже люблю такое. Себе своих рыб оставь – будет кого помучать… А мне принеси… просто мою коробочку. Красную, там формы для пряников. На ней написано «Какао» и нарисована Африка.

Я тщательно перебрал гамелинские пакеты, никакой коробочки, Африки или какао не было. Зато нашелся занятный штоф. Бутылка темного стекла в оплетке цыганского золота, с чем-то на вид спиртным внутри. Я попробовал вытянуть плотно притёртую красную пробку…

– Нашёл? – нехорошим тоном спросила Аня. – Чего так долго? Я не могу ждать, это же выпечка. Процесс…

– Не нашёл, – откликнулся я, – нет там коробки. Ни красной, никакой вообще.

– Значит, я забыла, хотя такого не бывает, конечно, ну, ничего… Вернее, очень плохо, – сосредоточенно сказала Гамелина. – Но не смертельно. Будут прямоугольнички, так даже лучше. Проще.

– Лучше колобок слепить из хлеба, чего уж проще, – заметил я. – Нажевать пол батона и…

– Лучше жевать, чем балабонить, – веско заметила Гамелина и похлопала скалкой по руке. – Начинай вырезать уже, жду, – и она хлопнула скалкой ещё раз.

Вырезать фигурки из сырого теста непросто. Тесто липнет ко всему: к доске, к пальцам, к ножу. Возиться долго не хотелось, но пришлось: я сопел, пыхтел, корябал доску. К пальцам моим липли волокна теста, будто паутина. Пришлось просить нож – скрести по пальцам, по доске – отмахиваться от липких нитей. Нож упрямился, я просил тесто, тесто отделалось непонятным кашлем. Оставалось плохое средство – порезать себе палец, несильно. Ведь где душа пряников, там будет и кровь, а чья – неважно. Дело пошло быстрее – кровь капнула, нож засновал, тесто покорилось, мука, вслед моим пальцам, взлетала с доски торжественным и навязчивым шлейфом.