Текст книги "Поэтика за чайным столом и другие разборы"
Автор книги: Александр Жолковский
Жанр:
Литературоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 57 страниц)
Колька.
Этот может.
Хватка у него
Моя <…>
Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор
<…>
Вы б смогли —
у вас
хороший слог <…>
«Юбилейное» сочетает
• ориентацию на авторитетнейший тип каталога в буквальном смысле слова – (литературную) энциклопедию;
• побуквенное обыгрывание ее текстуальной – алфавитной – организации и вообще работы со словником – набором имен;
• не только включение в список нужных имен, но и вызывающее вычеркивание из него ненужных (вспомним читательский формуляр Татьяны в Пятой главе «Онегина»); и
• дантовскую установку на причисление себя к сонму великих теней (в лице Пушкина и Некрасова), но с футуристическим обращением парадигмы, – путем не столько собственного вступления автора в клуб признанных, сколько снисходительного приема Пушкина и Некрасова в число «своих» (вплоть до готовности доверить Пушкину работу в Лефе).
IX
1
Вслед за программно металитературными списками рассмотрим группу метаязыковых, – тематизирующих собственно словесную, лингвистическую, составляющую каталогического дискурса. Здесь в фокус взаимодействия между структурой произведения в целом и инкорпорируемым в него перечнем попадают свойства последнего именно как особого рода текста.
Вокруг своего рода словника или, точнее, разговорника разворачивается, например, сюжет чеховского рассказа «Свадьба с генералом» (1884).
– Да-с… – начал контр-адмирал <…> В старину все просто было <…>
Адмирал <…> увидел молодого гардемарина, сидевшего против него.
– Вы тово… во флоте, стало быть? <…> Чай, теперь все пошло по-новому, не так, как при нас было <…> Впрочем, флотская служба всегда была трудная <…> есть над чем задуматься… Всякое незначительное слово имеет, так сказать, свое таинственное… ээ… недоумение…
Например: марсовые к вантам, на фок и грот! Что это значит? Это значит, что <…>; иначе надо командовать: саленговые к вантам! Тут уж другой смысл <…> А вот ежели, идучи полным ветром… дай бог память… на брамсели и бом-брамсели! Тут марсовые, которые назначены для отдачи марселей и бом-брамселей, что есть духу бегут с марсов на салинги и бом-салинги, потом… дай бог память… расходятся по реям и раскрепляют означенные паруса, а <…> люди, которые внизу, становятся на брам и бом-брам-шкоты, фалы и брасы <…>
Да-с <…> Мало ли разных команд… Да вот хоть бы эту взять… дай Бог память… брам и бом-брам-шкоты тянуть, фалы подни-мааай!!.. Хорошо-с… Но что это значит и какой здесь смысл? <…> Причем уравнивают бом-брам-шкоты и бом-брам-фалы при подъеме, а в это время <…> потравливают брасы сих парусов, а когда уж <…> шкоты натянуты и фалы все до места подняты, то брам и бом-брам-брасы вытягиваются и реи брасопятся соответственно направлению ветра…
– Дядюшка! <…> Хозяйка просит вас поговорить о чем-нибудь другом. Это непонятно гостям и… скучно.
– Постой… Я рад, что молодого человека встретил <…> Да-с… А вот ежели корабль лежит бейдевинд правым галсом под всеми парусами, исключая грота, то как надлежит командовать? Очень просто… дай бог память… Всех на вееерх, через фордевинд поворачивать! <…>
[Д]ядюшка не унимался. Он выкрикивал команду за командой и каждый свой хриплый выкрик пояснял длинным комментарием.
<…>
– Да-с <…> И ведь все это надо помнить! Например… дай бог память… бейфуты и топенанты раздернуть, бакштаги с правой за марс!
– Мы люди темные <…> ничего этого самого не понимаем <…>
– Вы не понимаете, потому что… термины! Конечно! А молодой человек понимает… Да. Старину с ним вспомнил <…> Например… дай бог память… кливер поднимай, пошел браса, фока и грота-галсы садить! <…> Тут сейчас поднимают кливер-фалы, брасопят грот-марсель и прочие <…> паруса в бейдевинд, а потом садят до места фока и грота-галсы, тянут шкоты и выбирают булиня… Пла… плачу… Рад…
Приемы нарративизации и драматизации списка очевидны. Любопытно, что объектом внимания – по линии на этот раз не реалий, а словесных формул – становится корабельное дело (Гомер и Иезекииль опять оказывают свое магическое действие). Текст насыщен наименованиями матросских специальностей и компонентов парусного вооружения и соответствующих действий, причем многие из них упоминаются неоднократно, что в общей сложности дает 73 словарные единицы (причем многочисленны составные лексемы, пишущиеся через дефис).
Количественный эффект дополняется экзотичностью приводимых выражений, каковые требуют комментариев, чем мотивируется повторение, с легкими вариациями, одних тех же слов, ничего, однако, не проясняющее и лишь удлиняющее список. Это не только способствует усилению комического эффекта – головоломного нагромождения варваризмов, но и заостряет внимание на метасловесном мотиве: адмирал несколько раз подчеркивает необходимость знать даже незначительные слова, помнить команды, владеть терминами, понимать, что что значит, каков смысл. Реплика о том, что хозяйке и другим гостям «это непонятно… и… скучно», не только обыгрывает хорошо известную утомительность списков, начиная с гомеровского, но и заостряет языковой – знаковый – мотив.
Открыто мнемоническая установка (И ведь все это надо помнить!), в свою очередь, работает на тему памяти, инвариантную в каталогах. Мы как бы получаем возможность ощутить вживе тот турде-форс запоминания, который характерен для перечней, исполняемых устно, – тем более что фонетически сходные варваризмы (марсы, марсовые, марсели, брамсели, бом-брамсели, брам и бом-брам-шкоты, грот-марсель, брасы, бом-брам-брасы, брасопятся…) легко перепутать. Мемориальный мотив подается Чеховым комически (отставной старик как раз страдает забывчивостью и все повторяет: дай Бог память), но с очевидным сочувствием (старик, в отличие от приведшего его племянника, совершенно бескорыстен) и с густой примесью ностальгии (с самого начала звучит трогательный мотив тоски старого служаки по былым временам: В старину все просто было; Я рад, что молодого человека встретил; Пла… Плачу… Рад).
2
Стихи с программно лексикографическим подзаголовком «В лесу. Словарь цветов» (1913) есть у сознательного языкотворца Хлебникова, кстати, охотно мыслившего списками (ср. его «Зверинец»; 1910).
На эти златистые
пижмы
Что юноши властной толпою
Росистые волосы выжми. Везут на пути к водопою
Воскликнет насмешливо:
Кралю
своего села —
«Только?» – Она
на цветах
весела <…>.
Серьгою воздушная
ольха
. Под
именем
новым —
Олеги
,
Калужниц
больше черный холод,
Вышаты, Добрыни
и
Глебы
Иди, позвал тебя
Рогволод
. Везут конец дышла телеги,
Коснется калужницы
дремя
,
Колосьями
спрятанной в
хлебы
,
И станет безоблачным время <…> Своей голубой
королевы
.
Подъемля медовые хоботы, Но и в
цветы
запрятав низ рук,
Ждут ножку
богинины чеботы
. Та, смугла, встает, как призрак.
И белые
ель
и
березы
, «Ты священна,
Смуглороссья
», —
И смотрят на небо
дерезы
. Ей поют
цветов колосья
.
В траве притаилась
дурника
, И пахло кругом
мухомором
И знахаря ждет
молодика
<…>. и дремой,
Род конского черепа – кость, И пролит был запах смертельных
К нему наклоняется
жость
.
черемух
.
Любите
носить все те имена
, Эй! Не будь сурова, не будь сурова,
Что могут онежиться в
Лялю
Но будь проста, как вся
дуброва
.
<…>
Это якобы пейзажное стихотворение в действительности строится на коллекционировании, а там и неоархаическом изобретательстве древнерусских имен растений. Словарная вакханалия перерастает далее в воскрешение/конструирование некоего весеннего обряда Ляли, которое сопровождается соответственным переименованием участников[729]. Налицо – в новом, метавербальном и утопическом обличии – игра с виртуальностью каталога.
3
Целую россыпь словесных перечней находим у Ильфа и Петрова, положивших список и в основу повествовательной структуры «Двенадцати стульев». Их интерес к спискам сверхдетерминирован скрещением двух ведущих черт их поэтики: осмеяния советской бюрократической культуры и пародирования языковых клише.
Часто обе установки совмещаются, например, в универсальном штемпеле Полыхаева (овеществляющем список):
Начальник «Геркулеса» давно уже не подписывал бумаг собственноручно <…> Так появились на свет первые каучуковые изречения:
«Не возражаю. Полыхаев». «Согласен. Полыхаев». «Прекрасная мысль. Полыхаев». «Провести в жизнь. Полыхаев» <…>.
Вскоре была пущена в работу новая партия резины. На этот раз резолюции были многословнее:
«Объявить выговор в приказе. Полыхаев». «Поставить на вид. Полыхаев».
«Бросить на периферию. Полыхаев». «Уволить без выходного пособия. Полыхаев» <…>
«Я коммунотделу не подчинен. Полыхаев». «Что они там, с ума посходили? Полыхаев». «Не мешайте работать. Полыхаев». «Я вам не ночной сторож. Полыхаев». «Гостиница принадлежит нам – и точка. Полыхаев». «Знаю я ваши штучки. Полыхаев». «И кроватей не дам и умывальников. Полыхаев».
Эта серия была заказана в трех комплектах. <…>
Затем был заказан набор резолюций для внутригеркулесовских нужд.
«Спросите у Серны Михайловны. Полыхаев». «Не морочьте мне голову. Полыхаев». «Тише едешь – дальше будешь. Полыхаев». «А ну вас всех! Полыхаев» <…>.
И он заказал прекрасный универсальный штамп, над текстом которого трудился несколько дней. Это была дивная резиновая мысль, которую Полыхаев мог приспособить к любому случаю жизни <…>
В ответ на…………….мы, геркулесовцы, как один человек, ответим:
а) повышением качества служебной переписки,
б) увеличением производительности труда,
в) усилением борьбы с бюрократизмом, волокитой, кумовством и подхалимством <…> [и т. д. вплоть до пункта «л»]
(«Золотой теленок», гл. XIX)
Аналогичны пародийные глагольные парадигмы Бендера, объясняющего иностранному специалисту положение дел в том же «Геркулесе» (гл. XVIII):
– Бюрократизмус! – кричал немец, в ажитации переходя на трудный русский язык.
Остап молча взял европейского гостя за руку, подвел его к висевшему на стене ящику для жалоб и сказал, как глухому:
– Сюда! Понимаете? В ящик. Шрайбен, шриб, гешрибен. Писать. Понимаете? Я пишу, ты пишешь, он пишет, она, оно пишет. Понимаете? Мы, вы, они, оне пишут жалобы и кладут в сей ящик. Класть! Глагол класть. Мы, вы, они, оне кладут жалобы… И никто их не вынимает. Вынимать! Я не вынимаю, ты не вынимаешь.
Заметим, что начинает Бендер с типично метаязыкового глагола писать, затем спрягает глаголы, связанные с языковой передачей информации, да и весь пассаж посвящен семиотической проблеме взаимо(не)понимания.
4
Безотносительно к теме бюрократизма металингвистическая установка соавторов проявилась, например, в составлении нумерованного словаря языка Эллочки Щукиной:
Словарь Вильяма Шекспира по подсчету исследователей составляет 12 000 слов. Словарь негра из людоедского племени «Мумбо-Юмбо» составляет 300 слов. Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью.
Вот слова, фразы и междометия, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего русского языка:
1. Хамите.
2. Xo-xo! (Выражает, в зависимости от обстоятельств: иронию, удивление, восторг, ненависть, радость, презрение и удовлетворенность.)
3. Знаменито.
4. Мрачный. (По отношению ко всему. Например: «мрачный Петя пришел», «мрачная погода», «мрачный случай», «мрачный кот» и т. д.)
5. Мрак.
6. Жуть <…>
7. Парниша <…>
8. Не учите меня жить.
9. Как ребенка. («Я бью его, как ребенка» <…>.)
10. Кр-р-расота!
11. Толстый и красивый <…>
12. Поедем на извозчике. (Говорится мужу.)
13. Поедем в таксо. (Знакомым мужского пола.)
14. У вас вся спина белая. (Шутка.)
15. Подумаешь.
16. Уля. (Ласкательное окончание имен. Например: Мишуля, Зинуля.)
17. Ого! (Ирония, удивление, восторг, ненависть. радость, презрение и удовлетворенность.)
Оставшиеся <…> слова служили передаточным звеном между Эллочкой и приказчиками универсальных магазинов.
(«Двенадцать стульев», гл. XXII)
5
Один из причудливых словников Ильфа и Петрова – бессмысленный список лексем на букву «Л», появляющийся в рассказе о гримасах советского бюрократизма, но сам по себе ничего обличительного не содержащий. Герой рассказа, совслужащий, не несущий прямых служебных обязанностей, ведет исключительно общественную работу и вовлекает в нее других сотрудников. Список фигурирует в риторическом авторском отступлении, совмещающем мотивы салонной игры в слова и загрузки корабля; лишь затем следует «реальный» список – самодеятельных кружков, организуемых героем.
Нагружать сотрудников было самым любимым занятием Самец-кого.
Есть такая игра. Называется она «нагружать корабль» <…>
– Ну, давайте грузить корабль. На какую букву? На «М» мы вчера грузили. Давайте сегодня на «Л» <…>
И начинается галиматья.
– Грузим корабль лампами, – возглашает хозяин.
– Ламбрекенами! – подхватывает первый гость.
– Лисицами!
– Лилипутами!
– Лобзиками!
– Локомотивами!
– Ликерами!
– Лапуасцами!
– Лихорадками!
– Лоханками!
Первые минуты нагрузка корабля идет быстро. Потом выбор слов становится меньше <…> Корабль приходится грузить:
– Люмпен-пролетариями!
– Лимитрофами!
– Лезгинками!
– Ладаном!
Кто-то пытается загрузить корабль Лифшицами <…> Возникает дурацкий спор: можно ли грузить корабль собственными именами? Самецкий испытывал трудности подобного же рода.
Им были организованы все мыслимые на нашей планете самодеятельные кружки. Помимо обыкновенных, вроде кружка профзнаний, хорового пения или внешней политики, числились еще в отчетах:
Кружок по воспитанию советской матери.
Кружок по переподготовке советского младенца.
Кружок – «Изучим Арктику на практике».
Кружок балетных критиков <…>
(«Здесь нагружают корабль»; 1932)
Отметив мимоходом очередное проявление взаимной аттракции списков и кораблей, обратим внимание на частое в началах списков числительное первый, на постепенную мутацию списка от некой реалистической нормы к вольной игре фантазии и, наконец, обсуждение допустимости имен собственных – одного из, как мы знаем, важнейших атрибутов каталогического дискурса.
6
Особый тип метаязыкового списка представляет инвентаризация не столько разных слов, сколько разных способов материальной фиксации одной и той же знаковой единицы. Так, появление Сталина на страницах романа Солженицына «В круге первом» (1958) оттянуто до 19-й главы, где оно оркестровано двумя каталогическими залпами – тиражированием сначала его изображения, а затем имени.
На оттоманке лежал человек, чье изображение столько раз было изваяно, писано маслом, акварелью, гуашью, сепией, рисовано углем, мелом, толченым кирпичом, сложено из придорожной гальки, из морских ракушек, поливанной плитки, из зерен пшеницы и соевых бобов, вырезано по кости, выращено из травы, выткано на коврах, составлено из самолетов, заснято на кинопленку – как ничье никогда за три миллиарда лет существования земной коры <…>
Имя этого человека склоняли газеты земного шара, бормотали тысячи дикторов на сотнях языков, выкрикивали докладчики в началах и окончаниях речей, пионерские голоса, провозглашали во здравие архиереи. Имя этого человека запекалось на обмирающих губах военнопленных, на опухших деснах арестантов. По этому имени во множестве были переназваны города и площади, улицы и проспекты, дворцы, университеты, школы, санатории, горные хребты, морские каналы, заводы, шахты, совхозы, колхозы, линкоры, ледоколы, рыболовные баркасы, сапожные артели, детские ясли – и группа московских журналистов предлагала также переименовать Волгу и Луну.
А он был просто маленький желтоглазый старик <…>.
Дизайн этого пассажа примечателен в ряде языковых отношений, что созвучно его отчетливо метасловесной установке:
• изматывающая длина, последовательная безличность и подчеркнуто сухая перечислительность списка иронически оттеняют гротескное величие персонажа и контрастируют с его физической незначительностью (на оттоманке лежал человек; просто маленький желтоглазый старик);
• речь идет об имени персонажа мирового масштаба, но само это имя в тексте каталога не появляется ни разу, да и других имен собственных в нем только два, оба топонимы;
• помимо имен существительных – названий материальных носителей, на которые проецируется герой: масло, кирпич, трава… газеты, пионерские голоса, архиереи… губы, десны… проспекты, линкоры, детские ясли… Луна (всего 44 основные позиции плюс 7 зависимых: пшеница, соевые бобы, сотни языков, начала и окончания речей, военнопленные, арестанты), каталогизируются глагольные формы, идиоматически варьирующие способ передачи информации: изваяно, писано, рисовано, сложено, вырезано, выращено, выткано, составлено, заснято, склоняли, бормотали, выкрикивали, провозглашали, запекалось, были переназваны, предлагали переименовать (всего 16);
• чисто количественное нарастание абсурдных списков дважды достигает качественного пика: в первый раз – в виде элементарной лексической неправильности (уникального оборота выращено из травы, и до сих пор представленного в Национальном корпусе русского языка только в этом солженицынском пассаже), во второй раз – в виде невыполнимого языкового проекта (переименования реки, а тем более планеты).
В каталогической традиции солженицынский фрагмент восходит как к серьезным перечням, типа гомеровских, и в еще большей мере – типа титулатур богов и правителей, так и к ироническим, типа донжуанского списка Лепорелло, но вносит особую современную – металингвистическую, массово-коммуникационную – ноту.
X
Возвращаясь к спискам реалий, заметим, что до сих пор речь шла преимущественно о перечнях одушевленных лиц – военачальников, грешников, любовниц, поэтов, предков автора. Но вместе с ними в текстах появлялись, а иногда и каталогизировались неодушевленные предметы их антуража, включая отмечавшиеся нами, начиная с гомеровского перечня, географические/топонимические привязки.
Инвентаризация собственно предметов – законная ветвь каталогического дискурса. В списках фигурируют:
• у Гомера: корабли, кони, стада, нивы, виноград…;
• у Гоголя: товары, навязываемые Чичикову Ноздревым, и кареты, печь, сапоги и другие предметы, изготовлявшиеся покойными крестьянами Собакевича;
• у Булгакова: синий с каемочкой платок Фриды, щипцы для завивки г-жи Минкиной и ателье московской портнихи;
• у Пушкина: картуз с козырьком Буянова и очки и рыжий парик Трике, чепцы и розы пожилых дам, грамота Романовых, бранная мышца Рачи, Софийский хронограф;
• у Вийона: мешок, в который королева зашивает Буридана, и костер Жанны;
• у Пруткова: серия атрибутов великих людей;
• у Кузмина: вино, темные порты, звезды генералов, рассказы за ромом, бандо барышен, вальсы Маркалью, вышиваемые бисером кошельки, гадальные карты и разорительные платья…
Особенно характерную группу составляют предметы человеческого обихода, естественно подлежащие учету, часто и без параллельной каталогизации персонажей. В качестве примера рассмотрим хрестоматийный – и фантастический даже по раблезианским меркам – список орудий телесной гигиены, которому посвящена глава 13-я первой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля» (1534).
Грангузье <…> стал подробно расспрашивать, соблюдают ли <…> в уходе за ребенком чистоту и опрятность. На это ему ответил Гаргантюа, что он сам завел такой порядок, благодаря которому он теперь самый чистый мальчик во всей стране <…>
– После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться <…> самый, можно сказать, королевский <…> Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших <…> придворных дам <…> прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз – шапочкой одной из помянутых дам <…> Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним <…> была прицеплена уйма <…> золотых шариков, и они мне все седалище ободрали <…> Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер. Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой <…> но она мне расцарапала своими когтями всю промежность. Оправился я <…> только после того, как подтерся перчатками моей матери, надушенными этим несносным <…> ладаном. Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината <…> затем пролеской, бурьяном, крапивой, живокостью, но от этого у меня началось кровотечение, тогда я подтерся гульфиком, и это мне помогло. Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами <…>
– Так, так <…> какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?
– Вот к этому-то я и веду <…> Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой, но:
Кто подтирает зад
бумагой
,
Тот весь обрызган желтой влагой
[перевод стихов Ю. Корнеева]
– Что я слышу? – воскликнул Грангузье <…> Тишком, тишком уже и до стишков добрался?
– А как же, ваше величество! <…> Понемножку кропаю <…>[730]
– Потом я еще подтирался <…> головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была <…> прескверная подтирка! Наконец, шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые – кишечные извержения отлично ими отчищаются. Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатским мешком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы. В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок <…>
[Рабле 1961: 60–62]
В списке 64 вида предметов (если считать и 5 подвидов шляп, по-видимому, опробованных Гаргантюа, прежде чем остановиться на шерстистых), которые то нарративизируются мини-сюжетами и комментариями, то просто перечисляются, а в конце венчаются самым лучшим. Виды подтирок иногда представлены единственным предметом и опытом применения (бархатная полумаска, шляпа пажа, мартовская кошка, охотничья сумка, голубь…), иногда множеством экземпляров (перчатки матери, скатерти, пеньюары, шляпы…), а иногда собирательными существительными (виноградные листья, бурьян, солома, пакля…), причем часто число применений данного вида – единственное или множественное – остается неопределенным. Все это разнообразит и оживляет список, драматизируемый также форматом вопросов и ответов.
Комический эффект достигается пародийным – материально-телесным – снижением каталога как принадлежности высокого стиля, будь то гомеровского или схоластического. Фантастичность описываемого опыта натурализуется бытовой доступностью большинства перечисляемых предметов и, разумеется, гигантскими размерами героев. Тем не менее налицо очевидный выход, во-первых, за рамки правдоподобия, чем создается эффект виртуальности, а во-вторых, за рамки прозы в область поэзии, что в очередной раз свидетельствует о настойчивом тяготении каталогического дискурса к метавербальности.
XI
1
Распространенный тип предметного каталога – погрузочный список: перечень вещей, в частности пищевых продуктов, загружаемых в транспортное средство, преимущественно на корабль, перед отправкой в путь. Примеров множество, приведу два оригинально отрефлектированных авторами.
В «Путешествиях Гулливера» (1727) в каждой из 4 частей герой покидает Англию, а в конце плывет назад, то есть проходит через 8 основных отправок, не считая ряда более мелких. Но протокольное описание погрузки Свифт позволяет себе лишь однажды – при отплытии Гулливера из Блефуску в конце I части:
Я погрузил в бот сто воловьих и триста бараньих туш, соответствующее количество хлеба и напитков и столько жареного мяса, сколько могли приготовить четыреста поваров. Кроме того, я взял с собою шесть живых коров, двух быков и столько же овец с баранами, чтобы привезти их к себе на родину и заняться их разведением. Для прокормления этого скота в пути я захватил с собою большую вязанку сена и мешок зерна. Мне очень хотелось увезти с собою с десяток туземцев, но император ни за что не согласился на это; не довольствуясь самым тщательным осмотром моих карманов, его величество обязал меня честным словом не брать с собою никого из его подданных даже с их согласия и по их желанию.
(перевод под ред. А. Франковского)
Гигантские масштабы списка (сто… триста… четыреста…) мотивируются миниатюрностью экземпляров. В дальнейшем мини-коровы помогут Гулливеру убедить соотечественников в правдивости его рассказа.
2
Не меньшую выдержку в оттягивании корабельного реестра и его последующей подаче проявил и Даниэль Дефо, автор более или менее реалистического «Робинзона Крузо» (1719). До своего главного кораблекрушения Робинзон совершает несколько морских путешествий, но ни одна погрузка не инвентаризуется, и лишь в главе 6-й, уже после кораблекрушения, появляется драматично развертывающийся список предметов, спасаемых с полузатонувшего корабля и с трудом переправляемых на необитаемый остров на сооруженном героем плоте. Таким образом, грузится не корабль, каковой, наоборот, разгружается, а плот.
Теперь мой плот был широк и крепок <…> Чем же нагрузить этот плот <…>?
Раньше всего я уложил на плоту все доски, какие нашлись на корабле; потом взял три сундука <…> взломал замки и выбросил все содержимое. Потом я отобрал те вещи, которые могли понадобиться мне больше всего, и наполнил ими все три сундука. В один сундук я сложил съестные припасы: рис, сухари, три круга голландского сыру, пять больших кусков вяленой козлятины <…> и остатки ячменя, который мы везли из Европы для бывших на судне кур; кур мы давно уже съели, а немного зерна осталось. Этот ячмень был перемешан с пшеницей <…> но, к сожалению, как потом оказалось, был сильно попорчен крысами. Кроме того, я нашел несколько ящиков вина и до шести галлонов рисовой водки <…> Эти ящики я тоже поставил на плот, рядом с сундуками.
Между тем <…> начался прилив, и <…> мой кафтан, рубашку и камзол, оставленные мной на берегу, унесло в море. Теперь у меня остались только чулки да штаны (полотняные, короткие до колен), которые я не снял, когда плыл к кораблю. Это заставило меня подумать о том, чтобы запастись не только едой, но и одеждой. На корабле было достаточное количество курток и брюк, но я взял пока одну только пару, потому что меня гораздо больше соблазняло многое другое, и прежде всего рабочие инструменты.
После долгих поисков я нашел ящик нашего плотника, и это была для меня поистине драгоценная находка <…> Я поставил на плот этот ящик, даже не заглянув в него, так как мне было отлично известно, какие инструменты находятся в нем.
Теперь мне оставалось запастись оружием и зарядами. В каюте я нашел два хороших охотничьих ружья и два пистолета, которые я уложил на плоту вместе с пороховницей, мешочком дроби и двумя старыми, заржавленными шпагами <…> [У] нас на корабле было три бочонка пороху <…> [и] после тщательных поисков все три бочонка нашлись. Один оказался подмоченным, а два были сухи, и я перетащил их на плот вместе с ружьями и шпагами. Теперь мой плот был достаточно нагружен <…> и надо было отправляться в путь.
(перевод К. Чуковского)
Этот список, богатый числительными, разными категориями предметов и изобретательными мотивировками нарративизации, не требует особых комментариев.
Для обоих погрузочных списков характерна работающая на эффект виртуальности пограничность – между островом и кораблем, миром лилипутов и соотечественников Гулливера, реальностью и вымыслом, наличием и отсутствием, жизнью и смертью. Опять-таки отмечу взаимную притягательность списков и кораблей.
3
А вот перечень предметов, подлежащих транспортировке, но не на судне, а на поезде, – в стихотворении Маршака «Багаж» (1926):
Дама сдавала в багаж
Диван,
Диван
,
Чемодан,
Чемодан
,
Саквояж,
Саквояж
,
Картина,
Картину
,
Корзина,
Корзину
,
Картонка…
Картонку
– Товарищи!
Где собачонка?
И маленькую
собачонку.
Вдруг видят: стоит у колес
Выдали даме на станции Огромный взъерошенный пес.
Четыре
зеленых
квитанции
Поймали его – и в багаж,
О том, что получен багаж: Туда, где лежал
саквояж
,
Диван
,
Картина,
Чемодан
,
Корзина,
Саквояж
,
Картонка,
Картина
,
Где прежде была собачонка.
Корзина
,
Картонка
Приехали в город Житомир.
И маленькая
собачонка
. Носильщик
пятнадцатый
номер
Везет на тележке багаж:
Вещи везут на перрон.
Диван,
Кидают в открытый вагон.
Чемодан,
Готово. Уложен багаж:
Саквояж,
Диван
,
Картину,
Чемодан
,
Корзину,
Саквояж
,
Картонку,
Картина
, А сзади ведут
собачонку.
Корзина
,
Картонка
Собака-то как зарычит,
И маленькая
собачонка
. А барыня как закричит:
– Разбойники! Воры! Уроды!
Но только раздался звонок, Собака – не той породы!
Удрал из вагона щенок. Швырнула она
чемодан,
Хватились на станции Дно: Ногой отпихнула
диван,
Потеряно место
одно
.
Картину,
В испуге считают багаж:
Корзину,
Картонку
…
Картину,
– Отдайте мою
собачонку
!
Корзину,
Картонку
– Позвольте, мамаша! На станции, И маленькую
собачонку
.
Согласно багажной
квитанции
, Однако
От вас получили багаж: За время пути
Диван
, Собака
Чемодан
, Могла подрасти!
Саквояж
,
Налицо:
• восьмикратное с вариациями проведение списка из 7 объектов;
• употребление числительных (четыре, одно, пятнадцатый);
• овеществление списочности в виде квитанций;
• нарративизация и драматизация списка путем серии публичных сверок с реальностью;
